Старая песня, пропетая вновь

 

 

Я ждал в саду под ивой, а дальше мы вместе пошли.

Ее белоснежные ножки едва касались земли.

— Любите, — она говорила, — легко, как растет листва.

Но я был глуп и молод и не знал, что она права.

 

А в поле, где у запруды стояли мы над рекой,

Плеча моего коснулась она белоснежной рукой.

— Живите легко, мой милый, как растет меж камней трава.

Но я был молод, и горько мне вспомнить ее слова.

 

ИЗ А. ХАУСМАНА

 

Кто этот грешник?

 

 

Кто этот грешник юный в наручниках стальных

И чем он так разгневал попутчиков своих?

Видно, правду он виновен, если терпит град угроз!

Нет, ведут его в темницу за преступный цвет волос.

 

Человечество позорит непристойный этот цвет.

За него могли повесить поколенья прежних лет.

От петли иль живодерни вряд ли ноги бы унёс

Тот, кому дала природа безобразный цвет волос.

 

Не жалея сил и денег, красил голову злодей

Или волосы под шляпой скрыть пытался от людей.

Но с него сорвали шляпу, и тотчас же на допрос

Был доставлен нечестивец, скрывший цвет своих волос.

 

Верно, ждут его в неволе невеселые деньки.

Там для рук его довольно приготовлено пеньки!

Иль долбить он будет камень в зной палящий и в мороз,

Лихом бога поминая за проклятый цвет волос.

 

ИЗ ДЖОНА МЕЙСФИЛДА

 

Морская лихорадка

 

 

Опять меня тянет в море, где небо кругом и вода.

Мне нужен только высокий корабль и в небе одна звезда,

И песни ветров, и штурвала толчки, и белого паруса дрожь,

И серый, туманный рассвет над водой, которого жадно ждешь.

 

Опять меня тянет в море, и каждый пенный прибой

Морских валов, как древний зов, влечет меня за собой.

Мне нужен только ветреный день, в седых облаках небосклон,

Летящие брызги, и пены клочки, и чайки тревожный стон.

 

Опять меня тянет в море, в бродячий цыганский быт,

Который знает и чайка морей, и вечно кочующий кит.

Мне острая, крепкая шутка нужна товарищей по кораблю,

И мерные взмахи койки моей, где я после вахты сплю.

 

ИЗ Т. С. ЭЛИОТА

 

Макáвити

 

 

Макавити — волшебный кот. У нас его зовут

Незримой Лапой, потому, что он великий плут.

В тупик он ставит Скотланд-Ярд, любой патруль, пикет.

Где был он миг тому назад — его и духу нет!

 

Макавити, Макавити, таинственный Макавити!

Законы наши соблюдать его вы не заставите.

Презрел он тяготения всемирного закон.

На месте преступления ни разу не был он.

Его преследуй по пятам, беги наперерез,

Ищи по крышам, чердакам — Макавити исчез!

 

Он ярко-рыж, высок и худ, угрюмый кот-бандит,

Глаза ввалились у него, но в оба он глядит.

Морщины мыслей и забот на лбу его легли,

Усы не чесаны давно, и воротник в пыли.

Он так и вьется на ходу змеей среди кустов.

Вам кажется, что он уснул, а он к прыжку готов!

 

Макавити, Макавити, таинственный Макавити,

Он дьявол в образе кота, его вы не исправите.

У вас на крыше, на дворе встречает он рассвет,

Но на месте преступленья никогда злодея нет!

 

По виду он — почтенный кот от лап до бакенбард,

И оттиска его когтей не сделал Скотланд-Ярд.

Но если ночью совершен на окорок налет,

Стекло разбито в парнике, цыплят недостает,

Ограблен сейф, иль певчий дрозд погиб во цвете лет, —

Там без него не обошлось… Но там его уж нет!

 

А если в министерстве исчезнет договор

Или в Адмиралтействе чертеж похитит вор,

И вы найдете чей-то след у входа в кабинет, —

Искать его — напрасный труд: злодея нет как нет.

 

В секретном департаменте, наверно, скажут вам:

— Да тут не без Макавити… Но где теперь он сам?

 

Он отдыхает в тишине и лижет рыжий хвост

Иль смертности мышей и крыс учитывает рост.

 

Макавити, Макавити, единственный Макавити!

Его вы не отравите, его вы не удавите!

Он двадцать алиби подряд представит на суде,

Как доказательство того, что не был он нигде.

 

Я знаю множество других разбойников-котов,

Но я уверен, убежден и присягнуть готов,

Что все коты, которых ждет и ловит Скотланд-Ярд,

На побегушках у него, а он — их Бонапарт!

 

ИЗ ЭДВАРДА ЛИРА

 

Прогулка верхом

 

 

Щипцы для орехов сказали соседям —

Блестящим и тонким щипцам для конфет:

— Когда ж, наконец, мы кататься поедем,

Покинув наш тесный и душный буфет?

 

 

Как тяжко томиться весною в темнице,

Без воздуха, света, в молчанье глухом,

Когда кавалеры и дамы в столице

Одно только знают, что скачут верхом!

 

 

И мы бы могли б гарцевать по дороге,

Хоть нам не случалось еще до сих пор.

У нас так отлично устроены ноги,

Что можем мы ездить без сёдел и шпор.

 

 

Пора нам, — вздохнули щипцы для орехов, —

Бежать из неволи на солнечный свет.

Мы всех удивим, через город проехав!

— Еще бы! — сказали щипцы для конфет.

 

 

И вот, нарушая в буфете порядок,

Сквозь щелку пролезли щипцы-беглецы,

И двух верховых, самых быстрых лошадок

Они через двор провели под уздцы.

 

 

Шарахнулась кошка к стене с перепугу,

Цепная собака метнулась за ней.

И мыши в подполье сказали друг другу:

— Они из конюшни уводят коней!

 

 

На полках стаканы зазвякали звонко.

Откликнулись грозным бряцаньем ножи.

От страха на голову стала солонка.

Тарелки внизу зазвенели: — Держи!

 

 

В дверях сковородка столкнулась с лоханью,

И чайник со свистом понесся вослед

За чашкой и блюдцем смотреть состязанье

Щипцов для орехов — щипцов для конфет.

 

 

И вот по дороге спокойно и смело,

Со щелканьем четким промчались верхом

Щипцы для орехов на лошади белой,

Щипцы для конфет на коне вороном.

 

 

Промчались по улице в облаке пыли,

Потом — через площадь, потом — через сад…

И только одно по пути говорили:

«Прощайте! Мы вряд ли вернемся назад!»

 

 

И долго еще отдаленное эхо

До нас доносило последний привет

Веселых и звонких щипцов для орехов,

Блестящих и тонких щипцов для конфет.

 

ИЗ ЛЬЮИСА КЭРРОЛЛА

 

Баллада о старом Вильяме [3]

 

 

— Папа Вильям, — сказал любопытный малыш, —

Голова твоя белого цвета.

Между тем ты всегда вверх ногами стоишь.

Как ты думаешь, правильно это?

 

— В ранней юности, — старец промолвил в ответ, —

Я боялся раскинуть мозгами,

Но, узнав, что мозгов в голове моей нет,

Преспокойно стою вверх ногами.

 

— Ты старик, — продолжал любопытный юнец, —

Этот факт я отметил вначале.

Почему ж ты так ловко проделал, отец,

Троекратное сальто-мортале?

 

— В ранней юности, — сыну ответил старик, —

Натирался я мазью особой.

На два шиллинга банка — один золотник,

Вот, не купишь ли банку на пробу?

 

— Ты немолод, — сказал любознательный сын, —

Сотню лет ты без малого прожил.

Между тем двух гусей за обедом один

Ты от клюва до лап уничтожил.

 

— В ранней юности мышцы своих челюстей

Я развил изучением права,

И так часто я спорил с женою своей,

Что жевать научился на славу!

 

— Мой отец, ты простишь ли меня, несмотря

На неловкость такого вопроса:

Как сумел удержать ты живого угря

В равновесье на кончике носа?

 

— Нет, довольно! — сказал возмущенный отец. —

Есть границы любому терпенью.

Если новый вопрос ты задашь, наконец,

Сосчитаешь ступень за ступенью!

 

ИЗ А. МИЛНА