Воображаемый мир в кругозоре «другого»

Ценностные установки осознанно воображающего героя придают определённый концептуальный облик действительности, формируя воображаемый мир. Но и в случае неосознанно воображающего героя связь элементов его воображаемой реальности подчинена закономерностям его внутреннего мира. В кругозор других персонажей воображаемый мир встраивается в качестве реализованных в образе мира смыслов, вызывающих на реакцию. В этом разделе мы рассмотрим произведения, в которых основным предметом авторского изображения становится реакция других персонажей на воображаемый мир как на «мир творимых ценностей».

Чужой воображаемый мир может стать объектом восприятия и реакции персонажей благодаря словесно развёрнутому описанию («Поэма» Ивана Карамазова в кругозоре Алёши, «гнездо цветущей заброшенности» Консейля в кругозоре Стиля в начале новеллы А. Грина «Сердце пустыни»).

В другом случае он предстаёт перед персонажами как элемент реальной действительности, доступный для восприятия (материализовавшийся благодаря силе воображения почтальона лесной пожар в новелле Р. Шекли «Запах мысли» в кругозоре спасателей, «мир зрачка» в новелле С.Кржижановского в кругозоре героя-рассказчика представлен человечком из зрачка). В этом случае эксплицированная «внутренняя данность» самого воображающего героя или объекта его завершающей реакции оформляется в «мир» или персонифицируется в существо, этот мир представляющее. Это позволяет персонажам взаимодействовать с воображаемым миром не только на «умозрительном» уровне, но и на уровне телесно-чувственного восприятия.

Если обратиться к выделенным М.М. Бахтиным элементам структуры образа литературного героя, можно увидеть, что воспринимающий герой предстаёт одновременно как «дух» и «внутреннее тело» (если он показан в восприятии себя изнутри)[149], и в то же время он сталкивается с образом своего «тела» и «души» как итога реакции другого (воображающего героя). «Тончайшая внутренняя плоть души»[150] оформляется в образ в сознании воображающего другого или в самосознании героя и становится предметом переживания и осмысления.

Эстетическое завершение автора, в итоге, охватывает не только «внешнее тело» (пространственное целое), «душу» (временнóе целое) и «смысловую установку героя в бытии» (форму смыслового целого) разных персонажей, но и результат эстетизации, производимой самими героями, взаимодействующими с воображаемым миром.

Эти сложные планы взаимодействия кругозоров персонажей и элементов воображаемого мира рассмотрим на примере новеллы М. Павича «Корсет»[151]. Здесь существенно изначальное несовпадение образов друг друга и самих себя в кругозорах героев-любовников: героиня уверена, что они давно знакомы и у них есть общее прошлое; герой не только ведёт себя с ней, как с незнакомой женщиной, но вообще сомневается в возможности идентичности и точного знания («Я не знaю, кто тaкой я сaм, a не то что кто ты» - «Дa и ты сaмa не знaешь, кто ты…»).

Ценность внутреннего мира героини и даже её мастерство в музыке неполны, подчинены в восприятии возлюбленного внешности как чему-то эстетически не завершённому и нуждающемуся в до-сотворении. Такая «пластичность» представлений об идентичности человека ведёт к тому, что воображающий герой начинает через образ чужого тела, чужого языка чувственности и чужого жизненного опыта изменять свою возлюбленную, подчиняя её образу авантюрной любовницы, персонажа драматической любовной истории из семейного прошлого – своей тётки Анастасии («он вдруг начал обучать меня разным фокусам. (…) Потом он стал мне давать уроки кулинарного искусства». – «С новой причёской на пробор я была как две капли воды похожа на его тётку»).

 Постепенно значимость «внешнего» («я-для-другого») в ценностном кругозоре героини усиливается («горaздо вaжнее, кaк выглядишь со стороны, чем кaк себя ощущaешь»), и она сама соблазняется желанием вжиться в образ трагической красавицы, у неё возникает желание, не теряя себя, пережить любовный опыт другой женщины, образ которой эстетизирован в семейной легенде, портрете, внешности и костюмах. Однако оказывается, что такое вживание в телесный облик и опыт «другого» чревато потерей собственного облика и утратой самоидентификации.

Войдя в воображаемый мир своего возлюбленного в любовно-авантюрном образе, героиня переживает разрыв между планом «внутреннего самоощущения» и «внешней выраженности»: вместо собственного отражения в зеркале она неожиданно и буквально видит образ умершей красавицы[152]. Происходит это потому, что её собственный внешний и внутренний облик теряют необходимую меру «оживляющей реакции» другого.

Выход за границы этического оценивания в сферу эстетического приводит героев этого произведения к ценностному дисбалансу: в тот момент, когда героиня соглашается смотреть на себя сквозь призму сходства с женщиной-образом, увиденной и оценённой глазами другого, и внутренне самоопределяться через этот образ (то есть соглашается на то, чтобы «я-для-себя» было подчинено образу «я-для-другого») – она переживает призрачность, пустоту и одинокость, которые сопровождают, согласно М. М. Бахтину, ситуацию отделения телесного внешнего облика и объективацию его во внешний образ себя как другого («я не узнала себя в нависшем над постелью зеркале»).

Авторская оценка в этом случае формируется через соотнесение изображённой оппозиции «я» (героини-рассказчицы) и «другого» (воображающего героя), и в то же время через оппозицию сознания и тела героини до встречи с воображаемым миром «другого» и после неё. Ценностный центр сюжета для автора здесь[153] – в преодолении героиней эстетического завершения её жизни, которое тождественно смерти. В финале она вновь обретает себя, буквально пройдя сквозь телесно-определяющие чужие образы идеальных женщин, в границы которых стремился заключить её возлюбленный.

В случае создания образа другого и его завершённой судьбы воображающий герой создаёт условия для столкновения этого другого и его эстетизированного образа (как персонажа чужого сюжета).

В начальной ситуации новеллы Р. Бредбери «Вельд»[154] кибер-комната для воображания – чудо техники в суперкомфортном чудо-доме, который удовлетворяет все жизненные потребности человека, оставляя ему только одну обязанность – наслаждаться жизнью - демонстрирует родителям странный воображаемый мир, созданный детьми:

Он отпер дверь и распахнул ее. В тот же миг его слуха коснулся далекий крик. Снова рычанье львов... Тишина.

Он вошел в Африку. Сколько раз за последний год он, открыв дверь, встречал Алису в Стране Чудес или Фальшивую Черепаху, или Алладина с его волшебной лампой, (…) - всех этих чудесных обитателей воображаемого мира. (…) А теперь перед ним - желтая, раскаленная Африка, огромная печь, которая пышет убийством. [155]

Воображаемый вельд оказывается своеобразным «экраном живой реакции другого» (М. М. Бахтин), посредством которого Джорж и Лидия Хедли слышат свои предсмертные крики, видят собственные тела, растерзанные львами. Виртуальный мир детской комнаты объективирует внутренний мир детей как несущую смерть пустыню (в которой уже нет места трогательному, прекрасному, возвышенному, героическому, идиллическому, комически-абсурдному) и в то же время открывает родителям их собственный образ в глазах детей (как досадную помеху удовольствию и покою).

Главное ценностное противоречие, которое открывается благодаря встрече героев-родителей с воображаемым миром детей, – это противопоставление жизненной незавершённости человека и попытки раз и навсегда «завершить» и «решить» его.

Принципиальная жизненная незавершённость и «нерешённость» человека подчёркивается способностью героев-родителей к познанию скрытого от них ранее смысла и рефлексии, которая «двигает» их к изменению своей жизненной позиции (вернуться к жизни, полной заботы друг о друге, отказаться от комфорта искусственного пространства, разрушающего связи любви). Этот ценностный выбор родителей сталкивается с эстетизированным образом их самих, включённым в виртуальный сюжет в воображаемом мире детей.

Создание образа родителей как персонажей воображённой реальности и завершение их жизни усилием воображения, совершённое детьми, – это жизнетворчество, подобное, но неравнозначное эстетическим усилиям автора, завершающего «жизнь» героя в «сюжет».

Столкновение с собой как с персонажами (произошедшее с героями-родителями в момент, когда они слышат собственные предсмертные крики и узнают собственные вещи в обрывках одежды в пасти хищников) ставит Джоржа и Лидию Хедли перед лицом несоответствия их образа в сознании детей (нечто овеществлённое, преграда, мешающая удовольствию) их образу себя изнутри (любящие и заботливые родители). Пережитый героями-родителями благодаря встрече с воображаемым миром «кризис личной идентичности» (В. Хёсле) становится отправной точкой желания изменить свою жизнь, сделать её более самостоятельной.

Что касается авторской оценки изображённых событий, она включает в себя не только столкновение оценок героев, как этических (со стороны взрослых), так и сложно организованных (представленных в образе «вельда» – со стороны детей), но и саму логику их развёртывания. Виртуальный воображаемый мир, неожиданно воплощающийся в действительность (виртуальные львы, благодаря силе воображения и желания детей, действительно растерзали родителей), оказывается своеобразным наказанием взрослым за утрату ответственности и заботы. И в целом сюжет, как это характерно для определённой разновидности фантастических произведений, развертывается в сюжет-«предупреждение» в кругозоре автора и читателя.

Итак, подведём некоторые итоги.

a) Смысл воображаемого мира как определённой области изображения в художественном произведении, включающей в себя как процесс, так и результат воображения героя, осуществляется через явленность «другому» (персонажу) и этическую оценку (восприятие) в его кругозоре, что становится существенным моментом авторской эстетической оценки.

b)  В этом аспекте воображаемый мир – это извне воспринимаемая граница воображающего героя, очерчивающая его кругозор и являющаяся точкой встречи с кругозором «другого». Если воображающий герой стремится завершить жизненный план другого субъекта, он создаёт эстетизированный образ другого; такой образ становится персонажем воображаемой реальности. Встреча реального другого с образом самого себя, – это ситуация, чреватая проблемой самоидентификации для героя произведения; в этом случае предметом авторской реакции становится столкновение принципиальной незавершимости жизни и эстетического завершения, а также проблемы нарушения границ между воображаемой реальностью и действительной.

c)  В рассматриваемом литературном явлении смысловые границы между кругозорами героев часто воплощены буквально – как границы «чужого» / «своего» воображаемого мира, у которых обнаруживает себя персонаж по мере развёртывания сюжета. Часто границы воображаемого мира носят двоякий характер: одни формируются изнутри воображающим героем, другие накладываются извне внешним миропорядком. «Готовыми», то есть стремящимися замкнуть персонажа в извне заданную форму, границами могут стать и те, и другие.

Можно признать несущественной актуальную для многих психологических концепций разницу между «бессознательным» и «осознанным» воображáнием – в описываемом литературном явлении важна отрефлектированность или неосознанность встречи с воображаемым миром. Значимы не только сами границы между «воображаемым» и «действительным», а осознание самоидентичности или её изменённого состояния у персонажа на этих границах.

«Свой» или «чужой» воображаемый мир, с одной стороны, ценностно противоположны в восприятии персонажа, но с другой - в момент переживания и осознания рáвно подвергаются личной проверке и оценке, осваиваются и присваиваются, выводя персонажа на границу собственного внутреннего смыслового контекста.

Отмеченная в конце предыдущего параграфа особенность построения образа воображающего героя, связанная с несовпадением такого героя с собой как субъектом, проистекающая из его контакта с воображаемым миром, может считаться характерной и для персонажа, взаимодействующего с «чужим» воображаемым миром. Такой «гротескный образ "я", который <…> строится на переходе границ»[156], определяющих личностную идентичность субъекта или очерчивающих сознания разных субъектов, занимает в кругозоре автора особое положение.

Герой, создающий «свой» воображаемый мир или взаимодействующий с «чужим» воображаемым миром, отличается особым самосознанием, основной предмет которого – образ мира и образ себя в этом мире. Содержание его рефлексии составляют проблемы духовной и телесной идентичности и целостности, эстетического и жизненного завершения, способность воображаемого мира организовывать «восполняющий» («собирающий» субъекта в «целое») или «расподобляющий» (размывающий границы идентичности) опыт.