Пьеса с двумя паузами для сакс-баритона

 

 

Металлический зов в полночь

слетает с Петропавловского собора,

из распахнутых окон в переулках

мелодически звякают деревянные часы комнат,

в радиоприемниках звучат гимны.

Все стихает.

Ровный шепот девушек в подворотнях

стихает,

и любовники в июле спокойны.

Изредка проезжает машина.

Ты стоишь на мосту и слышишь,

как стихает, и меркнет, и гаснет

целый город.

Ночь приносит

из теплого темно-синего мрака

желтые квадратики окон

и мерцанье канала.

 

Играй, играй, Диззи Гиллеспи,

Джерри Маллиган и Ширинг, Ширинг,

в белых платьях, все вы там в белых платьях

и в белых рубахах

на сорок второй и семьдесят второй улице,

там, за темным океаном, среди деревьев,

над которыми с зажженными бортовыми огнями

летят самолеты,

за океаном.

Хороший стиль, хороший стиль

в этот вечер,

Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

что там вытворяет Джерри,

баритон и скука и так одиноко,

Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

звук выписывает эллипсоид так далеко за океаном,

и если теперь черный Гарнер

колотит руками по черно-белому ряду,

все становится понятным.

Эррол!

Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

какой ударник у старого Монка

и так далеко,

за океаном,

Боже мой, Боже мой, Боже мой,

это какая-то охота за любовью,

все расхватано, но идет охота,

Боже мой, Боже мой,

это какая-то погоня за нами, погоня за нами,

Боже мой,

кто это болтает со смертью, выходя на улицу,

сегодня утром.

 

Боже мой, Боже мой, Боже мой, Боже мой,

ты бежишь по улице, так пустынно, никакого шума,

только в подворотнях, в подъездах, на перекрестках,

в парадных,

в подворотнях говорят друг с другом,

и на запертых фасадах прочитанные газеты оскаливают

заголовки.

Все любовники в июле так спокойны,

спокойны, спокойны.

 

 

 

Романс

 

 

Ах, улыбнись, ах, улыбнись вослед, взмахни рукой,

недалеко, за цинковой рекой.

Ах, улыбнись в оставленных домах,

я различу на улицах твой взмах.

 

Недалеко, за цинковой рекой,

где стекла дребезжат наперебой,

и в полдень нагреваются мосты,

тебе уже не покупать цветы.

 

Ах, улыбнись в оставленных домах,

где ты живешь средь вороха бумаг

и запаха увянувших цветов,

мне не найти оставленных следов.

 

Я различу на улицах твой взмах,

как хорошо в оставленных домах

любить других и находить других,

из комнат, бесконечно дорогих,

любовью умолкающей дыша,

навек уйти, куда-нибудь спеша.

 

Ах, улыбнись, ах, улыбнись вослед, взмахни рукой,

когда на миг все люди замолчат,

недалеко за цинковой рекой

твои шаги на целый мир звучат.

 

Останься на нагревшемся мосту,

роняй цветы в ночную пустоту,

когда река, блестя из пустоты,

всю ночь несет в Голландию цветы.

 

 

 

Современная песня

 

 

Человек приходит к развалинам снова и снова,

он был здесь позавчера и вчера

и появится завтра,

его привлекают развалины.

Он говорит:

Постепенно,

постепенно научишься многим вещам, очень многим,

научишься выбирать из груды битого щебня

свои будильники и обгоревшие корешки альбомов,

привыкнешь

приходить сюда ежедневно,

привыкнешь, что развалины существуют,

с этой мыслью сживешься.

 

Начинает порою казаться -- так и надо,

начинает порою казаться, что всему научился,

и теперь ты легко говоришь

на улице с незнакомым ребенком

и все объясняешь. Так и надо.

Человек приходит к развалинам снова,

всякий раз, когда снова он хочет любить,

когда снова заводит будильник.

 

Нам, людям нормальным, и в голову не приходит, как это можно вернуться

домой и найти вместо дома -- развалины. Нет, мы не знаем, как это можно

потерять и ноги, и руки под поездом или трамваем -- все это доходит до нас

-- слава Богу -- в виде горестных слухов, между тем это и есть необходимый

процент несчастий, это -- роза несчастий.

Человек приходит к развалинам снова,

долго тычется палкой среди мокрых обоев и щебня,

нагибается, поднимает и смотрит.

 

Кто-то строит дома,

кто-то вечно их разрушает, кто-то снова их строит,

изобилие городов наполняет нас всех оптимизмом.

Человек на развалинах поднял и смотрит,

эти люди обычно не плачут.

Даже сидя в гостях у -- слава Богу -- целых знакомых,

неодобрительно смотрят на столбики фотоальбомов.

"В наши дни, -- так они говорят, -- не стоит заводить фотографий".

 

Можно много построить и столько же можно разрушить

и снова построить.

Ничего нет страшней, чем развалины в сердце,

ничего нет страшнее развалин,

на которые падает дождь и мимо которых

проносятся новые автомобили,

по которым, как призраки, бродят

люди с разбитым сердцем и дети в беретах,

ничего нет страшнее развалин,

которые перестают казаться метафорой

и становятся тем, чем они были когда-то:

домами.

 

 

 

Июльское интермеццо

 

 

Девушки, которых мы обнимали,

с которыми мы спали,

приятели, с которыми мы пили,

родственники, которые нас кормили и все покупали,

братья и сестры, которых мы так любили,

знакомые, случайные соседи этажом выше,

наши однокашники, наши учителя, -- да, все вместе, --

почему я их больше не вижу,

куда они все исчезли.

 

Приближается осень, какая по счету, приближается осень,

новая осень незнакомо шумит в листьях,

вот опять предо мною проезжают, проходят ночью,

в белом свете дня красные, неизвестные мне лица.

Неужели все они мертвы, неужели это правда,

каждый, который любил меня, обнимал, так смеялся,

неужели я не услышу издали крик брата,

неужели они ушли,

а я остался.

 

Здесь, один, между старых и новых улиц,

прохожу один, никого не встречаю больше,

мне нельзя входить, чистеньких лестниц узость

и чужие квартиры звонят над моей болью.

 

Ну, звени, звени, новая жизнь, над моим плачем,

к новым, каким по счету, любовям привыкать, к потерям,

к незнакомым лицам, к чужому шуму и к новым платьям,

ну, звени, звени, закрывай предо мною двери.

 

Ну, шуми надо мной, своим новым, широким флангом,

тарахти подо мной, отражай мою тень

своим камнем твердым,

светлым камнем своим маячь из мрака,

оставляя меня, оставляя меня

моим мертвым.

 

 

 

Августовские любовники

 

 

Августовские любовники,

августовские любовники проходят с цветами,

невидимые зовы парадных их влекут,

августовские любовники в красных рубашках с полуоткрытыми ртами

мелькают на перекрестках, исчезают в переулках,

по площади бегут.

 

Августовские любовники

в вечернем воздухе чертят

красно-белые линии рубашек, своих цветов,

распахнутые окна между черными парадными светят,

и они всё идут, всё бегут на какой-то зов.

 

Вот и вечер жизни, вот и вечер идет сквозь город,

вот он красит деревья, зажигает лампу, лакирует авто,

в узеньких переулках торопливо звонят соборы,

возвращайся назад, выходи на балкон, накинь пальто.

 

Видишь, августовские любовники пробегают внизу с цветами,

голубые струи реклам бесконечно стекают с крыш,

вот ты смотришь вниз, никогда не меняйся местами,

никогда ни с кем, это ты себе говоришь.

 

Вот цветы и цветы, и квартиры с новой любовью,

с юной плотью входящей, всходящей на новый круг,

отдавая себя с новым криком и с новой кровью,

отдавая себя, выпуская цветы из рук.

 

Новый вечер шумит, что никто не вернется, над новой жизнью,¹

что никто не пройдет под балконом твоим к тебе,

и не станет к тебе, и не станет, не станет ближе

чем к самим себе, чем к своим цветам, чем к самим себе.

 

 

¹ Слово "что" пропущено в СИБ. -- С. В.

 

 

Проплывают облака

 

 

Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,

над сумеречными деревьями звенящие, звенящие голоса,

в сумеречном воздухе пропадающие, затихающие постепенно,

в сумеречном воздухе исчезающие небеса?

 

Блестящие нити дождя переплетаются среди деревьев

и негромко шумят, и негромко шумят в белесой траве.

Слышишь ли ты голоса, видишь ли ты волосы с красными гребнями,

маленькие ладони, поднятые к мокрой листве?

 

"Проплывают облака, проплывают облака и гаснут..." --

это дети поют и поют, черные ветви шумят,

голоса взлетают между листьев, между стволов неясных,

в сумеречном воздухе их не обнять, не вернуть назад.

 

Только мокрые листья летят на ветру, спешат из рощи,

улетают, словно слышат издали какой-то осенний зов.

"Проплывают облака..." -- это дети поют ночью, ночью,

от травы до вершин всё -- биение, всё -- дрожание голосов.

 

Проплывают облака, это жизнь проплывает, проходит,

привыкай, привыкай, это смерть мы в себе несем,

среди черных ветвей облака с голосами, с любовью...

"Проплывают облака..." -- это дети поют обо всем.

 

Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение,

блестящие нити дождя переплетаются, звенящие голоса,

возле узких вершин в новых сумерках на мгновение

видишь сызнова, видишь сызнова угасающие небеса?

 

Проплывают облака, проплывают, проплывают над рощей.

Где-то льется вода, только плакать и петь, вдоль осенних оград,

всё рыдать и рыдать, и смотреть всё вверх, быть ребенком ночью,

и смотреть всё вверх, только плакать и петь, и не знать утрат.

 

Где-то льется вода, вдоль осенних оград, вдоль деревьев неясных,

в новых сумерках пенье, только плакать и петь, только листья сложить.

Что-то выше нас. Что-то выше нас проплывает и гаснет,

только плакать и петь, только плакать и петь, только жить.

 

 

 

Шествие (поэма)

 

 

Поэма-мистерия в двух частях-актах и в 42-х главах-сценах

 

Идея поэмы -- идея персонификации представлений о мире, и в этом смысле

она -- гимн баналу.

Цель достигается путем вкладывания более или менее приблизительных

формулировок этих представлений в уста двадцати не так более, как менее

условных персонажей. Формулировки облечены в форму романсов. Романс -- здесь

понятие условное, по существу -- монолог. Романсы рассчитаны на произнесение

-- и на произнесение с максимальной экспрессией: в этом, а также в некоторых

длиннотах сказывается мистерийный характер поэмы. Романсы, кроме того,

должны произноситься высокими голосами: нижний предел -- нежелательный --

баритон, верхний -- идеальный -- альт. Прочие наставления -- у Шекспира в

"Гамлете", в 3 акте.

 

Часть I

 

Пора давно за все благодарить,

за все, что невозможно подарить

когда-нибудь, кому-нибудь из вас

и улыбнуться, словно в первый раз

в твоих дверях, ушедшая любовь,

но невозможно улыбнуться вновь.

 

Прощай, прощай -- шепчу я на ходу,

среди знакомых улиц вновь иду,

подрагивают стекла надо мной,

растет вдали привычный гул дневной,

а в подворотнях гасятся огни.

-- Прощай, любовь, когда-нибудь звони.

 

Так оглянись когда-нибудь назад:

стоят дома в прищуренных глазах,

и мимо них уже который год

по тротуарам шествие идет.

 

 

Вот Арлекин толкает свой возок,

и каплет пот на уличный песок,

и Коломбина машет из возка.

А вот Скрипач, в руках его тоска

и несколько монет. Таков Скрипач.

А рядом с ним вышагивает Плач,

плач комнаты и улицы в пальто,

блестящих проносящихся авто,

плач всех людей. А рядом с ним Поэт,

давно не брит и кое-как одет

и голоден, его колотит дрожь.

А меж домами льется серый дождь,

свисают с подоконников цветы,

а там, внизу, вышагиваешь ты.

Вот шествие по улице идет,

и кое-кто вполголоса поет,

а кое-кто поглядывает вверх,

а кое-кто поругивает век,

как, например, Усталый Человек.

И шум дождя, и вспышки сигарет,

шаги и шорох утренних газет,

и шелест непроглаженных штанин

(неплохо ведь в рейтузах, Арлекин),

и звяканье оставшихся монет,

и тени их идут за ними вслед.

 

Любите тех, кто прожил жизнь впотьмах

и не оставил по себе бумаг

и памяти какой уж ни на есть,

не помышлял о перемене мест,

кто прожил жизнь, однако же не став

ни жертвой, ни участником забав,

в процессию по случаю попав.

Таков герой. В поэме он молчит,

не говорит, не шепчет, не кричит,

прислушиваясь к возгласам других,

не совершая действий никаких.

Я попытаюсь вас увлечь игрой:

никем не замечаемый порой,

запомните -- присутствует герой.

 

 

Вот шествие по улице идет.

Вот ковыляет Мышкин-идиот,

в накидке над панелью наклонясь.

-- Как поживаете теперь, любезный князь,

уже сентябрь, и новая зима

еще не одного сведет с ума,

ах милый, успокойтесь наконец. --

Вот позади вышагивает Лжец,

посажена изящно голова,

лежат во рту великие слова,

а рядом с ним, окончивший поход,

неустрашимый рыцарь Дон Кихот

беседует с торговцем о сукне

и о судьбе. Ах, по моей вине

вам предстает ужасная толпа,

рябит в глазах, затея так глупа,

но все не зря. Вот книжка на столе,

весь разговорчик о добре и зле

свести к себе не самый тяжкий труд,

наверняка тебя не заберут.

Поставь на стол в стакан букетик зла,

найди в толпе фигуру Короля,

забытых королей на свете тьма,

сейчас сентябрь, потом придет зима.

Процессия по улице идет,

и дождь среди домов угрюмо льет.

Вот человек, Бог знает чем согрет,

вот человек -- за пару сигарет

он всем раскроет честности секрет,

кто хочет, тот послушает рассказ,

Честняга -- так зовут его у нас.

Представить вам осмеливаюсь я

принц-Гамлета, любезные друзья --

у нас компания -- всё принцы да князья.

Осмелюсь полагать, за триста лет,

принц-Гамлет, вы придумали ответ

и вы его изложите. Идет.

Процессия по улице бредет,

и кажется, что дождь уже ослаб,

маячит пестрота одежд и шляп,

принц-Гамлет в землю устремляет взор,

Честняге на ухо бормочет Вор,

но гонит Вора Честности пример

(простите -- Вор, представить не успел).

Вот шествие по улице идет,

и дождь уже совсем перестает,

не может же он литься целый век,

заметьте -- вот Счастливый Человек

с обычною улыбкой на устах.

-- Чему вы улыбнулись? -- Просто так. --

Любовники идут из-за угла,

белеют обнаженные тела,

в холодной мгле навеки обнялись,

и губы побледневшие слились.

Все та же ночь у них в глазах пустых,

навеки обнялись, навек застыв,

в холодной мгле белеют их тела,

прошла ли жизнь или любовь прошла,

стекает вниз вода и белый свет

с любовников, которых больше нет.

Ступай, ступай, печальное перо,

куда бы ты меня не привело,

болтливое худое ремесло,

в любой воде плещи мое весло.

Так зарисуем пару новых морд:

вот Крысолов из Гаммельна и Чорт,

опять в плаще и чуточку рогат,

но, как всегда, на выдумки богат.

 

 

Достаточно. Теперь остановлюсь.

Такой сумбур, что я не удивлюсь,

найдя свои стихи среди газет,

отправленных читателем в клозет,

самих читателей объятых сном.

 

Поговорим о чем-нибудь ином.

Как бесконечно шествие людей,

как заунывно пение дождей,

среди домов, а Человек озяб,

маячит пестрота одежд и шляп,

и тени их идут за ними вслед,

и шум шагов, и шорох сигарет,

и дождь все льется, льется без конца

на Крысолова, Принца и Лжеца,

на Короля, на Вора и на Плач,

и прячет скрипку под пальто Скрипач,

и на Честнягу Чорт накинул плащ.

Усталый Человек закрыл глаза,

и брызги с дон-кихотова таза

летят на Арлекина, Арлекин

Торговцу кофту протянул -- накинь.

Счастливец поднимает черный зонт,

Поэт потухший поднимает взор

и воротник. Князь Мышкин-идиот

склонился над панелью: кашель бьет;

процессия по улице идет,

и дождь, чуть прекратившийся на миг,

стекает вниз с любовников нагих.

 

Вот так всегда -- когда ни оглянись,

проходит за спиной толпою жизнь,

неведомая, странная подчас,

где смерть приходит, словно в первый раз,

и где никто-никто не знает нас.

Прислушайся -- ты слышишь ровный шум,

быть может, это гул тяжелых дум,

а может, гул обычных новостей,

а может быть -- печальный ход страстей.

 

4. Романс Арлекина

 

По всякой земле

балаганчик везу,

а что я видал на своем веку:

кусочек плоти бредет внизу,

кусочек металла летит наверху.

 

За веком век, за веком век

ложится в землю любой человек,

несчастлив и счастлив,

зол и влюблен,

лежит под землей не один миллион.

Жалей себя, пожалей себя,

одни говорят -- умирай за них,

иногда судьба,

иногда стрельба,

иногда по любви, иногда из-за книг.

 

Ах, будь и к себе и к другим не плох,

может, тебя и помилует Бог,

однако ты ввысь не особо стремись,

ведь смерть -- это жизнь, но и жизнь -- это жизнь.¹

 

По темной земле балаганчик везу,

а что я видал на своем веку:

кусочек плоти бредет внизу,

кусочек металла летит наверху.

 

5. Романс Коломбины

 

Мой Арлекин чуть-чуть мудрец,

так мало говорит,

мой Арлекин чуть-чуть хитрец,

хотя простак на вид,

ах, Арлекину моему

успех и слава ни к чему,

одна любовь ему нужна,

и я его жена.

 

Он разрешит любой вопрос,

хотя на вид простак,

на самом деле он не прост,

мой Арлекин -- чудак.

Увы, он сложный человек,

но главная беда,

что слишком часто смотрит вверх

в последние года.

 

А в облаках летят, летят,

летят во все концы,

а в небесах свистят, свистят

безумные птенцы,

и белый свет, железный свист

я вижу из окна,

ах, Боже мой, как много птиц,

а жизнь всего одна.

 

Мой Арлекин чуть-чуть мудрец,

хотя простак на вид, --

нам скоро всем придет конец --

вот так он говорит,

мой Арлекин хитрец, простак,

привык к любым вещам,

он что-то ищет в небесах

и плачет по ночам.

 

Я Коломбина, я жена,

я езжу вслед за ним,

свеча в фургоне зажжена,

нам хорошо одним,

в вечернем небе высоко

птенцы, а я смотрю.

Но что-то в этом от того,

чего я не люблю.

 

Проходят дни, проходят дни

вдоль городов и сел,

мелькают новые огни

и музыка и сор,

и в этих селах, в городках

я коврик выношу,

и муж мой ходит на руках,

а я опять пляшу.

 

На всей земле, на всей земле

не так уж много мест,

вот Петроград шумит во мгле,

в который раз мы здесь.

Он Арлекина моего

в свою уводит мглу.

Но что-то в этом от того,

чего я не люблю.

 

Сожми виски, сожми виски,

сотри огонь с лица,

да, что-то в этом от тоски,

которой нет конца!

Мы в этом мире на столе

совсем чуть-чуть берем,

мы едем, едем по земле,

покуда не умрем.

 

6. Романс Поэта

 

Как нравится тебе моя любовь,

печаль моя с цветами в стороне,

как нравится оказываться вновь

с любовью на войне, как на войне.

 

Как нравится писать мне об одном,

входить в свой дом как славно одному,

как нравится мне громко плакать днем,

кричать по телефону твоему:

 

-- Как нравится тебе моя любовь,

как в сторону я снова отхожу,

как нравится печаль моя и боль

всех дней моих, покуда я дышу.

 

Так что еще, так что мне целовать,

как одному на свете танцевать,

как хорошо плясать тебе уже,

покуда слезы плещутся в душе.

 

Всё мальчиком по жизни, всё юнцом,

с разбитым жизнерадостным лицом,

ты кружишься сквозь лучшие года,

в руке платочек, надпись "никогда".

 

И жизнь, как смерть, случайна и легка,

так выбери одно наверняка,

так выбери с чем жизнь свою сравнить,

так выбери, где голову склонить.

 

Всё мальчиком по жизни, о любовь,

без устали, без устали пляши,

по комнатам расплескивая вновь,

расплескивая боль своей души.

 

7. Комментарий

 

Вот наш Поэт, еще не слишком стар,

он говорит неправду, он устал

от улочек ночных, их адресов,

пугающих предутренних часов,

от шороха дождя о диабаз,

от редких, но недружелюбных глаз,

от рева проносящихся машин,

от силуэтов горестных мужчин

здесь, в сумраке, от беспокойных слов,

Бог знает от чего. И от себя.

Он говорит: судьба моя, судьба

брести всю жизнь по улицам другим

куда-нибудь, к друзьям недорогим,

а может быть, домой сквозь новый дождь,

и ощущать реку, стекло и дрожь

худой листвы, идти, идти назад,

знакомый и обшарпанный фасад,

вот здесь опять под вечер оживать,

и с новой жизнью жизнь свою сшивать.

 

Все таковы. Да, все слова, стихи,

вы бродите средь нас, как чужаки,

но в то же время -- близкие друзья:

любить нельзя и умирать нельзя,

но что-нибудь останется от вас, --

хотя б любовь, хотя б -- в последний раз,

а может быть, обыденная грусть,

а может быть, одни названья чувств.

 

Вперед, друзья. Вперед. Adieu, tristesse.²

Поговорим о перемене мест,

поговорим о нравах тех округ,

где нету нас, но побывал наш друг --

печальный парень, рыцарь, доброхот,

известный вам идальго Дон Кихот.

 

8. Романс Дон Кихота

 

Копье мое, копье мое, копье,

оружие, имущество мое,

могущество мое таится в нем,

я странствую по-прежнему с копьем,

как хорошо сегодня нам вдвоем.

 

О чем же я. Ах, эти города,

по переулкам грязная вода,

там ничего особого, о да,

немало богачей встречаю я,

но нет ни у кого из них копья!

 

Копье мое, копье мое, копье,

имущество, могущество мое,

мы странствуем по-прежнему вдвоем,

когда-нибудь кого-нибудь убьем,

я странствую, я странствую с копьем.

 

Что города с бутылками вина,

к ним близится великая война,

безликая беда -- и чья вина,

что городам так славно повезло.

Как тень людей -- неуязвимо зло!

 

Так что же ты теперь, мое копье,

имущество мое, дитя мое.

Неужто я гляжу в последний раз,

кончается мой маленький рассказ,

греми на голове, мой медный таз!

 

Отныне одному из нас конец!

Прощай, прощай, о Санчо, мой мудрец,

прощайте все, я больше не могу,

блести, мой таз, как ангельский венец,

по улице с несчастьями бегу.

 

9. Комментарий

 

Смешной романс. Да, все мы таковы,

страдальцы торопливые, увы,

ведь мужество смешно, забавен страх,

легко теперь остаться в дураках.

Пойди пойми, над чем смеется век,

о, как тебе неловко, человек.

 

Так где-то на рассвете в сентябре

бредешь в громадном проходном дворе,

чуть моросит за чугуном ворот,

сухой рукой ты вытираешь рот,

и вот выходишь на пустой проспект,

и вдоль витрин и вымокших газет,

вдоль фонарей, оград, за поворот

все дальше ты уходишь от ворот,

в которых всё живут твои друзья,

которых ни любить, ни гнать нельзя,

все дальше, дальше ты. И на углу

сворачиваешь в утреннюю мглу.

 

Ступай, ступай. И думай о себе.

В твоей судьбе, как и в любой судьбе,

переплелись, как теплые тела,

твои дела и не твои дела

с настойчивой усталостью души.

Ты слышишь эту песенку в тиши:

 

Вперед-вперед, отечество мое,

куда нас гонит храброе жулье,

куда нас гонит злобный стук идей

и хор апоплексических вождей.

 

Вперед-вперед, за нами правота,

вперед-вперед, как наша жизнь верна,

вперед-вперед, не жалко живота,

привет тебе, счастливая война.

 

Вперед-вперед, за радиожраньем,

вперед-вперед, мы лучше всех живем,

весь белый свет мы слопаем живьем,

хранимые лысеющим жульем,

 

хвала тебе, прелестный белый свет,

хвала тебе, удачная война,

вот я из тех, которым места нет,

рассчитывай не слишком на меня.

 

Прощай, прощай, когда-нибудь умру,

а ты, сосед, когда-нибудь ответь

Лжецу, который делает игру,

когда тебе понадобится смерть.

 

Ты слышишь эту песенку в тиши.

Иди, иди, пройти квартал спеши.

Ступай, ступай, быстрее проходи,

Ступай, ступай, весь город впереди.

Ступай, ступай, начнется скоро день

твоих и не твоих поспешных дел.

Вот так всегда -- здесь время вдаль идет,

а кто-то в стороне о нем поет.

Ступай, ступай, быстрее проходи.

Иди, иди, весь город впереди.

Еще на день там возникает жизнь,

но к шествию ты присоединись,

а если надо -- будешь впереди,

квартал с поющим песню обойди.

 

10. Баллада и романс Лжеца

 

Не в новость ложь и искренность не в новость,

попробуйте послушать эту повесть

о горестной истории Лжеца --

балладу без счастливого конца.

 

Баллада

 

Не в новость ложь и искренность не в новость.

Какую маску надевает совесть

на старый лик, в каком она наряде

появится сегодня в маскараде?

Бог ведает. Послушайте балладу,

но разделите нежность и браваду,

 

реальное событье с чудесами --

все это вы проделаете сами.

Придется покорпеть с моим рассказом,

ваш разум будет заходить за разум,

что в общем для меня одно и тоже.

Потрудитесь. Но истина дороже.

 

Я шел по переулку / по проспекту,

как ножницы -- шаги / как по бумаге,

вышагиваю я / шагает Некто

средь бела дня / наоборот -- во мраке.

 

И вновь благоухали анемоны,

выкрикивали птицы над базаром,

гудели привокзальные колонны,

но я-то проходил среди развалин.

 

И, Господи, что виделось, что было,

как новая весна меня ловила,

и новым колесом автомобиля

меня на переулочках давила.

 

И новая весна уже лежала,

любовников ногами окружала

и шарила белесыми руками

и взмахивала тонкими кругами.

 

Благословен приятель победивший,

благословен удачливый мужчина,

благословен любовник, придавивший

ногой -- весну, соперника -- машиной.

 

Лови, лови. Лови меня на слове,

что в улице средь солнца и метели,

что во сто крат лежащий в луже крови

счастливее лежащего в постели.

 

Слова Лжеца -- вы скажете. Ну что же.

Я щеголяю выдумкой и ложью,

лжецу всегда несчастия дороже:

они на правду более похожи.

 

Романс

 

Актер изображает жизнь и смерть,

натягивает бороду, парик.

 

-- Попробуйте однажды умереть! --

знакомый Лжец открыто говорит.

 

Он вечно продолжает свой рассказ,

вы -- вечно норовите улизнуть.

Заметив вас, он хочет всякий раз

о вашей жизни что-нибудь сболтнуть.

 

Он вводит вас в какой-то странный мир

сквозь комнаты дремучие, как лес,

он прячется за окнами квартир,

выкрикивает издали: Я здесь!

 

Все правильно. Вы чувствуете страх,

все правильно -- вы прячете свой взор,

вы шепчете вослед ему -- дурак,

бормочете -- все глупости и вздор.

 

Друзья мои, я вам в лицо смотрю,

друзья мои, а вас колотит дрожь,

друзья мои, я правду говорю,

но дьявольски похожую на ложь.

 

11. Комментарий

 

Шаги и шорох утренних газет,

и шум дождя, и вспышки сигарет,

и утреннего света пелена,

пустые тени пасмурного дня,

и ложь, и правда, что-нибудь возьми,

что движет невеселыми людьми.

Так чувствуешь все чаще в сентябре,

что все мы приближаемся к поре

безмерной одинокости души,

когда дела всё так же хороши,

когда всё так же искренни слова

и помыслы, но прежние права,

которые ты выдумал в любви

к своим друзьям, -- зови их, не зови,

звони им -- начинают увядать,

и больше не отрадно увидать

в иной зиме такой знакомый след,

в знакомцах новых тот же вечный свет.

 

Ты облетаешь, дерево любви.

Моей не задевая головы,

слетают листья к замершей земле,

к моим ногам, раставленным во мгле.

Ты все шумишь и шум твой не ослаб,

но вижу я в твоих ветвях октябрь,

все кажется -- кого-то ты зовешь,

но с новою весной не оживешь.

Да, многое дала тебе любовь,

теперь вовеки не получишь вновь

такой же свет, хоть до смерти ищи

другую жизнь, как новый хлеб души.

 

Да, о Лжеце. Там современный слог

и легкий крик, но не возьму я в толк,

зачем он так несдержан на язык,

ведь он-то уже понял и привык

к тому -- хоть это дьявольски смешно --

что ложь и правда, кажется, одно,

что лживые и честные слова

одна изобретает голова,

одни уста способны их сказать,

чему же предпочтенье оказать.

Как мало смысла в искренних словах,

цените ложь за равенство в правах

с правдивостью, за минимум возни,

а искренность -- за привкус новизны.³

Пусть говорит Усталый Человек.

Чего мне ждать от этаких калек,

опять пойдут неловкий стихи,

чуть-чуть литературщины, тоски;

когда-нибудь коснешься тех же мук,

и городских элегий новый звук

опять взлетит. Ну, вот и цель и хлеб:

к своим ногам вымеривать их цепь,

к своей судьбе -- и поперек и вдоль

у всех у них одна и та же боль.

 

12. Городская элегия

(Романс Усталого Человека)

 

Осенний сумрак листья шевелит

и новыми газетами белеет,

и цинковыми урнами сереет,

и облаком над улочкой парит.

И на мосту троллейбус тарахтит,

вдали река прерывисто светлеет,

а маленький комок в тебе болеет

и маленькими залпами палит.

 

И снова наступает забытье,

и льется свет от лампы до бумаги,

глядят в окно на странное житье

пугающие уличные знаки.

Комком бумажным катится твой век

вдоль подворотен, вдоль по диабазу

и в переулках пропадает сразу.

А ты смотри, ты все смотри наверх.

 

Хоть что-нибудь увидишь в небесах,

за новыми заметишь облаками.

 

Как странно обнаружить на часах

всю жизнь свою с разжатыми руками

и вот понять: она -- как забытье,

что не прожив ее четвертой части,

нежданно оказался ты во власти

и вовсе отказаться от нее.

 

13. Комментарий

 

Читатель мой, куда ты запропал.

Ты пару монологов переспал,

теперь ты посвежел -- сидишь, остришь,

а вечером за преф или за бридж

от нового романса улизнешь,

конечно, если раньше не заснешь.

Так, видимо, угоднее судьбе.

О чем же я горюю, о себе.

Пожалуй, нет. Привычно говорю.

Ведь я и сам немногое дарю,

привычно говорю: читатель где!

И, кажется, читаю в пустоте.

 

Горюй, горюй, попробуем сберечь

всех персонажей сбивчивую речь,

что легче, чем сулить и обещать,

чем автора с героями смешать,

чем вздрагивая, хмыкая, сопя

в других искать и находить себя.

Горюй, горюй. Сквозь наши времена

плывут и проползают имена

других людей, которых нам не знать,

которым суждено нас обогнать,

хотя бы потому, что и для нас

трудней любить все больше каждый раз.

 

Итак, за сценой нарастает джаз,

и красные софиты в три луча

выносят к рампе песню Скрипача.

 

14. Романс Скрипача

 

Тогда, когда любовей с нами нет,

тогда, когда от холода горбат,

достань из чемодана пистолет,

достань и заложи его в ломбард.

 

Купи на эти деньги патефон

и где-нибудь на свете потанцуй

(в затылке нарастает перезвон),

ах, ручку патефона поцелуй.

 

Да, слушайте совета Скрипача,

как следует стреляться сгоряча:

не в голову, а около плеча!

Живите только плача и крича!

 

На блюдечке я сердце понесу

и где-нибудь оставлю во дворе.

Друзья, ах, догадайтесь по лицу,

что сердца не отыщется в дыре,

 

проделанной на розовой груди,

и только патефоны впереди,

и только струны-струны, провода,

и только в горле красная вода.

 

15. Комментарий

 

Он отнимает скрипку от плеча,

друзья, благодарите Скрипача.

Так завернем в бумажку пятаки

и -- в форточку. И взмах его руки

на дне двора беспомощно мелькнет,

он медленно наклонится, вздохнет

и, растянув в полуулыбке рот,

упавшие монеты подберет.

 

Вот вспоминай года после войны.

По всем дворам скитаются они,

и музыка ползет вдоль темных стен

то дважды в день, а то и трижды в день.

Свистят, свистят весь день смычки калек,

как будто наступает новый век,

сплошное пенье, скрипки, кутерьма,

и струнами опутаны дома,

и всё смычки военные свистят,

и пятаки по воздуху летят.

 

Как учит нас столетье выбирать

тот возраст, где удачней умирать,

где целый дом роняет из окна

тот возраст, где кончается война,

тот возраст, где ты шествовал меж пуль.

Ты голову просовываешь в нуль,

просовываешь новую тоску

в нуль с хвостиком, а хвостик -- к потолку.

 

Но где они, куда они ушли

и где твои слова их не нашли.

Ведь это все звучало не вчера,

и, слыша только скрипки со двора,

сквозь эти дни все рушится вода.

К каким делам мы перешли тогда.

 

Была ли это правда, или ложь,

теперь наверняка не разберешь,

но кто-то был правдив, а кто-то лжив,

но кто-то застрелился, кто-то жив,

а кто играет до сих пор в кино,

но остальные умерли давно.

Но был другой -- таким и надо быть --

кто ухитрился обо всем забыть,

своей игрой столовые пленяв.

 

Живи, живи. Мы встретимся на днях.

 

Живи в послевоенных городах,

играй в столовых, вечером -- в садах,

играй, играй провинциальный вальс

и мальчикам подмигивай -- для нас.

Твой день пройдет, мелькнет, как легкий тур

среди смычков, огней, клавиатур,

провинциальный клен прошелестит,

и женщина знакомая простит,

и Бог простит безумный краткий век

военных и заслуженных калек,

и ты уйдешь, не задолжав за хлеб,

но искус у окна преодолев...

 

 

И продолжать осмеливаюсь я.

Вперед, моя громоздкая ладья,

читатель мой, медлительность прости,

мне одному приходится грести.

 

Вот Арлекин в проулок повернул,

а Лжец Поэту ловко подмигнул

и, за руку схватив, повлек в проход,

за ними увязался Дон Кихот.

И вот они уже у входа в бар.

Усталый Человек на тротуар

бессильно опустился и заснул,

а дождь все лил, и разносился гул

дневных забот. Скрипач висел в петле.

 

А мы поговорим о Короле.

 

17. Баллада и романс Короля

 

Баллада

 

Жил-был король, жил-был король,

он храбрый был, как лев,

жил-был король, жил-был король,

король без королев.

Он, кроме хлеба, ничего

не ел, не пил вина,

одна отрада у него

была: война, война.

 

И день и ночь в седле, в седле,

и день и ночь с мечом

он мчался, мчался по земле,

и кровь лилась ручьем

за ним, за ним, а впереди

рассветный ореол,

и на закованной груди