Жалоба реки бруар владельцу земли, по которой она протекает

 

 

1

 

О ты, кто не был никогда

Глухим к мольбам и стонам!

К тебе смиренная вода

Является с поклоном.

 

Во мне остался только ил.

Небесный зной жестокий

Ручьи до дна пересушил,

Остановил потоки.

 

 

2

 

Живая быстрая форель

В стремительном полете

Обречена попасть на мель,

Барахтаться в болоте.

 

Увы, ничем я не могу

Помочь своей форели.

Она лежит на берегу

И дышит еле-еле.

 

 

3

 

Я пролила немало слез

И пенилась от злости,

Когда какой-то бес принес

Поэта Бернса в гости.

 

Он написал мне пару строк,

А сочинил бы оду,

Когда увидел бы у ног

Бушующую воду!

 

 

4

 

Давно ли я у грозных скал

Бурлила и ревела,

И водопад мой бушевал,

Вскипая пеной белой!

 

В те дни была я глубока,

Гордилась буйной силой,

И молодежь издалека

На берег приходила…

 

 

5

 

Прошу, припав к твоим ногам,

Во имя прежней славы

Ты насади по берегам

Кусты, деревья, травы.

 

Когда придешь под сень ветвей,

Плеснет, играя, рыба

И благодарный соловей

Тебе споет: спасибо!

 

 

6

 

И жаворонок в вышине

Зальется чистой трелью,

И отзовется в тишине

Щегол своей свирелью.

 

И зазвенят у теплых гнезд,

Проснувшись спозаранку,

Малиновка и черный дрозд,

Скворец и коноплянка.

 

 

7

 

Они от бурь покров найдут

В разросшихся дубравах.

И заяц-трус найдет приют

В моих кустах и травах.

 

Пускай прохожего ольха

Манит своей прохладой,

А дуб укроет пастуха

От ливня и от града.

 

 

8

 

Ко мне влюбленные весной

Придут на берег тайно

И встретятся в тиши лесной

Как будто бы случайно.

 

Оберегая их покой,

Росы роняя слезы,

Благоуханною рукой

Прикроют их березы.

 

 

9

 

И вновь придет ко мне поэт

В часы, когда сквозь ветки

На побережье лунный свет

Свои начертит клетки.

 

По склонам тихо он сойдет,

По шахматным полянам

Послушать гулкий рокот вод,

Окутанных туманом.

 

 

10

 

Пусть елки тянутся ко мне

Своей зубчатой тенью

И видят в ясной глубине

Верхушек отраженье.

 

Пускай берез листва звенит

На каменных утесах

И мой боярышник хранит

Певцов звонкоголосых.

 

 

11

 

Пусть, как цветы, в краю родном

Растут ребята наши,

Пусть будут крепче с каждым днем

И с каждым часом краше!

 

Греми до самых дальних дней,

Веселый клич заздравный:

За сыновей и дочерей

Моей отчизны славной!

 

 

Цветок Дэвона

 

 

О, как ты прозрачен, извилистый Дэвон,

Кусты осеняют цветущий твой дол.

Но лучший из лучших цветов твоих, Дэвон.

У берега Эйра впервые расцвел.

 

Солнце, щади этот нежный, без терний,

Алый цветок, напоенный росой!

Пусть из подкравшейся тучи вечерней

Бережно падает ливень косой.

 

Мимо лети, седокрылый восточный

Ветер, ведущий весенний рассвет.

Пусть лепестков не коснется порочный

Червь, поедающий листья и цвет.

 

Лилией стройной гордятся Бурбоны,

В гордой Британии розе почет.

Лучший цветок среди рощи зеленой

Где-то у Дэвона скромно цветет.

 

 

К портрету Роберта Фергюссона, шотландского поэта

 

 

Проклятье тем, кто, наслаждаясь песней,

Дал с голоду поэту умереть.

О старший брат мой по судьбе суровой,

Намного старший по служенью музам,

Я горько плачу, вспомнив твой удел.

 

Зачем певец, лишенный в жизни места,

Так чувствует всю прелесть этой жизни?

 

 

О памятнике, воздвигнутом Бернсом на могиле поэта Роберта Фергюссона

 

 

Ни урны, ни торжественного слова,

Ни статуи в его ограде нет.

Лишь голый камень говорит сурово:

— Шотландия! Под камнем — твой поэт!

 

 

О песне дрозда, которую поэт услышал в день своего рождения — на рассвете в январе

 

 

Пой, милый дрозд, в глухой морозной мгле.

Пой, добрый друг, среди нагих ветвей.

Смотри: зима от песенки твоей

Разгладила морщины на челе.

 

Так в одинокой бедности, впотьмах

Найдешь беспечной радости приют.

Она легко встречает бег минут, —

Несут они надежду или страх.

 

Благодарю тебя, создатель дня,

Седых полей позолотивший гладь.

Ты, золота лишив, даришь меня

Всем, что оно не в силах дать и взять.

 

Приди ж, дитя забот и нищеты.

Что бог пошлет, со мной разделишь ты!

 

 

В ячменном поле

 

 

Так хороши пшеница, рожь

Во дни уборки ранней.

А как ячмень у нас хорош,

Где был я с милой Анни.

 

Под первый августовский день

Спешил я на свиданье.

Шумела рожь, шуршал ячмень.

Я шел навстречу Анни.

 

Вечерней позднею порой —

Иль очень ранней, что ли? —

Я убедил ее со мной

Побыть в ячменном поле.

 

Над нами свод был голубой,

Колосья нас кололи.

Я усадил перед собой

Ее в ячменном поле.

 

В одно слились у нас сердца.

Одной мы жили волей.

И целовал я без конца

Ее в ячменном поле.

 

Кольцо моих сплетенных рук

Я крепко сжал — до боли —

И слышал сердцем сердца стук

В ту ночь в ячменном поле.

 

С тех пор я рад бывал друзьям,

Пирушке с буйным шумом,

Порою рад бывал деньгам

И одиноким думам.

 

Но все, что пережито мной,

Не стоит сотой доли

Минуты радостной одной

В ту ночь в ячменном поле!

 

 

Девушки из Тарболтона

 

 

В Тарбóлтоне, право,

Есть парни на славу,

Девицы имеют успех, брат.

Но барышни Рóналдс,

Живущие в Бéнналс,

Милей и прекраснее всех, брат.

 

Отец у них гордый.

Живет он, как лорды.

И каждый приличный жених, брат,

В придачу к невесте

Получит от тестя

По двести монет золотых, брат.

 

Нет в этой долине

Прекраснее Джинни.

Она хороша и мила, брат.

А вкусом и нравом

И разумом здравым

Ровесниц своих превзошла, брат.

 

Фиалка увянет,

И розы не станет

В каких-нибудь несколько дней, брат.

А правды сиянье,

Добра обаянье

С годами сильней и прочней, брат.

 

Но ты не один

Мечтаешь о Джин.

Найдется соперников тьма, брат.

Богатый эсквайр,

Владелец Блекбайр —

И тот от нее без ума, брат.

 

Помещик Брейхед

Глядит ей вослед

И чахнет давно от тоски, брат.

И, кажется, Форд

Махнет через борт,

Ее не добившись руки, брат.

 

Сестра ее Анна

Свежа и румяна.

Вздыхает о ней молодежь, брат.

Нежнее, скромнее,

Прекрасней, стройнее

Ты вряд ли девицу найдешь, брат.

 

В нее я влюблен.

Но молчать осужден.

Робеть заставляет нужда, брат.

От сельских трудов

Да рифмованных строф

Не будешь богат никогда, брат.

 

А если в ответ

Услышу я «нет», —

Мне будет еще тяжелей, брат.

Хоть мал мой доход

И безвестен мой род,

Но горд я не меньше людей, брат.

 

Как важная знать,

Не могу я скакать,

По моде обутый, верхом, брат.

Но в светском кругу

Я держаться могу

И в грязь не ударю лицом, брат.

 

Я чисто одет.

К лицу мне жилет,

Сюртук мой опрятен и нов, брат.

Чулки без заплатки,

И галстук в порядке,

И сшил я две пары штанов, брат.

 

На полочке шкапа

Есть новая шляпа.

Ей шиллингов десять цена, брат.

В рубашках — нехватка,

Но есть полдесятка

Белейшего полотна, брат.

 

От дядюшек с детства

Не ждал я наследства

И тетушек вдовых не знал, брат.

Не слушал их бредней

И в час их последний

Не чаял, чтоб чорт их побрал, брат.

 

Не плут, не мошенник,

Не нажил я денег.

Свой хлеб добываю я сам, брат.

Немного я трачу,

Нисколько не прячу,

Но пенса не должен чертям, брат.

 

 

Пойду-ка я в солдаты

 

 

На чорта вздохи — ах да ох!

Зачем считать утраты?

Мне двадцать три, и рост неплох —

Шесть футов, помнится, без трех.

Пойду-ка я в солдаты!

 

Своим горбом

Я нажил дом,

Хотя и небогатый.

Но что сберег, пошло не впрок…

И вот — иду в солдаты.

 

 

Ода шотландскому пудингу «Хáггис»

 

 

В тебе я славлю командира

Всех пудингов горячих мира,—

Могучий Хáггис, полный жира

И требухи.

Строчу, пока мне служит лира,

Тебе стихи.

 

Дородный, плотный, крутобокий,

Ты высишься, как холм далекий,

А под тобой поднос широкий

Чуть не трещит.

Но как твои ласкают соки

Наш аппетит!

 

С полей вернувшись, землеробы,

Сойдясь вокруг твоей особы,

Тебя проворно режут, чтобы

Весь жар и пыл

Твоей дымящейся утробы

На миг не стыл.

 

Теперь доносится до слуха

Стук ложек, звякающих глухо.

Когда ж плотнее станет брюхо,

Чем барабан,

Старик, молясь, гудит, как муха,

От пищи пьян.

 

Кто обожает стол французский —

Рагу и всякие закуски

(Хотя от этакой нагрузки

И свиньям вред),

С презреньем щурит глаз свой узкий

На наш обед.

 

Но — бедный шут! — от пищи жалкой

Его нога не толще палки,

А вместо мускулов — мочалки,

Кулак — орех.

В бою, в горячей перепалке

Он сзади всех.

 

А тот, кому ты служишь пищей,

Согнет подкову в кулачище.

Когда ж в такой руке засвищет

Стальной клинок, —

Врага уносят на кладбище

Без рук, без ног.

 

Молю я Промысел небесный:

И в будний день, и в день воскресный

Нам не давай похлебки пресной,

Яви нам благость —

И ниспошли родной, чудесный

Горячий Хаггис!

 

 

Две собаки

 

 

Где в память Койла-короля

Зовется исстари земля,

В безоблачный июньский день,

Когда собакам лаять лень,

Сошлись однажды в час досуга

Два добрых пса, два верных друга.

 

Один был Цезарь. Этот пес

В усадьбе лорда службу нес.

И шерсть и уши выдавали,

Что был шотландцем он едва ли,

А привезен издалека,

Из мест, где ловится треска.

Он отличался ростом, лаем

От всех собак, что мы встречаем.

 

Ошейник именной, с замком,

Прохожим говорил о том,

Что Цезарь был весьма почтенным

И просвещенным джентльменом.

 

Он родовит был, словно лорд,

Но — к чорту спесь! — он не был горд

И целоваться лез со всякой

Лохматой грязною собакой,

Каких немало у шатров

Цыган — бродячих мастеров.

 

У кузниц, мельниц и лавчонок,

Встречая шустрых собачонок,

Вступал он с ними в разговор,

Мочился с ними на забор.

 

А пес другой был сельский колли,

Веселый дома, шумный в поле,

Товарищ пахаря и друг

И самый преданный из слуг.

 

Его хозяин — резвый малый,

Чудак, рифмач, затейник шалый —

Решил — кто знает, почему! —

Присвоить колли своему

Прозванье «Люат». Имя это

Носил какой-то пес, воспетый

В одной из песен иль баллад

Так много лет тому назад.

 

Был этот Люат всем по нраву.

В лихом прыжке через канаву

Не уступал любому псу.

Полоской белой на носу

Самой природою отмечен,

Он был доверчив и беспечен.

 

Черна спина его была,

А грудь, как первый снег, бела.

И пышный хвост, блестящий, черный,

Кольцом закручен был задорно.

 

Как братья, жили эти псы.

Они в свободные часы

Мышей, кротов ловили в поле,

Резвились, бегали на воле

И, завершив свой долгий путь,

Присаживались отдохнуть

В тени ветвей над косогором,

Чтобы развлечься разговором.

 

А разговор они вели

О людях — о царях земли.

 

Цезарь

 

Мой честный Люат! Верно, тяжкий

Удел достался вам, бедняжки.

Я знаю только высший круг,

Которому жильцы лачуг

Должны платить за землю птицей,

Углем, и шерстью, и пшеницей.

 

Наш лорд живет не по часам,

Встает, когда захочет сам.

Открыв глаза, звонит лакею,

И тот бежит, сгибая шею.

Потом карету лорд зовет —

И конь с каретой у ворот.

 

Уходит лорд, монеты пряча

В кошель, длинней, чем хвост собачий,

И смотрит с каждой из монет

Геóрга Третьего портрет.

 

До ночи повар наш хлопочет,

Печет и жарит, варит, мочит,

Сперва попотчует господ,

Потом и слугам раздает

Супы, жарки́е и варенья,—

Что ни обед, то разоренье!

Не только первого слугу

Здесь кормят соусом, рагу,

Но и последний доезжачий,

Тщедушный шут, живет богаче,

Чем тот, кто в поле водит плуг.

 

А что едят жильцы лачуг,—

При всем моем воображенье

Я не имею представленья!

 

Люат

 

Ах, Цезарь, я у тех живу,

Кто дни проводит в грязном рву,

Копается в земле и в глине

На мостовой и на плотине,

Кто от зари до первых звезд

Дробит булыжник, строит мост,

Чтоб прокормить себя, хозяйку

Да малышей лохматых стайку.

 

Пока работник жив-здоров,

Есть у ребят и хлеб и кров,

Но если в нищенский приют

Подчас болезни забредут,

Придет пора неурожаев

Иль не найдет бедняк хозяев,—

Нужда, недуга, холода

Семью рассеют навсегда…

 

А все ж, пока не грянет буря,

Они живут, бровей не хмуря.

И поглядишь, — в конце концов

Немало статных молодцов

И прехорошеньких подружек

Выходит из таких лачужек.

 

Цезарь

 

Однако, Люат, вы живете

В обиде, в нищете, в заботе.

А ваши беды замечать

Не хочет чопорная знать.

Все эти лорды на холопов —

На землеробов, землекопов —

Глядят с презреньем, свысока,

Как мы с тобой на барсука!

 

Не раз, не два я видел дóма,

Как управитель в день приема

Встречает тех, кто в точный срок

За землю уплатить не мог.

Грозит отнять у них пожитки,

А их самих раздеть до нитки.

Ногами топает, кричит,

А бедный терпит и молчит.

Он с малых лет привык бояться

Мошенника и тунеядца…

Не знает счастья нищий люд.

Его удел — нужда и труд!

 

Люат

 

Нет, несмотря на все напасти,

И бедняку знакомо счастье.

Знавал он голод и мороз

И не боится их угроз.

Он не пугается соседства

Нужды, знакомой с малолетства.

Богатый, бедный, старый, юный —

Все ждут подарка от фортуны.

А кто работал свыше сил,

Тем без подарка отдых мил.

 

Нет лучшей радости на свете,

Чем свой очаг, жена и дети,

Малюток резвых болтовня

В свободный вечер у огня.

А кружка пенсовая с пивом

Любого сделает счастливым.

Забыв нужду на пять минут,

Беседу бедняки ведут

О судьбах церкви и державы

И судят лондонские нравы.

 

А сколько радостей простых

В осенний праздник всех святых!

Так много в городах и селах

Затей невинных и веселых.

Людей в любой из деревень

Роднит веселье в этот день.

Любовь мигает, ум играет,

А смех заботы разгоняет.

 

Как ни нуждается народ,

А Новый год есть Новый год.

Пылает уголь. Эль мятежный

Клубится пеной белоснежной.

Отцы усядутся кружком

И чинно трубку с табаком

Передают один другому.

А юность носится по дому.

Я от нее не отстаю

И лаю, — так сказать, пою.

 

Но, впрочем, прав и ты отчасти.

Нередко плут, добившись власти,

Рвет, как побеги сорняков

Из почвы, семьи бедняков,

 

Стремясь прибавить грош к доходу,

А более всего — в угоду

Особе знатной, чтобы с ней

Себя связать еще тесней.

 

А знатный лорд идет в парламент

И, проявляя темперамент,

Клянется — искренне вполне —

Служить народу и стране.

 

Цезарь

 

Служить стране?.. Ах ты, дворняжка!

Ты мало знаешь свет, бедняжка.

В палате досточтимый сэр

Повтóрит, что велит премьер.

Ответит «да» иль скажет «нет»,

Как пожелает кабинет.

 

Зато он будет вечерами

Блистать и в опере, и в драме,

На скачках, в клубе, в маскараде,

А то возьмет и скуки ради

На быстрокрылом корабле

Махнет в Гаагу и в Кале,

Чтобы развлечься за границей,

Повеселиться, покружиться

Да изучить, увидев свет,

Хороший тон и этикет.

 

Растратит в Вене и Версале

Фунты, что деды наживали,

Заглянет по пути в Мадрид,

И на гитаре побренчит,

Да полюбуется картиной

Боев испанцев со скотиной.

 

Неаполь быстро оглядев,

Ловить он будет смуглых дев.

А после на немецких водах

В тиши устроится на отдых

Пред тем, как вновь пуститься в путь,

Чтоб свежий вид себе вернуть

Да смыть нескромный след, который

Оставлен смуглою синьорой…

 

Стране он служит?.. Что за вздор!

Несет он родине позор,

Разврат, раздор и униженье.

Вот каково его служенье!

 

Люат

 

Я вижу, эти господа

Растратят скоро без следа

Свои поля, свои дубравы…

 

Порой и нас мутит лукавый.

— Эх, чорт возьми! — внушает чорт.—

Пожить бы так, как этот лорд!..

 

Но, Цезарь, если б наша знать

Была согласна променять

И двор и свет с его отравой

На мир и сельские забавы,—

Могли прожить бы кое-как

И лорд, и фермер, и батрак.

 

Не знаешь ты простого люда.

Он прям и честен, хоть с причудой.

Какого чорта говорят,

Что он и зол и плутоват!

Ну, срубит в роще деревцо,

Ну, скажет лишнее словцо

Иль два по поводу зазнобы

Одной сиятельной особы.

Ну, принесет к обеду дичь,

Коль удалось ее настичь,

Подстрелит зайца на охоте

Иль куропатку на болоте.

Но честным людям никогда

Не причиняет он вреда.

 

Теперь скажи: твой высший свет

Вполне ли счастлив или нет?

 

Цезарь

 

Нет, братец, поживи в палатах —

Иное скажешь о богатых!

Не страшен холод им зимой,

И не томит их летний зной,

И непосильная работа

Не изнуряет их до пота,

И сырость шахт или канав

Не гложет каждый их сустав.

 

Но так уж человек устроен:

Он и в покое неспокоен.

Где нет печалей и забот,

Он сам беду себе найдет.

 

Крестьянский парень вспашет поле —

И отдохнет себе на воле.

Девчонка рада, если в срок

За прялкой выполнит урок.

Но люди избранного круга

Не терпят тихого досуга.

 

Томит их немочь, вялость, лень.

Бесцветным кажется им день,

А ночь — томительной и длинной,

Хоть для тревоги нет причины.

 

Не веселит их светский бал,

Ни маскарад, ни карнавал,

Ни скачка бешеным галопом

По людным улицам и тропам…

Все — напоказ, чтоб видел свет,

А для души отрады нет!

 

Кто проиграл в турнире партий,

Находит вкус в другом азарте —

В ночной разнузданной гульбе.

А днем им всем не по себе.

 

А наши леди!.. Сбившись в кучку,

Они, друг дружку взяв под ручку,

Ведут душевный разговор…

Принять их можно за сестер.

Но эти милые особы

Полны такой взаимной злобы,

Что, если б высказались вслух,

Затмить могли чертей и шлюх.

 

За чайной чашечкой в гостиной

Они глотают яд змеиный.

Потом, усевшись за столы,

Играют до рассветной мглы

В картишки — в чортовы картинки.

Плутуют нагло, как на рынке,

На карту ставят весь доход

Крестьянина за целый год,

Чтобы спустить в одно мгновенье…

 

Бывают, правда, исключенья —

Без исключений правил нет,—

Но так устроен высший свет…

 

 

______

 

Давно уж солнце скрылось прочь,

Пришла за сумерками ночь…

Мычали на лугу коровы,

И жук гудел струной басовой,

И вышел месяц в небеса,

Когда простились оба пса.

Ушами длинными тряхнули,

Хвостами дружески махнули,

Пролаяв: — Славно, чорт возьми,

Что бог не создал нас людьми!

 

И, потрепав один другого,

Решили повстречаться снова.

 

 

Веселые нищие

 

 

Когда, бесцветна и мертва,

Летит последняя листва,

Опалена зимой,

И новорожденный мороз

Кусает тех, кто гол и бос,

И гонит их домой,—

 

В такие дни толпа бродяг

Перед зарей вечерней

Отдаст лохмотья за очаг

В какой-нибудь таверне.

 

За кружками

С подружками

Они пред очагом

Горланят,

Барабанят,

И все дрожит кругом.

 

В мундире, сшитом из заплат,

У очага сидел солдат

В ремнях, с походным ранцем.

Пред ним любовница была,

От хмеля, ласки и тепла

Пылавшая румянцем.

 

Не помня горя и забот,

Ласкал он побирушку,

А та к нему тянула рот,

Как нищенскую кружку.

 

И чокались

И чмокались

Сто раз они подряд,

Пока хмельную песню

Не затянул солдат.

 

 

Песня  

 

Я воспитан был в строю, а испытан я в бою,

Украшает грудь мою много ран.

Этот шрам получен в драке, а другой в лихой атаке

В ночь, когда гремел во мраке барабан.

 

Я учиться начал рано — у Абрамова кургана.

В этой битве пал мой капитан.

И учился я не в школе, а в широком ратном поле,

Где кололи мы врагов под барабан.

 

Пусть я отдал за науку ногу правую и руку,—

Вы узнаете по стуку мой чурбан.

Если в бой пойдет пехота под командой Элиота,

Я пойду на костылях под барабан.

 

Одноногий и убогий, я ночую у дороги

В дождь и стужу, в бурю и туман.

Но при мне мой ранец, фляжка, а со мной моя милашка,

Как в те дни, когда я шел под барабан.

 

Пусть башка моя седа, амуниция худа

И постелью служит мне бурьян, —

Выпью кружку и другую, поцелую дорогую

И пойду на всех чертей под барабан!

 

 

Речитатив  

 

Солдат умолк. И грянул хор,

И дрогнул потолок.

Две крысы, выглянув из нор,

Пустились наутек.

 

Скрипач бродячий крикнул: «Бис!

Ты спой еще разок!»

Но заглушил его и крыс

Осипший голосок.

 

 

Песня

 

Девицей была я, — не помню когда,—

И люблю молодежь, хоть не так молода.

Мать в драгунском полку погостила когда-то.

Оттого-то я жить не могу без солдата!

 

Был первый мой друг весельчак и буян.

Он только и знал, что стучал в барабан.

Парень был он лихой, крепконогий, усатый.

Что таить!.. Я влюбилась в красавца солдата.

 

Соблазнил меня добрый седой капеллан

На стихарь променять полковой барабан.

Он душой рисковал, — в том любовь виновата. —

Я же телом своим. И ушла от солдата.

 

Но не весело жить со святым стариком.

Скоро стал моим мужем весь полк целиком —

От трубы до капрала, известного хвата.

Приласкать я готова любого солдата.

 

После мира пошла я с клюкой и сумой.

Мой дружок отставной повстречался со мной.

Тот же красный мундир — на заплате заплата.

То-то рада была я увидеть солдата!

 

Хоть живу я на свете бог весть как давно,

Вместе с вами пою, попиваю вино.

И пока моя кружка в ладонях зажата,

Буду пить за тебя, мой герой, — за солдата!

 

 

Речитатив  

 

В углу сидел базарный шут.

К соседке воспылав любовью,

Не разбирал он, что поют,

И только пил ее здоровье.

 

Но вот, разгорячен вином

Или соседкой разогретый,

Поставив кружку кверху дном,

Он прохрипел свои куплеты.

 

 

Песня  

 

Мудрец от похмелья глупеет, а плут

Шутом выступает на сессии.

Но разве сравнится неопытный шут

Со мной — дураком по профессии!

 

Мне бабушка в детстве купила букварь.

Учился я грамоте в школах,

И все ж дураком я остался, как встарь,

Ведь олух — до старости олух.

 

Вино из бочонка тянул я взасос,

Гонял за соседскою дочкой.

Но сам я подрос — и бочонок подрос

И стал здоровенного бочкой!

 

За пьянство меня среди белого дня

Связали и ввергли в темницу,

А в церкви за то осудили меня,

Что я опрокинул девицу.

 

Я — клоун бродячий, жонглер, акробат,

Умею плясать на канате.

Но в Лондоне есть у меня, говорят,

Счастливый соперник в палате!

 

А наш проповедник! Какую подчас

С амвона он корчит гримасу!

Клянусь вам, он хлеб отбивает у нас,

Хотя облачается в рясу.

 

Недаром ношу я дурацкий колпак —

Меня он и кормит и поит.

А кто для себя — и бесплатно — дурак,

Тот очень немногого стóит!..

 

 

Речитатив  

 

Дурак умолк. За ним вослед

Особа встала — средних лет,

С могучим станом, грозной грудью.

Ее не раз судили судьи

За то, что ловко на крючок

Она ловила кошелек,

Кольцо, платок и что придется.

Народ топил ее в колодце,

Но утопить никак не мог,—

Сам сатана ее берег.

 

В былые дни — во время óно —

Она любила горца Джона.

И вот запела про него,

Про Джона, горца своего.

 

 

Песня  

 

Мой Джон — дитя шотландских скал —

Закон долины презирал.

Но как любил родимый склон

Мой славный горец, статный Джон.

 

Споем, подружки, про него,

Поднимем кружки за него.

Нет среди горцев никого

Отважней Джона моего!

 

Он был как щеголь разодет —

Берет с пером и пестрый плед.

С ума сводил шотландских жен

Мой статный горец, храбрый Джон.

 

Меж берегами Твид и Спей

С ватагой буйною своей

Мы кочевали — я и он,

Мой верный друг, мой статный Джон.

 

Но присудил его судья

К изгнанью в дальние края.

Зазеленел весною клен —

И вновь ко мне вернулся Джон.

 

В тюрьму попал он с корабля.

Там обняла его петля…

Будь проклят тот, кем осужден

Мой статный горец, храбрый Джон!

 

И вот осталась я одна

И допиваю жизнь до дна.

Но пусть шотландских кружек звон

Тебе приветом будет, Джон…

 

Споем, подружки, про него,

Поднимем кружки за него.

Нет среди горцев никого

Отважней Джона моего!

 

«За Джона! — гаркнул пьяный хор.—

Он был красой Шотландских гор!»

 

 

Речитатив  

 

Был в кабачке скрипач поджарый.

Пленился он воровкой старой,

Но был так мал,

Что лишь бедро ее крутое,

Как решето, одной рукою

Он обнимал.

 

Развеселить желая даму,

Прорепетировал он гамму

Разок-другой.

Потом, наполнив кружку пивом.

Запел он голосом пискливым

Мотив такой.

 

 

Песня

 

Позволь слезу твою смахнуть,

Моей возлюбленною будь

И все прошедшее забудь.

Плевать на остальное!

 

Житье на свете скрипачу —

Иду-бреду, куда хочу,

Так не живется богачу.

Плевать на остальное!

 

Где дочку замуж выдают,

Где после жатвы пиво пьют,—

Для нас всегда готов приют.

Плевать на остальное!

 

Мы будем корки грызть вдвоем,

А спать на травке над ручьем,

И на досуге мы споем:

«Плевать на остальное!»

 

Пока растет на свете рожь

И любит пляску молодежь,—

Со мной безбедно проживешь.

Плевать на остальное!

 

 

Речитатив  

 

Пока скрипач бродячий пел,

Сжигаемый любовью,—

Лудильщик удалой успел

Пленить сердечко вдовье.

 

Схватил за ворот скрипача

Его соперник бравый

И уж готов был сгоряча

Пронзить рапирой ржавой.

 

Скрипач мышонком запищал,

Склонил пред ним колени

И отказаться обещал

От всех поползновений…

 

Но все ж, прикрыв лицо полой,

Смеялся он притворно,

Когда лудильщик удалой,

Хлебнув, запел задорно.

 

 

Песня  

 

Я, ваша честь,

Паяю жесть.

Лудильщик я и медник.

Хожу пешком

Из дома в дом.

На мне прожжен передник.

 

Я был в войсках.

С ружьем в руках

Стоял на карауле.

Теперь опять

Иду паять,

Чинить-паять

Кастрюли!

 

Вот этот хлыщ

Душою нищ,

Твой прежний собеседник.

Любовь моя,

Бери в мужья

Того, на ком передник.

 

Любовь моя,

Лудильщик я

И круглый год в дороге.

Авось вдвоем

Мы проживем

Без горя и тревоги!

 

 

Речитатив  

 

В ответ на нежные слова,

Нимало не краснея,

С похмелья бросилась вдова

Лудильщику на шею.

 

Скрипач им больше не мешал,

И, потрясен их страстью,

Он только поднял свой бокал

И пожелал им счастья

На эту ночь!

 

Но бес опять его увлек:

Подсев к другой соседке,

Ее позвал он в уголок,

Где куры спали в клетке.

 

Ее супруг — по ремеслу

Поэт, певец натуры —

Застиг их вовремя в углу

И не дал строить куры

Им в эту ночь!

 

Был неказист и хромоног

Поэт, певец бродячий.

И хоть по внешности убог,

Но сердцем всех богаче.

 

Он жил на свете не спеша,

Умел любить веселье,

И пел он, что поет душа…

И вот что спел с похмелья

Он в эту ночь.

 

 

Песня  

 

Я — лишь поэт. Не ценит свет

Моей струны веселой.

Но мне пример — слепой Гомер.

За нами вьются пчелы.

 

И то сказать,

И так сказать,

И даже больше вдвое.

Одна уйдет, женюсь опять.

Жена всегда со мною.

 

Я не был у Кастальских вод,

Не видел муз воочию,

Но здесь из бочки пена бьет —

И все такое прочее!

 

Я пью за круг моих подруг,

Служу им дни и ночи я.

Порочить плоть, что дал господь,—

Великий грех и прочее!

 

Одну люблю и с ней делю

Постель, и хмель, и прочее,

А много ль дней мы будем с ней,

Об этом не пророчу я.

 

За женский пол! Вино на стол!

Сегодня всех я потчую.

За нежный пол, лукавый пол

И все такое прочее!..

 

 

Речитатив  

 

Поэт окончил — и кругом

Рукоплесканий грянул гром,

И каждый нес на бочку

Все, что отдать хозяйке мог,—

Медяк, запрятанный в сапог,

Тряпье последнее в залог,

Последнюю сорочку.

 

Друзья до риз перепились,

Плясали до упаду

И у поэта принялись

Просить еще балладу.

 

Поэт сидел меж двух подруг

У винного бочонка,

И, оглядев веселый круг,

Запел он песню звонко.

 

 

Песня

 

В эту ночь сердца и кружки

До краев у нас полны.

Здесь, на дружеской пирушке,

Все пьяны и все равны!

 

К чорту тех, кого законы

От народа берегут.

Тюрьмы — трусам оборона,

Церкви — ханжеству приют.

 

Что в деньгах и прочем вздоре!

Кто стремится к ним — дурак.

Жить в любви, не зная горя, —

Безразлично, где и как!

 

Песней гоним мы печали,

Шуткой красим свой досуг,

И в пути на сеновале

Обнимаем мы подруг.

 

Вам, милорд, в своей коляске

Нас, бродяг, не обогнать,

И такой не знает ласки

Ваша брачная кровать.

 

Жизнь — в движенье бесконечном:

Радость — горе, тьма и свет.

Репутации беречь нам

Не приходится — их нет!

 

Напоследок с песней громкой

Эту кружку подыму

За дорожную котомку,

За походную суму!

 

Ты, огонь в сердцах и в чашах,

Никогда нас не покинь.

Пьем за вас, подружек наших.

Будьте счастливы. Аминь!

 

 

Тэм О'Шентер

(Повесть в стихах)

 

 

Когда на город ляжет тень,

И кончится базарный день,

И продавцы бегут, задвинув

Засовом двери магазинов,

И нас кивком сосед зовет

Стряхнуть ярмо дневных забот,—

 

Тогда у полной бочки эля,

Вполне счастливые от хмеля,

Мы не считаем верст, канав,

Мостков, опасных переправ

До нашего родного крова,

Где ждет жена, храня сурово

Свой гнев, как пламя очага,

Чтоб мужа встретить как врага.

 

Об этом думал Тэм О'Шентер,

Когда во тьме покинул центр

Излюбленного городка,

Где он наклюкался слегка.

 

А город, где он нализался —

Старинный Эйр, — ему казался

Гораздо выше всех столиц

По красоте своих девиц.

 

О Тэм! Забыл ты о совете

Своей супруги — мудрой Кэтти.

А ведь она была права.

Припомни, Тэм, ее слова:

 

«Бездельник, шут, пропойца старый,

Не пропускаешь ты базара,

Чтобы не плюхнуться под стол.

Ты пропил с мельником помол.

Чтоб ногу подковать кобыле,

Вы с кузнецом две ночи пили.

Ты в праздник ходишь в божий дом,

Чтобы потом за полной кружкой

Ночь просидеть с церковным служкой

Или нарезаться с дьячком!

Смотри же: в полночь ненароком

Утонешь в омуте глубоком

Иль попадешь в гнездо чертей

У старой церкви Аллоуэй!»

 

О жены! Плакать я готов,

Припомнив, сколько мудрых слов

Красноречивейшей морали

Мы без вниманья оставляли…

 

Но продолжаем повесть. Тэм

Сидел в трактире перед тем.

Трещало в очаге полено.

Над кружками клубилась пена,

И слышался хрустальный звон.

Его сосед — сапожник Джон

Был верный друг его до гроба:

Не раз под стол валились оба!

 

Так проходил за часом час.

А в очаге огонь не гас.

Шел разговор. Гремели песни.

Эль становился все чудесней.

И Тэм О'Шентер через стол

Роман с трактирщицей завел.

Они обменивались взглядом,

Хотя супруг сидел с ней рядом.

Но был он, к счастью, погружен

В рассказ, который начал Джон,

И, голос Джона прерывая,

Гремел, как туча грозовая.

 

То дождь, то снег хлестал в окно,

Но пьяным было все равно!

 

Заботы в кружках потонули,

Минута каждая плыла,

Как пролетающая в улей

Перегруженная пчела.

 

Блажен король. Но кружка с пивом

Любого делает счастливым!

 

Но счастье — точно маков цвет:

Сорвешь цветок — его уж нет!

Часы утех подобны рою

Снежинок легких над рекою:

Примчатся к нам на краткий срок

И прочь летят, как ветерок.

Так исчезает, вспыхнув ярко,

На небе радужная арка…

 

Всему на свете свой черед —

И Тэм из-за стола встает.

Седлает клячу он во мраке.

Кругом не слышно и собаки.

Не позавидуешь тому,

Кто должен мчаться в эту тьму!

 

Дул ветер из последних сил,

И град хлестал, и ливень лил,

И вспышки молний тьма глотала.