Религия в социокультурном контексте. Языковая конкуренция

Даже в очень гомогенных обществах где присутствует идея национальной или государственной религии и агрессивное подавление других религий, конфессий, деноминаций или течений имеет место различная степень лояльности, особенно в ситуации глобализации, когда к личным предпочтениям добавляется и большая информированность. Религиозные системы вынуждены выдерживать внутренний семиотический дрейф создающий конфликт интерпретаций между теологическим и мифологическим, конфликт, вызванный конкуренцией различных типов идентичности, в полирелигиозных обществах взаимную конкуренцию и атаку приграничных структур, втягивающих религиозные элементы в процесс рутинизации. И если внерелигиозное социальное пространство прочитывается как «другое», то прочие религиозные системы как бы дважды «другие». Интенсификация полюса «чужой» происходит потому что религиозный другой не просто вынесен во внешние пространства –инсемиотичен – но претендует на присвоение тех же смыслов. Для религии естественен эксклюзивизм, склонность к смысловой экспансии, втягиванию инсемиотических элементов в процесс герметизации в рамках собственной парадигмы. Впрочем, это универсальный механизм для структур обладающих элементами, кодируемыми как «сакральное».

Другая религиозная система – это «мы» по отношению к нерелигиозному, но именно потому что она структурно и онтологически сопоставима ее как раз и можно определить, как «они» [51]. При этом в зависимости от акцента на детали конкретной ситуации «они» либо представляются союзниками в противостоянии «бездуховной действительности», либо соперниками в освоении и захвате социокультурного пространства. Тут действуют и механизмы сохранения идентичности, и внутренние религиозные установки. Например, христианское «вы – соль земли (…) Вы-свет мира. Идите и научите все народы…» [7, c. 1520]. Что, впрочем, совершенно не отличается от исламской претензии на приватизацию истиности и права ее распространения. «Истина — от твоего Господа. Посему не будь в числе тех, кто сомневается» [28, c.36]

«Мы» в этом случае не только наделяется определением «правильные», но и приобретает сакральность. «Мы» благословлены на освящение, просвещения всего мира. Распространение собственных взглядов уже не личное желание, вызванное необходимостью создания безопасного пространства, как происходит в случае навязывания собственных взглядов – сознание, как семиотическая система сопротивляется необходимости постоянного перевода и обработки инсемиотических элементов, в некотором смысле создание единого языка в этом случае воспринимается как «малая жертва» – навязывание своей религиозной идентичности другому - это необходимое условие ее сохранения. Вот почему «чужой» это не просто другой, но почти всегда «враг». Чужой лишается человеческого статуса, его образ мифологизируется, навешиваются демонические черты. Все что присуще «мы» обретает инверсивные формы [16] Сакральное, при этом и само довяко [30,34], у него есть темная, ужасающая сторона. «Они» как причастные к сакральному через священное, могут интерпретироваться как выражение этой темной стороны.

Социокультурный контекст позволяет находить религиозным системам точки соприкосновения, но он же и является объектом конкуренции. Религиозные общности хотя и существуют в статусе субкультур необходимо стремятся к расширению. Даже самые закрытые из них и минимализирующие свое присутствие в социальном пространстве остаются таковыми лишь до определенного знакового объема, набрав который, из сект и движений могут развиться до конфессий и религий. Излишнее богатство языка, правда, приводит к отмежеванию новых подсистем, которые в будущем могут выделиться в отдельное движение или секту, а слишком большой объем серьезно повышает диффузность границ, которая снижает общую напряженность между «сакральным» и «профанным», порождая феномены профанирующие религиозную семиосферу и сакрализирующую социокультурное пространство, такие, например, как «этноконфесиональная» идентичность, когда культурные коды маркируются как религиозные, а религиозные знаки становятся частью традиционной культуры [52]. Здесь следует уточнить, что те религии, которые изначально возникали как национальные, например, иудаизм и религии индуизма, определяют национальную идентичность как необходимое условие идентичности религиозной и включают ее в собственное семиотическое поле как естественный, внутренний элемент. «Чужими» в религиозном смысле здесь будут другие этносы, а собственная этничность потенциально священна, даже если ее носители не разделяют мировоззренческих позиций своих соотечественников, что может проявляться в форме «гражданской религии» [70].

Национальные религии имеют историю, по крайней мере, достаточную чтобы сформировалась сама национальность и религиозная система расширилась до культурных границ, отчасти выродилась до привычных и обыденных культурных норм, а также выработала способы взаимодействия с инсемиотическим пространством, не вызывающие знакового или фактического конфликта. Совсем иначе выглядит взаимодействие религиозного дискурса с социокультурным пространством по отношению к чужим семиотическим системам. Если речь идет о синтетических образованиях двух семиотических систем с самостоятельными ядерными структурами и границами, о сакрализации этничности при рутинизации религиозного, то открываются возможности для возникновения национализма и нацизма, как внутреннего – по отношению к диаспорам, мигрантам и народностям, не относящимся к титульной нации, так и внешнего. Проявления таких медиационных структур для отдельных субъектов естественны, как следствие обычного функционирования знаковых систем и могут иметь позитивные формы патриотизма, любви к традиционной культуре, поддержке традиционных ценностей. Но массовость таких проявлений и попытки превращения любой религиозной системы в «социальные скрепы» лишь создают фундамент для нетерпимости.

Итак, знаковые системы являются потенциально конкурентными, что обусловлено спецификой их формирования и структуризации. «Я» определяется через «Другое» на всех уровнях существования семиотического поля от метаструктур до субкультур и подсистем, но эта оппозиция существует в напряженности, которую семиотическое поле пытается снять, ассимилировав, поглотив или нивелировав «Другое». «Другое» не ставшее так или иначе «своим» является угрозой, вызывая динамику ядерных структур и последующую мутацию всего семиотического поля, а возможно и расщепление знаковой системы со смещением статусов центральных структур до маргинальных и наоборот.

Культура не имеет конкретного временного локуса, динамична, ее носители умирают, а следующие воспринимают появившиеся мутации как данность. Подобно большому мифу культура как бы «была всегда» и подобно мифу включает чужеродные элементы в свой язык описания, умножая при этом и собственные объемы. Субкультуры и контркультуры также включаются в язык описания, даже в негативной коннотации они маркируются как «свое», которое лишь относительно и условно «чужое», а с течением времени становятся естественной частью общего поля.

Религиозные системы включаются в социокультурное пространство в различных статусах: от «традиционных» и «формирующих государственность» до маргинальных и порой демонизируемых НРД. И если с позиции социокультурного пространства религиозные системы являются подсистемами или реакцией на инсемиотическое включение, то изнутри религиозной системы не включенные в нее части культуры «чужие». Религиозная система вынуждена постоянно отвоевывать свой суверенитет, сопротивляясь рутинизации и конверсии своих символьных систем, а носитель религиозного сознания вынужден составлять иерархию идентичностей, требующих от него разного типа поведения и аксиологических детерминант.

В случае поликонфессиональности социокультурного поля религиозные системы ставятся в положение взаимной конкуренции, когда символьные системы подвергаются не только атаке секулярного пространства способного превратить символ в метафору, но и посредством общей культурной идентичности вынуждены обмениваться символьными системами, претерпевая мутации. Но поскольку религиозное семиотическое поле наименее склонно к динамике своих структур и диффузности, это также способствует возникновению внешних и внутренних конфликтов.