Круглый стол по итогам нулевых годов

 

…Меня, естественно, волнует культурная составляющая процессов, происходящих в нашем обществе. В минувшее десятилетие по сравнению с девяностыми обозначился, по-моему, некоторый позитив. Прежде всего, в духовной сфере удалось во многом преодолеть революционный нигилизм предыдущих лет, когда все, что не было направлено на слом советской цивилизации, объявлялось не стоящим внимания, враждебным и т. д. Девяностые почти скалькировали, повторили двадцатые годы двадцатого века. Нулевые отмечены большей разумностью в подходах и оценках, что связано с восстановлением государственности, серьезно пострадавшей в предшествующий период. К позитивным сдвигам относится и то, что право голоса в средствах массовой информации, прежде всего на ТВ, получила нелиберальная точка зрения на проблемы культуры и духовности. Ведь девяностые — это период либеральной диктатуры в СМИ, когда любые сомнения в «единственно верном» либеральном пути были равносильны если не физической гибели, как в двадцатые, то, по крайней мере, профессиональной, что, в частности, мне пришлось испытать на себе…

Нулевые ознаменовались возвращением читателя к настоящей литературе. В засилье некачественного развлекательного чтива, в том числе и переводного, образовалась существенная брешь: издательства начали публиковать серьезную современную прозу и поэзию. К сожалению, поэзия еще не вернулась достойным образом на телевизионный экран. Мне довелось быть последним ведущим ТВ-программы, где звучала современная поэзия. Передача называлась «Стихоборье» и выходила на канале Российские университеты, закрытом после того, как НТВ получило эту частоту в награду за поддержку полумертвого Ельцина на президентских выборах. Теперь я связываю возвращение современной поэзии на ТВ с передачей «Контекст», которую недавно начал вести на канале «Культура». Моим обязательным условием при подписании контракта было, чтобы в каждой такой программе звучали стихи, выступали поэты. А то ведь сегодня о поэзии вспоминают лишь в дни юбилеев и похорон… И порою кажется, что в России остался один поэт — Илья Резник в белом костюме.

Привычное возражение — мол, поэзия не пользуется популярностью. Да мало ли что у нас не пользуется популярностью! ТВ постоянно навязывает нам людей, которые не могут привлечь своим «искусством» и десятка зрителей, например, авторов так называемой «новой драмы». Их спектакли едва выдерживают полсезона и снимаются — билеты никто не покупает. Но если смотреть телевизор, создается полное впечатление, что у нас миллионы поклонников этого направления!

Здесь стоит снова обратиться к проблемам духовной жизни нулевых годов. Я говорил о преодолении революционного нигилизма, однако инерция подобного состояния умов очень велика, и это чувствуется, конечно, по тому, как наше телевидение отражает культурный процесс — абсолютно по-большевистски! Не таким, каков есть, а каким бы они хотели его видеть: замалчиваются целые направления в литературе, прежде всего, традиционное, практически исключаются проблемы русской культуры, русского культурного пространства, что, на мой взгляд, в корне неправильно. Последние события в Москве на Манежной площади, которые еще будут иметь продолжение, тоже часть этого вопроса. В связи с этим полезно вспомнить и задуматься над тем, почему, например, в Прибалтике с 60-х годов прошлого века широко распространилось хоровое движение. В каждом маленьком городишке, на каждом предприятии существовали национальные хоры. И через сеть подобных хоров в немалой степени выражалась национальная консолидация, решалась задача самоидентификации… Организации болельщиков, активной молодежи оказались сегодня такими же сообществами, «хорами», через которые русское население, не видя заботы властей, и пытается самовыразиться.

Скажу прямо: призыв, столь возмущающий либеральную прозападную интеллигенцию — «Россия для русских!», на самом деле означает: «Россия и для русских!» Поймите же это наконец, вот о чем речь-то идет! На мой взгляд, ошибка — сходу осуждать этот всплеск, называть экстремизмом, навешивать ярлыки. Необходимо сначала разобраться вот в чем: если основное, государстводержащее население России чувствует себя неуютно в своих городах, деревнях, в собственной столице — это опасный симптом, серьезнейшая проблема, которую необходимо решать незамедлительно. А сразу выдвигать обвинения — неверный и порочный путь. В свое время такие вопросы ставились и обсуждались в рамках советской национальной политики. Сейчас никакой политики в этой сложнейшей сфере нет. В России, в многонациональной стране нет даже соответствующего министерства. Я, например, хорошо ощущаю это по «Литературной газете». Например, несколько лет назад мы начали издавать приложение под названием «Многоязыкая лира России». В 90-е годы укоренилась иллюзия, что у нас литература создается только на русском языке. Но это совсем не так. А посмотрите списки номинантов всех этих нынешних квазинациональных премий, и выяснится интересная вещь. В эти списки попадают, в основном, жители Москвы, Петербурга и эмигранты. Там практически не представлены писатели из губернской России, но большая литература у нас, как правило, прирастала глубинкой. И вообще нет авторов, пишущих на языках народов России. А это более семидесяти литературных языков! Вспомним, когда в советское время начинали перечислять имена современных классиков, говорили: Бондарев, Сулейменов, Евтушенко, Межелайтис, Кулиев, Гамзатов, Мустай Карим, Распутин… Эти фигуры назывались в одном ряду вне зависимости от национальной принадлежности. Вот целенаправленная и осмысленная политика. Сейчас делают вид, что ничего подобного вообще не существует.

«ЛГ» решила вернуть читателю литературу, которая создается на языках народов Российской Федерации. Кажется, благородное и важное дело! Однако Агентство по печати и СМИ (которое может дать грант бог знает кому и на что — хоть на опус о воспитании ребенка в семье лесбиянок) наш проект «Многоязыкая лира России» встретило равнодушно. С большим трудом удалось выдавить из них смехотворный грант, который каждый год приходится буквально вырывать! Вообразите, государственная структура, призванная укреплять Федерацию на культурном уровне, как минимум, саботирует это. Что получаем в итоге? Кто такой, по сути, писатель в небольшом народе? Главный носитель национального кода. Почему? Потому что этот код — в родном языке. С утратой языка очень быстро исчезает народ, остается бурка с папахой, газыри — и уже не поймешь, казак это или адыг… Кто развивает национальный язык, а значит, и национальное самосознание? Писатели. Они в этом процессе главные, фактически — жрецы. Малые народы доверяют своим писателям беспредельно. А у нас на протяжении четверти века именно эти писатели находились в состоянии перманентной обиды на центр, который делал вид, что их нет. Могут они чувствовать себя полноценными деятелями культуры России? Нет!

Так почему же кричат о национальных проблемах и вспоминают о неуважении выходцев с Кавказа к русским ценностям только тогда, когда в столице вспыхивают драки и случаются убийства? А вы не задумывались, что эти молодые ребята приезжают сюда в состоянии агрессии еще и потому, что Москве, по большому счету, на них, на их культуру, на их писателей наплевать? Здесь их культуру вообще исключили из общего процесса. Вот откуда тянутся корешки… А национальные, духовные обиды острее многих других, ибо пренебрежение культурой, языком оставляет глубочайшие следы в национальном сознании.

Складывается впечатление, что идут два взаимоисключающих процесса: на социальном уровне автономии притягиваются, им выделяют немалые бюджетные средства, а в культурном плане их отталкивают. По-моему, очень тревожный симптом.

И в таком обжигающем вопросе «ЛГ» столкнулась с абсолютным непониманием со стороны Агентства по печати, даже скажу сильнее — саботажем. Государству наплевать на укрепление культурных связей, на пропаганду творчества населяющих страну народов. Власть не заботится о том, чтобы русскоязычный гражданин имел хотя бы общее представление об особенностях национального характера, мировоззрении своих разноплеменных сограждан. Неужели чиновники, которые сидят в этом Агентстве, не понимают, что они представляют федеральный орган, отвечающий за информационно-культурную и издательскую политику на всем пространстве РФ? Если они этого не понимают, им там делать нечего. Кстати, именно в культурной сфере сохранилось множество чиновников с психологией разрушителей девяностых годов. Этаких «комиссаров», донашивающих кожаные тужурки образца девяносто первого года. Из деловых, производственных сфер подобные люди давно изгнаны, ушли, успешно там все развалив, их еще Ельцин разогнал, понимая: с такими помощниками ни выпить спокойно, ни закусить — одни провалы и конфузы. Города, где они стали мэрами, заросли грязью, заводы, отрасли, которые они возглавили, рухнули… Культура же обладает опасной особенностью: ее болезни протекают без острой, видимой симптоматики, и вдруг — внезапный летальный исход… Для страны. И в культуре у нас до сих пор работают люди, которые как бы были заточены на разрушение Советского Союза, они и продолжают на сознательном или подсознательном уровне разрушение, теперь уже России…

Любая государственная идеология государствоцентрична. Рано или поздно, она начинает ставить задачи: собирать и нацеливать все ресурсы на создание сильной, процветающей державы. Других идеологий у государств не бывает. Сейчас создалась нелепая ситуация: де-факто подобная идеология «созидательного реванша» у нас существует, и многое из того, что делает центральная власть, направлено на укрепление державы. Вместе с тем продолжает насаждаться либеральный миф о том, что стыдно быть сильным, большим, самодостаточным и т. д. Америке не стыдно, а нам стыдно! Мы парадоксально воспроизвели двоемыслие советской эпохи, только там это двоемыслие выглядело несколько иначе: с одной стороны, доведенная до абсурда марксистко-ленинская мифология, с другой — нормальная государственная практика. Теперь же, с одной стороны, нормальная государственная практика, а с другой — доведенный до идиотизма либеральный миф. В чем тут проблема? Люди с советской закваской, которые умели читать между строк, видеть за коммунистической риторикой государственный интерес, умирают, приходят новые поколения, этим даром не обладающие, они-то и становятся легкой добычей либеральных манипуляций общественным сознанием. Вот эта прививка нелюбви к собственному Отечеству, равнодушия к его интересам в какой-то момент способна сыграть с Россией весьма злую шутку. Точно так же, как уже обернулось межнациональной рознью небрежение диалогом с интеллигенцией российских автономий…

Под недовольные комментарии Запада нулевые годы ушли на медленное, постепенное отползание России от пропасти. И это главное. Да, к нынешней власти немало претензий. Но если бы все продолжалось как в девяностые, уже некому было бы предъявлять претензии. Нулевые-болевые — это десятилетие спасения российской государственности от гибели. И если заглянуть в отечественную историю, обнаружится множество примеров, что от момента осознания народом близящейся катастрофы до момента укрепления государственности всегда проходило время. Поэтому упреки, что восстановление государства идет медленно, необоснованны. Сломать страну за десять дней, за пятьсот дней доломать, под видом реформирования, легко, но восстанавливать нормальную жизнедеятельность совсем непросто. Тем более что живем мы в эпоху, скажем так, гуманитарную, когда решения жесткие, одномоментные невозможны. Роковые проблемы приходится разрешать в ватном пространстве политкорректности, различного рода условностей, которыми, похоже, только мы и связаны. Америка, Китай себя этим не обременяют… Для американцев государственные интересы, целостность страны выше любых международных установок и условностей. У меня вообще иногда складывается ощущение, что свобода слова, общечеловеческие ценности для них нечто вроде стеклянных бус, которые навешивают наивным аборигенам, но сами никогда не носят. Смешно!

 

Журнал «Родина», декабрь 2010 г.

 

Интервью 2011

 

«Хочу покончить с вкусовщиной»

 

 

Итоговая программа «Контекст» («Россия Культура»), которую ведет писатель Юрий Поляков, отвоевывает для культуры утраченные позиции. О ней ведь и в новостях-то, если это не чья-то смерть, говорят мимоходом. А уж анализировать и вовсе не берутся, сохраняя привилегию за политикой и спортом.

 

— Это большой недостаток нашего ТВ, что культура ушла из эфира. Серьезные деятели, которым есть что сказать, говорят мало. На канале «Культура» ситуация другая, все-таки там поток информации большой. Но обобщающей передачи действительно не было. А без нее то, что случилось в культуре за неделю, куда-то в Лету сразу и уходит. Мне кажется, «Контекст» будет иметь аудиторию. Федеральные каналы сами себя убедили в том, что наш зритель хочет только развлекаться. Это игра в поддавки с самим собой, оправдание появления в эфире пустяковых, за редким исключением, программ.

— Как вы подбираете экспертов для обсуждения? Ведь тот же спектакль «Околоноля» можно оценить как хорошую пьесу Суркова (если это все-таки он писал), испорченную Серебренниковым, а можно — как беспомощную литературу, вытянутую на классе режиссера. Смотря кому дать слово.

— Экспертов подбирает канал. Среди них преобладают люди с либеральными взглядами, но тут ничего не поделаешь: у нас телевидение в принципе либеральное. То, что хотя бы ведущего пригласили с нелиберальными взглядами — уже большой шаг вперед. А что касается Суркова и Серебрякова, то, мне кажется, оба занялись не своим делом.

— Но вы свои убеждения не очень афишируете?

— Наоборот. Если бы вы читали собственный еженедельник, то такой вопрос не задавали бы. Посмотрите мои колонки в «Собеседнике» середины девяностых! Дмитрий Быков на заседаниях редколлегии в падучей бился от возмущения, что «красно-коричневый Поляков» пробрался в любимое издание. И теперь с некоторыми экспертами я откровенно спорю. С теми же Галиной Юзефович и Александром Гавриловым по поводу Акунина, например. Они пытаются рассматривать его сочинения как литературу. Я же считаю это явлением коммерческого книгоиздания, никакого отношения к литературе не имеющим. Но я, конечно, никогда не позволю себе того, что вытворяет Познер, который дает очень долго и нудно разглагольствовать своим единомышленникам и тут же затыкает рот, как только кто-то начинает говорить вещи, не совпадающие с его представлениями. Сам с этим сталкивался…

— Может, так и надо? Он на ТВ, в отличие от вас, давно.

— Затыкать рот приглашенному в студию гостю недопустимо. В таком случае дантист может у пациента, который ему несимпатичен, рвать зуб без наркоза. Я тоже не новичок в эфире. Я вел передачи «Подумаем вместе», «Дата», в девяностые годы «Стихоборье» на Семейном канале — это была, кстати, последняя поэтическая программа на ТВ. Поэтому, когда оформлялся «Контекст», я предложил каждую передачу заканчивать стихами, чтобы обязательно звучали живые голоса поэтов. Есть такая идея: поэт читал стихи около памятника Пушкину в том городе, где он живет, а памятник Александру Сергеевичу есть в каждом городе. Таким образом, мы бы показали, что литература есть не только в Москве и Петербурге, но и в губернской России, которую столичные тусовки откровенно блокируют и дискриминируют (это видно по спискам «Большой книги», «Нацбестселлера», «Букера»). Если это получится, то будет символично.

— Чего еще от программы хотите?

— Идея «Контекста» принадлежит главному редактору канала «Культура» Сергею Шумакову. Она заключается в полифоничной, максимально объективной подаче информации, которая в сфере культуры обычно субъективна до бреда! Это очень близко мне как главному редактору «Литературной газеты». В свое время я принял предложение возглавить это издание во многом потому, что был возмущен тем, как необъективно отражают литературный процесс толстые журналы. Это я чувствовал и на себе. И на ТВ я пошел, чтобы попытаться противостоять губительному для развития культуры разгулу вкусовщины и групповщины. Если передача пойдет (было всего четыре эфира) и у нас получится «острая объективность», то потраченных сил не жалко. Все-таки ведение передачи — большая нагрузка с учетом того, что я не только пишущий прозаик и драматург, но и главный редактор.

— Выйдет у вас не сегодня-завтра новая книга или премьера… Расскажете о ней по ТВ или промолчите?

— Нет, не расскажу, это нескромно. С другой стороны, я же не могу делать вид, будто тот Поляков, который пишет романы и пьесы которого идут в десятках театров, включая столичные, и тот, что ведет «Контекст», — это два разных человека. Смешно! Я в щекотливом положении. Но цель — привести телевизионную версию современного культурного процесса в соответствие с реальностью — настолько значительна и важна, что я готов ради нее смирить мое писательское самолюбие…

 

Беседовала Ольга САБУРОВА

«Собеседник», № 3, 25 января 2011 г.

 

 

«Если хочешь поставить на себе крест, озаботься судьбой русского народа»

 

— Вы один из первых заговорили о перерождении системы (о бюрократах, дедовщине в армии и прочем). Сейчас, увы, ничего не изменилось, а говорить об этом перестали. Почему?

— Двадцать лет всевозможными способами (премии, гранты, загранвояжи, телевизор, срежиссированные восторги критиков и т. д.) в России поддерживалась литература агрессивно либеральная или откровенно антисоциальная, игровая, нацеленная на эксперимент ради эксперимента, равнодушная к исторической судьбе страны. Это был заказ тогдашней, ельцинской власти, боявшейся традиционного влияние слова на общество и во время перестройки насмотревшейся, на что способны социально заточенные писатели. С тех пор многое изменилось, советский проект бессмысленно и беспощадно демонтирован, настало время возрождать гражданское самосознание, восстанавливать Державу, но вот беда, заказ на «отстрел» государственно озабоченной литературы отменить позабыли. Знаете, как в фильмах про честного киллера… И вместо общественно активной словесности мы имеем тусовку игрунов в литературные смыслы, у которых если и встречается социальная критика, то зашифрованная до неузнаваемости. Кроме того, серьезные писатели, которых талант заставляет быть социальными, умело вытеснены из информационного пространства «букерятами», «нацбестселлерятами» и прочими литературными приготовишками. Когда мне в руки попадают книги какого-нибудь лауреата, вроде Елизарова, у меня волосы дыбом встают: это же уровень литобъединения при Макаронной фабрике. Заметьте, в оркестровую яму никогда не пустят человека, не знающего нот, а в литературе сегодня полным-полно безграмотных авторов, не умеющих писать…

— Массовому читателю неприятны больные темы?

— Больные темы — это хлеб писателя, и мечта читателя. Они неприятны только власти. Русской литературе всегда было присуще обостренное чувство социальной справедливости, внимание к нравственным проблемам, к судьбе маленького человека. Литература, которая владела умами в семидесятые-восьмидесятые годы, умела ставить острейшие проблемы, буквально потрясавшие людей. Разве таких проблем нет сегодня? Есть. И главная из них — чудовищная социальная несправедливость, которую выдают почему-то за новое общественное устройство, эдакую экономическую нанотехнологию. По сравнению с этой вопиющей несправедливостью поворот северных рек, о чем трубили прежние властители дум, всего лишь мелкая мелиорационная ошибка. Кто сегодня из «раскрученных» писателей говорит об этом в своих книгах? Единицы. А те, кто говорит, никогда не попадут в самый занюханный «Лонг-лист». Их замалчивают. В основном продолжается игра в литературный бисер. Почему в театре почти не найдешь серьезной социально-психологической драмы? Почему наш театр стал буржуазным в то время, как буржуазии у нас фактически нет? Почему серьезные, собирающие полные залы современные пьесы старательно обходятся критикой, а сценическая матерщина, именуемая «новой драмой» и не способная собрать зрителей, всячески пропагандируется и буквально навязывается? Так вот и возникает иллюзия, будто социально ориентированной литературы у нас нет. Некоторые произведения, например, политические романы Проханова или мои пьесы пробивают этот «железный занавес». Но и они тонут во всеобщей игре в литературу…

— Интересные дела кругом творятся. Будто вернулись советские времена. Только разговоры с кухонь перенеслись в Интернет. Как вы считаете, это действительно социальное движение или мы не наигрались в диссидентов?

— Конечно, есть люди, которые родились диссидентами. Они и в раю будут ходить по кущам, возмущаясь, мол, райские яблоки зеленоваты, райские птицы хрипловаты, а Господь авторитарен. Это такой человеческий тип. Он есть и будет всегда. Но я чувствую, как зреет мощный массовый протест. В качестве драматурга я постоянно езжу на премьеры своих пьес в разные концы страны и замечаю, как реакция зрительного зала на «политические репризы» становится все острей и болезненней. А это верный признак растущего недовольства. Мне есть с чем сравнить, я хорошо помню реакцию на мои ранние, скандальные повести «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Работа над ошибками», «Апофегей»… Они были инсценированы, экранизированы и вызывали бурную реакцию, очень схожую с нынешней. Любопытно, что реакция людей из власти похожа на ту, перестроечную: мол, мы согласны с критикой, но сделать ничего не можем… Правда, четверть века назад пеняли на «руководящую роль партии», а сегодня все валят на сто тридцать первый закон о разграничении полномочий. Правда, интересно?

— Социальная напряженность нарастает, однако литература реагирует очень медленно или же вообще оставляет без внимания социальные темы. Неужели наша культура исчерпала сюжеты?

— Не исчерпала, да и жизнь подбрасывает, взять ту же Кущевку. Литература реагирует, но власть с помощью профильных агентств и спонсируемых ручными олигархами премиальных фондов делает все, чтобы увести социально активную часть писателей в тень, направить интерес читателей на бесконфликтные сочинения. Власть-то понять можно, она не хочет потрясений. Но потрясения-то как раз и случаются, когда негодование общества долго не замечают. Кстати, буквально в марте в издательстве АСТ начинает выходить прозаическая серия «Избранная проза из портфеля „Литературной газеты“. Юрий Поляков рекомендует». Я хочу представить ту прозу, которую или совсем не знают, или не хотят знать. Там выйдут произведения таких ведущих, на мой взгляд, современных прозаиков, как Дмитрий Каралис, Алесь Кожедуб, Вера Галактионова, Николай Ивеншев и другие. Это социально акцентированная проза, при этом еще и хорошо написанная.

— А с чем связана мода на асоциальных писателей?

— Мода рукотворна. Но есть и объективная причина: усталость от революционных потрясений. Назову еще одно обстоятельство. Это эффект послереволюционного дефицита кадров. Почему после революции семнадцатого в литературу набежало столько безграмотных людей? Потому что многие приличные писатели еще не решили для себя, будут ли они иметь дело с этой властью или нет. И начался призыв ударников в литературу. Большинство писателей, которые в девяностые годы были объявлены крупными явлениями, — это графоманы советского периода, вроде Приставкина. Причем раньше они писали романы о рабочем классе, но делали это плохо, потому что хороший роман о людях труда сочинить очень непросто. Случилось сознательное разрушение естественной литературной иерархии, причем даже более решительное, нежели в двадцатые годы прошлого столетия. Тогда к людям, попавшим в литературу благодаря своей политической активности, никто всерьез не относился. Есенин был Есениным, а Безыменский — Безыменским. Все понимали, кто хороший писатель, а кто — идеологический трубадур. Сейчас этого «гамбургского счета» нет. Из-за идейного ожесточения девяностых годов появились две параллельные, взаимоисключающие иерархии: «либерально-экспериментальная» и «консервативно-патриотическая». Кроме того, русская проблематика стала почти маргинальной, даже опасной. Если ты хочешь поставить на себе крест смолоду, озаботься судьбой русского народа — и никакие «большие книги» тебе не грозят. Все это не так безобидно — и уже приводит к выступлениям на Манежной площади с лозунгом «Россия для русских».

— Многие писатели продолжают разоблачать советскую власть. Как вы думаете, это попытки выжать последние капли из нашей истории? Не пора ли отпустить эту тему?

— Разоблачать сегодня советскую власть — это примерно то же самое, что костерить крепостное право во время сплошной коллективизации. Поразительно, но разоблачением «совка» занимаются в основном люди, которые прекрасно в те времена существовали. Им Бог не дал художественного таланта, остается топтать прошлое. Советская Россия пятидесятых-шестидесятых-семидесятых годов в сравнении с тем, что творится сейчас, это страна Лимония. Когда говорят, что у нас нет государственной идеологии, ошибаются. Наша идеология называется государственным антисоветизмом. А советскую эпоху нужно изучать и художественно переосмысливать. Только сейчас мы начинаем понимать некоторые ее тонкости. Это была очень сложная, героическая и трагическая эпоха, многоукладная система, неповторимая цивилизация, которую еще будут постигать многие поколения. Такой глобальной, хотя и во многом не удавшейся попытки создать справедливое общество история человечества не помнит. В стабильное время советская власть была гораздо более правовым государством, нежели нынешнее. Раньше ты мог пожаловаться в партком, райком, горком, обком, ЦК, газету «Правда» — и добиться справедливости. Теперь же тебя по любому случаю прямиком посылают в суд. А что делать в суде без денег? Увы, сегодня немало писателей и сценаристов зарабатывают придумыванием небылиц о советской власти. И это проходит, так как государственная пропаганда занята навязыванием обществу неталантливой литературы. Талантливый деятель культуры предан искусству, а неталантливый — режиму…

— Как вы относитесь к тем авторам, которые выходят из ЖЖ и других социальных сетей?

— Нормально отношусь, потому что, по сути, ничего не изменилось. Во времена моей юности литература развивалась в системе литературных объединений, которые покрывали всю страну густой сетью, как партячейки или, если хотите, масонские ложи. Если где-то на Дальнем Востоке в литобъединении при газете «Тихоокеанский комсомолец» появлялся талантливый поэт, уже через несколько месяцев о нем говорили в Москве. Это были те же самые социальные сети, которые существовали не в электронном виде, а как материальное явление. Суть та же. Литературный талант — очень редкое свойство. Его сымитировать невозможно. Поэтому дар заметен и на заседании литобъединения и в ЖЖ. Но я все-таки считаю, что лучше традиционно издать книгу, особенно — стихи. Впрочем, хорошие стихи и в электронной версии останутся хорошими, а графоманские — графоманскими даже на мелованной бумаге. Какая разница: выбито это на мраморе или нацарапано на воске? Главное — что написано и как — талантливо или нет.

— В ваши задачи входит быть интересным для потомков?

— Если писатель садится за стол с задачей быть интересным для потомков, он точно напишет такую чушь, которая никому не будет интересна, даже родственникам. Задача писателя — прежде всего быть интересным современникам. Внимание потомков — штука мистическая и непредсказуемая. Меня читают с середины восьмидесятых годов и, думаю, будут читать, пока не сойдет мое поколение. Далее произойдет смена эстетических кодов. Вот тут-то начинается самое интересное. Почему одни книги переживают смену эстетических кодов, а другие нет? Это тайна художественного текста. Скажем, сегодня Булгакова интересно читать, а Пильняка уже не очень, а кого-то из любимцев критиков 30-х годов — и вообще невозможно читать. Конечно, дело в таланте, который и есть тот, извините, нафталин, что предохраняет писателей от моли забвения. И нужно надеяться, что в твоем литературном даре есть нечто, из-за чего твои тексты уцелеют при смене эстетических кодов. Спрогнозировать это невозможно. Я лично одну смену эстетических кодов уже пережил. Мои книги, написанные при советской власти, до сих пор издаются и читаются. Многим моим коллегам это не удалось. Видимо, у меня есть шанс перешагнуть еще один рубеж. Но и остаться автором только своего поколения — это уже очень-очень много…

 

Беседовала Татьяна СОХАРЕВА

«Книжное обозрение», № 4, февраль 2011 г.

 

 

«Я смотрю свои пьесы как простой зритель»

 

 

Напомню, что до «Одноклассников» в Ставрополе были поставлены пьесы Ю. Полякова «Халам-Бунду, или Заложники любви» и «Женщины без границ». Три года назад Юрий Михайлович приезжал на премьеру «Женщин…» и остался доволен режиссерской работой Валентина Бирюкова и тем, как актеры воплотили авторский замысел на сцене.

«Одноклассников» сегодня охотно ставят во многих театрах России. По словам автора, впервые его пьесу сначала поставили в провинции — почти одновременно во Владикавказе и Тобольске, и лишь потом в Москве. Более того, из 12 московских театров Ю. Поляков поначалу получил отказ.