Пошлёт в подарок Муза соловья.

Подарит поцелуй Любовь моя!

Самая главная тайна Виолы заключалась в том, что эта невысокого роста, изящная, умная молодая женщина, которой было чуть за тридцать, с высоким лбом и еле заметной ямкой на узком подбородке – написала 154 сонета и 38 пьес, и всё это было прекрасно и по-философски мудро.

Янкель-Сирота называл её самой умной и образованной женщиной всех времён.

 

Где же она, эта «таинственная леди», спросите вы? И за меня ответит Янкель-Сирота.

– В Шекспире, любознательные читатели! – скажет он. – Только не в пьесах или сонетах, а в самом его имени. Потому что всё, что приписывалось этому деревенскому малообразованному парню с шестиклассным образованием было, в действительности, творчеством Виолы Валь!

И после торжественно сказанных слов, обиженно добавит, глядя на меня:

– Они мне не верят, как тебе нравится!.. Ещё бы! Столько веков людям вбивают в головы, что это он, Шекспир, написал все свои пьесы и сонеты! Хотя в завещании «величайшего драматурга» нет даже упоминания о них!.. Уж поверь мне!.. Когда живёт такая мощная личность, вокруг человека его уровня постоянно крутятся друзья и знакомые, с ним желают вести дружбу короли и женщины, которые любят мужчин удачливых и знаменитых! Представляешь, сколько людей должно было окружать этого мирового гения?! В конце концов, переписываться с ним! Однако не нашлось никого, кто жил бы в одно время с «великим Вильямом» и упомянул о нём в своих воспоминаниях или письмах. Как будто такого человека вообще не существовало на свете!

– А как же его рукописи, которые уж точно не сгорели?.. – Я не хотел проводить аналогию со сгоревшим чердаком. – Где они?

– Ты у меня спрашиваешь? – усмехнётся Янкель. – Один-единственный черновик, написанный его собственным почерком, доказал бы всем неверам, что «великий Шекспир» – был, жил, писал, творил! Увы! Ни одного листка!

– Ни одного?..

– Даже ни одной записки с текстом сонета или драматического отрывка!

И пророческим тоном Янкель закончит свой монолог:

– Когда-нибудь люди научаться совершать прогулки в Прошлое, как я, и тогда они откроют много тайн, одна из которых и будет «тайной Шекспира»…

– В таком случае, – спрошу я его, – почему, как ты говоришь, Виола Валь решила подарить своё прекрасное имя Забвению, а бесталанного актёра за руку вывела в Вечность, словно на сцену? Ведь вместо него мог оказаться любой другой человек!..

И тут Янкель таинственно улыбнётся:

– Я тоже спросил её об этом. И, знаешь, что она мне ответила? Что её слух, её Божественная интуиция – уловила в звукосочетании имени и фамилии этого человека то самое «золотое сечение» Леонардо, которому суждено было соединиться с Вечностью!.. – И с печальной улыбкой скажет зуевскимй шут: – А чтобы не забыли и её, в одну из своих пьес она ввела героиню по имени Виола.

 

…В тот день, когда бомбили Зуев, Янкель почему-то оставил её рукописи на чердаке. А когда вернулся от Парацельса, то несколько верхних этажей старинного дома, вместе с чердаком, где он жил, уже не было. Только ласточки и воробьи летали по кирпичным развалинам и негодующе решали вопрос, где им сегодня ночевать.

Сгорело всё – книги, рукописи, картины… И его травяная постель, которую он так любил.

Несколько раз Янкель пробовал уйти в Прошлое, чтобы вновь очутиться в том же доме, на том же чердаке. Скажем, переночевать, в довоенном времени, а утром снова вернуться в осень 41-го года. А может, и вообще не возвращаться, а очутиться лет на четыреста назад, в Венеции, снять дом недалеко от дома скрипача – отца Виолы, и уже никогда не улетать оттуда! А когда она постареет, вернуться снова в её юность. И так до бесконечности. Пока не придёт Он.

Но почему-то Время стало затруднять его полёты в Прошлое. К Парацельсу Янкель тоже попал не с первого раза. И в чём была причина, он только догадывался. Наверное, в самой Тасе!.. Она старела, глупела и впадала в немощь. А ведь летающая коза была не только его «передвижным средством», но и проводником в другие эпохи. Без неё Янкель никуда не смог бы попасть. И он с горечью думал уже о том, что когда-нибудь наступит тот печальный день, когда будет вынужден остаться жить в Сегодня и уже никогда не сможет посетить своих друзей в Прошлом. Знай, Янкель что-нибудь о «кривой Времени», где любая частица рано или поздно возвращается в начальную точку движения, может быть, и нашёл способ как возвращаться назад. Но не интересовался ни физикой, ни математекой.

Ночевал он теперь, где придётся. Поздняя осень – не весна и не лето, было холодно, мокро. А за ней − зима, придут снега и морозы. Куда деваться «вечному еврею»?.. Таких чердаков с окнами на крыше в городе больше не было, а попасть на другие оказалось невозможно. На их дверях, как и на дверях подвалов, в целях безопасности, навесили большие амбарные замки, по приказу Шмальке. Оставались только брошенные уехавшими в эвакуацию хозяевами частные дома на окраине города. Но все они были давно разворованы, и если в каком-нибудь из них и оставалась чудом какая-то мебель, к примеру, железная кровать с панцирной сеткой, то – ни матраса, а уж, тем более, постели никакой не было.

Седьмого ноября в городе стояла всё та же дождливая погода.

Янкель с утра сидел во дворе на Черноглазовской на ступенях подвала, у входа в кочегарку и, тихонько наигрывая на скрипке революционный марш «Вихри враждебные…» лихорадочно думал, как пережить ему зиму. Думал-думал, соображал-соображал и, в конце концов, решил всё же попробовать перезимовать в каком-нибудь Прошлом, где-нибудь в довоенном городе, но чтобы там обязательно было лето и море – уж очень соскучился он по теплу и солнцу. Сегодняшний день выдался холодным, а на Янкеле не было никакой тёплой одежды – весь его гардероб сгорел при бомбёжке. Конечно, будучи вечным, он ни за что бы не помер от холода, но простуду получить тоже не хотелось.

И как раз в этот момент его окликнула дворничиха Зина, поднявшись из своего подвала, чтобы вытрясти постельное бельё:

– Эй, летун, не замёрзнешь?! Давай ко мне! Чаем угощу! Праздник, как-никак! А свою кобылу оставь под навесом!

Тася обиделась, что её назвали кобылой, но сразу вспомнила, как Берта назвала как-то Пэпку «ослом», и успокоилась. Видно, людям присуще всё путать – на белое говорить чёрное, а козу называть «кобылой».

Зина угостила Янкеля большой чашкой чая с сухарями и даже нацедила в блюдечко немного малинового варенья, что помогает при простуде. После первой чашки налила вторую, потом третью. Зина любила поговорить о жизни, а какой разговор, даже самой большой, уместится в одной чашке! Пока Янкель пил чай, Зина угощала себя водочкой, вернее, «разведёнкой» – так она называла разведенный с водой спирт, который изредка ей продолжала носить из госпиталя Анна. Как-никак, Седьмое ноября! День Октябрьской революции!

После нескольких рюмок, дворничиха, как всегда, становилась чуть мягче, и спустя час Янкель уже никуда не собрался лететь, а по её приглашению остался в тёплом подвале до весны. За это он обещал помогать убирать двор, и даже раз в три дня летать на «Толкучку» за продуктами.

Обговорив все условия, Зина показала ему его кровать, на которой спал Шурка, и дала чистое полотенце из шкафа. В отношении чистоты Зина была идеальной женщиной.

Тут-то Янкель и спросил о её сыне и Лёвке.

– Отец мой вчера приезжал, – ответила Зина. – Слава Богу, оба живы и здоровы! А ты бы к ним сам слетал да всё разузнал. Обо всех спрашивают. И о тебе тоже. Любят они тебя, Яша!..

– А что, – сказал Янкель, весь распаренный после горячего чая. – Прямо сейчас и полечу.

– Прямо сейчас?.. – огорчилась Зина.

– А чего зря время терять? К ночи вернусь. Если что передать захочешь – давай, передам.

– Банку с вареньем, возьмёшь?

– Возьму.

– А не разобьёшь?

– У меня дорожный мешок, – ответил Янкель и тут же спросил: – А ватник у тебя найдётся? Вся моя одежда в огне сгорела!

– А я тебе отцовскую шинель отдам, – вспомнила Зина. – Тёплая, как печка. Носи на здоровье!

– Шинель?..

– Да она без погон! Ещё от царских времён осталась, с Первой мировой. Вы с ним фигурами схожи.

И достала из сундука серо-голубую длиннополую шинель, пахнущую махоркой, дымом костра и нафталином.

 

В партизанский отряд Янкель прилетел после обеда. К его прилёту дождь как раз кончился.

У всех было приподнятое настроение, а над лесной избушкой развевался по ветру красный флаг. Фомин даже приказал полевой кухне приготовить на сегодня праздничный обед, из самых лучших продуктов, которые там были. Всё же Седьмое ноября!

После сообщения Куси, освобождение гетто было перенесено, зато ночью партизаны устроили настоящий переполох в городе – взорвали два немецких гаража с автомобилями и мотоциклами.

К сожалению, любая партизанская война с врагом, какой бы она ни была справедливой, несёт за собой ответный удар по мирному населению. Это аксиому Фомин знал наизусть, но сидеть в лесу, сложа руки, он тоже не мог. Зачем, в таком случае, нужны «народные мстители»? И тщательно готовился к решающему поединку, в котором надеялся разгромить, в конце концов, всю вражескую бронетанковую роту.

За несколько месяцев их жизни в лесу в отряд прибыли новые люди – жители горда Ларь, беженцы из разных мест и даже солдаты, попавшие в окружение. И прибыли не с пустыми руками, а с оружием, которого так не хватало партизанам.

Разузнав, где находятся Шурка с Лёвкой, Янкель, вместе с Тасей поспешил в госпитальную землянку.

– Здоров, Яник! – поприветствовал его фельдшер Селезнёв. Он чистил метлой от земли и мокрых листьев деревянные ступени.

– Здравствуй, Саша! Вот прилетел ребят навестить… Как они?

– Сейчас уже всё хорошо. Выздоравливают.

– А что было?

– Крупозное воспаление лёгких. Простыли на лошадях. Скакали с Марко по лесу целыми днями, а потом потные – в холодную землянку со сквозняками. Ну, и свалились оба. Сотрясающий озноб, дышать нечем, жар, кашель, температура под сорок. Если б не мать Лёвки – не спасли бы их точно! Она через наших «орлят» пенициллин переправила.

– Представляю, что она пережила! – огорчился Янкель за Анну.

– Да Павловна так и не узнала, что это для мальчиков. Чайке велели сказать, что лекарство для партизан, которые в разведке простыли…

Чуть пригнувшись, они вошли в просторную землянку. Внутри было жарко от пылающей печи. Её огонь освещал несколько узких больничных коек, на двух спали Лёвка и Шурка.

– Вот, отсыпаются за много дней… – шёпотом произнёс Селезнёв.

Янкель вытащил из дорожного мешка банку с малиновым вареньем и поставил её между ребятами, на земляной пол, покрытый соломой.

– От матери Шурки, – предупредил он фельдшера вполголоса. – Обоим…

– Я передам, – кивнул тот.

Не став будить мальчишек, они вышли из землянки, и сразу же Янкель ощутил смену температуры, и ещё раз мысленно поблагодарил Зину за тёплую шинель.

Селезнёв закурил папироску и протянул пачку Янкелю.

– Я ж не курю, забыл?..

Доктор молча сунул пачку в карман своего мятого белого халата, выпачканного лесной грязью и печной копотью.

– Только сегодня утром температура спала, – сказал он. – А так – караул!.. Ну, на этом фоне, сам понимаешь, начались галлюцинации… Всё о каком-то немецком городе бредили, в который их Колодезный Журавль доставил… О каких-то Ночных Рыцарях вспоминали, о девушке Монике… Причём, один начинает, другой подхватывает… Будто одно и то же кино смотрят!.. Редкое заболевание, честное слово! А ещё упомянули о каком-то профессоре Шмидте и его белом коте Гансе, что стихи пишет. Ну, бред полный!.. И ворон они в соловьёв превратили, и узников из тюрьмы выпустили, и Гитлера победили! Тот якобы свинцовыми красками какие-то жуткие картины рисовал, которые потом оживали!

– А разве Гитлер художник? – удивился Янкель.

– Чёрт его знает! Говорят… – пожал плечами Селезнёв. – Только они его волшебные краски сожгли, и этим с войной покончили! Словом, совершили столько подвигов, что на весь партизанский отряд многовато!.. Слава Богу, сегодня первый день, когда «кина не будет». Всё в норму приходит. И температура, и пульс, да и горячий пот хороший признак близкого выздоровления. Так что оба с военной выправкой идут на поправку, – пошутил он.

– Спасибо тебе! – сказал Янкель.

– Да я что!.. – начал было Селезнёв.

– Ладно, не скромничай! «Пирогов», понимаешь!.. – рассмеялся Янкель. – Я через пару дней ещё прилечу, гостинцев привезу.

– Конечно, прилетай, – улыбнулся в ответ фельдшер своей детской улыбкой. – Ребята тебе рады будут. Да и гостинцы на войне − всегда хорошо!..

На обратном пути, сидя на спине Таси, Янкель вспомнил фразу о Гитлере-художнике.

«Наверняка бред мальчишек, – подумал он. – Нужно будет у Шварца спросить. Можно было и у «Гольцмана», да, боюсь, тот в меня снова начнёт палить спьяну».

 

Леонид Матвеевич подтвердил, что Гитлер в юности действительно готовился стать профессиональным художником, но что заставило его изменить свои жизненные планы, и главное, почему – он не знал. И вообще этот факт так и остался для всех «белым пятном» в биографии фюрера.

«А что, если самому всё разузнать?..», – подумал Янкель.

И ему в голову пришла смелая идея не только всё выяснить, но и попробовать изменить Ход Истории.

 

В конце лета сорок первого дела на Восточном фронте у Вермахта шли замечательно. Под напором немецких войск, территория СССР стремительно уменьшалась. С июня по октябрь немцы заняли Литву, Латвию, Западную Украину, Белоруссию, пали такие города, как Киев, Одесса, Брянск, Вязьма. Миллионы советских солдат и офицеров были взяты в плен и, казалось, ещё немного, и сама Москва, которую никто ещё за много веков не покорил силой, включая Наполеона, легко падёт, окружённая и раздавленная молниеносной армией фюрера.

22 июля питомцы Геринга впервые её бомбили, а на московском направлении была создана группировка из 77 дивизий, в том числе четырнадцати танковых и восьми моторизованных.

Планируя захват Москвы, гитлеровцы предусматривали уничтожения большинства его жителей, и для массовых убийств даже была создана специальная «зондеркоманда Москва».

«Учитывая важность назревающих событий, особенно зиму, плохое материальное обеспечение русской армии, – говорилось в ноябрьском приказе Гитлера солдатам Восточного фронта, – приказываю в ближайшее время любой ценой разделаться с её столицей – Москвой».

Гитлер предполагал это сделать в течение нескольких дней, в худшем случае, недель – резким броском прорваться к Москве, окружить и взять город. 30 сентября началась операция «Тайфун» на брянском и вязьменском направлении, но только в конце ноября ценой огромных потерь противнику удалось выйти к каналу Волга-Москва, форсировать реку Нара и подойти к городу Кашира с юга.

Немецким солдатам говорили: «Возьмёте Москву – получите зимние квартиры, огромное количество советского имущества, которое будет вашей собственностью, получите отпуск домой, мир, конец войны». Но дальше им уже пройти не дали. Началось контрнаступление советских войск.

Кукушка Куся, ежедневно по утрам слушая новости Советского Информбюро, по радио, что собрал «левша» Юрий – тут же летела в Зуев и распространяла их не только среди мирного населения. Вначале она говорила по-русски, затем по-немецки.

– Говорит Москва! – вещала она голосом Юрия Левитана. – Утреннее сообщение!.. В течение ночи 15 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах. За последние дни на различных участках Западного фронта захвачены в плен большие группы фашистов. Грязные, оборванные, в лохмотьях, немцы скорее напоминают собою бродяг, чем солдат регулярной армии…

– Говорит Левитан Юрий Борисович!Передаю вечернее сообщение!..За 16 ноября нашей авиацией уничтожено 3 немецких самолёта и 60 немецких танков… В течение дня наши войска вели бои с противником на всех фронтах. На Калининском, на одном из участков Юго-Западного фронта, наши части отбили ряд ожесточенных атак немецко-фашистских войск…На Малоярославецком направлении фронта захвачена в плен большая группа немецких солдат… Внимание! Внимание! За 16 ноября под Москвой сбито не 3 немецких самолета, как указывалось ранее, а 11 немецких самолетов…

– Говорит зуевская летающая радиостанция! Вечернее сообщение!.. За 17 ноября уничтожено 18 немецких самолетов. Наши потери – 4 самолета. Особенно ожесточенные бои происходили на Калининском и на одном из участков Юго-Западного фронта… Наши войска отражали атаки противника, уничтожая технику и живую силу немцев.

Немцы и русские полицаи пытались поймать Кусю сетью, в неё стреляли со всех сторон, но говорливая кукушка продолжала вещать по своему радиоэфиру.

 

Девятого декабря настроение у Рихарда Хольцмана было мрачным и раздражённым. Москва, которая должна была пасть ещё в конце лета, до сих пор оборонялась. Мало того, под Москвой началось контрнаступление советских войск, немецкие войска потерпели поражение и отступили за сотни километров от столицы.

В этот же ряд неудач Хольцман отнёс и открытие ужасной тайны бывшего заместителя Кёнига с исчезновением из подвала Комендатуры егеря-партизана, и взрыв немецких гаражей, и появление генеалогического древа его семьи, которое нельзя было ни срубить, ни выкорчевать или сжечь. И все эти события вместе с хроникой последних месяцев настолько омрачила ему жизнь, что Хольцман решил, закончив испытания секретного танка, подать прошение Командованию об отставке, хотя и знал, что отставка во время войны приравнивалась к предательству.

«Придётся воспользоваться своей застарелой болезнью жёлчного пузыря», – твёрдо подумал он.

Кроме того, был ещё приказ из Берлина:

«Главным начальникам СС и полиции, а также всем военным комендантам на оккупированной территории СССР.

В Главный штаб Вермахта и лично мне поступают донесения, что небольшие города постоянно подвергаются нападениям банд партизан, что вызывает осложнения в жизнедеятельности фронтовых частей.

На основании имеющихся донесений можно считать, что центральной базой бандитского движения являются еврейские гетто.

В связи с этим приказываю, невзирая на соображения экономического характера, уничтожить все гетто, расположенные на оккупированных территориях.

Генрих Гиммлер,

2-й начальник РСХА»

 

Это был приказ-черновик, «пробный шар», после удачного исполнения которого, подобные приказы, уже со следующего года, разлетелись бы по всем оккупированным городам СССР, где имелись концентрированные еврейские лагеря.

Однако, подобные акции психологически негативно действовали на самих карателей. Многие из них позже сходили с ума или спивались, а кто-то продолжал убивать уже и в самой фатерлянд. Кроме того, известия о массовых расстрелах евреев, цыган и коммунистов никак не приветствовались во всём мире и даже в самой Германии. Особенно негодовал «Международный Красный Крест».

И Гиммлер был вынужден придумать логическое оправдание карательным акциям. Он стал относить евреев к партизанам и «носителям большевизма».

«Что ж, – подумал Хольцман, – раз нельзя выкорчевать своё древо, буду корчевать чужие…».

Он дал задание Гансу Шмальке собрать карательный отряд из вооруженных немецких и русских полицаев, чтобы, согласно приказу Гиммлера, «окончательно покончить с еврейским вопросом» в Зуеве. И сделать это следует сразу же по завершению испытания танка.

 

 

Спасибо, Господи, Тебе,

Что обошла меня удача!