Фундаментализм и модернизм как реакция на знаковую агрессию.

По мнению Головушкина Д.А. фундаментализм является не столько попыткой реставрировать религиозную систему в ответ на религиозный модернизм, сколько такой же попыткой возвращения к сущности религиозной системы, каковой является и модернизм. Иными словами, два этих явления: модернизм и радикализм представляют из себя две формы одной и той же реакции на утрату религиозной подлинности. [14]

Однако с семиотической позиции фундаментализм является регрессией знаковой системы, когда инсемиотические элементы вновь выталкиваются во вне, а граница религиозной семиосферы теряет свою диффузность, оставляя пропускную способность лишь из внутреннего пространства во внешнее. При этом вне родного знакового поля, знаки сохраняют связь с ядерными структурами первичного (для них) семиотического пространства. Это делает их крайне резистентными к уменьшению того, что можно было бы именовать «силой» знака или его «интенсивностью» в плане воздействия, но поскольку они являются вырванными из своего контекста, то при помещении в другой контекст все же претерпевают искажение смысла, хотя и не полную его утрату. Так религиозные знаки, помещаясь в политическое пространство добавляют ему интенсивности, наделяя политический дискурс сакральным статусом. Таким образом появляется радикализм.

Фундаментализм является уникальным явлением современности именно благодаря состоянию знаковой агрессии, которая стала возможна в информационном обществе. Современная ситуация такова, что объемы продуцируемой и потребляемой информации в тысячи раз превосходят те же процессы вековой данности и тем более превосходят по объему то количество информации, которую получал среднестатистический житель средневековой Европы или античного мира [33,15]. Множество семиотических систем и обособленных дискурсов вынуждены взаимодействовать, в то время, как веками до этого их взаимодействие было либо строго ограниченным, либо невозможным. То же самое касается субъектов семиотического поля, вынужденных совмещать несколько идентичностей и постоянно претерпевать атаку курсирующими в семотическом пространстве осколками инородных знаковых систем. Граница семиотического поля, призванная сдерживать, переводить и адаптировать знаки, при таком объеме инсемиотических элементов рискует быть разрушенной, вместе с самим семиотическим полем. Семиотическое пространство, как правило, обогащается посредством реакции на инкультурные элементы, но при таком избытке изменения слишком множественны, что должно бы приводить к полному перерождению семиотического пространства. При адаптивных свойствах культуры это может приводить к стремительному развитию, хотя и может восприниматься ее носителями как разрушение и регресс. Но в религиозных системах необходимо сильны ядерные структуры, образуемые вокруг религиозной догматики. Для религиозных систем склонных к плюралистическому типа захвата знака это означает включение в религиозные поле нерелигиозных элементов, с минимальным отторжением чужеродных знаков и синтагм. Для религиозных систем склонных к тоталитарному типу отношения знаков, скорее характерно либо грубое насаждение смыслов, либо отторжение знака.

В разных исторических ситуациях, на разных этапах своего развития, а также в зависимости от вероучения различные религиозные системы по-разному реагируют на знаковую интервенцию, но в целом для религиозных систем свойственно более осторожное включение знаков в собственное внутреннее поле. Поскольку знаки не бывают совершенно пустыми, откалываясь от прежних знаковых систем, они всегда несут сигнификат связанный прежним знаковым полем. И если не удается совершенно купировать связь с прежним семиотическим пространством, то знак либо исключается, либо становится той ядерной структурой, которая приводит к расколу системы. Слишком большой объем знаков из культурного поля снижает внутреннюю напряженность религиозной системы и поскольку сохранение кода и концепта важнее обеспечивают большую жизнестойкость системы и ее возможное возрождение, чем сохранение текста и конкретных знаков, то запускается механизм модернизации [87].

Однако, известны случаи, когда инсемиотические знаки, имея сильную связь с одними религиозными системами, намеренно включались в знаковое пространство других религиозных систем. [37] Так, например, произошло со знаком бога «Митры» переродившимся в христианстве в монограмму Христа/ Аналогичным было перерождение Зевса-пастуха в Христа-пастуха, культа Кибелы в почитание священной Каабы, превращение бога «Эла» в библейского «Элохима» и исламского «Аллаха». В греко-римской среде такое впитывание знаков было более чем обоснованным и не грозило разрушением всей религиозной системы, поскольку адаптация проходила на протяжении нескольких лет или даже десятков лет.

Современные религиозные системы вынуждены реагировать на ежедневную знаковую интервенцию, при том, что потенциально каждая религиозная знаковая система рассчитана на экспансию, кроме, пожалуй, национальных религий, в которых хотя и встречается прозелитизм, но условия принятия остаются боле жесткими чем в тех религиозных системах, в которых для идентификации субъекта как «своего» необходимо лишь исповедание и принятие поведенческих норм. Отсюда следует, что религиозные системы в современном мире вынуждены, во-первых, выживать в условиях глобализации и информационного общества, во-вторых вынуждены распространяться в условиях жесточайшей конкуренции, в-третьих вынуждены постоянно сопротивляться секуляризации собственных знаков и их эксплуатации на политической арене. Последнее особенно актуально для мировых религий в особенности таких как христианство и ислам. Так, характерна ситуация с получением автокефалии Украинской православной церкви. В 1686 году вселенский патриарх Дионисий издал указ, в следствии которого Киевская митрополия переходила под управление Московской патриархией, и в 2018 году Священный Синод Константинопольской церкви издал указ о прекращении этого указа, а также снял анафему с глав Украинской автокефальной Церкви и Украинской православной церкви Киевского Патриархата – Церкви, считающихся неконаничными с позиции пятнадцати каноничных православных Церквей. До этого момента каноничной считалась только Украинская Церковь Московского Патриархата, то есть Церковь, имеющая отношения к Патриархату конфликтующей с Украиной страны (России), а кроме того приходы Московского Патриархата отойдут под власть Украинской церкви. При этом стоит учесть и тот факт, что действия Патриарха константинопольской церкви инициированы Верховной Радой [80], которая является государственным органом, в стране, где провозглашено разделение Государства и религиозных организаций[83], согласно 35 ст. Конституции Украины [75]