Год. Нового стиля мая 2. Четверг.

На Фоминой Неделе

Много-много думано, много мучений. Вспомнил Тоносава и мысли о «соединении всех». Вспомнил все эти дни тяжелых дум. Итак: или здесь — в Японии — введение Православия чрез принятье оного Императором,— чрез это и весь народ легко примет Истинную Веру; тогда всю жизнь отдать исключительно Японии — было законное,— Богом, быть может, назначенное. Или же: если Япония примет (в лице Императора) другую какую форму религии,— поставить здесь Епископом для православного стада Павла Ниицума и удалиться домой, чтобы служить идее «соедине­ния всех». О, как меня мучит сия идея! Молимся ежедневно о сем, не пора ли и делать что-либо для сего? Конечно, молитва тоже дело: она призывает благодать — собирает силы души для дела — но не пора ли уже начаться и сему делу? Смотри другую записную книжку, где наброски плана, способствующего развитию сих мыслей.— Итак, одно из двух: или Японии — по смерть служить, если она будет православною, или Святейшему Синоду служить в деле «соединения всех».

Июня 1889. Пятница

Сегодня утром освящены кресты на купол и шпиц колокольни Собора, и сегодня поставили; трудно было очень протащить медную ленту, иду­щую с низа креста, где она прикреплена медными гвоздями,— наружу, внизу шара, к медной веревке, составляющей кондуктор громоотвода. Кресты вышли несколько узки для такого большого храма, но крепки и хороши.

Сегодня еще подняли большой московский колокол на колокольню (124 пуда). Поднимали в три ворота, в каждом работало по шесть чело­век. Вчера же подняли три колокола в 48 пудов, 19 пудов и 8 пудов.— Купол внутри также готов, выкрашен и окна вставлены — теперь разби­рают леса. Слава Богу, работы по Собору близятся к концу.

Августа 1889. Пятница

Недавно только что кончился Собор здесь. На нем и после него до сих пор сколько я страдал, Боже упаси! Церковь приводит в отчаяние. Кажется по временам, что ничего нет, кроме пены,— дунуть — и все ис­чезло. В самом деле — священники плохи: о. Савабе — полуживой, о. Са- сагава — полумертвец — и нравственно, и физически, о. Оно — до того плох душой, что зависть и ненависть питает к о. Ниицума; оо. Такая и Кано — ленивы и вялы до последней крайности; о. Тит — глуп и измен­чив, как ветер, о. Мори, Циба и прочие молодые — ничтожества, о. Сато — точно нет его, еще хуже того; даже о. Ниицума — думал я — со временем сделать Епископом, может быть,— но мал для сего; сам по себе хорош он,— для влияния на других, управления, движения — недостаточен, ведь вот почти вся проповедь в Токио предоставлена ему — все почти катихи­заторы подчинены ему,— а поднялось ли? Есть ли улучшенье? Напротив, все поносят всеобщий упадок Церкви в Токио, все катихизаторы против него же — Ниицума; значит, нет силы в нем — произвести влияние на других, отпечатлеть на их душах, что ему нужно, привлечь к себе, сде­лать своими сторонниками; все против него, и никто за него,— знамена­тельное явление,— и это несколько лет подряд, как я ни защищаю его и не стараюсь поднять в глазах других, ибо лично он, действительно, безукоризнен; но стоять над другими, управлять он, значит, не так спо­собен, как я думал. Итак, кто же надежда Церкви? Никто! Ни единого человека! Ибо катихизаторы — поголовно — еще плоше, чем священни­ки, сущее ничтожество,— все вместе и каждый порознь; как часто я ни пересматриваю списки их, стараясь открыть между ними что-либо уте­шительное,— тщетна надежда. Старые до того плохи, что никого нельзя в священнослужители поставить, а есть отвратительно гадкие: Спири­дон Оосима — враль и хвастун, Яков Нива, собирающийся, по слухам, продать себя католикам; кончившие курс Семинарии — все бездарность и нравственные ничтожества — из рук вон; вообще, почти все, по моему мнению, такие, что лишним грошом их можно переманить в любую инославную секту, даже в язычники,— работники-поденщики,— из-за куска хлеба шли в школу и ныне служат; оттого служат лениво, небреж­но, как сущие наемники. Можно представить себе после этого, каковы христиане! Опыты являют это: в Вакаяма — полцеркви ушло в католиче­ство, в Токусима — в протестантство,— разумеется, из-за невежества в вере и недеятельности катихизаторов и священников; а здесь Церковь Канда — на Соборе депутатом выставила Исайю Фукусима — бывшего врага Церкви, когда же я заметил безобразие сего, все христиане Канда оскорбились, и вот доселе враждуют,— быть может, тоже уйдут в иносла- вие или язычество,— эти, впрочем, уже не от недостатка учения, ибо здесь я сам еженедельно два раза говорю проповеди,— а потому, что вообще таковы здешние христиане.— Итак, как не прийти в уныние, Церковь считается существующею, а в Церкви хоть шаром покати, пусто; кое-какие [...] — что они значат? Толпы протестантских и католических миссионеров и их людей вытопчут, как буйные кони вытаптывают на поле ростки зелени. А их ведь тучи целые! Сотни иностранных миссио­неров по всем городам и углам Японии — везде иностранцы и везде с обаянием цивилизации, утилитарности, верховодства; сами же наши священники и катихизаторы как начнут расписывать успехи протестан­тов и католиков так, точно смертный приговор себе читают,— только без печали, ибо им, по их вялости, все равно, будет ли православие задавлено, или нет... Нет, истинно нет ни одного светлого пункта, на котором бы глаз и сердце отдохнули. Какое же это мучение!

Обреченные на смерть и уже видящие себя под обухом, должно быть, так страдают. Как я счастлив был бы, если бы какое-либо независящее от меня обстоятельство вызвало меня из Японии и обратило на другой путь службы! Самому же бросить Японию страшно; не людей страшно, хотя и совестно было бы, несказанно совестно сказать в России: «Напрасно вы надеялись на Японскую Миссию, ничего из нее не вышло, только деньги потрачены»; но Божьего суда страшно; что-то невольно еще удер­живает в Японии; быть может, это — тридцатилетний навык, а быть может, и Воля Божия. В первом случае уехать из Японии было бы хоро­шо, но кто же поручится, что это не последнее? Так или иначе, но выехать самопроизвольно отсюда я считаю для себя также невозмож­ным нравственно, как если бы ангел с огненным мечем стоял на пороге Японии и преграждал мне выход. Итак, нужно мириться с жизнью и деятельностью здесь. Но как же помириться? Сегодня опять я был в Уено, в моей аллее-советнице и вернулся оттуда несколько успокоенный и с просиявшим взглядом.— Япония — страна, очевидно, приготовлен­ная Промыслом к принятию христианства. Высший класс здесь, правда, погруженный в туман земных удовольствий, не видит нужды ни в какой религии, средний — уже лучше — считает религию нужною, по крайней мере, как средство управления народом и тому подобное, по низший — простой класс народа — прямо и просто считает религию — необходи­мою душевною потребностию, и потому или еще от сердца держится буддизма, или же, почуяв недостаточность его, льнет к христианству. Итак, христианство сюда непременно должно войти. Какое же? А кто предскажет это? Систематичности от японского народа ждать нельзя,— он изменчив, как струя воздуха. Давно ли, например, ликовали все, что пересмотр трактатов успешно сделать с Америкой и Германией, а те­перь почти все поголовно против пересмотра трактатов.

Ныне протестантство забирает силу благодаря массе миссионеров и средств, но кто же поручится, что волна эта все будет идти поступатель­но, а не отбросит ее какое-нибудь неожиданное обстоятельство назад? Кроме изменчивости, еще черта японского народа — послушность влиянию правительства; кто же уверит, что тут же чрез какие-нибудь пять-шесть лет не произойдут такие политические комбинации, что японское пра­вительство найдет полезным прильнуть к России — наподобие того, как теперь льнет к Германии и Англии, и не дает чрез то толпе народу хлынуть к православию? В руце Божией жребий народов; ныне жребий России и Японии — далеко друг от друга, но одним сотрясением длани они могут очутиться одно возле другого, другие же отброшены в сторо­ны далеко. Итак, нужно отдаться на волю Божию. Или нет ей всех при­знаков благоволения Божьего к православию здесь? Этого, по совести, я не могу сказать, напротив, во многих обстоятельствах почти наглядно является это благоволение... Теперь же и дальше, и стоять крепко на вверенном посту; и по течению или ветру и [без] душная лодка плывет, без бури и ветра и гнилой столб стоит. Но против течения или без попутного ветра может плыть только человек — от бури не упасть может только имеющее в себе устойчивость. Ленивы мы! Богом данных сил не хотим двинуть, оттого и падаем; нужно, чтобы тащили и радовали нас благоприятные обстоятельства, тогда мы, схорашиваясь, и плывем: «мы-де!» Гадко! Пусть и целые Церкви отпадают, катихизаторы уходят, священники гниют,— стоять и работать бодро, не обращая ни на что внимания, не давая себе падать, уходить в уныние, гнить бездеятель­ностью,— то и будет подчинение воле Божией, а там что ей угодно! Итак, Господи, дай же и никогда не отнимай от меня «мир и бодрость»! Дай, помоги быть Творим верным рабом! Жаждет сего душа моя — только не может без Твоей помощи!