Дилогия П.И. Мельникова в контексте русской литературы второй половины XIX века

П.И. Мельников относится к таким писателям, которые находятся будто бы «на обочине», им почти не уделяется внимания и места в ву­зовских и школьных курсах литературы, нечасто появится статья, книга или дис­сертация об их творчестве. Однако взгляд на книжные полки едва ли не каждой читающей семьи обнаружит иное: там почти обязательно стоят тома эпопеи Мельникова-Печерского «В лесах» и «На горах».

Через сто с лишним лет после появления романа представляется, что в загадке Мельникова-Печерского было то, что тема книги определялась не столько описываемым в романе временем, сколько временем его на­писания. Действие эпопеи разворачивается между второй половиной 40-х годов и первой половиной 50-х. В течение 60-х годов писа­тель практически не работает, в 1871—1874 годах печатается роман «В лесах», а 1875 го­дом принято датировать появление романа «На горах». Это сопоставление дат не случай­но возникает в творческой биографии Мельникова-Печерского. Десятилетие между сере­диной 40-х и 50-х годов давало писателю материал для наблюдений, подсказывало дра­матические эпизоды истории старообрядче­ства, давало и подлинное, а не понаслышке знание жизни.

На время работы Мельникова-Печерского над эпопеей и ее публикации в истории рус­ской литературы приходятся знаменательные события: появляются «Анна Каренина» Л. Н. Толстого, «Подросток», а чуть позже «Бра­тья Карамазовы» Ф. М. Достоевского, «Господа Головлевы»

М. Е. Салтыкова-Щедрина. Еще на рубеже 60—70-х годов выходят «Обрыв» И. А. Гончарова и «Бешеные деньги» А. Н. Ост­ровского, а в середине 70-х написан «Захуда­лый род» Н. С. Лескова. Как всякое хорошее литературное произведение, эти книги дают подлинное осмысление современной действи­тельности, их авторы ставят многообразные по глубине и широте охвата жизненных явле­ний проблемы. Однако эти произведения объ­единяет еще одно общее начало: все они в той или иной степени ставят во главу угла проблемы семьи и ее существования, особенно в по­реформенное время, то есть выдвигают на первый план, пользуясь определением Л. Н. Толстого, «мысль семейную». Уже в «Об­рыве» Гончарова основное действие и пробле­матика романа разворачиваются прежде всего внутри семейного круга, для которого принци­пиально значимым оказывается отношение разных героев и разных поколений к традици­ям и нравственным устоям общества. О сло­жении «случайного семейства», как, вероятно, определил бы подобную семью Ф. М. Досто­евский, основанного на деловом расчете и до­говоре, рассказывает в «Бешеных деньгах» Островский.

Л. Н. Толстой осознал и показал важность для человека принадлежности к оп­ределенной «породе», к миру определенной семьи еще в «Войне и мире», хотя и не выде­лял в ней особо «мысль семейную» [Прокофьева, 1999, с. 22]. Зато в «Анне Карениной» именно эта тема стала ос­новной, предстала не только как сопоставле­ние и противопоставление счастливых и не­счастливых семей, но и как проблема испол­нения или нарушения нравственного закона. И хотя роман развернут на широком социальном фоне (недаром точнейшее определение поре­форменной эпохи дается именно в нем), эко­номические причины лишь сопутствуют и по­рождаются нестроением семейной жизни, разладом и безнравственностью в семье Об­лонских, нисколько не умаляют слаженности семьи Константина Левина и будто бы никакой роли не играют в семейной жизни Карениных и во взаимоотношениях Анны и Вронского.

Ис­следуя «случайное семейство» и его жизнь в «Подростке», Достоевский во многом склонен объяснить как появление его, так и глубокие социальные и нравственные проблемы его су­ществования и воспитания нового поколения всем неустройством «мечущегося» времени. В «Братьях Карамазовых» перед нами уже не од­но «случайное семейство», а история и собы­тия жизни членов семьи Карамазовых вводят читателя в круг самых злободневных социаль­ных и самых глубоких нравственных и фило­софских проблем [Прокофьева, 1999, с. 22]. Процесс вымирания, утраты экономических и исторических позиций дво­рянством М. Е. Салтыков-Щедрин изображает также не в какой-либо иной форме, а именно как историю семейства Головлевых. Тема эта не будет оставлена писателями и позже: в 80-е годы Салтыков-Щедрин продолжит ее в «По­шехонской старине», мало известный теперь писатель Д. И. Стахеев в произведениях «Избранник сердца» и «Законный брак», А. И. Эртель в романе «Гарденины». Общественную ситуацию пореформенной эпохи, преломлен­ную в сфере семейных отношений, герои Эртеля будут ощущать так, будто у них «все пол­зет из рук», а генеральша Гарденина даже подумает, что у нее «земля из-под ног уходит» [Прокофьева, 1999, с. 23]. Подобные примеры можно было бы мно­жить, но наша задача заключается в другом: привлечь внимание к тому, что эпопея Мель­никова-Печерского сопоставима именно с этим рядом произведений русской литерату­ры.

В постановке основных социальных вопро­сов времени (именно они в первую очередь изучались советским литературоведением) пи­сатель, возможно, и не был первооткрывате­лем, так как действительно до него было ска­зано о «темных» сторонах жизни и предприни­мательства купцов, о разделении общества на бедных и богатых, о новых, пришедших с ка­питалистическим укладом жизни деловых от­ношениях. Он лишь преломил проблему сквозь призму своеобразного этнографичес­кого материала. Но безусловно, что в изобра­жении и осмыслении уклада семейной жизни, происходящих в этой сфере изменений Мельников-Печерский шел в ногу со временем, был на магистральном пути развития русской литературы и раскрыл эту проблему одновре­менно с ведущими писателями эпохи, однако по-своему, верно поняв закономерные прояв­ления современной ему эпохи.

Опора на исто­рию, фольклор, средневековые литературные памятники отличает его эпопею, как и произ­ведения ведущих писателей. Ф. И. Буслаев еще в 60-е годы писал о том, что главное направ­ление современной жизни задают вопросы на­родности, это определялось интересом рус­ского общества к национальной художествен­ной культуре и развитием исторического са­мосознания и выразилось в литературе, худо­жественной культуре и направлении развития исторической и филологической наук [Николаева, 1999, с. 28].

Мельников создавал «В лесах» и «На горах» в те годы, когда в русской литературе бурно развивался социально-психологический роман, достигший в творчестве И. С. Тур­генева, И. А. Гончарова, Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского своего наивысшего расцвета. Но в тогдашней литературе су­ществовали и другие жанровые разновидности романа. Од­ной из них был так называемый «деловой» роман, непосред­ственно связанный с традицией «Мертвых душ» Н. В. Гоголя. В критике тех лет типическим в этом смысле произведением считали «Тысячу душ» А. Ф. Писемского. Отличительной особенностью такого романа было то, что его персонажи дей­ствовали не только в бытовой сфере или в сфере интимных отношений, но прежде всего и преимущественно в сфере «деловой» (государственная служба, промышленные или тор­говые спекуляции и т. п.).

Конеч­но, Мельников не прошел мимо завоеваний социально-пси­хологического романа. Многие его герои, особенно те, кому он сочувствует,— это люди сильных страстей и сложных чувств. Когда он оставляет их наедине с самими собой, он пользуется и приемами психологического анализа. Но в це­лом психологический анализ в стиле Мельникова — лишь вспомогательное средство выразительности. Характеры его героев определяются прежде всего в действии, которое чаще всего связано с главным делом их жизненной практики. Вот почему все эти, казалось бы, преизобильные сведения о про­мыслах, о купеческих плутнях, о делах «раскольников» не имеют в нашей памяти самодовлеющего значения: вспоми­ная о них, мы чаще всего даже незаметно для самих себя начинаем думать о судьбах людей. И это не только потому, что в литературе мы интересуемся прежде всего тем, что происходит с человеком; тут сказывается воля Мельникова-художника. По своей «скрытности он почти никогда не высказывал своего отношения к изображаемой жизни ни в форме философских рассуждений, как это бывает у Л. Н. Толстого, ни в публицистически страстных отступле­ниях, как у Н. В. Гоголя» [Еремин, 1976, с. 6]. В этом смысле Мельников ближе к Пуш­кину-прозаику. Чтобы вникнуть в существо идей Мельнико­ва-художника, нужно присмотреться к судьбам его героев.

Особенность личности Мельникова — способность бесконфликтно сов­мещать противоположности — проявилась на всех уровнях художественной структуры дилогии. И характеры героев, и образ русской культуры в целом преисполнены  контрастов; автор сочно живописует эти несовместимости и уходит от их осмысления. Христианские религиозные традиция сосуществует в тексте с реконструированным язычеством, но их столкновение не становится предметом рефлек­сии или философских построений. Огромный, в некотором отношении беспрецедентный материал подан в форме наивного сказа, без характерного для русского романа интеллектуального осмысления. Может быть, именно это послужило при­чиной поверхностного интереса критики, отмечавшей прежде всего богатство этнографической основы и мастерство в описании быта (даже отрицательно отно­сившийся к писателю Салтыков-Щедрин считал его романы настольной книгой для исследова­телей русской народности — и рассматривавшей произведения Мельникова в стороне «от русла реалистических романов девятнадцатого века»: он «не психолог, и еще менее того философ», не ставит перед собой идейных сверхзадач и «больше чем кто-либо... может быть назван чистым художником» [Шешунова, 1994, с. 581].

Русская литература на протяжении всего XIX столетия неотступно созидала великий эпос народной жизни. Гоголь и Кольцов, Тургенев и Некрасов, Писемский и Никитин, Салтыков-Щедрин и Лесков, Глеб Успенский и Короленко, Толстой и Чехов — каждый из них внес в этот эпос свое, в высшей степени своеобразное, нисколько не нарушая, одна­ко, его внутренней цельности.

Все, что создал Мельников-художник — и в особенности его эпическая дилогия «В лесах» и «На горах»,— в этом великом русском эпосе не затерялось, не потускнело во вре­мени.