Цвингли ульрих (1484—1531) — идеолог и вождь швейцарского протестантизма.

ФРЕНСИС БЭКОН

(1561—1626)

 

Если согласиться с восходящим еще к античности определением культуры как органического единства Истины, Добра и Красоты, что находит выражение в развитии науки, нравственности и искусства, то английский философ-гуманист и государственный деятель Френсис Бэкон является одним из тех, кто внес наибольший вклад в осмысление огромной роли первого компонента этой вечной и неразрывной триады. Ведущая фигура европейской интеллектуальной революции XVI—XVII вв., он считается родоначальником материалистической экспериментальной науки и отдаленным духовным отцом современного научно-технического прогресса. Именно ему принадлежит ставшая ныне расхожей фраза: "Знание — сила!"

 

По происхождению Ф. Бэкон принадлежал к высшей аристократии Англии, окончил старейший в стране Кембриджский университет и, сделав блестящую придворную карьеру, стал в 1617 г. лордом-канцлером. Он очень много сделал для торгово-промышленного развития своей страны, но к концу жизни впал в немилость и целиком посвятил себя философской и литературной работе. Им написано большое количество трудов, посвященных, главным образом, обоснованию всесилия и необходимости для людей научного знания, он пророчески предвидел роль науки для будущих поколений ("Новый Органон", 1620; "Естественная история в десяти центуриях", 1627 и др.). Ему же принадлежит и утопическая повесть "Новая Атлантида" (1627), в которой Бэкон изложил свой проект идеального государства и, в частности, способов государственной организации науки, во многом предвосхитивших современную практику. Как один из первых европейских философов, интересовавшихся феноменом культуры и сделавших акцент на приоритете Истины (т.е. науки и экспериментального знания) в общем прогрессе человечества, Ф. Бэкон, следуя античной традиции и идеалам эпохи Возрождения, понимал культуру прежде всего как практическую деятельность людей, направленную на преобразование и использование природы в их чисто материальных интересах. По Бэкону, в отличие, скажем, от Ж.-Ж. Руссо (см.), только еще зарождавшийся научно-технический прогресс, на который он смотрел с оптимизмом, становился важнейшим двигателем развития человечества. Правда, английский философ не отрицал и важности "возделывания души", нравственного и эстетического элементов культуры, но они у него всегда оставались как бы на заднем плане. В связи с этим можно оценивать и отношение Ф. Бэкона к вопросам веры. Завороженный успехами опытной науки, он, по существу, стремился не к

 

 

слиянию религиозного и научного знания, — как это делали хотя бы русские религиозные философы "серебряного века", а к их "мирному сосуществованию", считая, что религия в лице ее "идолов" не должна влиять на развитие науки. Признавая бытие Бога и существование разумной души, Бэкон воспринимал религию и церковь как продукты сверхчеловеческого откровения и как силы, необходимые для сохранения целостного и устойчивого общественного организма. Из других, более частных моментов в творческом наследии Бэкона, обогащавших зарождавшуюся культурологическую мысль, следует отметить четко проводимое им различие между материаль-ной и духовной культурой, а также предложенную им подробную кслассификацию существовавших в его время наук, включая и те дисциплины, которые могли бы быть созданы в будущем.

 

НОВЫЙ ОРГАНОН

 

Афоризмы об истолковании природы и царстве человека

 

I

 

Человек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает, сколько постиг в ее порядке делом или размышлением, и свыше этого он не знает и не может.

 

II

 

Ни голая рука, ни предоставленный самому себе разум не имеют болльшой силы. Дело совершается орудиями и вспоможениями, кото-рые нужны разуму не меньше, чем руке. И как орудия руки дают или направляют движение, так и умственные орудия дают разуму указания или предостерегают его.

 

VIII

 

Даже тем, что уже открыто, люди обязаны больше случаю и опыту чем наукам. Науки же, коими мы теперь обладаем, суть не что иное, как некое сочетание уже известного, а не способы открытия и указания новых дел.

 

X

 

Тонкость природы во много раз превосходит тонкость чувств и ра-зума, так что все эти прекрасные созерцания, размышления, толковавая — бессмысленная вещь; только нет того, кто бы это видел.

 

XVIII

 

То, что до сих пор открыто науками, почти целиком относится к области обычных понятий. Для того чтобы проникнуть в глубь и в даль природы, необходимо более верным и осторожным путем отвле-

 

 

кать от вещей как понятия, так и аксиомы и вообще необходима лучшая и более надежная работа разума.

 

XLV

 

Человеческий разум в силу своей склонности легко предполагает в вещах больше порядка и единообразия, чем их находит. И в то время как многое в природе единично и совершенно не имеет себе подобия, он придумывает параллели, соответствия и отношения, которых нет. <...>

 

XL VIII

 

Жаден разум человеческий. Он не может ни остановиться, ни пребывать в покое, а порывается все дальше. Но тщетно! Поэтому мысль не в состоянии охватить предел и конец мира, но всегда как бы по необходимости представляет что-либо существующим еще далее. <...>

 

XLIX

 

Человеческий разум не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает. Он отвергает трудное — потому что нет терпения продолжать исследование; трезвое — ибо оно неволит надежду; высшее в природе — из-за суеверия; свет опыта — из-за надменности и презрения к нему, чтобы не оказалось, что ум погружается в низменное и непрочное; парадоксы — из-за общепринятого мнения. Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум.

 

L

 

Но в наибольшей степени запутанность и заблуждения человеческого ума происходят от косности, несоответствия и обмана чувств, ибо то, что возбуждает чувства, предпочитается тому, что сразу чувств не возбуждает, хотя бы это последнее и было лучше. <...> Чувство само по себе слабо и заблуждается, и немногого стоят орудия, предназначенные для усиления и обострения чувств. Всего вернее истолкование природы достигается посредством наблюдений в соответствующих, целесообразно поставленных опытах. Здесь чувство судит только об опыте, опыт же — о природе и о самой вещи.

 

LVI

 

Одни умы склонны к почитанию древности, другие увлечены любовью к новизне. Но немногие могут соблюсти такую меру, чтобы и не отбрасывать то, что справедливо установлено древними, и не пренебречь тем, что верно предложено новыми. <.'..> Истину же надо искать не в удачливости какого-либо времени, которая непостоянна, а в свете опыта природы, который вечен. <...>

 

 

LXII

 

Существует... род философов, которые под влиянием веры и почитания примешивают к философии богословие и предания. Суетность некоторых из них дошла до того, что они выводят науки от духов и гениев. Таким образом, корень заблуждений ложной философии троякий: софистика, эмпирика и суеверие.

 

lxx

 

Самое лучшее из всех доказательств есть опыт, если только он коренится в эксперименте. Ибо если он переносится и на другое, что считается сходным, и это перенесение не производится должным образом, то опыт становится обманчивым. <...> Бог в первый день творения создал только свет, отдав этому делу целый день и не сотворив в этот день ничего материального. Подобным же образом прежде всего должно из многообразного опыта извлекать открытие истинных причин и аксиом и должно искать светоносных, а не плодоносных опытов. Правильно же открытые и установленные аксиомы вооружают практику не поверхностно, а глубоко и влекут за собой многочисленные ряды практических приложений. <...>

 

LXXI

 

Науки, которые у нас имеются, почти все имеют источником греков. Того, что прибавили римские, арабские или новейшие писатели, немного, и оно не имеет большого значения; да и каково бы оно ни было, оно основано на том, что уже открыли греки. Но мудрость греков была профессорская и расточалась в спорах, а этот род мудрости в наибольшей степени противен исследованию истины. <...>

 

LXXIII

 

Среди указаний, или признаков, нет более верного и заслуживающего внимания, чем принесенные плоды. Ибо плоды и практические изобретения суть как бы поручители и свидетели истинности философий. <...> Как религия предписывает, чтобы вера обнаруживалась в делах, так то же самое наилучшим образом применимо и к философии: судить о ней нужно по плодам и считать суетной ту, которая бесплодна, особенно если вместо плодов винограда и оливы она прино-сит шипы и чертополох споров и препирательств.

 

LXXVIII

 

Из двадцати пяти столетий, которые обнимают наука и память лю-дей, едва ли можно выбрать и отделить шесть столетий, которые бы-ли бы плодотворны для науки или полезны для ее развития. <...> По справедливости можно насчитать только три периода наук: один — у

 

 

греков, другой — у римлян, третий — у нас, т.е. у западных народов Европы, и каждому из них можно уделить не более двух столетий. А промежуточные времена мира были несчастливы в посеве и урожае наук. <...> Итак, первая причина такого ничтожного преуспеяния наук по всей справедливости должна быть отнесена к ограниченности времени, которое благоприятствовало им.

 

LXXIX

 

На втором месте предстает причина, несомненно, величайшего значения. Она состоит в том, что на протяжении тех самых времен, когда человеческий разум и научные занятия процветали в наиболее высокой степени или хотя бы посредственно, естественной философии уделялась самая малая доля человеческих трудов. А между тем именно она должна почитаться великой матерью наук. Ибо все науки и искусства, оторванные от ее ствола, хотя и могут быть усовершенствованы и приспособлены для практики, но вовсе не могут расти. <...>

 

LXXXIV

 

<...> Было бы постыдным для людей, если бы границы умственного мира оставались в тесных пределах того, что было открыто древними, тогда как в наши времена неизмеримо расширились и прояснились пределы материального мира, т.е. земель, морей, звезд. <...> Ибо правильно называют истину дочерью времени, а не авторитета. Поэтому неудивительно, что чары древности, писателей и единогласия столь связали мужество людей, что они, словно заколдованные, не смогли свыкнуться с самими вещами.

 

LXXXVIII

 

Но еще больше нанесла наукам вреда мелочность и ничтожность тех задач, которые ставит перед собой человеческая деятельность. <...>

 

Прежде всего во всех науках мы встречаем ту же ставшую обычной уловку, что создатели любой науки обращают бессилие своей науки в клевету против природы. И то, что недостижимо для их науки, то они на основании той же науки объявляют невозможным и в самой природе. <...>

 

LXXXIX

 

Нельзя упускать и то, что во все века естественная философия встречала докучливого и тягостного противника, а именно суеверие и слепое, неумеренное религиозное рвение. <...> Поэтому неудивительно, что естественная философия была задержана в росте, так как религия, которая имеет величайшую власть над душами людей, вследствие невежества и неосмотрительного рвения некоторых была уведе-

 

 

на от естественной философии и перешла на противоположную сторону.

 

XCIX

 

<...> Надежду же на дальнейшее движение наук вперед только тогда можно хорошо обосновать, когда естественная история получит и соберет многочисленные опыты, которые сами по себе не приносят пользы, но содействуют открытию причин и аксиом. <...>

 

CIX

 

<...> Надо вообще надеяться на то, что до сих пор в недрах природы таится много весьма полезного, что не имеет родства или соответствия с уже изобретенным и целиком расположено за пределами воображения. Оно до сих пор еще не открыто, но, без сомнения, в ходе и круговороте многих веков и это появится, как появилось предыдущее.

 

CXXIV

 

<...> Мы строим в человеческом разуме образец мира таким, каков он оказывается, а не таким, как подскажет каждому его рассудок. Но это невозможно осуществить иначе как рассеканием мира и при-лежнейшим его анатомированием. А те нелепые и как бы обезьяньи изображения мира, которые созданы в философиях вымыслом людей, мы предлагаем совсем рассеять. <...> Истина и полезность суть (в этом случае) совершенно одни и те же вещи. Сама же практика должна цениться больше как залог истины, а не из-за жизненных благ.

 

CXXIX

 

<...> Хотелось бы еще показать силу, достоинство и последствия открытий; а это обнаруживается нагляднее всего на примере тех трех открытий, которые не были известны древним и происхождение ко-торых, хотя и недавнее, однако, темно и лишено громкой славы, а именно: искусство печатания, применение пороха и мореходной иглы. Ведь эти три изобретения изменили облик и состояние всего мира, во-первых, в деле просвещения, во-вторых, в делах военных, в-треть-их, в мореплавании. Отсюда последовали бесчисленные изменения вещей, так что никакая власть, никакое учение, никакая звезда не смогли бы произвести большее действие и как бы влияние на челове-ческие дела, чем эти механические изобретения. <...>

 

Наконец, если кто-либо станет говорить, что науки и искусства ведут к пороку, роскоши и тому подобному, пусть это никого не тронет. Ибо это же может быть сказано обо всех земных благах — об уме, мужестве, силе, красоте, богатстве, самом свете и об остальном. Пустъ человеческий род только овладеет своим правом на природу, которое назначила ему божественная милость, и пусть ему будет дано

 

 

могущество; пользование же будет направляться верным рассудком и здравой религией. <...>

 

LII

 

<...> Хотелось бы напомнить, что мы в этом нашем Органоне излагаем логику, а не философию. А ведь наша логика учит и наставляет разум к тому, чтобы он не старался тонкими ухищрениями улавливать абстракции вещей (как это делает обычно логика), но действительно рассекал бы природу и открывал свойства и действия тел и их определенные в материи законы. Так как, следовательно, эта наука исходит не только из природы ума, но и из природы вещей, то неудивительно, если она везде будет сопровождаться и освещаться наблюдениями природы и опытами по образцу нашего исследования.

ВОЛЬТЕР

(1694—1778)

Выдающаяся роль в мировой культуре французского философа, писателя и публициста Вольтера (настоящие имя и фамилия — Франсуа Мари Аруэ) заключается в том, что он был едва ли не са-мой яркой фигурой века Просвещения — периода в духовной жизни Европы, подготовившего Французскую буржуазную революцию. Оп-ределяющая черта этого периода, как и главная черта Вольтера, — безграничная вера в человеческий разум. Из классической культу-оробразующей триады — Истина, Добро и Красота — Вольтера больше всего интересовала Истина, в отличие от Канта (см.) с его преклонением перед Добром. Как мыслитель и сын своего времени Вольтер выступал против изживавших себя феодальных порядков, официальной церкви и любых видов догматизма. Во взглядах на культуру и человеческий прогресс, в возможности которых он свято верил, он резко расходился со своим младшим великим современ-ником Руссо (см.), воспевавшим "естественного", а по существу "ди-кого", человека и призывавшим "назад к Природе". Так же чужды были Вольтеру демократические, уравнительные и антимонархиче-ские взгляды Руссо и его якобинских последователей.

 

Вольтер родился в семье нотариуса, закончил иезуитский кол-леж и с юных лет увлекся литературой. За вольнодумство в своих ранних стихах и светскую неуживчивость он дважды попадал в ко-ролевскую тюрьму Бастилию (1717 и 1725) и был выслан за пределы Франции. В 1726—1729 гг. он обосновался в Англии, где продолжал критиковать французский абсолютизм, сравнивая его с более либе-ральными английскими порядками. Его "Письма об английской на-ции" были сожжены по приговору французского трибунала, а сам писатель на долгие годы (1729—1745) оказался в изгнании, вдали от Парижа. Он посвятил себя литературному и философскому твор-честву и вскоре завоевал общеевропейскую известность. Его привлекали ко двору и осыпали милостями французский король Людо-вик XV, прусский король Фридрих If, он переписывался с русской императрицей Екатериной II, стал членом Французской Академии, Однако близкое общение с венценосцами не оправдало просвети-тельских ожиданий Вольтера, и он снова удалился в добровольное изгнание. Период между 1754 и 1778 гг. стал последним и наиболее плодтворным в его жизни. Он поддерживал тесные отношения с бо-лее молодым поколением французских просветителей, сотрудничал в "Энциклопедии", написал свои наиболее известные произведения и памфлеты. После смерти Людовика XV он с триумфом возвратил-ся в Париж, где вскоре умер.

 

В историю европейской культуры Вольтер вошел прежде всего в образе "великого вольнодумца", памфлетиста и сатирика, бичевав-шего как светское, так и, особенно, религиозное мракобесие. Позд-нее подобное умонастроение широко распространилось, в том числе и в России, получив название "вольтерьянство". Но отношение

 

 

Вольтера к религии было неоднозначным: он отвергал бюрократический институт церкви, даже призывал "раздавить гадину!", но неоднократно подчеркивал жизненную необходимость религии и считал себя глубоко верующим человеком. Именно ему принадлежит знаменитая фраза: "Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать". Всю жизнь сражаясь с религиозными и сословными предрассудками и суевериями, Вольтер утверждал, что в основе нравственности лежит вера в Бога, и она так же необходима им, как справедливые законы. Выступая за некую общечеловеческую религию, Вольтер был одним из предшественников современного экуменизма1.

 

Из других, важных для теории культуры, особенностей Вольтера-философа следует отметить его последовательный рационализм, стоявший, вслед за творчеством Бэкона (см.), у истоков современной экспериментальной науки. Призывая людей "возделывать свой сад", Вольтер писал: "Следует поступать так, как поступали Бейль, Галилей, Ньютон2, — рассматривать, взвешивать, считать и измерять, но никогда не отгадывать!" Так же прагматичен был Вольтер в вопросах государственности: идеалом правления он считал просвещенную монархию, ее иерархическое устройство и приоритет духовной элиты. "Когда чернь начинает рассуждать, всё погибло", — писал философ. В своих наиболее "культурологических" работах — "Рассуждение о человеке" (1738), "Опыт о нравах и духе народов" (1756) и др. — он одним из первых предложил рассматривать историю не как чередование отдельных правителей, а как описание жизни и обычаев различных этносов, которых он делил на "цивилизованных" и "диких", расширив, однако, число первых за счет многих великих народов Востока. Для нас не может быть безразличным и большой интерес, проявленный Вольтером к культуре России. Он не только переписывался с Екатериной II, но и создал двухтомную "Историю Российской Империи в царствование Петра Великого" (1759—1763), большим поклонником которого был выдающийся французский философ.

 

КАТЕХИЗИС ЧЕСТНОГО ЧЕЛОВЕКА <...>

 

Я верую в Бога, стараюсь быть справедливым и стремлюсь к познанию. <...>

 

Да, несомненно, религия — хлеб нашей души, но зачем хлеб этот превращать в яд? Зачем погребать простодушную веру под грудой низкой лжи и обмана? Зачем отстаивать эту ложь огнем и мечом? Не адское ли это злодейство? О! Будь ваша религия от Бога, разве при-

 

 

-------------------------

 

Экуменизм — движение за объединение всех церквей и религий. 2 Бейль Пьер (1647—1706) — французский философ-рационалист; Галилей Гали-лео (1564—1642) — итальянский ученый, основатель точного естествознания; Ньютон Исаак (1643—1727) — английский математик, механик, астроном и физик, открывший закон всемирного тяготения.

 

 

шлось бы вам защищать ее рукой палача? Разве нужно геометру подкреплять свои теоремы словами: "Веруй, или я убью тебя!" Религиозные отношения между человеком и Богом находят выражение в вере и в стремлении к добродетели; отношения между государем и его подданными становятся политикой; между людьми эти отношения слишком часто превращаются в мошенничество. Так станем же веровать в Бога чистосердечно и просто и никого не будем обманывать. Да, религия необходима, но она должна быть чистой, разумной, единой для всего человечества; она должна быть, как солнце, которое светит для всех, а не для какого-то одного маленького избранного народа. Противно всякому смыслу, чудовищно и недопустимо представление, будто господь собственноручно зажигает свет жизни в очах всех новорожденных и сам погружает чуть ли не все человеческие души во мрак небытия. В мире существует только одна истина, поэтому и ре-иигия может быть только одна. В чем она заключается? Вам это известно: в том, чтобы чтить Бога и быть справедливым. <...>

 

Она [христианская религия] возникла как и все прочие. Человек с жсивым воображением увлекает за собой несколько других, чье вооб-раажение не столь пылко. Толпа последователей быстро растет. Начи-нается с фанатизма — кончается мошенничеством: является человек сильной воли, он видит людское стадо, уже взнузданное, уже оседлан-ное; он садится в седло и гонит скотинку, куда ему заблагорассудится. Когда же новая религия будет, наконец, признана государством в ка-честве официальной, властям останется лишь поставить вне закона вce то, что способствовало ее утверждению. Она возникла на тайных сборищах — их запрещают. Апостолы были посланы, чтобы изго-нять бесов — теперь даже поминать бесов не разрешается; апостолы брали деньги у новообращенных — теперь всякий, кого уличат в по-добном вымогательстве, подвергается наказанию; апостолы говори-ли, что должно повиноваться больше Богу, нежели человекам, и под этим предлогом оказывали неповиновение закону — теперь высшая власть утверждает, что противящийся закону противится божию уста-новлению. Одним словом, политика все время стремится согласовать узаконенное заблуждение с интересом государственной власти. <...>

 

Мне кажется, что протестантская религия отнюдь не есть изобре-тение Лютера или Цвингли3. На мой взгляд, она гораздо ближе, чем церковь римско-католическая, стоит к своему первоначальному ис-точнику, ибо отвергает все то, чего нет в христианском Евангелии и, в отличие от католицизма, не отягащает религиозного культа нововведенным ритуалом и догматикой. Взгляните на Евангелие без пред-взятости, и вы увидите, что божественный законоучитель христиан не

 

ЖАН-ЖАК РУССО

(1712—1778)

Богатейшее творческое наследие великого французского философа, писателя и композитора

Жана-Жака Руссо больше других, прямо или косвенно, было связано с самой "плотью" культуры, а позднее породило целый ряд оригинальных и порой противоречивых течений общественной и художественной мысли. Сын века Просвещения, он первым выступил с его суровой критикой; человек верующий, он находился в постоянном конфликте с официальной религией и церковью; представитель духовной элиты, он был врагом любой элитарности; талантливый служитель науки и муз, он заклеймил их с позиций морали; гражданин сильного государства, он разоблачал его как орудие насилия; и наконец, не принадлежа к народным "низам", он считал именно их хранителем нравственного и физического здоровья. К Руссо так или иначе восходят современные идеи демократии, социальной справедливости, анархизма, антирасизма и, прежде всего, экологические движения, выступающие за гармонию между Человеком и Природой. Вместе с И. Кантом (см.) во главу угла общественного развития он ставил нравственные ценности. В то же время не следует забывать, что его идеями вдохновлялись французские якобинцы и их наиболее кровавый "вождь" Робеспьер.

 

Ж.-Ж. Руссо родился в Женеве в семье часовщика, систематического образования не получил и, подобно многим великим людям, "сделал себя сам", т.е. был самоучкой. В молодые годы он испробовал много профессий: был лакеем, гувернером, учителем музыки, частным секретарем в домах знати. Переселившись в 1741 г. в Париж, Руссо принял участие в создании знаменитой "Энциклопедии", идейно подготовившей Французскую буржуазную революцию. Его философские произведения вызвали преследования со стороны двора и духовенства, и он несколько лет находился в эмиграции, в том числе в Лондоне. Руссо не был "чистым" философом. Его философские, религиозные и педагогические воззрения чаще преломлялись в художественных произведениях — романах ("Юлия, или Новая Элоиза", 1761; "Эмиль, или О воспитании", 1762), письмах, стихах и поэмах, драматических произведениях и даже в операх, положивших начало такому эстетическому течению в литературе, музыке и изобразительном искусстве, как сентиментализм. Это течение, ориентируясь на известную фразу Руссо: "Разум может ошибаться, чувства — никогда!", противопоставляло разуму культ чувства, отводя ему главенствующую роль в познании и творчестве.

 

 

Для современной культурологии наиболее важной, хотя и неоднозначной, представляется мысль Руссо о том, что культура с ее расслабляющими благами и удовольствиями, отделяя человека и целые народы от Матери-природы, подрывает их физическое и нравственное здоровье и в конечном счете ведет к вырождению и гибели, как это случилось в древности с Египтом, Грецией, Римом, а также с Византией и другими исчезнувшими цивилизациями. Считая, что "мысль — убийца жизни", в одном из писем к Вольтеру (см.) Руссо утверждал: "Культуру можно сравнить с ужасным мечом, воткнутым в молодой, здоровый ствол. После того как железо вошло в дерево, его никоим образом не следует вытаскивать, ибо тогда дерево погибнет. Но все же было бы лучше, если бы железо никогда не входило в дерево"1. Подобная неприязнь к культуре делает Руссо идейным предшественником Ницше (см.) с его критикой "слабого" человека; Фрейда (см.) с его "недовольством культурой"; Ле-ви-Строса (см.) с его восхвалением "примитивных" племен; Шпенгле-ра (см.) и Тойнби (см.) с их цивилизационными теориями; Толстого (см.) с его неприятием элитарной культуры, а также множества других культурологов, особенно этнографов и антропологов, так или иначе склоняющихся к мысли о "больном человечестве". Самым известным произведением Руссо, где эти мысли впервые нашли отражение, стал трактат "Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?" (1750), отрывки из которого приводятся ниже.

 

СПОСОБСТВОВАЛО ЛИ ВОЗРОЖДЕНИЕ НАУК И ИСКУССТВ ОЧИЩЕНИЮ НРАВОВ?

 

У духа есть свои потребности, как и у тела. Эти последние образуют самые основания общества; первые же придают ему приятность. В то время как Правительство и Законы обеспечивают безопасность и благополучие объединившихся людей, Науки, Литература и Искусства — менее деспотичные, но, быть может, более могущественные, — покрывают гирляндами цветов железные цепи, коими опутаны эти люди; подавляют в них чувство той исконной свободы, для которой они, казалось бы, рождены; заставляют их любить свое рабское состояние и превращают их в то, что называется цивилизованными народами. Необходимость воздвигла троны; Науки и Искусства их укрепили. <...>

 

Как было бы приятно жить среди нас, если бы внешность всегда выражала подлинные душевные склонности, если бы благопристойность была добродетелью, если бы наши возвышенные моральные афоризмы служили нам в самом деле правилами поведения, если бы настоящая философия была неотделима от звания философа! Но

 

ФРЕНСИС БЭКОН

(1561—1626)

 

Если согласиться с восходящим еще к античности определением культуры как органического единства Истины, Добра и Красоты, что находит выражение в развитии науки, нравственности и искусства, то английский философ-гуманист и государственный деятель Френсис Бэкон является одним из тех, кто внес наибольший вклад в осмысление огромной роли первого компонента этой вечной и неразрывной триады. Ведущая фигура европейской интеллектуальной революции XVI—XVII вв., он считается родоначальником материалистической экспериментальной науки и отдаленным духовным отцом современного научно-технического прогресса. Именно ему принадлежит ставшая ныне расхожей фраза: "Знание — сила!"

 

По происхождению Ф. Бэкон принадлежал к высшей аристократии Англии, окончил старейший в стране Кембриджский университет и, сделав блестящую придворную карьеру, стал в 1617 г. лордом-канцлером. Он очень много сделал для торгово-промышленного развития своей страны, но к концу жизни впал в немилость и целиком посвятил себя философской и литературной работе. Им написано большое количество трудов, посвященных, главным образом, обоснованию всесилия и необходимости для людей научного знания, он пророчески предвидел роль науки для будущих поколений ("Новый Органон", 1620; "Естественная история в десяти центуриях", 1627 и др.). Ему же принадлежит и утопическая повесть "Новая Атлантида" (1627), в которой Бэкон изложил свой проект идеального государства и, в частности, способов государственной организации науки, во многом предвосхитивших современную практику. Как один из первых европейских философов, интересовавшихся феноменом культуры и сделавших акцент на приоритете Истины (т.е. науки и экспериментального знания) в общем прогрессе человечества, Ф. Бэкон, следуя античной традиции и идеалам эпохи Возрождения, понимал культуру прежде всего как практическую деятельность людей, направленную на преобразование и использование природы в их чисто материальных интересах. По Бэкону, в отличие, скажем, от Ж.-Ж. Руссо (см.), только еще зарождавшийся научно-технический прогресс, на который он смотрел с оптимизмом, становился важнейшим двигателем развития человечества. Правда, английский философ не отрицал и важности "возделывания души", нравственного и эстетического элементов культуры, но они у него всегда оставались как бы на заднем плане. В связи с этим можно оценивать и отношение Ф. Бэкона к вопросам веры. Завороженный успехами опытной науки, он, по существу, стремился не к

 

 

слиянию религиозного и научного знания, — как это делали хотя бы русские религиозные философы "серебряного века", а к их "мирному сосуществованию", считая, что религия в лице ее "идолов" не должна влиять на развитие науки. Признавая бытие Бога и существование разумной души, Бэкон воспринимал религию и церковь как продукты сверхчеловеческого откровения и как силы, необходимые для сохранения целостного и устойчивого общественного организма. Из других, более частных моментов в творческом наследии Бэкона, обогащавших зарождавшуюся культурологическую мысль, следует отметить четко проводимое им различие между материаль-ной и духовной культурой, а также предложенную им подробную кслассификацию существовавших в его время наук, включая и те дисциплины, которые могли бы быть созданы в будущем.

 

НОВЫЙ ОРГАНОН

 

Афоризмы об истолковании природы и царстве человека

 

I

 

Человек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает, сколько постиг в ее порядке делом или размышлением, и свыше этого он не знает и не может.

 

II

 

Ни голая рука, ни предоставленный самому себе разум не имеют болльшой силы. Дело совершается орудиями и вспоможениями, кото-рые нужны разуму не меньше, чем руке. И как орудия руки дают или направляют движение, так и умственные орудия дают разуму указания или предостерегают его.

 

VIII

 

Даже тем, что уже открыто, люди обязаны больше случаю и опыту чем наукам. Науки же, коими мы теперь обладаем, суть не что иное, как некое сочетание уже известного, а не способы открытия и указания новых дел.

 

X

 

Тонкость природы во много раз превосходит тонкость чувств и ра-зума, так что все эти прекрасные созерцания, размышления, толковавая — бессмысленная вещь; только нет того, кто бы это видел.

 

XVIII

 

То, что до сих пор открыто науками, почти целиком относится к области обычных понятий. Для того чтобы проникнуть в глубь и в даль природы, необходимо более верным и осторожным путем отвле-

 

 

кать от вещей как понятия, так и аксиомы и вообще необходима лучшая и более надежная работа разума.

 

XLV

 

Человеческий разум в силу своей склонности легко предполагает в вещах больше порядка и единообразия, чем их находит. И в то время как многое в природе единично и совершенно не имеет себе подобия, он придумывает параллели, соответствия и отношения, которых нет. <...>

 

XL VIII

 

Жаден разум человеческий. Он не может ни остановиться, ни пребывать в покое, а порывается все дальше. Но тщетно! Поэтому мысль не в состоянии охватить предел и конец мира, но всегда как бы по необходимости представляет что-либо существующим еще далее. <...>

 

XLIX

 

Человеческий разум не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает. Он отвергает трудное — потому что нет терпения продолжать исследование; трезвое — ибо оно неволит надежду; высшее в природе — из-за суеверия; свет опыта — из-за надменности и презрения к нему, чтобы не оказалось, что ум погружается в низменное и непрочное; парадоксы — из-за общепринятого мнения. Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум.

 

L

 

Но в наибольшей степени запутанность и заблуждения человеческого ума происходят от косности, несоответствия и обмана чувств, ибо то, что возбуждает чувства, предпочитается тому, что сразу чувств не возбуждает, хотя бы это последнее и было лучше. <...> Чувство само по себе слабо и заблуждается, и немногого стоят орудия, предназначенные для усиления и обострения чувств. Всего вернее истолкование природы достигается посредством наблюдений в соответствующих, целесообразно поставленных опытах. Здесь чувство судит только об опыте, опыт же — о природе и о самой вещи.

 

LVI

 

Одни умы склонны к почитанию древности, другие увлечены любовью к новизне. Но немногие могут соблюсти такую меру, чтобы и не отбрасывать то, что справедливо установлено древними, и не пренебречь тем, что верно предложено новыми. <.'..> Истину же надо искать не в удачливости какого-либо времени, которая непостоянна, а в свете опыта природы, который вечен. <...>

 

 

LXII

 

Существует... род философов, которые под влиянием веры и почитания примешивают к философии богословие и предания. Суетность некоторых из них дошла до того, что они выводят науки от духов и гениев. Таким образом, корень заблуждений ложной философии троякий: софистика, эмпирика и суеверие.

 

lxx