V. Вечернее заседание 18 января 1918 г.

 

На утреннем заседании комиссии делегацией союзных держав были предъявлены в ультимативной форме предложения по вопросу об объеме территорий народов, которым следует предоставить право на самоопределение*37.

 

После перерыва т. Троцкий дает оценку этих предложений:

 

Предъявленные в сегодняшнем утреннем заседании территориальные притязания германской и австро-венгерской делегаций завершают в известном смысле основные политические переговоры.

 

Позиция противной стороны в политико-территориальном вопросе вполне вырисовалась теперь для нас в своих конкретных очертаниях и сводится к следующему: Германия и Австро-Венгрия отрезают от владений бывшей Российской Империи территорию размером свыше 150.000 квадратных верст, причем в границы ее входят бывшее Царство Польское, Литва и значительные пространства, населенные украинцами и белорусами; далее, намеченная линия прорезает территорию, населенную латышами, разделяя ее на две части, и отсекает населенные эстонцами острова Балтийского моря от эстонской части континента. В пределах названных областей Германия и Австро-Венгрия сохраняют режим военной оккупации не только по заключении мира с Россией, но и по заключении всеобщего мира, причем обе упомянутые державы отказываются вступать в какие бы то ни было объяснения не только относительно срока очищения оккупированных областей, но и вообще отказываются связать себя какими бы то ни было обязательствами, в смысле очищения оккупированных областей от своих войск.

 

Внутренняя жизнь этих областей остается, следовательно, в течение неопределенного исторического периода в руках оккупационных властей, и развитие проживающих в этих областях народов должно будет совершаться в тех рамках, какие окажутся совместимыми с интересами названных держав.

 

При этих условиях, те или иные гарантии волеизъявления поляков, литовцев или латышей носят совершенно иллюзорный характер, и практически дело сводится к тому, что правительства Германии и Австро-Венгрии берут в свои руки управление судьбами названных народов.

 

Мы считаем своим политическим долгом открыто установить этот факт. В данной стадии переговоров я не считаю нужным, после всей совершенной нами работы, подвергнуть снова принципиальной критике эти условия и доказывать, что они построены в совершенно другой плоскости, нежели заявления от 25/12 декабря, и что прочный и длительный мир народов возможен лишь при условии правильного осуществления принципа самоопределения народов.

 

Ввиду достигнутого, таким образом, завершения работ политической комиссии, я предлагаю устроить перерыв в ее работах, дабы дать возможность правительственным органам Российской Республики вынести свое окончательное решение по поводу предложенных нам условий мира. Этот перерыв должен был бы, по моему мнению, продолжаться дней 8 - 9.

 

Я, со своей стороны, предлагаю назначить следующее заседание этой комиссии на 29 января в 11 часов утра*38.

 

Ввиду нареканий со стороны части германского общественного мнения, будто бы российская делегация затягивает переговоры*39, я считаю необходимым заявить, что ясность была бы достигнута, несомненно, скорее, если бы условия противной стороны были поставлены с самого начала не в чуждой им плоскости самоопределения народов, а так, как они были сегодня выявлены генералом Гофманом, т.-е. как вытекающие из права военной оккупации и как направленные, по словам г. председателя германской делегации, на ограждение упомянутых территорий от вторжения в них революции. Вместе с тем, я имею честь довести до сведения г. г. председателей и членов обоих делегаций, что я вынужден сейчас, в связи с лежащими на мне политическими обязанностями, поехать в Петроград, причем на время моего отсутствия председательствование российской делегацией и все соответственные полномочия переходят к г. Иоффе.

 

Кюльман пытается опровергнуть доводы т. Троцкого.

 

Троцкий. Я взял слово не для того, чтобы прибавить к сказанному мною какое-нибудь заявление по существу, а лишь для устранения некоторых недоразумений, вызванных отчасти неточностью перевода. Я никоим образом не хочу упрекнуть г. переводчика, наоборот, я должен выразить ему свою признательность за чрезвычайно добросовестный перевод; но должно считаться с тем, что, слушая речь, он не имеет текста перед глазами.

 

Г-н председатель германской делегации извлек из моей речи признание параллелизма интересов Германии и Австро-Венгрии, с одной стороны, и оккупированных областей - с другой. Полагаю, что интересы всех трудящихся масс однородны, но я не говорил ни о каком особенном параллелизме интересов двух оккупирующих держав и оккупированных областей и не мог, конечно, этого говорить. Я только подчеркнул, что будущее развитие оккупированных областей осуществится в тех пределах, какие правительства Германии и Австро-Венгрии сочтут совместимыми со своими интересами.

 

Точно также я не собирался устанавливать какое-либо разногласие между заявлениями генерала Гофмана и г. статс-секретаря; наоборот, я только пытался установить несомненное для меня различие между заявлениями генерала Гофмана и г. статс-секретаря и теми принципами, которые были формально признаны 25/12 декабря противной стороной.

 

Если бы даже я и явился сюда с ложным представлением о каких-то разногласиях в указанной области, то весь ход переговоров, разумеется, должен был бы рассеять такого рода ложное представление.

 

Г-н председатель сказал, что солдат выражается крепче там, где дипломаты говорят осторожно и уклончивым языком. Этим он совершенно правильно указал, что отмеченное нами разногласие относится скорей к форме, нежели к содержанию. Так как мы, члены российской делегации, по самому своему прошлому не принадлежим к дипломатической школе, а скорее можем считаться солдатами революции, то мы предпочитаем - я в этом открыто сознаюсь - определенные и ясные во всех смыслах заявления. Во всяком случае, требуемая для столь ответственных решений ясность достигнута.

 

Я присоединяюсь к соображениям г. председателя относительно использования перерыва, который создается в работах политической комиссии*40.

 

 

*31 В период Брестских переговоров действительно существовала почти полная свобода печати даже для буржуазных газет. Были закрыты лишь некоторые петроградские газеты, открыто призывавшие к поддержке контрреволюционной борьбы и восстаний против Советской власти. Массовое закрытие буржуазных и мелкобуржуазных газет произошло лишь после лево-эсеровского восстания в июле 1918 г. Меньшевистские и лево-эсеровские органы продолжали существовать еще значительно позже.

 

*32 26 января 1918 г., при содействии б. командующего Румынским фронтом ген. Щербачева, в Бесарабию вторглись румынские войска и стали угрожать Одессе. Французский посол Соре поспешил успокоить население, сообщая, что румынские войска пришли в Бесарабию исключительно с целью обеспечения румынского фронта, но отнюдь не для вмешательства во внутренние дела Бесарабии. Румынское правительство опубликовало заявление, подтвержденное Антантой и Америкой, о том, что оно признает неприкосновенность Бесарабии и обязуется очистить ее после окончания военных действий. Переход Румынии к военным действиям заставил советское правительство предпринять ряд репрессивных мер, о которых оно оповестило в следующем сообщении, напечатанном в "Известиях" 27 января 1918 г. (написано т. Троцким):

 

"ПРЕДАТЕЛЬСТВО РУМЫНСКОЙ БУРЖУАЗИИ И ИЗМЕНА ГЕНЕРАЛА ЩЕРБАЧЕВА

 

Покрытая преступлениями румынская олигархия открыла военные действия против Российской Республики. Привыкшая утверждать свое господство на нищете, кабале и крови румынских крестьян и рабочих, румынская монархия сделала попытку спасти себя, своих помещиков и своих банкиров путем захвата Бесарабии и превращения ее в оплот против могущественного потока русской революции. Преступлениям румынских военных и гражданских властей нет числа. Комиссары и представители революционных российских войск арестуются и расстреливаются. Революционные войска морятся голодом и разоружаются. При отступлении в тыл они подвергаются обстрелу орудийным огнем. Во всех этих кровавых преступлениях одно из виднейших мест принадлежит главнокомандующему Румынским фронтом Щербачеву.

 

В виде протеста и предупреждения Совет Народных Комиссаров подверг кратковременному аресту румынского посла. Эта мера не оказала действия. Преступления идут своим чередом.

 

Совет Народных Комиссаров постановляет:

 

1. Все дипломатические сношения с Румынией прерываются. Румынское посольство и все вообще агенты румынской власти высылаются за границу кратчайшим путем.

 

2. Хранящийся в Москве золотой фонд Румынии объявляется неприкосновенным для румынской олигархии. Советская власть берет на себя ответственность за сохранность этого фонда и передает его в руки румынского народа.

 

3. Восставший против революции бывший главнокомандующий Румынского фронта Щербачев объявляется врагом народа и ставится вне закона.

 

26 (13) января 1918 г.

Таврический дворец".

 

*33 Упоминание о практике американского верховного суда вызвано ссылкой на одно из его постановлений в декларации делегаций Германии и Австро-Венгрии от 14 января (прил. N 7). Американский верховный суд, созданный по конституции Соединенных Штатов 1787 года, имел своей главной задачей разрешать все дела, "возникающие по применению этой конституции" (ст. III, отд. 2-й конституции). Суд должен был решать относительно каждого правительственного акта, не противоречит ли он конституции и насколько он с нею согласуется. Эд. Чаннинг, описывая в своей "Истории Соединенных Штатов" функции и деятельность верховного суда, делает лишь в более мягкой форме замечание, подтверждающее заявление тов. Троцкого. "Внимательный исследователь истории Соединенных Штатов, - говорит он, - заметит при изучении предмета, что верховный суд время от времени изменял свои взгляды". В данном случае речь идет о постановлениях верховного суда, касавшихся борьбы Соединенных Штатов за свою независимость от Англии.

 

*34 Против "тона" русской декларации протестовал в вечернем заседании 12 января ген. Гофман, заявивший, что "русская делегация заговорила так, как будто бы она представляет собой победителя, вошедшего в нашу страну", в то время как "факты как раз противоречат этому".

 

*35 Кюльман такого предложения не вносил. Надо полагать, что заявление тов. Троцкого об этом представляло собой дипломатический ход, с целью заставить Кюльмана говорить яснее и определеннее.

 

*36 По вопросу о беженцах в декларации от 14 января (прил. N 7) говорилось следующее:

 

"Что касается возвращения беженцев и лиц, эвакуированных в течение войны, то мы обещаем благожелательное отношение в каждом отдельном случае".

 

Надо полагать, что немцы боялись возвращения беженцев по двум причинам: 1) потому что они опасались получить под видом беженцев агитаторов и 2) потому: что они боялись, что даже действительные беженцы - в большинстве своем представители низших классов - принесут с собой большевистскую заразу. Характерно, что первым вопросом Кюльмана в заседании 15 января был вопрос "к каким слоям населения принадлежат они?".

 

Обмен мнений по вопросу о беженцах произошел в заседании политической комиссии 18 января. В этом заседании Кюльман обратился к тов. Троцкому с следующим характерным вопросом:

 

"Полагает ли г. председатель российской делегации, что будет возможно в каждом отдельном случае представить доказательства того, что то или иное лицо действительно было эмигрантом или жило и работало в данных областях?"

 

После ответа тов. Троцкого, что беженцы и выселенцы объединены в землячества, органы которых смогут дать о них сведения, Кюльман заявил, что в принципе он согласен на реэмиграцию, но что практическое осуществление вопроса должно быть передано в комиссию, которая будет заниматься вопросами возвращения на родину военных и гражданских пленных. "Во всяком случае, - прибавил он, - следует считаться с мнением административных учреждений тех областей, куда пожелают возвратиться реэмигранты". На этом обсуждение вопроса закончилось, при чем тов. Троцкий заявил, что заявление Кюльмана "далеко не совпадает с нашим пониманием дела".

 

*37 Германия потребовала проведения границы, которая отрезывала от России Моонзундские острова, Польшу, Литву и часть территории, населенной латышами и белоруссами. Гофманом была предложена лишь линия границы к северу от Брест-Литовска. Что касается областей к югу от него, то Гофман заявил, что по этому поводу ведутся отдельные переговоры с украинской делегацией (о поведении и роли украинской делегации см. прим. 65 и 66). Установленная по договору с последней граница к югу от Брест-Литовска была сообщена Гофманом в утреннем заседании подкомиссии по территориальным вопросам 10 февраля (см. прим. 90).

 

Общая оценка границы к северу от Бреста была дана тов. Троцким в тот же день (18 января) в вечернем заседании. Оценка границы в экономическом и стратегическом отношении была дана военными консультантами советской делегации - Альтфатером и Липским - в заседании подкомиссии по территориальным вопросам 10 февраля. Приводим общую характеристику границы, данную капитаном Липским в указанном заседании:

 

"Предложенная 18 (5) января граница по германскому проекту в общих чертах проходит к востоку от Моонзундского архипелага и города Риги, несколько западнее города Двинска, около местечка Видзы и далее к Брест-Литовску.

 

В этнографическом отношении новая граница, во-первых, отдавая Моонзунд в руки Германии, отторгает часть населения эстов от остальной их массы, живущей на материке.

 

Во-вторых, она отрезает большую часть Латвии (Лифляндию и Двинский, Режицкий и Люцинский уезды Витебской губернии) от меньшей части (части Рижского уезда Лифляндской губернии и Курляндии)...

 

Кроме того, она отторгает от Лифляндии город Ригу - этот культурно-просветительный и экономический центр не только Лифляндии, но и всей Латвии.

 

В-третьих, она отсекает от России часть Белоруссии (Виленский, Трокский и Лидский уезды Виленской губ.) и почти половину, западную, Гродненской губернии".

 

Более подробно об оценке границы см. примечание 90.

 

*38 К этому моменту переговоры достигли той стадии, когда перерыв стал необходим. Все притязания немцев были оглашены, и оставалось выждать, какое это произведет впечатление на Западе и внутри РСФСР, где уже начинали выявляться разногласия как внутри партии большевиков, так и между обеими правительственными партиями. В Германии, Австрии и Польше классовая борьба достигла к этому моменту большого подъема; по этим странам прокатился ряд уличных демонстраций и забастовок, в которых немалую роль сыграло влияние русской революции и в частности - Брестских переговоров. Были поэтому все основания полагать, что каждый день затяжки переговоров будет способствовать усилению революционного движения на Западе (см. примечание 54).

 

О подписании мира в этот момент речи быть не могло, да и не было (Тезисы тов. Ленина (см. примечание 110) были написаны лишь через несколько дней - 20 января): повсеместно упорно держалась сплетня о том, что большевики являются агентами Германии и разыгрывают в Бресте комедию с заранее распределенными ролями. Об этом усердно трубили как антантовские газеты, так и буржуазная и соглашательская печать в России. Поддерживались эти сплетни и кое-кем из социал-демократической оппозиции в Германии. Клеветническая кампания еще усилилась в связи с разгоном Учредительного Собрания. Подписание мира в этот момент явилось бы как бы подтверждением всех этих слухов и сплетен. В связи с этими обстоятельствами и возник впервые у т. Троцкого план - объявить войну оконченной, но в то же время отказаться от подписания мира.

 

"Именно под влиянием этих соображений, - сообщает т. Троцкий, - я пришел в Брест-Литовске к мысли о той "педагогической" демонстрации, которая выражалась формулой: войну прекращаем, но мира не подписываем. Я посоветовался с другими членами делегации, встретил с их стороны сочувствие и написал Владимиру Ильичу. Он ответил: когда приедете, поговорим; может быть, впрочем, в этом его ответе было уже формулировано несогласие с моим предложением; сейчас я этого не помню, письма у меня под руками нет, да я и не уверен, сохранилось ли оно вообще*" ("О Ленине", стр. 80 - 81).

/* Письмо в архиве не найдено. Ред.

 

Когда переговоры подошли к критическому моменту, тов. Троцкий дал об этом знать по прямому проводу в Петроград и получил одну за другой следующие две записки (найдены в архиве):

 

1. "Троцкому. Сейчас приехал Сталин; обсудим с ним и сейчас дадим Вам совместный ответ.

Ленин".

 

2. "Передайте Троцкому: просьба назначить перерыв и выехать в Питер.

Ленин. Сталин.

 

*39 С точки зрения тех целей, какие себе ставила в этот момент советская делегация и советское правительство - революционное воздействие на рабочие и солдатские массы стран Четверного Союза, а также стран Антанты, - необходимо было во что бы то ни стало затягивать возможно дольше переговоры. "Чтобы затягивать переговоры, нужен затягиватель", говорил тов. Ленин, настаивавший на поездке тов. Троцкого в Брест. С этой точки зрения нарекания немецкой правой печати на то, что советская делегация затягивает переговоры, были не лишены основания.

 

*40 По вопросу об использовании перерыва Кюльман внес в том же заседании следующее предложение: "Надеюсь, что российская делегация использует перерыв в работах комиссии для подготовки и разработки совместно с союзными делегациями многочисленных, еще не разрешенных вопросов, так что, в случае соглашения по политическим вопросам, - я все еще не хочу оставить надежды на это, пока факты не докажут мне противного, - вся работа будет подготовлена настолько, что нам останется только подписать договор".

 

В перерыве заседали: экономическая комиссия - с 19 по 28 января, и правовая - с 20 по 25 января.

 

РЕЧЬ НА III ВСЕРОССИЙСКОМ СЪЕЗДЕ СОВЕТОВ РАБОЧИХ, СОЛДАТСКИХ И КРЕСТЬЯНСКИХ ДЕПУТАТОВ*42

 

Тов. Троцкий говорит о том, что многие присутствующие принимали участие в том историческом заседании II Всероссийского Съезда Советов, когда был принят декрет о мире*43. В тот момент Советская власть утвердилась только в важнейших пунктах страны, а число веривших в ее силу за границей было совершенно ничтожно. Мы приняли декрет единогласно, но это казалось лишь политической демонстрацией. В особенности же в этом убеждали всех те партии, которые предостерегали нас от Октябрьского восстания. Они говорили, что практических результатов эта революция не даст, что, с одной стороны, нас не признают и с нами не захотят говорить германские империалисты, а с другой - нам объявят войну за вступление в сепаратные переговоры о мире наши "союзники". Под знаком этих двух предсказаний и развивались наши стремления заключить всеобщий демократический мир. И что же? Декрет был принят 26 октября, когда Керенский и Краснов были у самых ворот Петрограда, а 7 ноября мы по радиотелеграфу уже обратились к нашим союзникам и противникам с предложением заключить всеобщий мир. Вы помните, товарищи, как отнеслись к этому союзные правительства и их агенты, - они обратились к генералу Духонину с заявлением и протестом, в которых они предупреждали, что дальнейшие шаги по пути ведения сепаратных переговоров о мире поведут за собою тягчайшие последствия. Мы ответили на этот протест 11 ноября воззванием ко всем рабочим, солдатам и крестьянам, и в этом воззвании мы заявляли, что мы ни в коем случае не допустим, чтобы наша геройская армия проливала свою кровь под палкой иностранной буржуазии*44. Мы с самого начала с презрением отмели угрозы западных империалистов и приняли тот путь, который был продиктован революционной совестью народа. Прежде всего, мы, во исполнение наших давнишних обещаний, опубликовали тайные договоры*15 и заявили, что мы отметаем все, что противоречит интересам широких народных масс всех стран. Народные массы поняли нас и признали. Ни одна газета не решилась протестовать против факта коренного изменения рабочим и крестьянским правительством всех методов дипломатии, против того, что мы отказались от всех ее подлостей и бесчестных шашней. Мы избрали этот метод потому, что мы поставили своей задачей просветить народные массы, открыть им глаза на сущность политики их правительств и спаять их в борьбе и в ненависти против этих правительств, против буржуазно-капиталистического строя. Немцы обвиняли нас в том, что мы затягиваем переговоры*39, но все народы с жадным вниманием прислушивались к каждому нашему слову, и этим была в течение двух с половиной месяцев мирных переговоров оказана делу мира колоссальная и неоценимая поддержка, которая была признана даже более честными из наших противников.

 

Разговоры о мире велись уже давно. Еще царские министры в какой-то комиссии, тайно-претайно, шушукались о том, как бы сговориться с германской военщиной. В нашем распоряжении имеются также многие документы из эпохи правления Керенского, на основании которых мы берем на себя смелость утверждать, что и оно пыталось начать разговоры о том, как бы приблизить мир. Но впервые нами был поставлен вопрос о мире в такую плоскость, когда он уже не мог быть затушеван какими бы то ни было закулисными махинациями, и в результате - 22 ноября нами был подписан акт о приостановлении военных действий. Мы снова обратились к союзникам с предложением присоединиться к нам и вместе с нами повести мирные переговоры, но ответа мы не дождались, хотя союзники уже не пытались на этот раз пугать нас угрозами. Мирные переговоры начались 9 декабря, через полтора месяца после принятия декрета о мире, и потому лживыми являются направленные против нас обвинения продажной и социал-предательской печати в том, что мы не сговорились с союзниками. Мы в течение полутора месяца их оповещали о каждом нашем шаге и призывали присоединиться к нам*45. Наша совесть чиста, мы сделали все, что было в наших силах, и к чему мы были обязаны перед широкими народными массами всех стран, состоявших с Россией в союзе. Вина за то, что мы все же вынуждены были вступить в сепаратные переговоры о мире, падает не на нас, а на западных империалистов, а также на те русские газеты, партии, группы и подгруппы, которые все время предсказывали рабочему и крестьянскому правительству смерть и срок нашей гибели измеряли днями, а в лучшем случае - неделями. Если империализм находил свое вдохновение в русской лживой и клеветнической печати, если он во всех этих бесчисленных статьях и заметках находил опору для своих аннексионистских стремлений, то, с другой стороны, отклик революции на Западе этой предательской тактикой так называемых социалистов сильно замедлялся. Так или иначе, 9 декабря начались мирные переговоры, и тотчас же делегация Четверного Союза потребовала перерыва для обсуждения предложений российской делегации. Мы, понятно, с нетерпением ожидали ответа делегаций Четверного Союза, и через каждые два часа нас оповещали о том, закончено ли их совещание, и возобновились ли или не возобновились переговоры, а в это время буржуазная и соглашательская печать по всем перекресткам вопила, что в тайных переговорах в Брест-Литовске мы продаем Россию оптом и в розницу*46. 12 декабря пришел ответ Четверного Союза, и этот ответ изумил весь мир. Германцы заявили, что они соглашаются на мир без аннексий и контрибуций, что они признают право народов на самоопределение и отказывают в этом праве лишь тем народам, которые были порабощены и ограблены еще до этой войны. Повторяем, заявление делегаций Четверного Союза, с германской делегацией во главе, было вначале предметом всеобщего изумления. Следует помнить, что война началась при таких условиях, когда германские империалисты находили возможным говорить лишь афоризмами Бисмарка*47 и Клаузевица*48 о пушках большого диаметра. Когда они кончили эти разговоры демократической формулой мира без аннексий и контрибуций на началах самоопределения народов, то для всех нас было ясно, что это лишь лицемерие; но мы даже не ожидали от них проявления лицемерия, потому что, как сказал один французский писатель, лицемерие является последней данью порока добродетели. И то, что германский империализм счел необходимым принести эту дань демократическим принципам, доказывает, что положение внутри Германии настолько серьезно, что вынуждает германский империализм к попытке подкупить широкие народные массы маской демократических тенденций. Если вы возьмете протоколы, то вы увидите, что нас не обманула эта неожиданность. Мы предупреждали германских империалистов о том, что их попытки придать демократической формуле хищническое практическое истолкование не приведут к положительным результатам. Мы вступили с ними в переговоры с целью добиться большей ясности, и германский империализм должен был проявить себя во всей своей капиталистической наготе. Это прежде всего обнаружилось при обсуждении вопроса о перемене места переговоров.

 

Тов. Троцкий рассказывает подробности переговоров и выясняет позицию обоих сторон при обсуждении этого вопроса*2. Затем, он переходит к вопросу об участии в переговорах Украинской Рады*65.

 

Мы знали, - говорит он, - о том, что украинская делегация имела целый ряд тайных совещаний с немецкой и австрийской делегациями, и мы заявили украинцам, что мы обязуемся вести все наши переговоры с делегациями Четверного Союза при участии украинской делегации, что мы обязуемся сообщать протоколы всех тех заседаний, на которых она, по тем или иным причинам, не присутствовала или не будет присутствовать, - но что мы требуем такого же отношения к нам и со стороны украинской делегации. Нам ответили, что сделают соответственный запрос у киевского правительства, но ответа мы до сих пор не получили, несмотря на наши многократные напоминания. Тактика украинской делегации и киевской Рады - это, в сущности, перевод на украинский язык тактики правительства Керенского. Слабость украинской Рады лишила ее возможности вести самостоятельную, честную и открытую политику, и история зло подшутила над теми, кто видел свою опору против "предательства" большевиков и левых эсеров в украинской Раде. Мы знаем, до чего цинична была поддержка, оказывавшаяся Раде со стороны посольств и миссий наших союзников; мы знаем, - в Украину шло и английское золото, и французское офицерство, и тяжелая артиллерия обоих этих стран, но Рада поступила с ними, как поступают при первой возможности все мелкобуржуазные правительства более слабых государств, как поступили Болгария и Румыния, как поступил черногорский король, одновременно получавший взятки у Австро-Венгрии и России. Альбер Тома высказывает надежду, что именно Украина спасет интересы французской биржи на Восточном фронте, а тем временем киевская Рада уже вступила в сепаратные и тайные переговоры с немцами, как вступила бы несомненно и та часть Учредительного Собрания, которая несколько дней тому назад добивалась здесь власти.

 

Свежие немецкие газеты дали нам возможность дать себе отчет в том, что делается теперь в Германии. Там существуют, по-видимому, судя по буржуазной прессе, три ориентации: первая представляет собою аннексионистов высшей марки, которые видят основную цель политики Германии в захватах по всем направлениям, опираясь на военную машину Гинденбурга; вторая ориентация представляет либеральную буржуазию и социал-патриотов, которые направляют все свое империалистическое внимание на борьбу против Англии, считая возможным и целесообразным заключить более или менее сносный мир с Россией, - для того, чтобы, создав новую континентальную коалицию, иметь тем больше шансов на победу над Англией; и, наконец, третья ориентация, к которой принадлежит и Кюльман, считает невозможным сломить Англию и пытается взять свой реванш на Восточном фронте. Эта ориентация имеет, по-видимому, самую широкую поддержку и в самой Англии, где также считают невозможным победить Германию и пытаются ее удовлетворить за счет России*49.

 

Этим объясняется вся позиция германской делегации и весь ход наших переговоров с нею. В пункте первом декларации Кюльмана признавалась обязанность воюющих стран очистить все оккупированные ими территории. Пункт второй делает из этого правила "изъятия" в пользу Германии, совокупность которых, в сущности, совершенно аннулирует действие первого пункта*50. Если мы переведем абстрактные названия подлежащих изъятию областей на язык цифр, то мы увидим следующее: на основании пункта первого и пункта второго, Германия обязана освободить территорию пространством в 12 - 15 тысяч квадратных верст, а во власти оккупации остаются области пространством около 200 тысяч квадратных верст. Пункт первый, как мы видим, в связи с пунктом вторым, является лишь попыткой замаскировать неслыханные хищнические аппетиты германских империалистов; и если германская делегация все же решилась вступить с нами в мирные переговоры, если Кюльман позволил себе предложить нам эти циничные условия, то только потому, что он надеялся, что мы пойдем ему навстречу в этом величайшем обмане широких народных масс. Это неудивительно: вся наша буржуазная и социал-предательская пресса в течение многих недель и месяцев убеждала империалистов всего мира в том, что мы являемся лишь наемниками германского кайзера и что мы решили заключить мир во что бы то ни стало*46. Это настолько вдохновило председателя германской делегации, что он смело предложил нам эти разбойничьи условия, быть может, с полной уверенностью, что мы сделаем все возможное для того, чтобы замаскировать истинный смысл этих требований.

 

Но Кюльман ошибся. Мы вступили с ним в переговоры, как вступают в переговоры со своими капиталистами или с их представителями рабочие-стачечники после стачки. Бывают случаи, когда стачка проиграна, - может случиться и такая несчастная политическая и социальная ситуация, при которой представители рабочих вынуждены будут подписать мир с представителями капиталистов на таких условиях, которые явно противоречат их интересам. Но истинные представители революционного пролетариата никогда не приложат своих рук к тому, чтобы покрыть обманом сущность подписанного ими договора. И мы с самого начала раскрыли скобки кюльмановской декларации, сорвали маску с представителей германского империализма. Казалось бы, после этого нам не о чем было разговаривать с германской делегацией. Но мы считали себя обязанными внести максимальную ясность в дело, для того чтобы у широких народных масс не оставалось никаких сомнений относительно целей обеих участвующих в переговорах сторон. Сами того не желая, представители противной стороны нам помогали в этом. Прежде всего, в вопросе о перемене места переговоров они нам поставили ультиматум.

 

Тов. Троцкий подробно излагает весь ход дискуссии о перемене места переговоров и то, как в процессе этой дискуссии выяснились истинные взгляды и намерения германской военщины*51.

 

Германские аннексионисты пытались дать хоть какую-нибудь почву для распространяемых их печатью взглядов на российскую делегацию. Если наша буржуазная и социал-предательская пресса, равно как и ее братья в странах союзного империализма, представляет нас своим читателям во образе германских наемников, силящихся похитрее предать интересы всех народов правительству Вильгельма, то и германские аннексионисты стараются изобразить нас в виде хитрых лазутчиков империализма стран Согласия, которые думают лишь о том, чтобы выведать все слабые стороны германской военной и хозяйственной машины и потом прервать переговоры для возобновления военных действий с большим успехом.

 

Принятием германского ультиматума о продолжении переговоров в Брест-Литовске мы нанесли удар этой злостной клевете. И мы воспользовались им для того, чтобы лишний раз доказать наше искреннее стремление к честному демократическому миру, точно так же, как и отсутствие серьезных намерений в этом направлении у наших противников, пытавшихся сорвать мирные переговоры на второстепенном вопросе о месте их ведения. Мы продолжали переговоры, которые вначале дали картину какой-то теоретической дискуссии о понятии права на самоопределение народов*52.

 

Германские империалисты всячески доказывали нам, что сущность второго (ограничительного) пункта их декларации имеет своим основанием то обстоятельство, что для нас война кончается тотчас же, когда мы подпишем с ними мир, в то время как они будут продолжать войну, и потому, с их стороны, было бы в высшей степени неосмотрительным очищение всех стратегических позиций, которые были ими заняты на том или ином фронте. Впрочем, - говорили они, - в оккупированных странах Восточного фронта ими будет оставлено очень немного войск, ровно столько, как мы понимаем, чтобы держать в узде литовских, польских и курляндских рабочих и крестьян, не позволяя им даже заикнуться о борьбе против социального гнета. Мы констатировали это на мирных переговорах, и мы определенно поставили вопрос о том, когда же будут войска выведены окончательно из оккупированных областей, в случае заключения общего мира. Германская делегация очень долго уклонялась от прямого ответа на этот вопрос и, наконец, вынуждена была осведомить через наше посредство широкие народные массы о том, что она отказывается дать какие бы то ни было гарантии исполнения ею обязательства очистить оккупированные территории, равно как и отказывается назначить вообще срок этого очищения. Маска была сорвана.

 

Тов. Троцкий говорит, однако, что Германия не питает, по-видимому, намерения аннексировать все занятые ее войсками территории. Это значило бы включить в состав Германии широкие массы "мятежников". С картой в руке товарищ Троцкий доказывает, что германцы преследуют прежде всего военные цели, и говорит, что наши военные специалисты утверждают, что намеченная германскими империалистами граница с Россией является для нас положительно гибельной. Германцы, очевидно, преследуют не только эту цель, но и хотят создать в оккупированных ими странах невыносимый переходный режим, который явился бы самым лучшим средством для подавления революции в столь близкой к пределам самой Германии территории.