Ноября /12 декабря 1905. Вторник

Собрал и послал ящик книг в госпиталь военнопленных в Нагасаки. Господин Коссовский приезжал взять его, чтобы отвезти туда.

Другое снабжение книгами учинено для больных в иокохамском гос­питале военнопленных. Здесь уже умер один, и о. Алексей Савабе завтра отправится похоронить его. Дал о. Алексею 10 ен жалованья в месяц, чтобы он служил больным в Йокохаме. Каждую неделю он будет посещать их, получая от меня дорожные особо, удовлетворять их духовные требы и вот как теперь хоронить умерших.

Декабря 1905. Четверг

Послал иподиакона Моисея Кавамура в Йокохаму распределить садя­щимся на пароход «Владимир» военнопленным 1440 теплых рубашек, кальсон и [по] паре чулков. Так как садящихся на пароход всех 2575 че­ловек, в том числе 65 офицеров, то назначено дать нижним чинам — половине людей по одной рубашке, другой половине по одной паре кальсон и чулок, и только офицерам полное снабжение: рубашка, каль­соны и пара чулок. Этим запас мой теплых вещей для военнопленных почти совсем истощен — остаток будет разослан больным; жертвован­ные деньги тоже почти все издержаны.

Отпечатано 3 тысячи моего «Окружного послания к военнопленным», и разослано оно в разном количестве экземпляров по всем местам, где живут пленные. Кроме того я послал всем священникам по два экземпля­ров, с наказом прочитать вслух всем после богослужения или в другое удобное время, чтобы по возможности все пленные ознакомились с содержанием его.

Декабря 1905. Пятница

В Иокохамском госпитале уже второй умерший между военноплен­ными. Сегодня потребовали священника хоронить его, и о. Алексей Савабе отправился. Послал с ним 25 экземпляров моего «послания к военнопленным» к полковнику А. А. Веселовскому, занимающемуся по­садкой пленных на судно, чтобы передал на судно для прочтения им. Послал также 25 экземпляров в Иоккаици полковнику Шестаковскому для военнопленных, садящихся там на пароход.

Забыл вчера записать, что получил от о. Феодора Быстрова уведомле­ние, что мне дали орден Александра Невского, за что — сам не знаю.

П декабря 1905. Воскресенье

После обедни зашел, с дочерью, которую приобщал в Церкви, и гувернанткой директор Восточного института Дмитрий Матвеевич Позднеев и заговорил — заговорил, причем, в ругательном тоне, так что совсем напомнил Глеба Михайловича Беликовского, только у Дмитрия Матвеевича тема ругательности более основательная — современная тема, забастовка института и других учебных заведений и всякая нынешняя неурядица в России.

Кстати заметить, что мы с Димитрием Матвеевичем сегодня отслу­жили молебен в Церкви. Был в Церкви солдат из Нарасино, Михей Николаевич Бездюгин, очень благочестивый человек, и заказал моле­бен. Я служил, а Позднеев, ставши на клирос, пел вместе со мной — больше решительно некому было по незнанию русского языка.

Декабря 1905. Понедельник

Вечером был капитан Владимир Васильевич Алексеев, адъютант Ге­нерала Данилова, и рассказал следующее: Генерал получил вчера с паро­хода «Владимир» от военнопленных артурцев, бывших в Нарасино, ру­гательное письмо — которое Алексеев тут же и дал мне прочитать — письмо необычайной дерзости и ругательства за то, что Генерал не спешит эвакуировать пленных, особенно их, порт-артурцев, заканчи­вающееся смертным приговором Генералу и уверением, что по возвра­щении в Россию он непременно будет казнен.

Получивши это письмо, Данилов чрезвычайно рассердился и хотел задержать «Владимир» до тех пор, пока найден будет автор письма; но Алексеев уговорил его не делать этого. Данилов, тем не менее, отправил­ся на судно и вызвал для разговора с собою унтер-офицеров. Когда они явились, то впереди всех стал один — с четырьмя Георгиями на груди — и начал допрашивать Генерала: почему так медленно идет эвакуация? Почему не зафрактуется больше судов? Почему Правительство не дает средств на это? И прочее. Вопросы все новые и новые предлагаемы были по мере ответов Данилова на них. Кончилось все тем, что «Влади­мир» снялся и ушел.

Но Генерал написал прокламацию к военнопленным в очень строгом тоне, оную господин Алексеев тут же вынул и дал мне прочитать — про­кламация, кроме некоторых грамматических и логических неисправ­ностей, может сойти — и предложил напечатать: с тем и привез, чтобы оставить ее здесь для возможно скорейшего отпечатания. Напечатать я обещал, но не иначе, как если она будет несколько исправлена и осво­бождена от шероховатостей и отлично переписана, так как печатник совсем безграмотный по-русски. Алексеев обещал завтра прислать ее в подобающем виде.

Моисей Кавамура вернулся, исполнивши поручение раздать теплые вещи отправляющимся на «Владимире», и рассказал, что пленные из Нарасино чуть бунт не произвели из-за того, что их наделяли только кальсонами и чулками. «Не может быть, чтобы нам не назначались так­же рубашки! Это офицеры виноваты, что нам не дают их»,— стали гово­рить и зашумели. По требованию офицеров, Кавамура должен был от­правиться на судно, и, с помощью перевода речей его семинаристом Романовским, разъяснить, почему даются только кальсоны и чулки — что «нет для всех полного снабжения — денег нет больше у Епископа купить, да и вещей больше нет, ни в Токио, ни в Йокохаме — все скупле­но». Услышав эти резоны, успокоились.

Декабря 1905. Вторник

Генерал Данилов прислал вчерашнюю прокламацию для отпечата­ния, отлично переписанную, но неисправленную: слог плохой, логичес­кие скачки. Исправить бы? Генерал может рассердиться, что чужая рука коснулась его композиции. Пусть уж так; пойдет ведь к малограмотному военному люду. Ужасные откровенности в прокламации Генерала, вро­де того, что «мятежники в России жгут, режут, живых детей бросают в огонь, чего и звери не творят». Но телеграммы в газетах почти что и хуже того. Пожар мятежа все больше и больше разрастается: войско почти все в открытом восстании; одни казаки верны долгу и присяге. Балтийские провинции отложились и имеют уже свое собственное пра­вительство. На Кавказе резня продолжается. Аграрные беспорядки раз­растаются; по Волге служники везде грабят и жгут усадьбы помещиков, а их самих и управляющих бросают в импровизированные тюрьмы. Словом, в России полная анархия; и нет просвета в этой тьме, нет надежды, чтобы скоро изменилось к лучшему. От всего этого, как ни храбрись, уныние тяжелым свинцом облегает душу, руки опускаются, работа останавливается. От бессилия принудить себя работать душой, пусть хоть механическое занятие будет; впишу сюда мое послание к военнопленным. Вот оно: