Практический дуализм Средневековья

Многие основополагающие понятия, разработанные эстетикой Средневековья, переживут столетья и дойдут до наших дней. Они то и дело появляются, подчас в новом обличье; на них ссылаются как на бесспорный авторитет, даже если они возникают в совер­шенно других контекстах и претерпевают серьезные изменения. Однако автор этой книги не ставит себе целью проследить постоян­ное присутствие этих понятий в истории эстетической мысли. Нам важнее выявить те моменты разрыва, изменения парадигмы, кото­рые знаменуют собой кризис позиции средневековых теоретиков.

Одна из особенностей средневековых эстетических формул за­ключается в том, что они как будто относятся ко всему и в то же время ни к чему. Утверждение о том, что красота — это ясность и пропорция, можно свести к несколько пустой формуле — ведь по­нятие «красота» можно применить и к Богу, цветку, хорошо сде­ланному орудию, капителям на романских аббатствах и позднего­тическим миниатюрам.

По ходу нашего изложения мы могли видеть, как одна и та же формулировка в разные эпохи могла соотноситься с различными реалиями; как заявляли о себе самые разные вкусовые пристрас­тия и различные трактовки понятия «искусство» (хотя на словах сохранялся пиетет по отношению к классическому, позаимство­ванному из традиции его определению). Но даже с учетом всех этих нюансов эстетика схоластиков предстает перед нами как некий со­вершенно не сообразующийся с повседневной реальностью мир, в котором эти формулы утверждаются. Как совместить ощущение геометрической упорядоченности, чистый рационализм, уважение к долженствующему быть, которое закладывается во все опреде­ления космической гармонии — с многочисленными проявления­ми жестокости и нечестивости, нищеты и ставшего обыденным

177

неравенства? Как совместить веру в мир, который Бог стремится сделать как можно более красивым и приятным, с постоянным не­доеданием и всевозможными невзгодами, с повсеместно отмечае­мым присутствием дьявола, с ожиданием антихриста, со склоннос­тью усматривать в каждом событии, совершающемся в мире, при­знаки конца света?

При этом мы вовсе не разделяем избитых представлений о Тем­ных веках или о Средневековье как эпохе костров. Ведь, в конце концов, именно в Новое время начинается массовая охота на ведьм, а самое знаменитое руководство по борьбе с ними, «Malleus male­ficarum» («Молот ведьм»), появляется в конце XV в. Не кто иной, как гуманист Жан Боден искренне верил в демономанию (и писал об этом).

Дело, скорее всего, в том, что Новое время, так сказать, выста­вило напоказ собственные противоречия, тогда как Средневековье всегда стремилось скрыть свои. Не только эстетика, но и вся сред­невековая мысль хочет выразить наилучшее состояние мира и при­тязает на то, чтобы видеть этот мир глазами Бога. Нам, современ­ным людям, не под силу соединить в своем сознании богословские трактаты и свидетельства мистиков с неудержимой страстью Эло­изы, извращениями Жиля де Рэ, прелюбодеянием Изольды, жесто­костью Фра Дольчино и его гонителей, поэзией голиардов, про­славляющей свободу чувств, карнавалом, Праздником дураков, веселым неистовством толпы, в открытую высмеивающей и паро­дирующей епископов, священные тексты, литургию. Мы читаем рукописи, в которых дается упорядоченная картина мира, и не по­нимаем при этом, как можно допустить, чтобы их украшали мар­гиналии, где царит вывороченный наизнанку мир (ср.: Baltrusaitis 1955, 1960 и Cоссhiara 1963) (1).

В данном случае речь не идет о каком-то лицемерии или цензу­ре. Скорее (и в этом смысле история средневековой культуры весь­ма показательна) здесь проявилась именно «католическая» пози­ция: все прекрасно знают, что такое добро, говорят о нем, призы­вают к нему и в то же время признают, что жизнь — это нечто иное (надеясь, однако, что Бог в конце концов все простит). По суще­ству, Средневековье переиначивает сентенцию Горация: Lasciva est nobis vita, pagina proba. Средневековье — это культура, в ко-

178

торой жестокость, сладострастие и безбожие проявляются в от­крытую; в то же время благочестие становится своего рода ритуа­лом, люди твердо верят в Бога, его благодеяния и наказания, стре­мятся к достижению нравственных идеалов, которые тут же нару­шают с поразительной легкостью и простосердечием. Эстетика сообразуется с этим принципом. Она постоянно твердит о том, что есть идеальная красота и к какому идеалу должно стремиться. Все остальное — случайные и временные отклонения, которыми тео­рия не занимается.

В теоретическом плане Средневековье противостоит манихей­скому дуализму и (теоретически) исключает зло из плана творе­ния. Однако именно в силу этого ему приходится смириться со слу­чайным присутствием в мире зла. По сути дела, прекрасны даже чудовища (включенные в симфонию творения наподобие пауз и замираний в музыке, которые усиливают красоту звуков). Доста­точно (на деле) не признавать особенного как такового.

Однако все это происходит потому, что средневековая культу­ра не в состоянии оправдать противоречия. Между тем противоре­чие можно претерпевать в эмпирическом плане, и все же теория должна его разрешать.