Покрова на нерли и глобализм.

 

В поисках редкой книги я пришел к знакомому интеллигенту, преподавателю гуманитарного вуза. Его завидная библиотека выдавала славянофильские симпатии своего владельца. Здесь были Соловьев, Сергий Булгаков, Флоренский, Бердяев, Розанов и Трубецкой. Их читатель и почитатель, весьма религиозный человек, сам напоминал веховца, чудом восставшего в этом евроатлантическом веке. Марксистские труды на его полках остались со времен работы в Высшей партийной школе.

Я нашел нужного мне Аксельрода и собирался идти, но словоохотливый хозяин не отпускал меня без разговора. Заговаривая о хилиастическом социализме, добродушно журил марксизм, сетовал, что идеи Третьего Рима и Третьего Интернационала так безнадежно разошлись в пространстве евразийской истории. Под конец решился признаться в собственной слабости. «Я – сторонник борьбы с глобализмом. Это ведь форма нынешнего марксизма? Мы должны иметь герметичную культуру, влияния извне нужно ограничить, как это было до космополитизма Троцких». Широким, картинным жестом он указал на фотоплакат церкви Покрова на Нерли – «символ нашей коренной традиции».

Когда то, в конце поездки в Восточную Сибирь, я специально ездил во Владимир и видел ее своими глазами – белую свечу в излучине пойменных лугов. Сила воздействия этого образа сравнима с первым, памятным взглядом на Соловки и Кижи. Я рассмотрел и другое: резьбу на фасадах церкви. Лозы библейских виноградников покрыли вписанный в пейзаж русской равнины храм, и под их каменной сенью поет свои псалмы юный царь Давид.

«На реках вавилонских, тамо сидохом и плакахом, внегда помынути нам Сиона… Аще забуду тебе, Еруса лиме, забвена буде десница моя, прилепни язык мой».

Богатейшая резьба на стенах другой постройки Андрея Боголюбского – Дмитриевского собора, развивает эти некоренные мотивы. Здесь можно видеть наследующего Давиду Соломона, а еще – Александра Македонского и Геракла – в борьбе с лернейской гидрой, немейским львом и стимфалийскими птицами. Заимствованные образы победителя князя и его поверженных противников. Покрова на Нерли построена в знак кровавой победы над волжскими булгарами. Действуя от имени владимирского и суздальского купечества, Боголюбский пробивал свое маленькое окно к Хвалынскому морю, добиваясь контроля над торговыми путями. Культура библейской Иудеи и эллинистического Средиземноморья в верхневолжских лесах конца XII века были призваны обосновать эту экспансию. Экономические отношения выражались в пришлых символах силы, власти и порожденного ими страха. Эпос семитского Междуречья, византийская интерпретация античных канонов красоты стали культурной закваской допетровских времен.

Жестокая насмешка над теми, кто сравнивает историю своей страны с закупоренной бутылкой. Вино ее жизни давно превратилось бы в уксус.

Я попробовал рассказать о царе Давиде, о каменной виноградной лозе Палестины на берегах Клязьмы. Мой собеседник счел это марксистской шуткой, и ответил на нее еврейским анекдотом. Стало скучно. Припомнилось, что среди книг попадались корешки Шафаревича и какой то подобной ему дряни. Дистанция от просвещенного теософа до черносотенного погромщика рабочих демонстраций и кварталов гетто никогда не была особенно велика, и это расстояние вряд ли сократилось за минувший век. Я еще раз взглянул на фотоплакат и ушел. Так закончилась короткая история о Покрова на Нерли и глобализме.

 

Холодомор.

 

За неполный месяц, с 16 января по 13 февраля 2006 года в Украине замерзло 900 человек – в среднем, по тридцать два в день. Не так много на фоне общей статистики смертности. Конечно, речь идет о заниженных, официальных цифрах. Газета «Сегодня» фиксирует два одинаковых случая – в восточном Торезе и западном Ивано Франковске: тамошние врачи отказались признать подлинную причину гибели замерзших в своих квартирах людей, списав их смерть на инфаркт. Есть основания видеть в этом обмане общую практику. Чиновники от медицины ведут бухгалтерию с оглядкой на выборы, и потому отнюдь не заинтересованы в «честной» статистике «социальных» смертей.

Вскоре ее дополнят те, кто уйдет из жизни не сразу – в больницах. Диагноз «переохлаждение организма» получили свыше десяти тысяч украинцев, а пять с половиной тысяч человек были госпитализированы с диагнозом «обморожение». «Пятнадцати процентам пострадавших проведена ампутация. В основном нам приходилось лишать пациентов обмороженных стоп, пальцев рук и ног», – буднично описывает их судьбу донецкий хирург. Бомж с отрезанной ногой, без средств на лечение – вдвойне умерший человек, смерть которого всего лишь растянулась во времени и стала еще мучительней.

Между тем, речь идет именно о бездомных. «Среди погибших от переохлаждения – в основном представители асоциальных слоев населения, которых привозили в медицинские учреждения в очень тяжелом состоянии или большей частью уже мертвыми», – деловито характеризует жертвы мороза Министерство здравоохранения Украины.

К этим «асоциальным слоям», вероятно, относится наш товарищ Валерий Тайнов. На днях он был задержан патрулем столичной милиции. Его избили, сняли с него куртку и выкинули на пустую ночную улицу – подыхать. Обычная практика полицейских северных широт. Во время прошлогодних морозов в Москве местная милиция организовала негласное убийство беспризорников и бомжей, выгоняя их из укрытий, где они могли согреться и выжить. Нашлось немало подонков, горячо поддержавших это хладнокровное преступление. Я помню гнусную болтовню о «здоровой русской стуже», фашистский призыв «выхолодить нашу квартиру от тараканов и клопов». Я помню, как забавлялись смертями людей всякие «культурные» человечки на интернет помойках рунета:

 

Бомж у контейнера в лотоса позе

Застыл удивленный (сдох на морозе).

 

Вы удивитесь, но есть вещи отвратительнее этих строк. Недавнее заявление нескольких украинских политиков во главе с «оппозиционером» Януковичем и спикером Литвином, «почтивших память умерших в результате переохлаждения граждан». Уникальные, высшей меры подонки (как подошли сюда эти любимые словечки двух наших президентов!) сумели нагреть руки на холодных трупах, добыв на эту приманку некую толику голосов избирателей. Живые бомжи нисколько не интересуют политиканов. Какой то честно оранжевый чиновник позволил себе публично бубнить о том, что «морозы были всегда», а значит, их жертвы – «ожидаемая статистика».

«Мороз убийца»? Нет – речь идет о теплокровных убийцах, которые хотят переложить вину на холода и алкоголизм своих жертв. Минздрав предложил нам неплохое определение. «Асоциальные слои» – это не бездомные люди, а бессовестная публика из истеблишмента, напрямую ответственная за их смерть

Морозы действительно были всегда. Но не бомжи. Марья Федоровна, старая знакомая нашей семьи много лет работала в системе Гражданской обороны. В сильные морозы работники ГО на казенном транспорте объезжали ночной город, подбирая подвыпивших, замерзающих людей. Тогда от морозов страдали только они – понятие «бомж» еще было бессмысленным набором ничего не значащих букв. Каждая смерть от обморожения считалась трагедией – по этому инциденту устраивали специальное разбирательство, распределяя вину среди милиции, скорой, ГО, и далее – вплоть до дворников. В 70 х в Киеве за год фиксировали не больше одного двух случаев смертельных обморожений. «Но вы же не могли найти всех пьяных? Вы же все равно не могли объехать все улицы?» – с недоверием удивился я этой низкой статистике. «Люди их без нас находили и, обычно, сразу несли к себе в дом, а потом звонили в милицию или к нам. В то время никто не прошел бы мимо лежащего человека. Особенно – в такую погоду», – отвечала мне Марья Федоровна.

Другой климат? Нет – другой мир…

Мы шли по холодному городу, и студентка из богатой семьи настойчиво спрашивала меня о социализме.

«Социализм – это когда люди не замерзают на улицах», – ответил ей я.

Разве это не так?

 

Армия Освобождения Зимы.

 

Если бы существовал бог, я был бы уверен – эту теплую зиму намолили себе бедняки, массово вымерзавшие в прошлогоднюю стужу. Еще не забытый холодомор, когда официальный счет погибших шел на сотни окоченевших тел, не мог бы не тронуть невидимого обитателя хорошо натопленных храмов. Однако судьбу зимы решил не дымок сгорающих на алтарях свечей, а дым из труб промышленных гигантов планеты. Глобальный экономический рост последних лет – предвестник неотвратимого спада, с волной новых войн и социальных потрясений, – принес первую весточку будущей катастрофы. Она начнется даже не «Послезавтра», как это обещал нам известный блокбастер. Последствия хищнической эксплуатации человека и ресурсов отчужденной от него планеты проявляют себя сегодня – здесь и сейчас. Аномальная погода доходчиво пояснила это даже тем, кого отроду не заботили экономика с экологией.

Мы можем сказать, кто забрал у нас нашу зиму. Мы даже можем назвать фамилию одного из этих из этих людей. Это не сказочный колдун, а маленький человечек, известный всем по новому имени крупнейшего предприятия Украины. В конце декабря, когда мы уже тосковали по каткам и морозным узорам на окнах, в новостных лентах прошло сообщение: за истекший год комбинат «Mittal Steel Кривой Рог» увеличил выбросы вредных отходов – на 73 тысячи тонн в сравнении с предыдущим годом. По словам служб эконад зора, собственники бывшей «Криворожстали» существенно сократили объемы природоохранных мероприятий. Из запланированных на это 88 миллионов гривен было выделено менее половины этой, и без того небольшой суммы. Комбинат, на котором планомерно ограничивают права рабочих, начал ремонт дряхлой чадящей домны № 1, давно признанной непригодной для эксплуатации. Они намерены выжать отсюда всю возможную прибыль, при максимальной экономии на здоровье наших людей. Побочный эффект этой жадности собственников – теплый январский дождь и наша тоска по прошлогоднему снегу.

Конечно, Лакшми Миттал – третий в списке самых богатых людей планеты, – действовал не один. Среди его соучастников – владельцы флагманов украинского экспортного химпрома и металлургии, а также сотни их коллег капиталистов во всем глобализованном мире. В числе банды похитителей зимы – финансовый истеблишмент США и партийные чиновники из Китая – промышленной площадки американского империализма. Это они подтерлись Киотским протоколом, превратив наш мир в парниковую теплицу, где в любой сезон выстригается свежая долларовая зелень. Тогда как мы с вами довольствуемся зеленой травой на дворе – в самый канун поры крещенских морозов.

Собственник одного, даже самого большого завода, не в состоянии сдвинуть климатические циклы – но эта задача вполне по силам всему классу буржуазии, во главе с его промышленным авангардом. Каждый из наших хозяев вносит свою посильную лепту грязных отходов, и господин Миттал находится здесь в числе лидеров – наряду с Тарутой, Ахметовым, Бойко, Коломойским и Пинчуком. Чуть больше года назад украинцы смотрели в прямом эфире, как продают с молотка комбинат «Криворожсталь». Знали ли мы тогда, что теряем не только основу доходов экономики Украины, но и небольшой кусочек нашей зимы?

Фронт этой войны проходит по всем регионам страны. Зоной бедствия является не только Кривой Рог с рыжей окалиной, намертво въевшейся в стены рабочих кварталов. Сюда следует отнести Киев, где сносятся скверы, вырубаются парковые деревья, а заповедная пойма Днепра сплошь замыта под элитные дачи. Карпаты, где массовая рубка лесов приводит к катастрофическим наводнениям. Донбасс, где в подвалах домов стоят ядовитые грунтовые воды закрытых шахт. Чернобыль, где вот уже пятнадцать лет делается грязный (во всех смыслах) бизнес на радиоактивном металле, лесе и рыбе. И где собираются оборудовать геологический могильник для высокотоксичных отходов Первого мира. Крым, где заборы частных пляжей отделили от нас море и солнце, а на рейде Ялты дрейфует отравленное химией судно, владельцы которого сэкономили на технике безопасности и жизнях матросов. Новобогдановка, где земля пропитана ядовитой начинкой снарядов. Придунавье, где огромные драги пропахали заповедные плавни, чтобы выиграть борьбу с румынскими конкурентами, а население массово жнет тростник – на экологически чистые кровли для домов европейских бюргеров.

В этой стране можно найти сотни точек, где социальные преступления против человека органично сочетаются с преступным уничтожением среды нашего обитания, в конечном счете, представляя собой единую самоубийственную практику капитализма. Подчас она имеет глобальный характер. Смертельный дым из миллионов ежегодно выкуриваемых у нас сигарет смешан с выхлопными газами бесконтрольно растущей армии машин, потребителей вечно дорожающего топлива – ради контроля над ним разгораются все новые кровавые войны. Наши мегаполисы – концентрационные лагеря армии подневольного труда, где все мы заключены в нутре газовых камер. Кроме элиты, укрывшейся в оазисах Кончи Заспы, Рублевки или Беверли Хиллз. С помощью платной медицины они добивают отравленное большинство малоимущих сограждан.

Конечно, бывает и хуже. Как в Китае, где мы видели людей в масках – они спасались от пыльной бури, смешавшей грунт истощенных полей и гарь от сотен труб, поднявшихся к небу в период рыночного бума. Как в Ливане, где еще год назад можно было купаться в прекрасном море, чистом даже в черте Бейрута – а теперь его затянула пленка солярки из разбомбленных резервуаров. Как в Ираке, где сами оккупанты страдают от остаточного излучения боеголовок с «безопасным» низкообогащенным ураном. Как на высыхающей земле Африки, где количество экспортной «колы» превышает количество воды на душу населения целых огромных стран. Как в погибшем Нью Орлеане, где общество империи собственников оказалось бессильным перед последствиями природного катаклизма.

Специализированные движения экологов не в силах противостоять эскалации саморазрушения. Решение частных вопросов защиты природы невозможно вне глобального изменения общественного строя. Условием спасения естественной среды обитания человека является социальное освобождение человечества. Те, кто отказывается переносить экологическую борьбу в социальную плоскость, изначально утрачивают ее перспективу. В лучшем случае они остаются честными одиночками, дон кихотами экотажа, ведущими личную борьбу против всестороннего наступления на наш мир. В худшем – становятся политиканами, превращая общественную работу в надежный заработок, продавая буржуазии право на лимитированный грабеж природных ресурсов и умеренное уничтожение окружающей среды. С помощью профессиональных зеленых Первый мир благополучно избавил себя от соседства с опасными предприятиями, перенеся их на нищую, зависимую периферию – где кроме всего прочего, нет проблем с профсоюзами и дешевой рабочей силой. Иногда их даже пускают к власти, – как это было в Германии, – и тогда они сами санкционируют эксплуатацию и войну – массовое уничтожение природы и человека.

Капитал видит в Земле свое свиное корыто. Он бесконтрольно пожирает ее ресурсы, переваривая их на чистую прибыль и зловонные отходы для человечества. Мы еще можем изменить наш мир раньше, чем окажемся в них по горло. Мы – марксисты, и все неравнодушные люди, кто видит социальную подоплеку экологических бедствий, и не намерен молча ждать своего конца. Мы – Армия Освобождения Зимы. Армия Самообороны Планеты. Армия Освобождения Человека.

 

Материалы.

 

В декабре Украина оказалась втянутой в глобализационный скандал. Британский журналист Мэттью Хилл публично заявил: «Би би си располагает материалами, которые позволяют предположить, что в Украине могли убивать вполне здоровых новорожденных младенцев ради получения из их тел стволовых клеток». Старая история исчезновения детей из харьковского роддома № 6, замятая стараниями Минздрава, прорвалась наружу благодаря усилиям матерей, обратившихся с жалобами непосредственно в Совет Европы.

Отчет, подготовленный международной группой специалистов, констатировал: в Украине процветает торговля стволовыми клетками, взятыми из человеческих эмбрионов. Представители ПАСЕ считают достоверным исчезновение шестерых младенцев в роддоме № 6, и предоставили журналистам видео эксгумации останков, извлеченных из кладбища «биоматериалов». «У нас есть видеозапись посмертного вскрытия расчлененных тел младенцев, после просмотра которой возникают серьезные вопросы о том, что произошло с этими детьми», – заявила по этому поводу Би би си. Согласно ее данным, речь может идти о гибели тридцати новорожденных. Габи Вермот Мангольд, докладчица Европарламента, утверждает: «такие истории происходили в разных городах Украины – во Львове, в Харькове, в Киеве».

Навещая жену в роддоме, мне приходилось видеть панику среди родителей, не желавших ни на секунду отлучаться от новорожденного ребенка. Слухи о «стволовой мафии» циркулируют даже в столице, но специалисты уверены: этот бизнес процветает в глухой и забитой провинции Украины. Изъятый там человеко материал перевозится в европейские клиники, где перерабатывается, чтобы вернуться к нам в виде стволовой косметики – 100 евро за тюбик крема в интернет магазинах, – или инъекционных препаратов по цене от пяти тысяч долларов. Передовые медицинские технологии доступны лишь избранному меньшинству. Богатые намазывают на себя бедных, потребляют их вовнутрь, возвращая молодость и здоровье ценою смертей безвестных младенцев. Именно «социально неблагополучные» матери стали фигурантами скандала в российском НИИ акушерства и гинекологии, где с ними заключали договор об использовании абортарных биоматериалов – «для любых, научных или практических целей». Обычная практика нашего каннибальского капитализма.

Украине давно определено место поставщика человеческого материала на глобальном сырьевом рынке современности. Мы отдаем Первому миру самих себя – от строителей, посудомоек, спортсменов, программистов и проституток, – и до трупиков маленьких людей. Мертвые и живые тела, труд, мысли, чувства. В ноябре в Киеве была ликвидирована онлайн порностудия, организованная оборотистым гражданином США в разгар «революционных» событий 2004 года. Настоящая фабрика со штатом в тридцать человек – в основном, англоговорящих студенток, – которые работали здесь в три смены, мастурбируя перед веб камерами по требованию заокеанских клиентов. Одна минута этого видео шла на продажу за шесть долларов. Девушка получала из этой суммы семь гривен, подвергаясь штрафам за нежелание выполнять все указания своего покупателя. Бизнес расширялся – студия постоянно набирала по объявлениям свежий человеческий материал.

Через неделю, когда Цари Ироды из парламентов и кабминов (сторонники ханжеского запрета абортов) будут истово креститься перед образом вифлеемского младенца, нам нужно вспомнить о судьбе использованных ими людей – детей, взрослых и стариков. Пока мы – всего лишь податливые материалы, из которых они лепят нашу чудовищную реальность. Однако мы также яв7іяемся горючим материалом будущего революционного поворота. Нами, из нас будет построено общество, где покончат с обыденными кошмарами этих дней.

 

Дочкина дача.

 

Это место называют Дочкиной дачей. Или проще – дачей Кучмы, хотя здесь предпочитает отдыхать его дочь Елена, супруга крупного капиталиста Пинчука. Роскошные литые решетки закрывают доступ к мраморным беседкам и скамьям из резного дерева. Королевские павлины свободно разгуливают по изумрудным газонам, среди пальм и атласских кедров. На видимой части этой пустынной дачи – по существу, настоящего дворца на Зеленом Мысу, в южнобережной Алупке – ни души, кроме камуфлированной охраны. Очередное дворцовое имение одной из самых богатых семей Украины, оно заслуживает нескольких слов о своей прошлой и настоящей истории.

В свое время здесь располагался дом выдающегося детского врача, профессора Боброва. Основатель первой бесплатной клиники для больных костным туберкулезом детей, – деньги на ее строительство собирали Горький и Чехов, – он завещал свою дачу маленьким беднякам. Напоенный морской солью и летучими эфирными маслами воздух создавал уникальные условия для бальнеологического лечения, и другой детский доктор, профессор Изергин, сумел превратить Алупку в крупнейшую противотуберкулезную здравницу Советских Республик.

К началу девяностых территорию Зеленого Мыса занимали два детских противотуберкулезных санатория, а также городской детсад, и этот лакомый кусок земельной собственности закономерно достался самому крупному хищнику. Опеку над местными лечебными учреждениями взяла на себя персонально Людмила Кучма – всеукраинская мачеха наших вымирающих детей. Разумеется, она имела в виду интерес лишь одного, своего собственного ребенка, поскольку уже вскоре лучшая часть уникальных здравниц Зеленого Мыса превратилась в ту самую Дочкину дачу. Под ее строительство пошли лучшие земли обоих санаториев. Владельцев соседних приусадебных хозяйств – пенсионеров из медперсонала – попросту выкинули с их участков. Огороженным оказался и лучший кусок пляжа на оконечности мыса, с особенно чистой водой. пустынный участок с яхтой, скутером и шезлонгами, в которых, под присмотром телохранителей, отдыхают обитатели и гости Дочкиной дачи, служит отличной иллюстрацией преступной нелепости собственничества – по обеим его сторонам в тесноте давятся массы отдыхающего простонародья.

Впрочем, такие картины рождают и другие чувства. Мимо литой чугунной решетки ежедневно идут тысячи людей. Они смотрят на этих чертовых павлинов и всю прочую, недоступную бесполезно простаивающую роскошь. Матери больных детей со всех уголков бывшего Союза, с огромным трудом доставившие их на этот спасительный курорт, чтобы ютиться в жуткой, и жутко дорогой тесноте переполненной Алупки, – подчас на улице, под открытым небом. Местные жители, спекулянты поневоле, живущие доходом курортного сезона, бессильно наблюдающие за тем, как нувориши отнимают у них лучшие, знакомые с детства места родного города. «Дочкина дача», – цедят они сквозь зубы, рассматривая эту откровенную роскошь, и ненависти в этих словах уже ощутимо больше, чем простой зависти.

Все правильно. Ведь менее века назад романтически благозвучные названия романовских, юсуповских, шу валовских, воронцовских и прочих дворцов, занимавших всю узкую полосу Южнобережья, всего навсего указывали на их принадлежность тому или иному хозяину. Эти частные земельные поместья были наглухо закрыты для общественного осмотра, а их действительно сказочная роскошь оттеняла чудовищное положение малоимущих больных. О нем с болью писал Антон Павлович Чехов. «Какая бедность! Тяжелых больных не принимают здесь ни в гостиницы, ни на квартиры. Мрут люди от истощения, от обстановки, от полного заброса – и это в благословенной Тавриде!» И сегодня эти слова можно без особой натяжки отнести ко всем тем, у кого есть болезни, но нет денег на их лечение – в платной роскоши приватизированных здравниц.

Однажды это положение уже было изменено – единственно возможным образом, в рамках всеобщего, коренного преобразования общественного устройства. Сегодня об этом напоминает текст единственного в своем роде документа – знаменитого декрета Совета Народных Комиссаров «Об использовании Крыма для лечения трудящихся»:

«Благодаря освобождению Крыма Красной Армией от господства белогвардейцев открылась возможность использовать целебные свойства Крымского побережья для лечения и восстановления трудоспособности рабочих> крестьян и всех трудящихся всех Советских Республик, а также для рабочих других стран, направляемых Международным Советом Профсоюзов. Санатории и курорты Крыма, бывшие ранее привилегией крупной буржуазии, прекрасные дачи и особняки, которыми пользовались ранее помещики и капиталисты, дворцы бывших царей и великих князей должны быть использованы под санатории и здравницы рабочих и крестьян».

Под этими словами от декабря двадцатого года стоит подпись Ленина. Его прекрасный, вырезанный из белого камня бюст на фоне пластичной итальянской пинии можно и сегодня видеть в Никитском саду – некогда «казенном» парке, закрытом для персон «из неблагородного сословия» и татар. А за декларативной частью декрета шло самое важное – конкретные распоряжения относительно денежных средств, стройматериалов, продуктов, топлива, необходимых для обеспечения первой в истории общедоступной и бесплатной здравницы для трудящихся. Ее создатели опирались на результаты уже совершенной национализации шестидесяти девяти дворцовых имений Южного берега Крыма – в том числе, Воронцовки, Ливадии, Массандры, Кичкинэ, Харакса и Дюльбера. Невиданная в истории экспроприация частных курортов – ограничив власть горстки паразитов, она на десятилетия обеспечила лечение и оздоровление миллионов рабочих людей.

Раз это стало возможным тогда, почему бы не сделать это теперь? Конечно, этот обратный, революционный передел может быть совершен только руками самих жителей крымских курортов – теми, чья ненависть настаивается сегодня на кристальной воде дворцовых прудов с золотыми рыбками. Мало кто знает, но в свое время курортная зона Южнобережья являлась зоной самых острых классовых столкновений. Еще в девятьсот первом году поденные рабочие Ливадийского имения совершили здесь успешную забастовку, подробно освещенную ленинской «Искрой», а в девятьсот пятом волнения в Ялтинском уезде заставили направить сюда известного карателя Думбадзе, наделенного невиданными диктаторскими полномочиями для подавления бунтов. Казачьи сотни штурмом брали строения царского дворца, в котором закрепились боевики «Союза рабочих имений «Ливадия» и «Ореанда».

Сегодня все начинается с таких же самых «дачных» дворцов. Протесты населения Алупки сорвали попытку реприватизировать Воронцовский дворец, превратив его в «закрытую» госдачу – собственно в то, чем он и был в романовские времена. Настанет день, и Дочкина дача на Зеленом Мысу возобновит свои функции детского санатория. Хорошо, если бы это произошло поскорей – ведь за десятилетнее правление папаши ее нынешней владелицы Украину заполнили десятки тысяч туберкулезников. А «дачная» часть семейного кучмовского имения обещает стать музеем отвратительной жизни тех, кто пытался строить свое частное счастье на беде и страданиях миллионов.

 

Склеп в центре Киева.

 

Этот дом расположен в элитном районе, в двух шагах от американского посольства. Сотни киевлян проходят возле него каждый день, опасливо косясь на сломанные дощатые балконы, угрожающе нависшие прямо над мостовой. Посмотрев на облезлый, заметно покосившийся дом, большинство из нас наверняка сочтет его необитаемым. Между тем в этом здании, уже известном в народе под красноречивым названием «склеп», до сих пор умудряются выживать десятки людей.

«Парадное» Гоголевской, 32 и вправду не похоже на вход в жилой дом. Здесь пусто и грязно, а по стенам извилисто пробегают длинные трещины. Повсюду стоит стойкая вонь. Подвальная дверь закрыта, но доски сбоку от входа выгнили от старости, – и оттуда, из темной дыры, буквально бьют запахи жидких фекалий.

– Там внизу целое подземное озеро скопилось. Годами его никто не выкачивал. Никто не берется, не хочет туда лезть, – рассказывает нам здешний старожил Анатолий. – А еще тут недавно снимали какой то сериал, так актеры устроили под лестницей туалет. Они, наверное, и не думали, что здесь сверху люди живут.

Первый этаж дома действительно выглядит необитаемым, хотя коммуналку № 1 заколотили не так давно, после того, как в ней случилось убийство.

– По пьянке человека сгубили. Я еще понятой по этому делу была, – рассказывает Наталья, проживающая наверху, в коммунальной квартире № 3. По дороге, на лестнице, она показывает нам ночную «лежку» бомжа, который оборудовал себе место в широком оконном проеме. Мы подходим к старой грязной двери с множеством старых звонков и заходим внутрь, где начинается настоящий кошмар.

В четырех комнатах коммунальной квартиры постоянно проживают десять человек. У входа нам одновременно советуют смотреть и вверх, и вниз – под ноги. Пол шатается, как на палубе корабля, а в потолках зияют огромные дырки. Штукатурка ежедневно обламывается, обрушиваясь большими, увесистыми кусками, каждый из которых способен убить или травмировать человека. Сами потолки угрожающе прогибаются вниз. Шестидесятилетняя Елена Васильевна подпирает потолок большой палкой – жуткое и дикое зрелище. Эта же подпорка, по совместительству, служит новогодней елкой – ее до сих пор украшают яркие гирлянды. А над кроватью у пожилой женщины сооружен дощатый навес, чтобы спастись от падающих ночью камней.

Провалы встречаются в полу каждой из квартир.

– Вот наш сосед в туалете по колено провалился. Нога застряла в полу, – буднично рассказывает Наталья. – Посмотрите на наш туалет, обязательно. У меня дочка уже школьница, а туда, извините, ни разу не ходила. Нельзя туда ребенка пускать. Складываем фекалии в кулек, и потом выкидываем.

Туалет коммуналки № 3 – крохотная, вонючая дыра с прогнившим полом, кое как заделанным досками и жестью. Кажется, унитаз не менялся здесь с послевоенных лет. Рядом стоит такой же старый, крохотный умывальник – один на всех жильцов, Во всем этом доме десятилетиями нет ни единой ванной комнаты и даже «стоячего» душа. Люди привыкли стираться и мыться в тазах, прямо в комнатах или на кухне. А в коммуналке на третьем этаже «душ» «льет» прямо с потолка – после каждого сильного дождя.

Возле туалета размещены несколько лампочек, принадлежащих разным жильцам. Каждая со своим отдельным выключателем – неотъемлемая черта любой коммунальной квартиры. Ходить в темноте опасно. В туалетной комнате тоже сыплется штукатурка, а однажды вместе с ней упала здоровенная крыса – прямо на голову человеку.

– Крыс у нас полно. Даже днем ходят. Хотя крысоловки на каждом углу стоят. А еще комары круглый год – слышите, как звенят? Размножаются в подвале, а в комнатах влажность и сырость, – говорят нам жильцы.

Сырость внутри этой «жилплощади» действительно напоминает о могильном склепе. На стенах коммунальных квартир обильно цветет желто зеленый грибок, а плесень успевает выскочить даже на развешанном в кухнях белье. Иногда его сушат и в жилых комнатах. Выходить на балконы нельзя – об этом предупреждают давно оборванные бумажные пломбы на дверях. А в одной из квартир на третьем этаже балконная дверь ведет прямо в провал. Дощатый пол рухнул, и ржавые железные поручни балкона охватывают собой пустоту.

Коммунальный кошмар естественным образом соседствует с личностными трагедиями. В одной из небольших комнат со страшными дырами в потолках живет четверо человек, включая двоих детей, один из которых болен церебральным параличом. В другой – одиноко сидит больная женщина, а ее соседка залечивает «социальный» туберкулез. Довоенные фото и пыльная мебель полувековой давности создают здесь особый колорит замершего на месте времени, а в интерьерах кухонь можно экранизировать быт времен Зощенко. Мы открываем все новые двери и среди невозможно затхлого воздуха натыкаемся на загубленные судьбы людей. Они заживо замурованы в этом склепе, сколоченном из твердокаменного чиновничьего равнодушия.

Многие из обитателей дома провели здесь всю жизнь – начиная с послевоенных лет, и неплохо знают историю своего почти что «фамильного», семейного «склепа». Когда то, во второй половине XIX века, здесь размещался постоялый двор при расположенной рядом синагоге. Затем он был переоборудован под женскую гимназию, а после революции использовался как детский дом для беспризорников. После войны, когда Киев потерял почти треть своего жилого фонда, длинные залы разгородили перегородками, превратив их в коммуналки. Первый и последний ремонт прошел сорок лет назад – в 1965 году. В восемьдесят девятом городские власти определили здание под снос, пообещав его жильцам приличные квартиры в новых районах. Однако вследствие махинаций вокруг земельного участка вопрос завис в воздухе – на долгих семнадцать лет. Многие из местных старожилов успели уйти из жизни, так и не узнав, что такое жизнь с нормальным туалетом и ванной. Хотя теперь в «склепе» есть даже компьютер и интернет – в комнате с чудовищной на вид дырой в потолке и полностью выгнившим, перестеленным жестью полом. Готовые декорации для первой серии «Матрицы».

Между тем, дом на Гоголевской может попросту рухнуть, как это уже случалось в Киеве с объектами подобного рода.

– Опора в подвале на бок легла. Того и гляди, дом упадет, – рассказывает нам Анатолий. Чиновникам прекрасно известно катастрофическое состояние «склепа», однако они еще и берут с людей деньги за то, что даже приблизительно невозможно назвать «жильем». Самое страшное, что увидел я в этом доме, – это повестки в суд за неуплату коммунальных услуг, которые показывала мне Наталья. А некоторые, самые запуганные пенсионеры все таки платят дань своим комму нальным мучителям. По сто – сто пятьдесят гривен в месяц – чтобы их не лишили права жить под падающими крысами и потолками.

А на парадной двери «склепа» на Гоголевской висит издевательская листовка квартирных брокеров – «Куплю любую квартиру в вашем доме».

 

Голубин.

 

Сизый лес закрывает село с трех сторон, а с четвертой когда то было поле. Я помню, как здесь гудели комбайны, а мы, мальчишки, прятались среди зелено голубого льна и гоняли перепелов во ржи. Сегодня поля густо заросли кустарником, будто лицо опустившегося, небритого человека. Оросительные каналы стали болотом – ирригационные памятники пришедшей в упадок культуры. Старую грунтовку разбили тягачи лесовозы. Если бы не они, лесная поросль, наверное, поднялась бы и здесь, скрыв под собою «соше», где когда то так часто ходили и ездили люди.

Наша машина гудит, разрезая собой зримую, зависшую вокруг тишину. Не тишину леса, сотканную из живых, приглушенных звуков – кладбищенское безмолвие, которое можно слышать в покинутом доме. Вместе со снегопадом, оно покрывалом укрыло собой сорок дворов полесского села Голубин.

Крутые ухабы на всю дорогу не пускают автомобиль к подворью. Мы с Захаром по очереди перелазим через забор из жердей. Баба Нина ждет нас за хатой, среди дровяного развала. Я наклоняюсь к ее лицу, вытирая щекой подтаявший на губах снег, разбавленный со слезой. По белому полю с одиноким дубом торит снег маленькая фигурка – это спешит к нам тетка Валя. Вслед за ней мы входим в небольшой, отсыревший изнутри дом, а баба уже накладывает поленья в окошечки старой грубы. Вспыхнувший огонек отражается в стекле семейных портретов и запорошенных окон, расцвеченных вышивкой рушников. Газа – как и асфальта – здесь не было никогда. Дедов кашкет висит на гвозде, приколоченном к низкому потолку. Кажется, дед сейчас войдет в комнату, наденет его на голову, и пригласит в дом людей: друзей, соседей и родственников. Об их судьбе рассказывает нам Валя. Она смотрит куда то поверх нас, и говорит со здешним, жалобным наречием, протяжно растягивая украинские слова.