Голодный город. Соломенный город. Фантастический путешественник

 

Главой «Голодный город» начинается повествование об эпохе градоначальника Фердыщенки, деятельности которого посвящены и следующие две главы («Соломенный город» и «Фантастический путешественник»).

Фамилия Фердыщенко, по-видимому, заимствована Щедриным из романа Достоевского «Идиот», который печатался в 1868 году. Однако непосредственной связи между градоначальником Фердыщенкой и персонажем Достоевского нет. Надо полагать, что Щедрину просто показалась подходящей самая эта фамилия.

В «Голодном городе» изображены наглость и лицемерие правительства, на словах ласково обращающегося с обывателями («братик-сударик»), а на деле отнимающей у него за недоимки последнюю корову и применяющего самые жестокие меры «утеснения».

Прежде чем прибегнуть к этим мерам, Фердыщенш вызвал к себе священника («батюшку»), но тот «еще больше обеспокоил, рассказав историю об Ахаве и Иезавели». По библейскому сказанию, Иезавель, жена израильского царя Ахава, была за свои пороки отдана псам на растерзание. После беседы с батюшкой Фердыщенко обещает народу выхлопотать хлеб, а в то же время пишет рапорты, в которых просит прислать команду солдат.

Такая система характерна для всех русских самодержцев, но вполне возможно, что, описывая деятельности Фердыщенки, Щедрин имел в виду главным образок Александра П. Так называемое «освобождение крестьян», осуществленное правительством Александра II, было на деле новой мерой экономического «утеснения» и вызвал» ряд крестьянских восстаний, очень волновавших правительственные и высшие дворянские круги.

Глава «Соломенный город» начинается описанием побоищ между стрельцами и пушкарями. Стрельцы — старинное, допетровское название армии; пушкари — ста-

 

ринное название артиллеристов. При Петре I (в 1698 году) произошел стрелецкий бунт, после ликвидации которого стрелецкое войско перестало существовать. Пушкари, всегда враждовавшие со стрельцами, тоже подверглись опале при Петре I, организовавшем регулярное войско на новых основаниях.

Описывая побоища стрельцов и пушкарей во время градоначальничества Фердыщенки, Щедрин намекает, по-видимому, на борьбу разных придворных партий и на так называемую «дворянскую фронду» при Александре II. Дворяне, обиженные лишением некоторых прав и привилегий, роптали на новые порядки и настаивали на возвращении к старине. Как и в других местах своей сатиры, Щедрин пользуется здесь словами и терминами XVIII века, хотя описывает современность.

Дальнейшее содержание главы «Соломенный город» еще более подтверждает догадку, что в лице Фердыщенки Щедрин изобразил Александра II.

В мае 1862 года произошли знаменитые петербургские пожары в Апраксином дворе. Правительство и реакционные публицисты объявили виновными в поджоге левые партии (так называемых «нигилистов») и студенчество. Было произведено много арестов. Но, по всем данным, пожары эти носили провокационный характер и были организованы полицией.

В главе «Войны за просвещение» Щедрин довольно прозрачно намекает на эту систему правительственных провокаций: «Стало быть, были бунты?» — спрашивает градоначальник Бородавкин, узнав, что до него «и через солдат секли, и запросто секли», и в Сибирь ссылали. А глуповцы отвечают: «Мало ли было бунтов! У нас, сударь, насчет этого такая примета: коли секут — так уж и знаешь, что бунт!».

Но глава о пожарах, как и другие главы «Истории одного города», имеет обобщающий смысл и относится, конечно, не только к эпохе Александра II и не только к петербургским пожарам 1862 года. В одном месте Щедрин явно напоминает читателям о страшном наводнении. 1824 года и о том, как вело себя правительство во время этого бедствия. На вопрос глуповцев, «долго ли нам гореть будет», градоначальник отвечает, что «ему с богом спорить не приходится». Здесь Щедрин намекает, по-видимому, на известные слова Александра I, сказанные во

 

время наводнения. Эти слова процитированы Пушкиным в «Медном всаднике»:

 

В тот грозный год

Покойный царь еще Россией

Со славой правил. На балкон

Печален, смутен вышел он

И молвил: «С божией стихией

Царям не совладеть».

 

Такой же обобщающий характер имеет глава «Фантастический путешественник», описывающая третий эпизод из истории градоначальничества Фердыщенко.

Путешествия российских монархов по империи были столь же обычным явлением, как голод и пожары. Таково пресловутое путешествие Екатерины II и Потемкина по южной России, во время которого строили целые декорации деревень; таково путешествие Павла I (еще наследником) в Казань и в Москву; путешествие Александра I, когда по распоряжению Аракчеева одного и того же жареного гуся переносили из избы в избу; путешествие Александра II (наследником) с поэтом В. А. Жуковским и т. д. Во время этих путешествий инсценировалась преданность народа царям, а цари в ответ на это оказывали народу разные «милости». Этот обряд и высмеивает Щедрин, описывая путешествие Фердыщенки по городскому «выгону», где нет ничего, кроме навозных куч.

Особым торжеством отличались заезды царей в «первопрестольную столицу» — в Москву. Это именно имеет в виду Щедрин, когда описывает заключительную поездку Фердыщенки в «середку» выгона, где градоначальнике ожидало уже «настоящее торжество», кончившееся катастрофой.

 

 

Войны за просвещение

 

Градоначальник Василиск Семенович Бородавкин, сменивший Фердыщенку, тоже соединяет в себе черты разных деятелей, но основные его черты больше всего напоминают Николая I. «Административная въедчивость», постоянное наблюдение за тем, чтобы обыватели имел! «бодрый и веселый вид», «нападение на них врасплох», знаменитое «недремлющее око», под которым разумеется так называемое «Третье отделение», следившее за благона-

 

дежностью, увлечение маршировкой — все это очень прозрачные намеки на «самое продолжительное и самое блестящее», как говорится о Бородавкине в «Описи», царствование Николая I.

Прежде чем приступить к «войнам за просвещение», Щедрин рассказывает о постоянных мечтах Бородавкина присоединить Византию и переименовать Константинополь в Екатериноград. Это намек на постоянные завоевательные тенденции российских царей по отношению к Турции и славянским землям, расположенным по реке Дунаю и его притоками (Драва, Сава, Морава). Русская националистическая публицистика и поэзия XIX века полны призывами к овладению Константинополем и переименованию его в Царьград.

Приведенные Щедриным стихи принадлежат А. С. Хомякову («Беззвездная полночь дышала прохладой», 1847), но процитированы на память, не точно. У Хомякова несколько иначе:

 

На Лабу, Мораву, на дальнюю Саву,

На шумный и синий Дунай

 

Здесь же упоминается историк и географ К. И. Арсеньев (1789 — 1865), написавший «Статистические очерки России» и учебник всеобщей географии. К. И. Арсеньев преподавал географию и историю наследнику Николая I, будущему Александру II, а в 1837 году сопровождал его в путешествии по России. Упоминание о нем подтверждает догадку, что в лице Бородавкина изображен Николай I.

Затем описываются самые «войны за просвещение» — бесконечные походы Бородавкина в разные слободы. Одни из этих походов изображают борьбу правительства с внутренним врагом, с «крамолой» (поход в Стрелецкую слободу), другие — его захватническую политику (поход в слободу Навозную).

Бородавкин вспоминает летописное сказание о великом князе Святославе, который, выступая в поход, объявлял врагам: «иду на вы» (то есть на вас).

Стрелецкая слобода, более всего заботившая Бородавкина, представляет собой как бы историческое обобщение «крамолы», восходящей к петровской эпохе (бунт стрельцов), Щедрин сам намекает на это, говоря, что Стрелец-

 

кая слобода отличалась и при предшественниках Бородавкина самым непреоборимым упорством.

Но, говоря о крамольных настроениях, Щедрин имеет в виду, вероятно, и масонов, занимавшихся вычислениями и предсказаниями политических событий по Апокалипсису (ср. отыскивание цифры 666 в фамилии «Бородавкин» с вычислениями Пьера в «Войне и мире» Толстого), и «дворянскую фронду» при Павле I и Александре I, и декабристов.

В походе на Стрелецкую слободу явно сведено несколько эпох — вплоть до 60-х годов. Это сказывается в одном характерном анахронизме: еврей, которого приводят к Бородавкину в качестве «языка», исчезает; оказывается, что он бежал в Петербург, где получил «концессию на железную дорогу». Получение железнодорожных концессий, то есть разрешения на постройку железных дорог, было предметом борьбы и конкуренции между разными негоциантами в 60-х и 70-х годах. Щедрин дал яркую картину этого коммерческого ажиотажа в последовавшем за «Историей одного города» сочинении — «Дневник провинциала в Петербурге».

Затем описываются дальнейшие маневры Бородавкина и его приход в слободу Навозную. Надо полагать, что под видом этих походов описаны колониальные войны российских царей — их захватническая политика, оправдываемая будто бы просветительными целями.

Очень прикровенно описывает Щедрин историю покорения Кавказа, начатую еще Александром I и длившуюся на всем протяжении царствования Николая I. Сигналом к тому, чтобы читатель понял, о чем идет речь, является, в сущности, одно слово, которое неожиданно появляется в тексте: «аманат», что на Кавказе значит «заложник». Появление этого слова вместо русского «заложник» ничем не мотивировано, но оно, вероятно, служит ключом к пониманию этих бесконечных походов Бородавкина с оловянными солдатиками по местностям, где, как говорит Щедрин, существовала в свое время «довольно сильная и своеобразная цивилизация».

Не имея возможности более или менее ясно говорить об этих захватнических войнах, Щедрин всячески затушевывает свои намеки, объясняя войны Бородавкина разными фантастическими поводами.

 

В конце главы говорится об экономическом кризисе, охватившем Глупов: «и не было ни Молинари, ни Безобразова, — пишет Щедрин, — чтоб объяснить, что это-то и есть настоящее процветание».

Густав де Молинари (1819 — 1912) — бельгийский буржуазный экономист, сотрудничавший в «Русском вестнике» в 60-х годах; В. П. Безобразов (1828 — 1889) — либеральный экономист и публицист, близкий сотрудник того же журнала. Говоря о Молинари и Безобразове, Щедрин иронизирует по адресу современных ему экономистов, которые готовы были любое положение вещей истолковывать как доказательство благополучия или даже расцвета.

Глава кончается походами «против просвещения» — для уничтожения «вольного духа». Эти новые войны Щедрин датирует 1790 годом, когда во Франции, «словно на смех, вспыхнула... революция». Эта датировка сделана, видимо, для отвода глаз. На самом деле здесь имеются в виду революционные события 1848 года — сперва во Франции, потом в Германии, а затем в соседних странах (Австрия, Чехия, Венгрия). Николай I решил вмешаться и воспрепятствовать распространению революционного движения: он вводит русские войска в Молдавию и Валахию, а затем организует большой поход в Венгрию. Вот эти-то походы и имеет в виду Щедрин, говоря о войнах Бородавкина «против просвещения».

Рассказывая о волнениях в Стрелецкой слободе, Щедрин, между прочим, говорит: «Даже сочинены были стихи, в которых автор добирался до градоначальниковоя родительницы и очень неодобрительно отзывался о ее поведении». К стихам о градоначальниковой родительнице Щедрин опять возвращается в конце рассказа о первой «войне за просвещение». Победив стрельцов, Бородавкин спрашивает: «Теперь сказывайте мне, кто промеж вас память любезнейшей моей родительницы в стихах оскорбил?». Стрельцы позамялись: «неладно им показалось выдавать того, кто в горькие минуты жизни был их утешителем». В конце концов они выдают Федьку: «Вышел вперед белокурый малый и стал перед градоначальником». Бородавкин, поправив ему слегка челюсть, объявляет: «Так как ты память любезнейшей моей родительницы обесславил, то ты же впредь каждый день должен

 

сию драгоценную мне память в стихах прославлять и стихи те ко мне приносить!».

Последние слова наводят на мысль, что Щедрин имеет здесь в виду отношение Николая I к Пушкину. Когда Пушкин вернулся в 1826 году из ссылки, Николай I заявил ему: «Довольно ты подурачился, надеюсь теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь, отныне я сам буду твоим цензором»¹.

Что касается стихов, оскорбивших память «родительницы» Бородавкина, то возможно, что Щедрин имеет в виду вольные стихи Пушкина о Екатерине II («Мне жаль великия жены...»), где есть следующие строки: Старушка дряхлая жила Приятно и довольно блудно, Писала прозой, флоты жгла, С Вольтером лучший друг была И умерла, садясь на судно².

Стихи эти появились в печати позднее, чем написана была «История одного города», но вполне вероятно, что Щедрин знал о них от П. В. Анненкова, разбиравшего черновые бумаги Пушкина.

Заканчивая главу о «войнах за просвещение», Щедрин останавливается на вопросе о фантастичности некоторых рассказов летописца. «Возможно ли, — пишет Щедрин, — поверить истории об оловянных солдатиках, которые, будто бы, не только маршировали, но под конец даже налились кровью?». Отвечая на этот вопрос, Щедрин дает понять читателю, что за всей этой фантастикой стоят факты: «Бывают чудеса, — говорит он, — в которых, по внимательном рассмотрении, можно подметить довольно яркое реальное основание». Как бы обращаясь к будущим комментаторам «Истории одного города», Щедрин учит их, как надо расшифровывать все эти «чудеса», и приводит в пример сказку о бабе-яге: «Наверное обнаружилось бы, что происхождение этой легенды чисто административное и что баба-яга была не кто иное, как градоправительница или, пожалуй, посадница».

 

¹ А. Г. Xомутова, Воспоминание о Пушкине. — «Русский архив», 1867, стлб. 1066.

² Б. М. Эйхенбаум цитирует стихотворение по старому изданию. Теперь оно печатается в другой редакции. — Ред.

 

Эпоха увольнения от войн

Глава начинается некоторыми подробностями о градоначальнике Негодяеве. Под Негодяевым Щедрин разумеет, по-видимому, Павла I.

В «Описи градоначальникам» о нем сказано, что он — «бывый гатчинский истопник» и что он «разместил вымощенные предместниками его улицы». Это довольно прозрачные намеки на Павла I, который, стараясь уничтожить порядки, заведенные Екатериной II, разорил Царское Село и перенес свою резиденцию в Гатчину. Называя Негодяева «бывым истопником», Щедрин, очевидно, имеет в виду слухи о темном происхождении Павла.

В первоначальном тексте «Описи» Негодяеву было посвящено еще несколько строк, потом выброшенных: «Имел ноги, обращенные ступнями назад, вследствие чего, шедши однажды пешком в городовое правление, не токмо к цели своей не пришел, но, постепенно от оной удаляясь, едва совсем не убежал из пределов, как был изловлен на выгоне капитан-исправником и паки водворен в жительство»¹.

Негодяев, как было указано и в «Описи», сменен в 1802 году за несогласие с Новосильцевым, Чарторыйским и Строгановым насчет конституции. Это опять намек на Павла I, который был убит в 1801 году приверженцами Александра I. Новосильцев, Чарторыйский и Строганов были тогда главными советниками Александра I, настаивавшими на предоставлении дворянам разных вольностей и на введении в России конституционных начал.

Глава «Эпоха увольнения от войн» начинается ироническим описанием того, что представляли собой эти якобы конституционные начала. Ирония Щедрина по поводу «теории учтивого обращения» имела совершенно злободневный смысл: разговоры о конституции продолжались и в эпоху Александра II.

Негодяева сменяет градоначальник Микаладзе. Описывая его отношение к подчиненным, Щедрин, по-видимому, изображает Александра I. Отмена строгой дисциплины, ласковость обращения, изящество манер, страсть к дамскому обществу — все это говорит в пользу такой догадки. В «Описи» о Микаладзе сказано, что он — чер-

 

¹ «Отечественные записки», 1869, № 1, стр. 286.

 

кашенин, «потомок сладострастной княгини Тамары». Возможно, что это намек на происшедшее при Александре I присоединение к России Грузии (1801), Миигрелии (1803) и Имеретин (1810). «Сладострастная княгиня Тамара» — героиня лермонтовской баллады «Тамара»: Щедрин намекает этими словами на Екатерину II (бабушку Александру I), отличавшуюся крайней распущенностью.

В другом месте Щедрин сравнивает Микаладзе с римским полководцем Антонием, который вел изнеженную жизнь в Египте, подпав под чары царицы Клеопатры (см. трагедию Шекспира «Антоний и Клеопатра»). Это тоже намек на любовные похождения Александра I.

Отметим кстати, что в «Описи» сделана хронологическая ошибка: годом смерти Микаладзе поставлен 1814 год а в тексте — 1806 год. Ошибка эта произошла от перестановок, которые делал Щедрин, работая над рукописью.

На смену Микаладзе является градоначальник Беневоленский.

Здесь все, начиная с фамилии, совершенно ясно: Беневоленский — это М. М. Сперанский (1772 — 1839). «Sperare» по-латыни значит «надеяться»; «bene volens» — «желающий добра».

В биографии Беневоленского многое прямо совпадает с биографией Сперанского.

Окончив семинарию, Сперанский попал под покровительство знатных лиц и быстро сделал блестящую карьеру. Александр I, по рекомендации своих советников, привлек Сперанского к составлению нового законодательства и к преобразованию министерств. Кроме того, Сперанскому давались самые ответственные поручения дипломатического характера.

В годы 1808 — 1812 Сперанский принимал деятельное участие в составлении нового законодательства. Щедрин иронизирует над этой страстью Сперанского: он рассказывает, как Беневоленский еще в семинарии писал различные законы, а затем приводит его письмо к «известному другу» — не к Сперанскому ли? — спрашивает Щедрин и тем самым наводит читателя на мысль, что Беневоленский и есть Сперанский.

В первом издании «Истории одного города» было особое примечание, в котором Щедрин ссылался на перепи-

 

ску Сперанского с Цейером, напечатанную в «Русском архиве» в 1870 году, и прямо указывал, что многие выражения этого письма «предвосхищены Беневоленским»¹.

Уже в юности, говорит Щедрин, было ясно, что из Беневоленского выйдет законодатель, — «вопрос заключался только в том, какого сорта выйдет этот законодатель, то есть напомнит ли он собой глубокомыслие и административную прозорливость Ликурга или просто будет тверд, как Дракон». Ликург и Дракон — древнегреческие законодатели. Ликург, по преданию, объездил много стран, наблюдал жизнь разных народов и, вернувшись, составил для своей страны (Спарты) новые законы; Дракон, живший в Афинах, прославился как составитель жестоких, кровавых законов. «Драконовы правила» — выражение, ставшее поговоркой.

В приложении к «Истории одного города» («Оправдательные документы») Щедрин приводит написанный Беневоленским «Устав о свойственном градоправителю добросердечии». Это пародия на законы, которые сочинял Сперанский.

Огорченный запрещением издавать собственные законы, градоначальник Беневоленский удаляется в дом купчихи Марфы Терентьевны Распоповой и сочиняет там проповеди. Здесь тоже использованы факты из жизни Сперанского. Проповеди он сочинял еще в семинарии (см. книгу М. Корфа «Жизнь графа Сперанского», СПб. 1861, которой пользовался Щедрин; ср. также изображение Сперанского в «Войне и мире» Толстого), а Марфа Терентьевна Распопова — это, по-видимому, та прачка Марфа Тихоновна, которая прислуживала Сперанскому, когда он, по окончании семинарии, служил в доме известного вельможи, князя Куракина. В биографии Сперанского, написанной Корфом, рассказывается: «Главная прачка в доме Куракиных, жена одного из поваров, усердно стирала незатейливое белье молодого секретаря, который, из благодарности, был восприемником одного из ее сыновей и в день крестин провел у нее целый вечер». Дочь Сперанского рассказывала, что «когда отец ее уже был на верху величия и в размолвке с князем Куракиным, самые убедительные записки княгини побывать у нее на минуту он

 

¹ «Отечественные записки», 1870, № 3, стр. 209.

 

оставлял без ответа, а между тем по малейшему призыву этой бедной женщины, делившей с ним некогда горе и нужду... тотчас спешил к ней на помощь и утешение»¹.

В «Описи градоначальникам» сказано, что «в свободное от занятий время» Беневоленский переводил с латинского сочинения Фомы Кемпийского — средневекового мистического писателя. Его главное сочинение, «Подражание Христу», было особенно популярно среди масонов. Пьер Безухов (в «Войне и мире» Л. Толстого), вступив в масонское общество, читает эту книгу.

В той же «Описи» Щедрин, перечисляя заслуги Беневоленского, говорит, что он «предсказал гласные суды и земство». Это ирония по адресу либералов 60-х годов, видевших в установлении гласного судопроизводства (с адвокатами и присяжными заседателями) и в учреждении земства идеал гражданской свободы. Щедрин намекает на то, что эти нововведения не представляют собой ничего особенно нового по сравнению с законами, придуманными Сперанским для Александра I.

Деятельность Беневоленского кончается так же, как и блестящая карьера Сперанского: Беневоленский заподозрен в измене, в тайных сношениях с Наполеоном и отправлен в ссылку.

Беневоленского сменяет Прыщ — градоначальник с фаршированной головой. Из переписки Щедрина с Некрасовым видно, что рассказом о губернаторе с фаршированной головой началась работа над «Историей одного города»; рассказ этот был написан прежде, чем замысел «Истории» окончательно сложился.

В комментарии к «Органчику» было указано, что в первоначальной редакции «Органчик» назывался «Неслыханная колбаса» и представлял собой рассказ о губернаторе с фаршированной головой. Заменив фаршированную голову органчиком, Щедрин использовал первоначальный вариант для небольшого промежуточного эпизода в главе «Эпоха увольнения от войн».

В рассказе о губернаторе с фаршированной головой Щедрин не намекает ни на какое определенное лицо или факт, а дает сатирическое обобщение, относящееся ко всей российской администрации в целом. В письме к А. Н. Пы-

 

¹ М. Корф, Жизнь графа Сперанского, т. 1, изд. ими. Публичной библиотеки, СПб. 1861, стр. 43, 44.

 

пину Щедрин писал: «Я... могу каждое свое сочинение объяснить, против чего они направлены, и доказать, что они именно направлены против тех проявлений произвола и дикости, которые каждому честному человеку претят. Так, например, градоначальник с фаршированной головой означает не человека с фаршированной головой, но именно градоначальника, распоряжающегося судьбами многих тысяч людей. Это даже и не смех, а трагическое положение» (75,234-235).

Описывая благополучие глуповцев при Прыще, Щедрин сравнивает его с тем легендарным благополучием, которое будто бы было при древнерусском князе Олеге, когда Русь вела деятельную торговлю медом и воском с Византией. Этим сравнением Щедрин превращает самый рассказ о благополучии в иронию.