Источники по истории первобытного общества, их особенности.

Первобытное общество представляло собою, исключительно сложное явление не только потому, что в его недрах возникали истоки всех последующих материальных и духовных достижений человечества, но и потому, что оно было теснейшим образом связано с природной средой, зависело от нее значительно больше, чем человечество зависело от нее во все последующие эпохи своей истории.

История первобытного общества с самого начала складывалась как комплексная научная дисциплина, являвшаяся полноправной частью исторического знания, но в то же время впитывавшая в себя постоянно крупнейшие результаты широкого круга наук, так или иначе связанных с изучением человека и его культуры. Поэтому же и исторические источники, на базе которых история первобытного общества строит свои реконструкции, очень разнообразны и являются компетенцией разных наук как гуманитарного, так и естественноисторического циклов. Повторяем, в исследовании историко-первобытных проблем все они столь тесно пересекаются, что какая-либо группировка их, удовлетворительная с точки зрения теории познания и логики, выглядит пока невозможной. Науки эти следующие:

Археология. Археология вынесена на первый план, ибо именно она снабжает прямыми фактами историю первобытного общества, имеющими более или менее твердую хронологическую приуроченность, опирающуюся на методы абсолютного датирования или, при их отсутствии, на сравнительно-типологический метод. Хронологически она охватывает полностью временные границы существования первобытного общества. До недавнего времени верхней границей археологического исследования считалась эпоха средневековья, даже эпоха позднего средневековья, но раскопки очень поздних поселений, ост­авленных аборигенным населением на территории Сибири и особенно Северной Америки, продемонстрировали исключительную информа­тивность археологического исследования и в этом случае. Американ­ские исследователи называют такие исследования этноархеологией или даже этноисторией. Для подобного противопоставления обычному археологическому исследованию нет оснований, так как речь идет о стандартных археологических процедурах, относящихся к бесклассовым обществам, но непосредственно примыкающим к современности и этнически известным. Археология, таким образом, непосредственно смыкается с этнологией, хотя и продолжает оставаться археологией первобытного бесклассового общества. Нижняя хронологическая граница теряется в седой древности (далее будет сказано о материальной культуре далеких предков человека эпохи перехода от обезьян к ранним формам людей). Возможно, древнейшей каменной индустрии предше­ствовала эпоха использования дерева, есть данные об использовании в качестве материала для орудий кости, но доказать эти предположения пока не удается. Так или иначе археологический материал появляется с самого начала человеческой истории, иными словами, с самого начала истории первобытного общества.

Какова информативность этого археологического материала и какими обстоятельствами она ограничивается? При ответе на последнюю часть вопроса нужно иметь в виду три таких обстоятельства — многозначность положения любого предмета материальной культуры в системе культуры общества в целом, принципиальную выборочность археологических остатков по отношению к системе живой нормально функционирующей культуры и разрушение в ходе времени. Наименее очевидно первое из них, поэтому оно и требует рассмотрения в первую очередь. Предмет материальной культуры прежде всего имеет определенное функциональное назначение, он создается, чтобы быть для чего-то использованным в человеческой деятельности — будь то орудия труда, керамика или что-то другое. Кроме его собственной формы и атрибуции, о которой мы можем судить по здравому смыслу и аналогии, единственное, что нам непосредственно дано—его положение в пространстве, точнее говоря, его положение в пространстве раскопа. В ряде случаев первичное назначение предмета, например, стрелы или наконечника копья, найденных в позвонке или какой-нибудь другой кости животного, этим подтверждается или устанавливается. А если предмет имел кроме своего непосредственного утилитарного назначения еще символическое или сакральное? Если до того, как попасть в раскоп, он использовался неоднократно, скажем, был подобран людьми изучаемой культуры и поэтому относится к более раннему времени, примеры чего нам заведомо известны? Эти обстоятельства установить значительно труднее, а чаще всего и попросту невозможно. Этнологией зафиксированы случаи, когда тот или иной предмет материальной культуры, имевший определенное функциональное назначение, попадая случайно в систему иной культуры, где его атрибуция неизвестна, становится принадлежностью или даже объектом культа. Все подобные случаи археологически невозможно фиксировать; их фиксация — результат скорее исключительной удачи, нежели планомерного и целенаправленного поиска. Разумеется, из всего этого проистекает существенная потеря информации.

Выборочность археологического материала при раскопках зависит от того, что земля сохраняет нам не весь комплекс культуры, а лишь то, что попадало, как говорят археологи, на горизонт обитания или закладывалось в могилы. При перемене местожительства все ценное забиралось с собой, в домах и на поселениях оставался хлам, он-то и попадает в руки археологов. При пожаре или землетрясении, сильном паводке или селе, одним словом, при любом стихийном бедствии многое разрушается вплоть до монументальной архитектуры, и опять в распоряжении археологии остается только часть, да еще порядком деформированная разрушением, живой культуры, цельную архитектонику которой можно реконструировать лишь по обломкам и руинам. В погребения заведомо попадает только часть бытового культурного инвентаря, объем которого предопределяется бытующими в обществе погребальными обычаями и обрядами, а также представлениями о загробном мире. О них чаще всего вообще нет никакой информации, и они сами реконструируются на основе раскопок погребальных памятников, т. е. получается заколдованный круг: не зная соответствующего мировоззрения, мы не в состоянии понять, какая часть культуры отражается в погребальном памятнике, а о мировоззрении вынуждены судить по результатам раскопок этого памятника. Когда характерная для 19— начала 20 в. наивная вера в то, что переход от живой культуры к фиксируемой археологией мертвой полностью од­нозначен и не имеет никаких потерь, прошла, наступила эпоха доста­точно скептической оценки реконструктивных возможностей

 

археологического материала, вера в абсолютную достоверность археологических реконструкций уступила место вере в принципиальную ограниченность археологических данных. Многие современные археологи полагают, что в процессе археологического исследования мы получаем не более 15 % достоверной информации, но подобные рас­четы крайне субъективны. В какой-то части археологических реконструкций они, возможно, соответствуют действительности, в других случаях процент достоверности больше, а что-то вообще не может быть адекватно восстановлено ни при каких обстоятельствах.

Разрушения в ходе времени можно без преувеличения назвать грандиозными по масштабам и трагическими по их культурно-историческим последствиям. Любая культура и любое общество безжалостно уничтожали все следы предшествующих обществ и культур, почти всегда делали это сознательно, в то же время бессознательно используя технические и духовные достижения предшественников. Сбивались с камней надписи и на их месте выбивались новые, разрушались по­стройки, и строительные материалы использовались вторично для возведения новых строений, разрушались или запускались оросительные сооружения, перетаскивались на новые места погребальные стелы, пещеры и другие естественные укрытия использовались неоднократно людьми разных эпох, более ранние культурные напластования в пещерах при этом естественным образом нарушались, наконец, грабители испортили большую часть погребальных сооружений самых разных эпох и практически повсеместно. Но разрушительная сторона человеческой деятельности дополнялась еще разрушительными силами природы, т. е. естественными причинами. Для самых ранних палеолитических пещерных стоянок это обвалы и геологические процессы погребения пещер. Обвалы нарушали пещерные культурные слои и в более позднее время. В процессе исследования неолитических поселений и поселений эпохи бронзы археологи столкнулись с фактами их почти полного или же полного разрушения паводковыми водами и ежегодными разливами рек. Более поздние городища разрушались на протяжении столетий и тысячелетий дождями, зарастали лесом, в пустынных и полупустынных местностях засыпались песками. Далеко не все изделия человеческих рук сохранялись в земле, что зависит и от характера почвы, и от материала: изделия из кости, дерева, кожи и металла вообще сохраняются плохо — дерево и кожа недолговечны, кость подвержена разложению, металл окисляется, керамика раздавливается землей. Наконец, сам культурный слой деформируется при позднейшем осадконакоплении, оползнях, заболачивании и т. д.

Все же при всех этих ограничениях археологический материал бесспорно позволяет осуществить ряд научных процедур и делать достаточно определенные выводы, в чем и состоит его историческое значение. Он дает возможность проследить динамику внешних форм культуры, на основе типологического сравнения и стратиграфического залегания, отделяя ранние формы от поздних и устанавливая хронологическую последовательность их изменений. На этой базе создается картина прогресса человеческой культуры на протяжении истории первобытного общества и прослеживается в то же время преемственность развития культуры от ее простейших форм до более сложных. Археологические раскопки при их проведении на должном техническом уровне доставляют богатый палеоантропологический, археозоологический и археоботанический материал, а он, в свою очередь, является неоценимым источником сведений о физических особенностях древних людей, морфологии и породах доместицированных видов животных, сортах и видах культурных растений. Изучение петрографии горных пород, из которых изготовлялись орудия, приводит к возможности восстановить пути древних миграций и обмена, аналогичная процедура возможна при сравнительном исследовании состава древних металлов. В раскопках встречаются почти повсеместно предметы искусства, и по ним мы судим о художественной культуре тех или иных обществ, с известными ограничениями и об их духовной культуре. Наконец, локальные различия в культуре помогают ставить вопросы о времени и характере этнической дифференциации, хотя их решение требует привлечения данных смежных дисциплин и пока невозможно только с помощью археологического материала. Таким образом, можно сделать вывод, что археологический материал очень информативен и его роль в реконструкции исторических процессов первобытности огромна.

Этнология. Если говорить о методологических и методических основах этнологической науки, то вся их разработка была нацелена на то, чтобы с наибольшей полнотой и тщательностью, наиболее адекватно описать предмет исследования, а именно культуру и быт, социал­ные институты и общественную структуру того или иного народа. Традиционно при этом наибольшее внимание уделялось отсталым народам, и в этом пункте особенно этнология смыкается с историей первобытного общества, так как культура отсталых народов служит основным материалом для первобытно-исторических реконструкций. Если бы не было этнологических данных, то многие стороны формирования общественных отношений и социальной структуры в первобытных человеческих коллективах просто не могли бы стать предметом внимания, они известны лишь по этнологическим описаниям, и главная задача состоит в том, чтобы хронологически соотнести их с теми или иными этапами первобытной истории. Однако, как ни полно описывает современная этнологическая наука предмет своего исследования, в ней есть один принципиальный пробел, заключающийся в том, что изучаемые этнологией общества описываются извне; делается это сторонним наблюдателем, действия которого оказывают определенное психологическое воздействие на людей изучаемого коллектива, благоприятное или неблагоприятное, все равно, наконец, сам наблюдатель вызывает ответную реакцию, т.е. непредсказуемым образом вмешивается в предмет наблюдения. Отдельные случаи многолетней жизни исследователей с выбранными ими для изучения народами, даже включения их в состав племен не меняют картины, так как и в этой ситуации невозможна полная натурализация, исследователь остается англичанином, французом, немцем, русским и не превращается в эскимоса, индейца, австралийца. Это означает, что полнота этнологического описания всегда относительна, особенно это касается интимных сторон жизни общества вроде сакральных действий, тайных союзов, религиозно-психологических представлений, самосознания. Подобная относительность, проецируя на отмеченную выше немоту археологических материалов, должна отчетливо осознаваться как препятствие на пути к полностью объективному восстановлению институтов и явлений духовной жизни первобытного общества и ее временной динамики

Другое ограничение, которое несут в себе сами этнологические материалы, связано с отсутствием у них хронологической ретроспективы. Этнологическое описание по природе своей синхронно, т. е. оно связано с одним определенным хронологическим уровнем, каким является современность. Этнологический материал собирается давно (в следующем параграфе будут описаны кратко основные вехи в его накоплении). Уже наука 18 и тем более 19. дала нам примеры хороших и полных этнологических описаний разных народов, но все равно в них много пробелов, так как они составлены по большей части не специалистами-этнологами, а путешественниками. Только в конце 19— начале 20-летиия появились строго научные и завидные по полноте и тщательности труды о культуре многих отсталых народов, но и они уязвимы с точки зрения современной этнологической мето­дики. Что касается сообщений греческих и римских авторов о своих соседях, то они могут использоваться лишь как иллюстрация к существованию того или иного обычая в древности, сами сведения в целом и отрывочны, и неточны. При переводе синхронного среза в диахронный принципиально невозможно получить однозначное решение, и поэтому многие попытки реконструировать, например, динамику си­стем родства, для которой нет археологических аналогов, вызывают до сих пор много споров В то же время при реконструкции динамического ряда тех явлений культуры, которые фиксируются археологически, этнологические данные последовательно переходят в археологические, и ретроспективная реконструкция приобретает объективный характер. В этом, кстати сказать, и лежит разгадка тесного взаимодействия этнологии и археологии на протяжении их исторического развития — обе науки не могут жить и развиваться одна без другой, взаимно не дополняя и не обогащая друг друга.

Наконец, нельзя не сказать и о том, что в распоряжении этнологии при изучении отсталых обществ всегда находились лишь современные отсталые общества, которые невозможно впрямую аналогизировать с первобытными коллективами. Введенный в отечественную науку А.И. Першицем новый принцип подразделения всех отсталых обществ на АПО и СПО как раз и обобщает это коренное различие, указывая нам в то же время на еще одно ограничение возможностей реконст­рукции первобытнообщинных отношений. Правда, многие синполитейные общества на протяжении тысячелетий развивались без каких-либо контактов с европейской или иной культурой — австра­лийцы, папуасы, тасманийцы, бушмены, огнеземельцы, но и их нельзя считать носителями классической первобытности, так как за ними лежит длительный путь развития с эпохи верхнего палеолита, а это означает наличие процессов, которые, конечно, деформировали изна­чальные общественные структуры. В дополнение к этому нужно ска­зать, что на каком бы уровне отсталости ни находились отсталые народы современности, ни один из них не может представлять культуру, которой обладали первобытные предшественники человека современ­ного вида: вещный мир их культуры реконструируется археологически, духовный остается до сих пор на уровне более или менее правдопо­добных философских разработок. Этнологический материал, конечно, привлекается в этих разработках, но его разрешающая способность сама стоит под вопросом, он играет скорее вспомогательную, иллюст­ративную роль.

 

Как и в случае с археологией, осознание ограниченности этноло­гических данных во многих отношениях ни в коей мере не должно приводить к негативному выводу о малом их значении как источника сведений об истории первобытного общества. Совершенно неправиль­но полагать, как делают некоторые специалисты, что история перво­бытного общества целиком есть сфера этнологии, но не менее неоправданно и отрицать ее реконструктивные возможности. Прежде всего этнология дает нам богатый материал для суждения о функцио­нальном назначении отдельных предметов мира вещной материальной культуры — без нее назначение многих из них оставалось бы малопо­нятным. Но еще больше ее роль в реконструкции общественных отношений и духовной культуры первобытности — без огромного запаса этнологических наблюдений и разработок невозможно было бы судить о таких явлениях жизни первобытного общества, как формы брака и семьи, системы родства, формы общины, коллективные формы хозяйственной деятельности, экономические отношения, религиозно-магические ритуалы, народное творчество. На каркас хронологически организованных археологических фактов этнология накладывает плоть первобытной культуры, давая возможность с помощью своих резуль­татов ощутить ее живое дыхание.

 

Историческая антропология. Традиционное, хотя и не во всех странах принятое деление антропологии на три раздела — морфоло­гию, т. е. учение об общих закономерностях изменчивости человече­ского организма, антропогенез, или изучение происхождения человека, и расоведение, т. е. науку о человеческих расах,—носит структурный характер, иными словами, дифференцирует антропологическую науку по предмету исследования. Наряду с этим возможны и параллельные классификации, т. е. подразделение науки по предмету назначения, например, как это принято многими отечественными специалистами, выделение этнической антропологии, которая занимается изучением антропологических особенностей народов и реконструкцией этногенетических процессов. По предмету назначения исследования выделяется и историческая антропология, целью которой является извлечение исторической информации из всех форм антропологического иссле­дования и истолкование этой информации для нужд истории. Именно это направление антропологических штудий наиболее тесно связано с историей первобытного общества и дает для нее максимальное осно­вание.

 

Антропология есть наука о биологических особенностях человека и его предков, палеоантропология —та часть антропологии, которая изучает скелеты ископаемых людей самых разных эпох и, используя результаты изучения биологии современного человека, производит восстановление их биологических характеристик, именно на палеоан­тропологию историческая антропология опирается в наибольшей мере, когда она становится историческим источником для изучения перво­бытного общества. Но палеоантропологический материал, как и всякий другой, в том числе и рассмотренный нами археологический и этно­логический, создает свои сложности для интерпретации, не понимая которых, нельзя использовать его в полной степени. Палеоантрополо­гия, как и антропология современного населения, работает с группо­выми характеристиками, т. е. описывает не отдельных людей, а группы, связанные биологическим родством и получившие наименование по­пуляций*. Человеческие расы, например, представляют собою группы популяций, каждая из которых очерчивается локально кругом брачных связей, от проницаемости которых зависит гомогенность — однород­ность или, напротив, гетерогенность—разнородность популяций. Морфологические и физиологические особенности отдельных людей отличаются исключительным разнообразием, которое нивелируется на групповом уровне и сводится к локально-типологическим комплексам, имеющим генетическое значение и дающим возможность перекиды­вать мост от современного населения к древнему, и наоборот.

 

Палеоантропологический материал получается, как уже упомина­лось, в процессе археологических раскопок могильников. В настоящее время разработаны методы обработки трупосожжений — небольших остающихся при сожжении трупа костных фрагментов, но извлекаемая ри этом информация очень мала. К счастью исследователей, обычаи трупосожжения были распространены не очень широко, чаще археолог и палеоантрополог имеют дело с трупоположением. Правда, и в этом случае сохранность костей скелета может быть плохой, но сейчас хорошо налажена реставрационная работа, т. е. получение целой формы костей и черепов по их фрагментам. Важность скелета в организме как его механического каркаса и физиологически очень действенного компонента обеспечивает его биологическую информативность. При достаточном числе полученных при раскопках того или иного могиль­ника скелетов биологическая характеристика ископаемой группы в некоторых отношениях оказывается полноценнее, чем изученная ан­тропологом группа живых людей. Но, к сожалению, эта группа не соотносима с популяцией, и в этом состоит основной недостаток любого палеоантропологического исследования, а из него проистекает главная трудность любой историко-антропологической реконструк­ции. Недостаток этот объясняется тем, что практически любой могиль­ник использовался длительное время и в нем похоронены люди нескольких поколений. Предпринятые попытки как-то отделить по­гребения людей одного поколения от остальных, найти критерий для этого в топографии могильников не увенчались заметным успехом. Поэтому любая палеоантропологическая популяция продолжена во времени, она, как правило, охватывает людей, относящихся к гораздо большему числу поколений, чем современная, поэтому же она много­численнее современной. А вот насколько многочисленнее — это не­возможно установить точно в каждом конкретном случае. Наконец, дополнительную сложность в использовании палеоантропологическо­го материала в историко-антропологических реконструкциях, значи­мых для истории первобытного общества, образует факт сравнительно позднего возникновения достаточно многочисленных могильников — они возникают с неолитической эпохи. Мезолитические могильники чаще всего состоят из нескольких погребений, а погребения палеоли­тического времени всегда единичны.

 

Что позволяет все же реконструировать историческая антропология в истории первобытного общества? Громадные успехи сделало в по­следние два десятилетия 20 в. приматоведение, причем для нас очень важно не изучение морфологии обезьян, а понимание их поведения и открытие в нем каких-то черт, которые являются значимыми в объяс­нении поведения ранних предков человека и характерных для него общественных отношений. Два факта представляются крайне важными применительно к истории первобытного общества: первый из них состоит в отмеченном практически у всех форм обезьян отсутствии полового общения между кровнородственными животными разных поколений — отца с дочерью, сына с матерью. Это наблюдение явля­ется существенным аргументом в пользу представления об иллюзорности существования в ранней истории человечества стадии беспоря­дочных половых общений. Второе, чем история первобытного обще­ства обогатилась, опираясь на приматологию,—наблюдение, также подтвержденное исследованием поведения разных видов и заключаю­щееся в избегании половых общений внутри стада и предпочтении их с особями соседних стад. Не есть ли это исток экзогамии* (о ней будет сказано позже), которая состоит в вынесении половых связей за пределы коллектива и типична для многих первобытных групп? Столь прямолинейная аналогия вряд ли оправдана, но приведенный пример показывает границы возможностей, которые содержатся в этологическом изучении приматов.

 

Многочисленные находки ранних предков человека исследуются в первую очередь морфологически, сопоставляются на основе наиболее характерных вариаций их строения, сходство вариаций позволило построить целый ряд правдоподобных гипотез об их генетическом родстве. Здесь не место обсуждать все эти гипотезы, но каждая из них дает нам возможность внести дополнительные аспекты в понимание культурных и генетических связей локальных групп предков современ­ного человека. Однако морфология дала возможность высветить еще один аспект проникновения в прошлое — получение информации о самых ранних этапах развития ассоциативных связей, элементарных мыслительных структур, наконец, речевой деятельности. Описание и изучение эндокранов — слепков внутренней полости черепной короб­ки — создает базу для оценки динамики макроморфологии мозга в ходе времени, а ее функциональное истолкование снабжает нас ин­формацией о перечисленных выше палеопсихологических явлениях и самом раннем этапе формирования речи.

 

Морфологические особенности популяций древних людей исклю­чительно информативны для оценки их взаимного родства, потому что они генетически обусловлены и допускают количественную оценку степени сходства и различий. Морфологический прогресс предков человека не тождествен их социологическому развитию, но и не безразличен для него; только с помощью историко-антропологических реконструкций мы можем судить о его общей интенсивности и темпах в разных районах ойкумены. На более поздних стадиях развития первобытного общества, когда усложняется общественная структура и локальная дифференциация первобытных коллективов, когда начина­ется формирование замкнутого самосознания, которое затем переходит в этническое, историко-антропологическая информация незаменима при реконструкции ранних этногенетических процессов. При возмож­ности передачи любых культурных и даже языковых особенностей путем диффузии палеоантропологические данные являются примени­тельно к ситуации первобытного общества, пожалуй, единственным источником сведений о реальных переселениях людей. Важна также палеодемографическая сторона дела. Человек на всех этапах своей истории представлял собою мощную производительную силу; от количества людей и их половозрастных соотношений, от детской смертности, уровня рождаемости, темпов прироста населения, продолжительности жизни, удельного веса находящихся вне рамок рабочего цикла людей старшего поколения зависели многие производ­ственные процессы. В обществах с развитой письменностью надгроб­ные надписи дают кое-какие сведения в этом отношении, вернее говоря, их анализ позволяет делать палеодемографические выводы. Письменные свидетельства о бесписьменных обществах крайне скуд­ны, если иметь в виду палеодемографическую информацию. Палеоантропологический материал и его историко-антропологическое истолкование являются единственным источником в этом отношении, незаменимость которого еще больше подчеркивает его историческую важность. Таким образом, историческая антропология наряду с архе­ологией и этнологией предлагает нам путь в историю первобытного общества: археология и этнология — в историю культуры, историче­ская антропология — в историю самого человека.

Четвертичная геология и палеогеография. Здесь мы переходим к географическому фону, на котором разыгрывалась история первобыт­ного общества. Четвертичная геология снабжает историков первобыт­ности сведениями об изменении земной поверхности на протяжении времени, в рамки которого вмещается история человечества, уровне океана на протяжении четвертичного периода и динамике этого уровня, интенсивности береговой тектоники, наконец, о местных особенностях серьезных изменений природной обстановки, которая была достаточно специфична в разных областях ойкумены. Кроме того, геологические наблюдения имеют для истории первобытного общества и узкоприк­ладное значение — напластование геологических слоев, стратиграфи­ческие колонки в пещерах, последовательность горизонтов залегания на открытых стоянках чрезвычайно важны для установления периоди­зации истории первобытного общества и особенно динамики техно­логического процесса в первобытности: по сути дела, вся археологическая периодизация, которая отражает этапы развития тех­нической оснащенности и технических навыков человечества в эпоху первобытности, не могла бы быть создана только на базе технологи­ческого принципа, если бы этот принцип не был поддержан принципом стратиграфическим, а именно геологическими наблюдениями над последовательностью залегания поздних геологических слоев с содер­жащимися в них костными остатками. Особенно эффективны в этом отношении ленточные глины. Каждый из этих слоев соотносится в Европе и Северной Азии с этапами четвертичного оледенения, в субтропических и тропических районах —с периодами интенсивных дождей и осадконакопления. Все это позволяет разнести обнаруживаемые в слоях костные остатки и археологический инвентарь по разным этапам четвертичного оледенения или периодам межледниковья и получить полную картину последовательности развития технологии на протяжении ранней истории первобытного общества.

 

Не менее важна геологическая информация и для голоцена — современного периода в истории земли, начало которого отстоит от современности примерно на 10 тыс. лет. Интенсивность осадконакопления в голоценовое время была меньше, чем на протяжении четвер­тичного периода, но последовательность слоев и переход от более ранних отложений к более поздним фиксируются достаточно четко и сыграли большую роль в определении относительной стратиграфии культур неолитического времени и эпохи бронзы. Ограниченность геологических наблюдений состоит в том, что геологические напла­стования в разных областях ойкумены различны в связи с разным темпом осадконакопления, зависящего от местных климатических условий, а следовательно, получить строго синхронизированную шкалу для разных территорий не удается до сих пор: отсюда и многочисленные и неутихающие споры об относительной хронологии, занимающие большое место в геологической и археологической литературе. В то же время эта хронология до появления методов абсолютного датирования была единственной шкалой, в соответствии с которой строилась вся периодизация истории первобытного общества и осуществлялось рас­пределение динамических рядов развития явлений материальной и духовной культуры от более ранних форм к более поздним.

 

Громадным вспомогательным средством для первобытно-истори­ческих исследований, конкретнее, для установления древних миграций и путей расселения человечества являются реконструкция и установ­ление времени бытования мостов суши, когда-то соединявших мате­рики. Невозможно было бы восстановить путь заселения Америки человеком через Берингов пролив и вообще представить себе движение древних человеческих групп в этом районе, если бы четвертичная геология не предоставила нам неопровержимые доказательства суще­ствования моста суши на месте пролива, который получил название древней Берингии и еще существовал 12—13 тыс. лет тому назад. До этого он менял свою ширину и очертания, был частично покрыт ледником, но все равно занимал огромное пространство и служил надежным коридором для движения людей и животных. Аналогичные пространства суши соединяли Большие Зондские острова вплоть до Новой Гвинеи, Австралии и Тасмании, соединяли с материком Япон­ские острова и Британские острова. Они существовали в разное время, причина их образования не до конца ясна до сих пор — то ли пони­жение уровня Мирового океана, то ли более высокое положение суши могло дать такой эффект, но роль их в расселении человеческих популяций на окраинах ойкумены была очень велика, и без них немыслимо воссоздать в этих областях конкретные события человече­ской истории в ранние эпохи. Кстати сказать, наличие мостов суши меняло и природную среду жизни человека: перекрытие Берингова пролива, например, препятствовало свободному проходу морских мле­копитающих, сейчас служащих для эскимосов основным источником добычи пищи, но создавало предпосылки для внутриматериковой охоты на копытных.

 

Тут мы переходим к палеогеографии. Палеогеографические рекон­струкции в основном нацелены на восстановление древних ландшаф­тов, а эта задача требует широкого привлечения биогеографических данных. Поэтому рассмотрение динамики биогеоценозов* при изме­нении очертаний береговой линии, если речь идет о приокеанских зонах, или при изменениях климата, если имеются в виду внутрима-териковые области, составляет значительную по объему часть палео­географических исследований. Но помимо этого они важны и в стратиграфическом отношении: изучение четвертичных погребенных почв позволяет получать стратиграфические колонки для разных тер­риторий и тем способствует решению проблемы синхронизации па­мятников, удаленных один от другого на значительное расстояние. Колебания климата, как длительные и направленные, так и кратковре­менные, имели место неоднократно на протяжении четвертичного периода, но и в эпоху голоцена судить о них можно только по палеогеографическим маркерам — составу флоры, преобладанию хо-лодолюбивых или, наоборот, теплолюбивых форм в фауне и т. д. А это создает предпосылки для возможности реконструкции сезонных миг­раций охотников в палеолите или для понимания характера севообо­ротов и сортов возделываемых растений у неолитических земледельцев. Таким образом, и палеогеография во многих отношениях не менее важна в реконструкции отдельных событий первобытной истории, чем четвертичная геология.