Общая специфика формирования знаковых систем

Ни одна религиозная система не существует вне конкретного культурного контекста. (Возможно даже несколько культурных контекстов). Всякая религия помещена в определенный пространственный и временной локус, имеющий непосредственное влияние на формирование и динамику развития религиозной системы. Однако религия не помещена в статичный «социальный контекст». Сама по себе культура представляет из себя динамическую знаковую систему. Семиотическое пространство культуры формируется посредством непрерывного и парадоксального взаимодействия адресата, адресанта и самого семиотического пространства. [42, с. 163]. И хотя совокупность знаков еще не представляет собой язык, знак – минимальная единица языка. Знак состоит из означаемого (план содержания), означающего (план выражения). План содержания представляет собой передаваемый смысл, семантику, сигнификат. То есть понятийное содержание знака. План выражения представляет собой денотат (референт), то есть обозначаемый объект. [10, с.15-17] В широком смысле знак представляется как материальный объект, обладающий значением, которое, в свою очередь может вмещать любой объем и класс явлений и объектов.

Знаки классифицируются как иконические, индексы и символы. Иконические знаки строятся на отношении по сходству и представляют собой такие знаки, в которых план выражения наиболее приближен к плану содержания. Индексальные знаки характеризуются частичным совпадением плана содержания и плана выражения. Символьные знаки характеризуются неисчерпаемым объемом смыслов. Языки, состоя из знаков, формируются отношением знаков между собой. Языки, при помощи которых функционирует семиотическое пространство и из которых оно состоит, таким образом, не имея явных жестких границ (что является условием их различимости и существования), находятся во взаимно диффузном состоянии. Разграниченность знаков между собой – бинарность – является минимальным необходимым условием для существования языка и, следовательно, семиотического поля. Однако семиотическое пространство не имело бы целостности, если опозиционные знаки не скреплялись бы самим семиотическим пространством.

Этот семитический парадокс является механизмом, благодаря которому семиотическое пространство обогащается новыми языками. Вскрытие смыслов того или иного языка возможно лишь внутри семиосферы, запускающей кодирующие и декодирующие механизмы. [42 c.164] Сами бинарные отношения находятся в позиции инверсии- аксиологической или семантической, или в позиции медиации. Перепиленко А,А и Яковлеко И.Г. отмечают, что в следствии партисипации к одному из полюсов оппозиции, происходит герматизация семантики обоих полюсов, и при присоединении знака к одному из полюсов, автоматически возникает симметричное умножения знака на противоположном, при этом почти невозможно построение опосредующих смыслов. В отношении медиации, напротив, происходит их постоянное синтезирование, что позволяет временно снять напряженность оппозиции [48, c.6]

Внутри массивного семиотического поля каждый отдельный язык не только является набором собственных знаков, но и сам может быть знаком на следующей ступени многомерного семиотического пространства, представляющего из себя вторичную, моделирующую знаковую систему.

Вторична знаковая система выступает контекстом для естественного языка, на базе которого развивается. Таким образом, одновременно вскрывая и «навязывая» новые смыслы исходному языку. Во вторичных знаковых системах план содержания вторичен по отношению к плану выражения.

Языки-знаки, в свою очередь, как и могут быть взаимно неперводимы, переводимы лишь отчасти или, напротив, им может быть свойственна синонимичность и изоморфизм.

То есть знаки, прочтение которых является контекстуальным, образуют собой системы – языки, функционирование которых тесно связанно с общим семиотическим пространством, содержащим коды и которое, наконец, само подвержено влиянию со стороны внешних структур. Как пишет Лотман М.Ю: «Эти вторжения – иногда отдельные тексты, а иногда целые культурные пласты – оказывают разнообразные возмущающие действия на внутренний строй картины мира данной культуры.»[42,c.168] Непрерывная динамика различных элементов семиотического пространства по отношению к друг другу и внутри самих себя, создает ситуацию в которой одни и те же семиотические элементы в разные моменты времени могут обладать разной переводимостью, «отмирать», лишаясь сопутствующих кодов, или же напротив, приобретать новые смыслы. Перевод, представляет из себя приблизительное описание смыслов одного языка, посредством выражения своей специфики другим языком [См. там же,c.170] То, что находится внутри семиотического пространства воспринимается как целостное и осмысленное, включая новые элементы при возможности сжимает их собственный смысловой объем и максимально включает в собственную парадигму. Это необходимое условие для сдерживания излишнего размножения знаков: при возможности новый знак включается в синономическое поле для одной из оппозиций, в противном случае следует создание новой бинарной структуры, что в конечном итоге приводит как обогащение, так и к развалу смыслового поля. [48, с.4-71.] Те же авторы отмечают важность оппозиции «профанное-сакральное», относя к сакральному «все номинации безусловно значимой отмеченности» [Cм. там же, с.47], а к профаническому – прошедшее процесс рутинизации, относящееся к быту [См. там же, с. 49].

Культурное поле организуется совокупностью сознаний его субъектов, но представляет из себя большее, чем сумма своих частей: сама граница между сознанием субъекта и культурой служит средством обогащения обеих этих систем. Человеческое сознание не представляет из себя живую проекцию культурного поля, поскольку смыслы преломляются в частном порядке, но безусловно связано с семиотическим пространством способом конструирования смыслов, который определяется ментальностью. [56]

Языковая личность

Итак, язык будучи всегда присущ некой общности, представляет из себя статичный набор внутренних правил, однако, в акте коммуникации преобразуется в речь, которая присуща конкретному коммуниканту, сознание которого само представляет из себя знаковую систему [55]. Более того, сознание как знаковая система ассиметрично и не тождественно самому себе, выступая одновременно объектом и инструментом самоописания. Язык, однако, является маркером для актов сознания. Пятигорский говорит: «…область интеллектуальных структур и лингвистических оппозиций можно определить, как область механических отработок, «сбросов» сознания в смысле различения, … интеллектуальные структуры рассматривать как нечто, куда сознание привело человека и где оно его оставило. С этой точки зрения можно было бы выразится иначе: когда человек переходит к устоявшейся структуре языкового мышления, то сам факт, что он остается в данном состоянии языкового мышления, свидетельствуете о том, что он вышел из сознания, т.е. что он покинул какую-то его структуру.» [См. там же]

Сознание участников коммуникации находится в творческих, смыслопорождающих отношениях с семиотическим полем, внутри которого происходит коммуникативный акт. Это ставит под вопрос существование некого общего смыслового поля для участников одного семиотического пространства. И действительно, возможно ли хоть какое-то понимание в коммуникативном акте, фактически представляющем из себя непрерывную череду переводов, на декодирование смысловых единиц которой влияет такое число факторов, что один и тот же речевой акт в разных отрезках времени, при всех прочих идентичных исходных данных, может нести противоположные смыслы? Для полного понимания было бы необходимо семиотическое тожество участников коммуникации. [17] Однако с одной стороны, тождество тезаурусов делало бы бессмысленным коммуникативный акт, а с другой стороны, как видно из положений выше, не только тождество, но и вообще какое-либо сходство индивидуальных словарей едва ли является возможным. Возможно, правда, что именно творческая сила речевого акта является условием понимания коммуникантов. Эпистемолог У. Мотурана отмечает что функциональная роль языка не в передачи информации, а в создании области взаимодействия между участниками коммуникации путем выработки общей системы смысловых координат.[45] Или же у Залевской А.А. «Язык – система когнитивных и аффективны функциональных опор и ориентиров, ассоциированных с превращенными формами языковых знаков и обеспечивающих общение и познание» [19, с.32-35] Или же язык и сознание находятся в отношении взаимного детерменизма, когда речевой акт индивида влияет на формирование социальной среды (языка), которая в свою очередь вновь оказывает влияние на речевой акт, его смысловую наполненность и последующую интерпретацию. [39, с. 100-101] Как видно выше, понимание отношений знака и сознания, языка и сознания остаются не прояснёнными. Это либо примат знака(языка) над сознанием, примат сознания над знаком, либо взаимная творческая активность.

С исследованием взаимоотношений языка и сознания связывают понятие языковой картины мира и языкового сознания. Первая представляет из себя выраженную через языковую семантику «память» семиотического пространства, его историческое содержание и самопрезентацию, выраженную через естественный язык. Именно языковая картина мира представляется как некий общий, универсальный опыт, характерный для всех носителей ментальной модели данного семиотического поля. Понятие языкового сознания представляет из себя как раз модель межевания между знаковой действительностью и сознанием индивида, своего рода мост между субъективным и объективным. Описания языковой картины мира часто претендуют на абсолютизм и представляет из себя инварианты подобных параметров семантики элементов семиотического поля, то есть описывает наиболее стереотипные модели функционирования языковых единиц. Языковое сознание, в свою очередь, напротив наделяется возможно, неприсущей ему онтологией [71]. То есть в случае языковой картины мира мы имеем искусственную модель, навязывающую исследуемому материалу определенную интерпретацию, а в случае с понятием языкового сознания - схему, моделирующую исследуемое семиотическое пространство. Таким образом в научном дискурсе отношение языка и сознания остаются неуточненными. Семиотическая модель этих отношений, между тем, не должна отличаться от семиотической модели отношений любых других элементов одной семиосферы ввиду функционального тождества одного класса знаков вне зависимости от специфики их плана выражения. Ведь именно в области плана выражения, то есть смыслов и, следовательно, их интерпретаций находится основная проблематика соотнесенности языка и сознания. Иными словами, единственное, что отличает сознание от других элементов семиотического поля – присутствие волевого компонента у актора в момент речевого высказывания. Этот нюанс не меняет структурной модели знака, слова и других языковых и речевых единиц, но существенно вмешивается в структурную модель отношений, превращая атомарные элементы в целые знаковые системы посредством умножения интерпретаций знаков, их положений и связи. Если представить знак, как семиотический треугольник две вершины которого соответственно денотат и сигнификат образуют третью вершину – знак, то в сознании актора сигнификат приобретает возможность бесконечно умножаться, превращая предыдущий сигнификат в референт. Такая схема имеет очевидное сходство с моделью мифа, предложенной Р.Бартом. [6], но по отношению к отдельному знаку, существующему в качестве языковой реальности внутри конкретного сознания. Этот механизм преломляет языковую действительность в речевое высказывание, которое затем будучи вброшенным во внешнее по отношению к сознанию семиотическое пространство, вновь становится условно объективной языковой действительностью, которая в свою очередь вновь прочитывается и интерпретируется носителем данной семиотической ментальности, но уже в рамках собственных, субъективных декодирующих механизмов. Между тем именно некоторое единство разрозненных «картин мира» внутри одного социального пространства, синтезирование синонимичных смыслов и декларация неких общих (в рамках одной культуры) ценностей обуславливает саму возможность существования таких феноменов как «ментальность» и связанную с ней «идентичность». Сознание не просто конструирует новые концепты и смысловые связи, но встраивает их общую культурную парадигму, вместе с тем, черпая и усваивая внешние смыслы не как оппозиционные, но опосредованные связанные с внутренними смыслами через медиацию идентичности.

Семиотика идентичности

Идентичность – одно из проявлений функционирования границы семиотического пространства [44]. Семиотическое пространство иерархично, имеет центральные образования и периферию. Центр организуется посредством естественного языка данного семиотического поля. Естественный язык формирует конгломерат «языков-отростков», представляющего из себя диалектные формы и частные языки, необходимые для функционирования отдельных элементов культурного поля. Для функциональной включенности различных языков в единое культурное пространство они должны заключать в себе элементы ядерных структур данного семиотического поля, элементы, которые вступали бы в синергетическое отношение с сознанием коммуникантов. Это свойство Лотман называет «презумпцией семиотичности» [42, с.170]

Несмотря на диффузности семиотических элементов, каждый из них в отдельности и семиосфера в целом имеют тенденцию к кристаллизации. Стадия кристаллизации семиотической структуры характеризуется процессом и возможностью самоописания. Процесс самоописания является последним этапом в самоструктуризации семиотического поля. Однако это означает закрепление и склейку различных пластов, что позволяет конкретному семиотическому полю не рассыпаться под натиском самоумножающихся кодов и языков, но и, соответственно, стимулирует утрату им творческого потенциала. Это «кристаллизация границ» имеет тенденцию к грамматическому «насилию» по отношению к остальным элементам семиотического пространства, претендуя на статус метаязыка всей семиосферы. Далее происходит закрепление поведенческих нормативов, основанных на самопрезентации семиосферы и утверждение идентичности носителей данной семиотической ментальности. Затем элементы, не вписывающиеся в грамматику языка самоописания, объявляются ненормативными и выносятся за пределы семиотического пространства, как несуществующие. [43, 11, c.56]

Наличие языка самоописания означает все же кристаллизацию лишь некоторых ядерных структур, иерархичность семиосферы предполагает ослабление грамматики метаязыка на периферии семиотического поля, что позволяет семиосфере в целом не терять способности к развитию. Ядерные структуры как бы стягивают к себе пытаясь унифицировать все новые и новые пласты семиотического поля, в то время, как граница семиосферы остается динамической структурой, поставляя все новые и новые элементы для внутреннего развития семиосферы. Впрочем, несмотря на динамическую структуру, именно граница характеризует конкретное семиотическое пространство отделяя его от внешнего «хаоса», что в значительной степени усиливает понимание собственной идентичности через оппозицию «мы - они».

Граница семиотического поля отделяет его внутреннюю реальность от внешнего «несуществующего» пространства, являющегося реальностью другого языка, но с позиции самого семиотического пространства, представляющего хаос. Граница выполняет адаптивные функции, осуществляя «перевод» элементов одного языкового пространства в другое или вовсе ограничивая внешние сообщения. Элементы, пересекающие границу семиотического поля, подвергающиеся «переводу», имея собственная содержание, тем не менее интерпретируются в метакатигориях структур принимающего семиотического поля. Создается внутренняя бинарная оппозиция новых включенных элементов по отношению к старым структурам. Таким образом происходит умножение текстов семиотического поля. Если же поглощенные элементы имеют достаточно крепкие внутренние структуры, сохраняющие принципы отношения между элементами, под воздействием общей грамматики семиотического поля такие структуры могут становиться новыми языками и диалектными формами.

Оппозиция «мы-они» с одной стороны является необходимой для формирования социальной общности, с другой стороны является необходимым следствием организации семиотического поля. «Мы» при этом отграничивается и через свой оппозиционный статус, и через внутренне присущие специфические символические группы. Плотность этих групп обуславливает плотность семиотической границы. [57, С. 266]

Идентичность – это такое овладение языком той или иной социальной группы, при котором ядерные структуры элементов этого языка достигают такого уровня организации, что образуют грамматические структуры, претендующие на статус метаязыка. Как замечает Недугова И.А. «Идентичность - это форма, через которую раскрывается логика осознания человеком себя» [46]

Между тем человеческому сознанию свойственна ситуация полиидентичности [24,52,46]. Один и тот же индивид, в той или иной, степени относится к нескольким социальным группам, образующим два уровня иерархии: внутригрупповую и внешнюю. Внутригрупповая иерархия знаков, как правило, статична, в то время как межгрупповая имеет подвижные структуры.

Например, знак «отец» является статичным в семиотическом поле «семья», но тот же индивид, является «доктором математических наук» и «мусульманином», где принадлежность к социальной группе «мусульмане» будет стоять в центре, организую все остальные семиотические поля и смещая остальные знаки-идентичности в более периферические области. Более того, центральная идентичность будет служить контекстом для всех остальных идентичностей, как бы навязывая им новые значения в рамках своих внутренних смыслов.

Идентичность может выстраиваться как вокруг естественного языка, служащего культурообразующим основанием, так и вокруг диалектных языков-надстроек. При этом дешифровка текстов все равно в первую очередь будет рассматриваться через контекст естественного языка. Естественный язык, будучи носителем исторического опыта обеспечивает преемственность между поколениями, расширяя границы идентичности. «Свой» определяется не только в рамках определенного пространства, но и протягивается во времени. Эта протяженность в прошлое обеспечивает мифологическое основание идентичности. Носителем того же языка оказывается не только современник, но и «далекий предок». Хотя фактически ситуация предстает обратным образом: этническая идентичность сохраняется при постоянных изменениях языка и даже при полной его утрате [32, с.104]. Тем не менее, языковой миф увеличивает жизнеспособность идентичности, внося в нее стойкость мифологической структуры [там же]. Язык отражает исторический путь своего семиотического поля, описывает и формирует боле-менее общую картину мира, исполняет консолидирующие функции, навязывает общие ценности для своей языковой группы [9]. Язык является одним из маркеров идентичности, вместе с тем навязывает потребность в этой идентичности посредством потребности в максимальной эффективной коммуникации [1]. Общая лексика – маркер отождествления семиотических единиц между акторами речи, которое является механизмом актуализации смыслов в общем дискурсе [10]. Отождествление лежит в основе идентификации образов, классификации и структурировании смысловых единиц, позволяя знакам адаптироваться между языком и речью. Отождествление имеет двойную функцию: отграничивание инсемиотического пространства от внешнего с и собственно идентефикация внутресемиотических символьных систем. Идентефикация нескольких объектов базируется на анализе их атрибутов, возможном даже в случае внешней несопоставимости объектов. Бразовская Е.Е. отмечает «Система знаков, замещающих все сущностные свойства (включая те, которыми вещи различаются), составит экстенсионал тождества. Знаки, за которыми стоят только общие атрибуты – интенсионал тождества, индекс идентичности. Такую когнитивную операцию можно осуществлять и по отношению к объектам, которые с точки зрения обыденного сознания, сначала кажутся заведомо не отождествляемыми» [См. там же]. При этом и классификация, и атрибуция объектов являются продуктом творческой деятельности сознания, они не присущи действительности как абсолютная данность и являются относительно произвольными.