Не сумело убрать своих последствий.

Василий КЛЮЧЕВСКИЙ

Иногда путь назад ведёт вперёд.

Адмирал ГРИН-ГРЭЙ

 

Когда на землю пролились первые осенние дожди, немецкое командование приказало готовиться к испытаниям секретного танка.

Из года в год на протяжении нескольких сотен лет именно в эти дни октября погода в Зуеве начинала портиться. Череда затянувшихся над городом дождей переливалась через край осеннего неба, несмотря на то, что земля уже не принимала влагу, превращая дороги в густой кисель, на которых должен был показать свои технические возможности новый танк-вездеход. Даже на «тигре» преодоление водных преград во многих случаях было трудновыполнимо, чего нельзя было сказать о «гепарде». Он с одинаковым успехом двигался, как по суше, так и по воде, и даже под водой, за что получил прозвище: «ныряющая кошка».

По периметру всего города на расстоянии ста метров друг от друга были выставлены патрули. Солдаты, укутанные в дождевики, материли эту чёртову местность, это свинцовое русское небо, эти синюшные от пронизывающего ветра тучи и сам ветер, который ни на мгновенье не унимался уже две недели.

О «золотой осени», открытой с лёгкой и гениальной руки Исаака Левитана, можно было забыть, а тем, кто о ней не знал, уже никогда её не увидеть, не почувствовать, не умилиться. Да и о «бабьем лете» самим жителям Зуева вспоминать было как-то неловко, словно успело оно удрать подальше от войны, и сейчас, шурша золотыми юбками из листьев и звеня ожерельем из алых ягод, ходит себе где-нибудь в эвакуации – от Урала до Сибири, и дела ему нет до какого-то там районного городишки.

Наконец, в понедельник 20 октября, заправленный полным баком горючего, собранный на полигоне «гепард», лязгая и звеня новенькими гусеницами, выехал из ангара, подставляя свою броню холодному осеннему дождю.

Внутреннее пространство танка было куда просторней прихожей Вихрюкова. Экипаж из пяти человек мог в нём расположиться даже с некоторым комфортом. На места в экипаже претендовало много танкистов, но Фридрих Кляйн выбрал и утвердил самых опытных и работоспособных.

Гюнтер Крацер, прибывший из Касселя в качестве Главного Консультанта от фирмы «Хеншель», изъявил желание наблюдать за испытаниями не издали, сидя в наспех сбитой гостевой ложе под навесом, с биноклем в руках, а непосредственно в танке, в качестве одного из стрелков.

Глядя в перископ за продвижением по пересечённой местности этой чудо-машины, Главный Консультант едва успевал записывать свои наблюдения и ощущения во время испытаний. А когда «ныряющая кошка» на полном ходу с лёгкостью дикого зверя, перепрыгнула береговую насыпь из песка и щебня и очутилась в воде, Гюнтер Крацер сравнил «гепард» с «Наутилусом», а себя с капитаном Немо. Правда, вместо Атлантического Океана или Средиземного моря вокруг плескалась коричневая болотная жижа Зуевского леса.

Леонида Матвеевича Шварца вызвали на работу ни свет, ни заря. В шесть утра за ним приехала машина, а уже ровно в семь он сидел рядом с комендантом и вёл допрос мужчины, которого арестовали неподалёку от полигона.

Документов при нём не оказалось, а те справки, мятые и надорванные, что нашли при обыске, говорили о его личности мало, почти ничего. На одну из них была приклеена мутная фотография – два на три, с которой смотрело как будто бы лицо арестованного, но такие фальшивки, изготовленные на старой раздолбанной пишущей машинке, по убеждению Хольцмана, он и сам когда-то печатал одной левой. В несколько строчках, где буквы плясали, то вверх, то вниз, говорилось, что арестованный является главным фельдшером сельского участка Скворцы, и что зовут его Кондрашов Сергей Николаевич. Ни должность, ни, тем более, фамилия, имя и отчество – не вызвали у штурмбанфюрера никакого доверия.

– Спросите его, Лео, – попросил Хольцман Шварца, – каким образом он очутился в расположении наших войск, если всё вокруг оцеплено патрулями.

Леонид Матвеевич перевёл вопрос на русский.

– Я патрулей не заметил, – ответил Кондрашов. – Как и они меня. Или их не было, или просто повезло…

Шварц перевёл его ответ на немецкий, после чего рассерженный Хольцман тут же спросил:

– Что ему нужно было в Зуеве?

– Найти какую-нибудь работу, – ответил Кондрашов, выслушав переведённый вопрос Шварцем.

– А как же медицинский участок в деревне Скворцы? – поинтересовался Хольцман.

– Говорит, что в деревне никого не осталось, – перевёл ответ Кондрашова Леонид Матвеевич.

В этот момент в кабинет заглянул адъютант Кобленц.

– Простите, господин штурмбанфюрер, – вытянулся он по струнке. – Срочный звонок из Берлина…

Хольцман тут же поднялся, чтобы спуститься в подвал – там находился узел телефонной связи. Он со вчерашнего вечера ждал этого звонка, но прежде, чем выйти из кабинета, бросил на ходу Шварцу:

– Попытайтесь до моего возвращения выжать из него всё, что можно. Чует моё сердце: этот фельдшер – партизанский выкормыш…

 

Оставшись вдвоём, Шварц и Кондрашов одновременно перевели дыхание – как будто с присутствием в кабинете штурмбанфюрера, на нервы и мысли обоих давило чудовищное напряжение. И вот теперь с его уходом, пусть даже краткосрочным, оба свободно взглянули друг на друга.

Полчаса назад, когда Кондрашова только ввели в кабинет, и оба тут же узнали друг друга – на лице каждого появилась презрительная усмешка. Так презирают врага или предателя. И едва им представилась возможность остаться наедине, Шварц начал первый:

– Хочу сразу предупредить, чтобы у вас не было никаких иллюзий насчёт вашего будущего. Я сделаю всё, чтобы вы отсюда никогда не вышли. Каждый должен получить за своё преступление по заслугам.

Эти резкие и страшные слова, в которых чувствовалась неотвратимость наказания, заставила Кондрашова удивлённо поднять брови:

– О каком преступлении говорите мне вы, дорогой вы мой?! Вы, который так дельно помогает оккупационной власти!

– Я не собираюсь перед вами отчитываться, – холодно произнёс Леонид Матвеевич. – И не вам судить меня, даже упрекать!

– Я тоже не питаю никаких иллюзий по поводу вас, господин Шварц! Всё и так ясно. Но всё же, позвольте вас спросить, за что вы меня ненавидите?!

– Коротка же у вас память, господин фельдшер! – усмехнулся Леонид Матвеевич. – Разве не вы написали на меня донос в НКВД?

– Я на вас?! – воскликнул арестованный. – Что за нелепые фантазии?!

– За якобы мою связь с немцем Вюншем! Или сделаете вид, что забыли?..

– Ах, вот оно что! – с внезапным облегчением произнёс Кондрашов. – Нет, отчего же! Помню. Но, в таком случае, вы не всё знаете…

– Неужели донесли ещё на кого-то? – брезгливо спросил Шварц.

– Перестаньте! – нахмурился Кондрашов. – Меня тоже вызывали на допрос и предъявили это же обвинение. Но, как ни глупо звучит – спасла война. Ночная бомбёжка… После неё от здания НКВД остались одни руины…

– Погодите! – перебил его Шварц. – Вы хотите сказать, что это я донёс на вас?

– Да, – кивнул фельдшер, – вначале я так подумал.

– А потом?

– А потом узнал, что ни вы, ни я к этому делу не причастны.

– Ну, спасибо за реабилитацию!.. – усмехнулся Леонид Матвеевич. – И кто же оказался стукачом?

– Помните Веру-лаборантку? (Шварц кивнул.) Так вот, это её рук дело. Несмотря на свою молодость, она была агентом НКВД.

– Откуда вам известно?

– Вера лично обвинила нас с вами на очной ставке со мной.

Леонид Матвеевич немного опешил, не зная, что сказать. Кондрашов, как ни странно, был ему симпатичен, и в то же время, работа в Москве на Лубянке, и уж, тем более, здесь, в немецкой Комендатуре, сделала его сверхосторожным и подозрительным ко всему, что происходило вокруг. Этот милый, по-детски восторженный человек, который был якобы обвинён по той же статье, что и он, мог вполне оказаться предателем. Но если это так, подумал Шварц, он сразу бы назвал Хольцману фамилию Анны, однако не сделал этого. Леонид Матвеевич прошёлся по кабинету, решая, как вести себя дальше. А вдруг он сам был втянут в этот дьявольский спектакль, поставленный Хольцманом для проверки, его, Шварца?! И такой вариант тоже был возможен. И всё же, всё же... Шварцу не хотелось брать на себя чудовищную ответственность обвинить в чём-то фельдшера, но ведь подозрение Хольцмана насчёт «партизанского выкормыша» было чем-то обосновано... Он посмотрел на циферблат настенных часов, висящих между окнами – сейчас комендант вернётся и нужно будет сказать одно из двух: «да» или «нет». На этих двух коротких словах держится мир, отношения между людьми, эти слова дарят жизнь или смерть…

Шварц обернулся к Кондрашову – тот неподвижно сидел у стола, терпеливо ожидая своей участи. «Да» или «нет»… И Шварц решился.

– Говорите, лаборантка Вера? – произнёс, наконец, Леонид Матвеевич. – Да, я хорошо её помню… Симпатичная девушка. Очень бы хотелось посмотреть ей в в глаза!..

– Уже не получится… – ответил Кондрашов глухим голосом. – Веру отправили на фронт медсестрой… В начале июля пришла похоронка…

– Как жаль! – вырвалось с губ Шварца. Он пожалел не агента НКВД, а молодую девушку, которой война оборвала жизнь.

И тут же подумал:

«А вдруг и она жива, и всё это, не что иное, как продолжение спектакля? Чёрт! Сволочная жизнь! Она заставляет постоянно быть на страже, подозревая всех и вся!.. Нет ни друзей, ни врагов – вокруг одни лишь подозреваемые!.. И опасаться нужно каждого. Значит, и меня тоже. Но ведь это неправда! Не все трусы и подлецы! Вот только как определить, кто есть кто?!.. Спокойно, Шварц, без истерик!.. Всё очень просто – либо поверить, либо приговорить. И другого способа нет…».

– Я готов принести свои извинения, – остановился он перед Кондрашовым.

– А я готов их принять, – без промедления ответил фельдшер.

– Вот и отлично! – подытожил Шварц. Гора недоверия скатилась с его плеч. – Вы что заканчивали по специальности?..

– Медицинское училище, – ответил Кондрашов, не понимая, куда тот клонит.

– А где учились делать операции?

– На хирургических курсах. В начале тридцатых их организовали в областном центре. Ну, и практика, конечно… Наша сельская лечебница была одна на двенадцать деревень. Так что операций хватало. А зачем вам это?..

– Хочу вас протежировать, – честно признался Леонид Матвеевич.

– Куда? – не понял Кондрашов.

– В госпиталь. Там катастрофически не хватает опытных врачей.

– Меня?! К немцам?! Уж лучше сразу расстреляйте!

– Ломать – не строить! Я же не предлагаю вам вступить в ряды СС или Вермахта. Подумайте сами – ну, куда вам идти?.. Вашей деревни уже нет. Идти к партизанам?.. Можно и к партизанам… Но насколько я знаю, им как раз не хватает своих людей в городе… – Он сделал ударение на этом слове. – Поверьте, Сергей Николаевич, вы не пойдёте на сделку со своей совестью… Так я могу рекомендовать вас коменданту?

На этот раз Кондрашов ответил не сразу. Он нахмурил брови и уставился в одну точку в окне. В его голове тоже кувыркались разные мысли. Одни называли Шварца предателем, другие просили ему поверить. Кондрашов не мог выбрать, какие из них говорят правду, а какие лгут. Этот опытный переводчик, отец двоих прелестных детей, сейчас был ему ненавистен, как пособник оккупантов. Впрочем, «не суди, да не судим будешь»!.. Чужая душа потёмки, и что там в его душе – поди, разберись, рассмотри, расслышь.

– Так что вы решили?.. – нетерпеливо спросил его Шварц, вновь кинув взгляд к настенным часам.

– Попробуем довериться друг другу… – ответил Кондрашов.

– Спасибо, – произнёс Леонид Матвеевич. Он хотел сказать ещё несколько слов ободрения и благодарности, даже протянуть руку, но не сделал этого.

– Ваша жена тоже работает в госпитале? – спросил Кондрашов.

– Нет, – ответил Шварц. – Она с семьёй в эвакуации.

– Жаль! Я так и не поблагодарил её лично.

– Когда-нибудь свидитесь…

– И где они сейчас?

– Может быть, в Москве… А может, уже за Уралом. Сейчас Москва не лучший вариант. Немцы стремительно наступают.

Будучи уверенным, что вся его семья давно покинула Зуев, Шварц считал себя одиноким человеком в городе. И эта убеждённость не заставила его проверить, так ли это. А Хольцман по-прежнему ничего не говорил ему об Анне… Однажды они с ней могли случайно встретиться у ворот Комендатуры – поверни он лишь голову к парадному крыльцу. Но Шварц садился тогда в машину и не увидел, как она мельком заметила его и тоже не поверила в присутствие мужа. Он был для неё фантомом, эхом воспоминаний, тенью прошлых лет. И так же, как и он, считавший, что семья его давно в Москве, Анна тоже была уверена, что её Лёня где-то далеко отсюда. И жив ли, Бог знает!..

А он, зная о создании гетто, о расстрелах заложников в связи с убийством двух немецких солдат в госпитале, не мог даже предположить, что там, на железнодорожной станции, томятся в неволе его родные и близкие.

В «предбаннике» послышался голос возвратившегося Хольцмана. Тот что-то говорил адъютанту Кобленцу.

– Кстати, передайте Коменданту, – успел сказать Кондрашов, – что никакой я не «партизанский выкормыш».

– Так вы знаете немецкий?! – удивился Шварц.

– В пределах школьной программы. Может, немного больше…

В кабинет стремительно вошёл Хольцман.

Его вызывали по просьбе руководителя президентской канцелярии Третьего Рейха Отто Мейснера. Интересовались успехами на танковом полигоне, и просили передать Фридриху Кляйну, чтобы тот после первого же тестирования не забыл отправить шифрованную депешу в Берлин.

Хольцман уселся в кресло.

– Ну, что? – спросил он у Шварца. Их разговор шёл по-немецки. – Выжали из него что-нибудь?

Шварц посмотрел на Кондрашова – тот сделал вид, что не понимает ни слова.

– Да, господин штурмбанфюрер. Как ни смешно звучит, но этот фельдшер ещё и приличный хирург.

То был намёк Хольцману взять Кондрашова на место убитого доктора Туйсузяна, о смерти которого Шварц узнал от охраны комендатуры.

– Это он вам сказал, что «приличный»? – усмехнулся Хольцман, не глядя в сторону Кондрашова и пошутил: – Неужели предъявил диплом Берлинского Медицинского института Фридриха-Вильгельма?..

– Его опыт фельдшера, господин комендант, – спокойно ответил Леонид Матвеевич, – гораздо ценнее любого диплома. – И Шварц добавил главное, словно выложил на ломберный стол козырного туза. – Ну, и самое главное! Кондрашов до войны спас от смерти немецкого ребёнка, за что был арестован советскими компетентными органами.

И вкратце поведал историю о семье Вюншей, не вплетая в неё своего участия и знакомства с фельдшером. В заключение, рассказал о его побеге из горящего, разбитого авиабомбой здания НКВД.

– Я вижу, вы время зря не теряли, – довольно кивнул штурмбанфюрер. – Я подумаю... По крайней мере, фамилия Кондрашов звучит куда лучше, чем Туйсузян, вы не находите, Лео?.. – и Хольцман улыбнулся острыми уголками рта.

 

Испытания «гепарда» продолжались весь день. «Чудо-танк» то уходил на дно, то всплывал на поверхность, а то, выбравшись из болота, грохоча и отфыркиваясь, словно искупавшийся зверь, мчался по мокрой лесной дороге. В него стреляли с огневых точек снарядами разного калибра, стреляли по башне, по корпусу, но снаряды, словно теннисные мячи, отскакивали от бронированного тела. Зато его пушечные залпы били точно в цель, не оставляя будущему врагу никакой надежды. После первого дня испытаний выяснилось, что в живых осталась лишь половина артиллеристов, играющих роль солдат противника. Гробы с телами убитых на следующий же день отправили в Германию, а Фридрих Кляйн послал в Берлин восторженную шифрованную депешу по поводу тестирования «чудо-машины». Успеху «гепарда» также способствовала дикая природа в окрестностях Зуева с её дремучими лесами и непролазными болотами. После таких тяжёлых испытаний было очевидно, что танк с лёгкостью пройдет по любой европейской дороге. Осталось проверить его надёжность и технические данные зимой, в лютые морозы, и уже после Нового года покинуть этот неприветливый лесной край, стоящий в стороне от цивилизации.

 

В первые дни войны, у сожжённого и разрушенного большевиками Единого Храма Молитв, Янкель-Сирота видел смерть горожан. Люди, прикрывая своими телами детей, гибли под градом пуль во время немецкого авианалёта.

Он видел тяжелораненых, истекающих кровью на васильковом поле, но ничем не мог помочь. По нему стреляли тоже, даже прострелили его шляпу, но, летящие пули отскакивали от него, как горох от стены. Янкель был неуязвим и, зная за собой эту фантастическую способность, веками хранил от людей свою тайну. Там, у разбитого Единого Храма, он вдруг подумал, что не мешало бы иметь чудодейственную мазь, способную залечивать любые раны, любые гнойники, любые переломы, после которой выздоровевшие не могли найти на своём теле не только след, но даже царапину. Это лекарство можно было достать лишь в одном месте. Но не в Зуеве и не в столице, и уж точно не сегодня. За этой мазью нужно было слетать в Прошлое, в «обратную сторону» мировой истории, на четыреста лет назад. И Янкель полетел.

Когда коза Тася приземлилась на городской мостовой, выложенной из грубых и стёртых булыжников, на календаре был – одна тысяча пятьсот сорок первый год, и город этот назывался Зальцбургом.

 

Тот, кто бывал в этом сказочном австрийском городе, наверняка ловил себя на мысли, что попал на много лет назад – настолько хорошо сохранился его старинный облик. И если бы вдруг в сегодняшнем Зальцбурге появились жители прошлых лет, они бы в первый миг даже не поняли, что очутились в далёком будущем.

Увы! О советской столице сказать подобное было нельзя. Начиная с XVIII века, всё было подчинено какому-то целенаправленному и варварскому уничтожению старинного города. Особенно в советское время. Для строительства новых проспектов и площадей, Дворцов Культуры и высоток было уничтожено столько тихих улочек, тупиков и переулков, что перенеси все их на новое место, там сразу бы возник большой и весёлый купеческий город. А те особняки, которым на их несчастье и посмешище позволили остаться в новой Москве, трудно было после современного ремонта назвать старинными.

Какие названия канули в Бездну! Тупики – Казанский, Лучников, Броный! Переулки – Голосов, Кривой, Курносов, Лоскутный, Обжорный, Чашников, Свешников! Собачья Площадка…

Какая печаль! Какая боль!

И только со старинных фотоснимков они ещё смотрят на нас с каким-то молчаливым упрёком, а Новый Город ощущает по ночам эти фантомные боли исчезнувших навсегда домов и улиц.

Старый Зальцбург же, как и многие города Европы, смог сохранить свой облик. Возникший как крепость – «burg – в 696 году в Альпах на месте римского укрепленного лагеря Ювавум, он разместился по обоим берегам реки Зальцах.

Отцом-основателем города считался Святой Руперт. Свое название Зальцбург получил от слова Salz – «соль», добыча которой велась в его предместье. Когда построили монастырь Святого Петра, в город перебралось такое количество монахов, что даже горам дали названия в их честь. На западном берегу Зальцаха одну гору назвали Менхсберг, а другую – на восточном берегу – Капуцинерберг, что в переводе означало: гора «монашеская» и гора «капуцинов».

В центре города сохранилась древнейшая крепость Хоэнзальцбург – «Зальцбургский бык», возникшая в далёком XI веке и, ставшая одним из главных символов города. В ней разместилась прекрасная коллекция военного оружия и рыцарских доспехов.

И уже несколько столетий, окруженный роскошным парком со сказочным Садом Карликов с террасами, скульптурами и фонтанами из мрамора, живыми изгородями и фантастическими цветочными коврами, стоит Дворец Мирабель, построенный в XVII веке по приказу князя-архиепископа Вольфа Дитриха фон Райтенау для красавицы-куртизанки Саломеи Альт. Спустя несколько веков, после сильнейшего пожара, в котором дворец фактически погиб, его отстроили заново, украсив цветочной оранжереей и зимним садом, и передали под резиденцию бургомистра Зальцбурга.

Неподалёку от старинного кладбища, где похоронены композитор Йозеф Гайдн и сестра Моцарта Мария-Анна, высится церковь Святого Себастьяна, у входа в которую стоит памятник швейцарскому врачу Парацельсу, скончавшемуся в Зальцбурге 24 сентября 1541 года.

Именно к нему, 23 июня того же года и прилетел на своей козе Янкель-Сирота.

Они давно дружили. Долгая жизнь Янкеля позволяла ему познакомиться с величайшими умами Прошлого.

Одним из них и был этот знаменитый врач, родившийся в конце 1493 года – 10 ноября или 17 декабря – в небольшом напоминавшем деревушку швейцарском городке Мария-Айнзидельн в старинной, но обедневшей дворянской семье практикующего лекаря. Он родился горбуном, с огромной головой и тщедушным телом. По гороскопу этому уродцу выпало быть лекарем, поэтому имя ему дали Теофраст – так звали одного из знаменитых врачей, ученика Аристотеля. Парацельсом (то есть, «подобным») его прозвали уже в зрелом возрасте коллеги по врачебному искусству, сравнив Теофраста с одним из основоположников медицины – древнеримским врачом Авлом Корнелием Цельсом.

 

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ ЖИЗНИ

ДОКТОРА ПАРАЦЕЛЬСА

Настоящее его имя было – Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. А вот точную дату рождения не мог сказать никто. Его мать Элиза Охснер умерла, когда сыну было десять лет, церковная книга сгорела при пожаре храма, а отец Вильгельм Гогенгейм страдал болезнью мозга, как сейчас бы сказали – «рассеянным склерозом», смешивая в одну кучу даты, имена и фамилии, а также названия лекарств. Однажды Парацельс попросил Янкеля-Сироту выяснить точный день, когда он родился, и тот отправился в 1493 год, в городок Айнзидельн. На дворе стоял конец ноября, и Янкель, найдя дом Гогенгеймов, увидел мать Теофрата, которая всё ещё ходила «с животом», из чего «гонец из Будущего» сделал вывод, что тот родился всё же 17 декабря.

С той поры они стали приятельствовать. Спорили о Прошлом и Будущем, хотя больше всего Парацельса интересовало Настоящее.

Он был противником тупых традиций, догм и авторитетов, практика для него была главнее теории, ибо «никто не может стать врачом без науки и опыта», говорил он. А как он издевался над важными, надутыми и довольными собой лекарями, которые «всю жизнь сидят за печкой, окружив себя книгами, и плавают на одном «Корабле Дураков»! Подобными высказываниями Парацельс только увеличивал количество своих врагов, которые и так росли как грибы после его новой лекции, или после каждого излечившегося у него безнадёжного больного, которого местные медики уже отчаялись поставить на ноги.

Начальное медицинское образование он получил под руководством отца, который ремнём вбивал в него знания по алхимии, терапии и хирургии, а продолжил образование Теофраст в итальянском городе Ферраре, где ему была присвоена степень доктора медицины.

Больше десяти лет он путешествовал по многим странам, слушал лекции алхимиков и медиков, побывал в Мадриде и Париже, обошёл и объехал почти всю Европу – от Англии до Хорватии. Год или два прожил в Константинополе, несколько лет был пленником у татар и даже добрался до Московии. И везде, где бы он ни был, запоминал секреты искусства врачевания.

В 1534 году он умудрился даже избавить Штерциг – маленький городок в Южном Тироле – от вспышки чумы. А спустя три века, в 1830 году, когда чума уже угрожала Зальцбургу, люди стоявшие на коленях у его могилы, упрашивали отвести беду от города. И… эпидемия прошла стороной.

Парацельс успел послужить военным врачом в голландской армии и в армии датского короля Христиана, получив столь нужную практику полевого хирурга и боевой меч в награду.

Став бюргером в Страсбурге, он преподавал медицину там же, в университете, читая лекции не на общепринятой латыни, а на немецком языке, к восторгу студентов, называвшие его «учителем, которого Бог поставил в невидимой школе, устроенной на Небесах», и к неудовольствию местных лекарей, прозвавших Парацельса «чудовищным колдуном, суеверным богохульником, гнусным обманщиком, пьяницей и монстром». Он смеялся над высказываниями недругов и называл себя назло им «святым доктором». А в дневнике записал: «Я не тот человек, который говорит людям только то, что им по вкусу. В детстве меня не поили медом, не кормили финиками и мягким пшеничным хлебом. Я пил молоко, ел сыр и хлеб из грубой муки. Я грубый человек, рожденный в грубой стране, я вырос в сосновых лесах и, возможно, получил в наследство их иголки».

Каждый год он создавал новый фундаментальный труд – по медицине, фармакологии, астрологии, философии и, в конце концов, заставил своих коллег уважать себя, как опытного и знающего хирурга. Вся его жизнь была подчинена лечению людей и, даже занимаясь алхимией, он видел главную задачу «не в изготовлении золота, а в приготовлении лекарств».

За полгода до смерти, в 1541 году, Парацельс купил уютный дом, в предместье Зальцбурга. Его пытались обвинить в ереси, но ему покровительствовал местный архиепископ, что обеспечивало должную защиту.

Он не был женат, не имел детей. Девушки чурались его, и женщины обходили стороной. Кому хотелось иметь в мужьях горбуна, пусть даже знаменитого на весь мир?..

Да он и сам не желал тратить свою жизнь на семью. И этому были две веских причины.

«Известно, что влюбленный может пройти длинный путь, чтобы увидеть обожаемую им женщину, – писал Парацельс в своём дневнике. – Насколько же сильнее тяга любящего к Мудрости, что заставляет скитаться в поисках его Божественной возлюбленной!»

О второй причине мэтр Теофраст не распространялся.

Священник из церкви Святого Себастьяна, отец Карл Винклер, которого Теофраст не раз спасал от сердечных приступов, говорил ему, что Господь обязательно простит его за все грехи, несмотря на то, что тот не соблюдает постов, пропускает мессы, ведёт порочный образ жизни – простит ради одного – чудесного умения избавлять людей от физической боли.

Однако к сорока семи годам его собственное здоровье было полностью подорвано. Чувствуя скорую кончину, Парацельс стал лихорадочно приводить в порядок свои рукописи. Их было много, написанных коряво и наспех, в основном, по ночам, иногда под винными парами. Он выправлял текст, зачёркивал неточности, стараясь осветить рукопись ясностью мысли и правотой жизненного опыта, а иногда даже переписывал всё заново, если сочинённое им когда-то воспринималось сегодня наивным, слабым и слишком мудрёным.

Но оставались фразы, под которыми он и спустя много лет готов был подписаться:

«Необходимо изучать медицину у постели больного», «Не красноречие и знание языков есть достоинство врача, но постижение тайн Природы», «Доказательством в медицине должны быть не мнения авторитетов, а собственный опыт».

И этому принципу Парацельс придерживался всю свою жизнь.

 

– Кого я вижу! – удивлённо воскликнул великий учёный, заметив из раскрытого окна своей лаборатории знакомую козу.

На вид это был мужчина лет шестидесяти, с полным лицом, двойным подбородком и покатым лбом. Кто не знал, что перед ним знаменитый учёный, мог подумать, что это богатый ремесленник – в мантии и берете, с золотой цепью и кольцом. Под большими живыми глазами висели «мешки», что говорило о болезни почек из-за неумеренного влечения к выпивке. Парацельса и сегодня можно было видеть в тавернах, где он на спор мог перепить любого.

– Таисия! – спросил он у козы. – А где твой хозяин?!

– Я здесь, мэтр Теофраст! – сказал Янкель, появившись в его окне. – Как я понимаю, без моей козы вы бы ни за что меня не узнали!

– Обижаешь, – рассмеялся Парацельс. – Что за глупая манера у вас, евреев, сразу на всё обижаться! Давай обижаться постепенно…

Тут уже рассмеялся Янкель, и они наконец-то пожали через окно руки друг другу.

– Входи! – пригласил Теофраст.

Оставив козу пастись на лужайке, Янкель вошёл в парадную дверь дома.

В скромном жилище было несколько комнат, с кухней, кладовой и погребом. Главным же помещением была просторная лаборатория с пылающим даже летом камином, напоминающая небольшую дворцовую залу времён доктора Фауста. Она была полна книг, чертежей, черепов и костей – не только человеческих, но и звериных, по которым Парацельс проводил параллели «Божьих изобретений». В стеклянных сосудах находились заспиртованные части человеческого тела – от ушей до большого пальца на стопе, а также внутренние органы.

Над камином висел тот самый меч, дарованный ему датским королём Христианом, за военную службу, в рукояти которого, как все были уверены, таился спрятанный от всех, «эликсир бессмертия». Знаменитому мечу составляла компанию шпага, которой Теофраст прекрасно владел с юности. В те времена умение фехтовать было не редкостью в семьях дворян, а если учесть количество бродяг на дорогах, по которым прошёл Парацельс, то это оружие ценилось им наравне с медицинскими инструментами. Такого задиру и дуэлянта, как он, нужно было ещё поискать во всех Альпах.

Мебель в лаборатории стояла только самая необходимая – шкафы с книгами и рукописями, сосуды с «лабораторным материалом», печи, перегонные кубы и, конечно же, огромный стол с ретортами, пробирками, колбами и реактивами.

Если случайно перепутать двери и заглянуть в спальню доктора, можно было увидеть одну лишь кровать под тяжёлым пологом, никогда не прибранную, с редко стираемым постельным бельём, ибо хозяин частенько забывал отдавать его прачкам.

Что же касается гостиной, то в неё Парацельс, тем более, не заглядывал неделями, так как всё реже и реже приглашал кого-либо в гости, устав от людей и боясь за кражу своих секретов.

И только Янкеля-Сироту он не боялся совершенно, даже наоборот, считал своим близким приятелем, иногда делая ему выговор, когда тот подолгу не заглядывал в его шестнадцатый век.

– Сколько мы не виделись?.. – спросил он Янкеля.

– Последний раз, мэтр, я был у вас, кажется… в 1536 году.

– Тогда я жил в Эфердингене, – вспомнил Парацельс. – Что на этот раз привело тебя ко мне?

– Я прибыл за помощью. Погибает целый город.

И Янкель рассказал об оккупации фашистов.

– Мне нужна ваша чудодейственная мазь, которая может всё. Другие лекарства перед ней бессильны, да и достать их негде…

Парацельс тут же позвонил в колокольчик.

В кабинете появился юркий рыжий человек, маленького роста, крепкого телослолжения, со смышлёным лицом и смешливыми глазами.

– Слушаю, хозяин! – сказал он.

– Знакомься, Аба! – обратился к нему Парацельс. – Это мой хороший приятель Янкель!..

– Абраам… – поклонился гостю рыжий человек.

– Аба – мой секретарь, фармацевт и камердинер, – представил его Янкелю известный доктор. – Три года как знакомы.

Тот взглянул на гостя с хитрой улыбкой:

– Тоже из «наших»?..

– Из «ваших», из «ваших»! – с добродушным раздражением ответил Парацельс. – Ещё одна твоя невыносимая привычка – в каждом необычном человеке искать еврея!..

– А что делать, если это так!.. – ухмыльнулся Аба. – Я даже не сомневаюсь, что и вы, хозяин, имеете «еврейские корни».

– Ну, если учесть, что все мы дети Адама и Евы. Вот что, друг мой, свари-ка моему гостю мазь от ран. И наполни ею не аптечные пузырьки, в которых мы обычно её продаём, а полное ведёрце.

– Ого! – удивился фармацевт. – Господин Янкель желает излечить целую армию, включая убитых?..

– Не твоё дело, – ответил за Янкеля Парацельс. – Не трать время на глупые вопросы.

– Неужели вы боитесь дать глупые ответы? – спросил его Аба. – Успокойтесь, хозяин! У вас это не получится. На все мои глупости вы говорите с такой ясностью ума и такой логикой, что вам может позавидовать любой королевский адвокат.

– Это он мне так льстит, – объяснил Парацельс Янкелю. – Ступай, Абраам! И не жалей солей ртути и серное молоко!

– Это же яды… – подал удивлённый голос Янкель.

– Ну, да, яды… – согласился с ним Парацельс. – И что с того?

– Мой хозяин говорит, – сказал Аба гостю, – что «яд есть во всём. И лишь одна доза делает его незаметным».

– Не забудь добавить немного Красного Марса… – предупредил помощника Парацельс.

Что скрывалось под «Красным Марсом», Янкель не знал. В те далёкие времена, чтобы не выдать секреты алхимика, все химические соединения зашифровывали красивыми названиями…

– Обижаете, хозяин! – без обиды ответил рыжий слуга. – Неужели я что-то забывал сделать?

– Никогда, – подтвердил Парацельс.

– То-то и оно! И как скоро понадобится эта волшебная мазь нашему гостю? – поинтересовался Аба, стоя уже на пороге залы.

– Когда сделаешь, – ответил Парацельс. – Главное, не забудь написать, как ею пользоваться…

– Всё будет исполнено.

Аба поклонился и вышел из лаборатории, неслышно прикрыв за собой дубовую дверь.

– К вечеру будет готова… – сказал Парацельс Янкелю и с гордостью заметил: – Хитрая бестия, мой помощник! В вашу породу!

– Как будто вы, швейцарцы, святой народ! – усмехнулся Янкель-Сирота.

…Пока Аба готовил чудодейственную мазь, Парацельс предложил гостю отобедать в таверне на берегу Зальцаха.

С прошлого раза Янкель знал, что за этим последует – Парацельс был неутомим в выпивке. Но именно сегодня Янкелю очень захотелось бараньей ноги с чесноком, с жареной морковью и горохом, которую ел в прошлый раз. Он лишь попросил разрешения у доктора оставить Тасю попастись на лужайке.

 

По пути, ведущему через поле, Парацельс и на это раз устроил ему «ботаническую экскурсию», какие проводил каждый раз в его прилёт, рассказывая о каждом цветке и травинке целую историю. В эти часы Янкель очень жалел, что вместе с ними нет ещё одного его «старинного» друга – Вольфганга Амадея Моцарта, который родился в этом же городе, но только спустя 250 лет, в 1791 году, 5 декабря.

«В день будущей Сталинской Конституции», почему-то подумал Янкель, и ему стало немного обидно за Амадея.

– …ты не находишь?..

Янкель услышал только «хвостик» вопроса, который задал ему Парацельс.

– Простите, мэтр, – смутился гость. – Я немного отвлёкся! Вы что-то спросили?

– Спросил, не находишь ли ты, что люди странные создания?.. – повторил свой вопрос доктор.

– Каждый из нас странен по-своему… – ответил Янкель.

– «Каждый по-своему», это я понимаю, – нетерпеливо сказал Парацельс. – Я имею в виду, человечество! По моему представлению, с каждым веком оно должно становиться всё опытнее и мудрее! А оказывается, наоборот! Люди глупеют с такой быстротой, что не пройдёт и пятисот лет, как человечество вернётся в каменный век!

– К чему вы ведёте?.. – не понял Янкель.

– К тому, что немцы хотят завоевать Европу!

– Не только Европу, но и весь мир!

– Вот уж не думал, – удивился Парацельс, – что потомки бюргеров такие задиры!

– Они считают себя великими тевтонскими воинами.

– Варвары! Забыть о поражении императора Генриха Пятого от польского короля Болеслава Третьего! Или о поражении под Псковом на Чудском озере! А разгром Тевтонского ордена в Грюнвальдской битве! Вот что бывает, когда коротка память. Они всё поймут на собственной шкуре, только будет уже поздно.

– Да, это так, – кивнул Янкель. – Я слетал в середину двадцатого века и знаю об этом…

– Счастливец! – с долей зависти в голосе сказал Парацельс и с грустью добавил: – Жаль, что я не могу совершать такие перелёты…

– Не люблю бывать в Будущем, – признался Янкель. – Когда всё уже знаешь, жить не интересно.

– А мне бы очень хотелось узнать – принесут ли пользу глупому человечеству мои знания! – возразил доктор. – Впрочем, если человечество глупо, ему не понять Истину, которую я вложил в свои открытия!

– Если пожелаете, мэтр, можем слетать… – предложил Янкель.

– Поздно, мой друг, очень поздно… – нахмурился Парацельс. – Я выдумал новые лекарства, излечил много людей, путешествовал по всему миру …. Воспитал учеников… Силы мои на исходе…

– А как же «эликсир бессмертия», который спрятан в вашем мече над камином?

– Выдумки! – усмехнулся великий лекарь. – Люди уверены, что человек, изучающий кабалистику, становится вечным. Я <