Милан. Гарибальди и гастарбайтеры.

 

Милан – лучший повод для разговора об украинских гастарбайтерах. Конечно, эту тему можно поднять в любом другом населенном пункте Италии. Провожая нас во Флоренцию, наши водители, которые сами перевезли сюда немало «заробитчан», предупредили: добрая половина этого города музея говорит по украински и по русски. Еще в Венеции нам пришлось повстречать целый ряд выходцев из постсоветских земель – от Дрогобыча до Омска. Но именно Милан, крупнейший индустриальный центр этой страны, является настоящей столицей трудовой миграции из Украины – как, впрочем, и из других стран, доноров дешевой рабочей силы для нужд Первого мира.

Площадь у Форта Гарибальди – нелегальная биржа труда украинских гастарбайтеров и своеобразный пароль в их сообществе. Она работает только по выходным. В день нашего приезда в этом удобном транспортном центре, возле автомобильной и железнодорожной станций одиноко стояли агитпункт ультраправой партии и полицейский джип. По дороге к форту Гарибальди среди плохо сделанных, но идеологически верных антифашистских граффити (типичных для всего севера Италии), нам встретилась надпись «Rabotchi» под молотом и серпом. Каждый второй столб в центре Милана увешан наклейками с характерным текстом на англо русском: «Service – Работа. Escort, baby sitter, domestica, ассистент для престарелых, горничная в семье, официант». Тут же можно увидеть нашлепки фашистов, под лозунгом: «Stop immigrazione!». Буржуазия одной рукой затаскивает в эту страну иностранных рабочих, – и терроризирует их другой рукой, поднятой в характерном нацистском жесте. Африканцы, китайцы, бразильцы, беженцы из Ближнего Востока занимают целые кварталы в небогатых районах города. На их окнах висят флаги с лозунгами против преследования мигрантов.

Наши шоферы, которые уже пять лет возят в Италию украинских «заробитчан», проституток и греко католических монахов, раскрыли принцип работы биржи труда на площади Гарибальди. В ночь на субботу сюда съезжаются «бусики» из западноукраинских городов. Они привозят передачи для гастарбайтеров, а также новых кандидатов на трудоустройство. Некоторые из них уже имеют рабочее место, которое загодя нашли для них земляки. Остальных сразу берут в оборот «брокеры» из числа местного украинского криминала. На руках у них только мобильный – чтобы не оставлять улик для полиции. Выслушав, что умеет и на что хотел бы рассчитывать «заробитчанин», «брокер» звонит своим агентам в Милане и других городах, запрашивая их о текущих вакансиях. Эта консультация стоит от 50 до 100 евро. За найденное рабочее место «брокеру» также полагается свой процент – хотя нет никаких гарантий, что хозяева действительно возьмут гастарбайтера на работу, и заплатят ему оговоренную сумму. Выбор украинцев не велик. Получив адреса, они следуют на вокзал и разъезжаются по стране, от Турина до Рима – строить дома, убирать урожай, выносить горшки из под местных пенсионеров. Другая такая же биржа – в Неаполе, она распределяет рабочую силу у подошвы итальянского сапога.

Полиция и местные власти смотрят на это сквозь пальцы. Италии нужны дешевые рабочие руки, а украинские мафиози умеют найти подходы к коррумпированным чинам. Временами карабинеры устраивают облавы, депортируя из страны несколько украинцев с фальшивыми паспортами. Однако число «заробитчан» возрастает из года в год. К бизнесу вокруг гастрабайтеров причастны самые разные люди – от церкви и до украинских коммунистов. Униатские, римо католические и православные попы фактически, установили своей контроль в большинстве иммигрантских общин. Они также занимаются трудоустройством украинцев, а, кроме того, регламентируют их образ жизни в новой стране. Клерикальная пропаганда среди «заробитчан» имеет очень высокий градус. Надписи для прихожан в огромном склепе Миланского собора продублированы по украински, Ватикан все активнее субсидирует газеты и радиопередачи на этом, гастарбайтерском языке. Во время выборов на Украине идейное влияние церкви выливается в поддержку правых сил, за которых агитируют паству ее поводыри.

 

Верона. Шекспир и Маркс.

 

Прекрасная Верона – только фон для нескольких слов о поэтическом выражении социальных противоречий. Город, в котором никогда не бывал Шекспир (если не брать в расчет антистратфордианских теорий) – и, вместе с тем, один из самых шекспировских городов мира. Не злополучные «Ромео и Джульетта», благодаря которым добрая половина Вероны представляет собой сплошной бутик. Не романтичные «Два веронца», одна из самых ранних шекспировских пьес. «Тимон Афинский» – вот та работа Шекспира, о которой вспомнили мы на этих узких и старых улицах.

«Нежный лебедь Эйвона» сказал о капитализме почти, все, что потом скажет о нем Карл Маркс. Революционные по своей силе и глубине, его строки вскрывали сущность новых общественных отношений. Шекспиров Фальстаф выступает для Маркса «персонифицированным капиталом зари капитализма», классическим типом эпохи первоначального накопления капитала. Образ приятельницы Фальстафа, миссис Куикли, пародийно используется им в анализе понятия товара и его стоимости. Маркс также обращается к образам Гамлета, Шейлока, ткача Основы из «Сна в летнюю ночь», Аякса, Терсита и многих других героев Шекспира. Специальное издание «Шекспир в «Капитале», выпущенное ГІартиздатом в 1932 м году, при участии Лукача и Михаила Лифшица, в свое время серьезно прорабатывалось экономистами.

Основоположники много взяли у этого великого барда. Наряду с прозой Сервантеса, его стихи можно без особых натяжек назвать четвертой составной частью Марксова учения. Разбирая лассалевского «Франца фон Зикингена», Маркс и Энгельс советовали автору больше «шекспиризировать», отмечая глубокое изображение «социального фона» в пьесах Шекспира. Анализ монолога Тимона Афинского в «Экономическо философских рукописях 1844 года» – одно из первых откровений марксизма. Осознание демонической «извращающей» силы денег, и постановка проблемы отчуждения человека. «Шекспир особенно подчеркивает в деньгах два их свойства: 1) Они – видимое божество, превращение всех человеческих и природных свойств в их противоположность, всеобщее смешение и извращение вещей; они осуществляют братание невозможностей. 2) Они – наложница всесветная, всеобщий сводник людей и народов». Последняя фраза звучит как будто специально для охваченной гастарбайтерским бумом Италии – да и для всего прочего глобализованного человечества.

 

ЧЕРНОБЫЛЬСКИЕ ЗАПИСКИ

 

Формула жизни

 

Своим нежилым видом Чернобыль напоминает поселок Макондо из «Ста лет одиночества». Улицы – сплошные туннели в массе буйно разросшейся зелени, за которой едва различимы ряды покинутых домов. Среди этих джунглей хаотично разбросаны базы «чистой» ликвидаторской техники, небольшие конторы строительных организаций, административных и научных учреждений. Дорогу к ним можно отыскать по уцелевшим линиям электропроводов. Из взрезавшего асфальт кустарника выступает памятник пожарникам ликвидаторам. Красивый, выполненный в реалистической традиции монумент, на котором нелепо смотрится уже позже приваренный крест. На памятнике только одна короткая надпись: «Тем, кто спас мир». Здесь они запечатлены в металле – а тут же, напротив, этих людей можно видеть живыми. У дверей «Вечного зова» – главной водочной лавки города, стоит длинная очередь смурных, одетых в разномастный камуфляж мужчин. Строители монтажники, энергетики, «чистильщики» – ликвидаторы, продолжающие работы по очистке территорий ЧАЭС, водители, механики, пожарники, дозиметристы, вневедомственная охрана. Здесь собираются почти все живущие в Чернобыле вахтовики. Пить начинают уже засветло. Пьют очень много – не больше, чем в обычном рабочем поселке Украины, но как то совсем открыто, без оглядки. Подавать дурной пример некому: Чернобыль – город без детей. Всеобщая атмосфера разрушения придает этому пьянству особенно безнадежный, горький характер.

Условия жизни плохие. Здесь есть непригодная для питья вода и свет – теперь, после закрытия ЧАЭС, уже не всегда. Несколько десятков домов в жилом треугольнике центральных улиц не предназначены, а всего лишь приспособлены для жизни. И внутри, и снаружи это – нежилые помещения, где люди переживают две недели своей смены. Ночью город превращается в черную пустыню. Под окнами ходят дикие кабаны и прочее многочисленное зверье, разъезжают тягачи, втихую вывозящие из Зоны «грязный», радиоактивный металл и лес. Последний городской капремонт проводился в 1991 году. С тех пор о Чернобыле и его вынужденных рабочих жителях никто заботился – не тратил на это деньги, В Зону пришло новое, не региональное, глобальное бедствие – капитализм.

С его появлением многое изменилось. В Зоне завелся бизнес и постепенно пропали льготы. Социальное обеспечение работников чернобыльцев сводится к регулярному дозиметрическому и менее регулярному медицинскому контролю. Еще хуже с зарплатой.

Огромное число обанкротившихся «ликвидаторских» предприятий, вроде «Атомспецстроя», должны своим работникам от двух до пяти тысяч гривен на человека. Рассчитываться с рабочими нечем. Но люди работают, и едут в Зону на заработки. Здесь сложилась своя, своеобразная система расчетов: по словам сотрудника местного УБОГІ, в счет зарплаты людям выдают списанную «грязную» технику. Кроме того, рабочие вовлечены в криминальный бизнес по вывозу металла. В официально «закрытой» Зоне – невообразимом, гигантском кладбище радиоактивного и особо радиоактивного металлолома, – действуют 26 легальных зарегистрированных контор по заготовки металлического лома. Контор нелегалов гораздо больше. Этот смертельный бизнес – золотое дно и одновременно – единственный способ заработать себе на жизнь, который вынужденно практикуют местные приезжие рабочие. За пределами Зоны они не получат и этого, а потохму старательно режут «грязную» технику и кабеля, увеличивая капиталы своих киевских боссов, никогда и близко не подъезжавших к радиационной Зоне. За это платят – не так много, поскольку расценки на металл здесь очень низки. Платят по местной народной формуле бизнеса – «формуле жизни». «Десять сто десять». «10 тонн металла – $100 – 10 лет жизни». «Грязные» металл, лес, бетон (в Припяти из стен домов выбивают целые бетонные блоки) продадут за пределами Зоны отчуждения, где они будут медленно подтачивать чьи то далекие жизни. Таким, буквально грязным, образом Зона оказывается включена в капитализм, в рыночные отношения современной Украины. Больше того, у этого, относительно небольшого куска зараженных территорий есть своя специфическая ячейка в мировой капиталистической системе – свои, достаточно тесные деловые отношения с империализмом.

 

Чернобыль и империализм

 

В черте внутренней десятикилометровой зоны, не доезжая до объекта «Укрытие» – Саркофага, напротив недостроенных корпусов 5 го блока ЧАЭС идет оживленное строительство. Здесь возводят ХОЯТ 2 – новое Хранилище отработанных ядерных отходов, в рамках программы SIP (Shelter Implementation Project) под эгидой Европейского банка реконструкции и развития. Тендер на разработку и реализацию этого проекта выиграл консорциум во главе с французской фирмой «Фраматом», генеральным подрядчиком выступает французская «Компаньон Бернар», а основные строительно монтажные работы ведет украинское строительно монтажное предприятие «Укрэнергострой», Строительство и работа импортного цементного завода находятся под общим контролем французской стороны. Но, за исключением нескольких специалистов, их проводят украинские рабочие и инженеры в яркой французской спецодежде – «телепузики». В протоколе международных программ это значится под пунктом «создание новых рабочих мест». То, что эти места расположены у стен Саркофага, на окраине особо «грязного», зарытого бульдозерами села Копачи, не указано в документах. Как и то, что красивой импортной спецодежды хватает не на всех – лишь на работников «подфранцузского» строительства. В нескольких десятках метров от южной стороны Саркофага, с примыкающим к ней могильником техники, можно наблюдать «чистильщиков», работающих в легких защитных костюмах и обычных пылевых респираторах. Среди них, разумеется, нет ни единого человека с неукраинским гражданствохм. Украинцы составляют персонал самой ЧАЭС, действующего хранилища ядерных отходов и находящейся по соседству фабрики по переработке жидкого ядерного топлива. «Координацию» работы этих объектов наряду с Минтопэнерго осуществляет международная сторона из представителей Франции, Германии и США. На станции относительно чисто. Здесь даже можно поесть в столовой с видом на находящийся в двух шагах четвертый блок. Но, как с юмором рассказывают здешние сотрудники, иностранные специалисты категорически отказываются от такого предложения. Они едят только собственные продукты.

Впрочем, это частные моменты. Гораздо важнее понять общую заинтересованность в Чернобыльской Зоне, недвусмысленно выказанную империализмом. Добиваясь прекращения работы ЧАЭС, страны G8 имели две очевидные цели: ослабление энергетического потенциала Украины с целью контроля над украинским энергорынком, а также создание могильника ядерных отходов стран ЕС на территории чернобыльской Зоны отчуждения. Цели украинских чиновников были еще прозрачней – привычное воровство западных грантов. А международные финансовые организации и не думали выполнять обязательства по финансированию строительства «Арки» – новой защитной оболочки Саркофага, и социальной поддержке новых безработных Зоны.

На самой станции тем временем, продолжается строительство ХОЯТ 2 – в отличие от других сегментов SIP оно профинансировано в полном объеме и уже близится к своему завершению. Ни для кого из работников Зоны не секрет, с какой целью возводится новое ядерное хранилище, а его строители сами именуют себя могильщиками Украины. Через несколько лет сюда начнут завозить отработанное ядерное топливо из Франции, Германии, России, и из других стран – мировых и региональных хищников капитализма. Здесь будет гигантский всеевропейский могильник. Разумеется, «абсолютно надежный и безопасный», но такой, какой даже в теории не мог бы разместиться на околицах Парижа, Берлина или Брюсселя.

 

Отчуждение.

 

Чернобыль и Припять во многом законсервировали в себе фрагменты социалистической жизни – как застывшая капля янтаря несет в себе крупицы жизни ушедших геологических эпох. Когда то эти приметы сохраняли не без умысла – жуткий заповедник коммунизма, на устрашение потомкам. Тогда никто не подозревал, что через какой нибудь десяток лет попавший в Зону человек будет помимо своей воли сравнивать эти два времени. И это сравнение будет не в пользу нашего капиталистического настоящего.

Здесь нет рекламных плакатов. Ни одного «Макдональдса» и ночного клуба. Нет банков (не считая сберкассы) и паркингов, церквей и молитвенных домов. Ни одного подземного супермаркета. Ни единой загородной виллы. Здесь все, как прежде: больницы, школы, детские сады, дворец пионеров и пионерлагерь, театр, кинотеатры, дом культуры, спорткомплекс, турбазы, кассы «Аэрофлота». Сейчас они заброшены, но при одном взгляде на них можно без труда увидеть то, другое, общество, и его другую жизнь. Здесь больше чем где либо примет прошлого социалистического времени – и даже по этим изуродованным останкам можно судить, насколько оно отлично от нынешней капиталистической действительности Украины.

Конечно, понятие Зоны отчуждения очень условно. Здесь нет ничего страшнее того, что существует в «большом мире» остальной территории Украины. Что может быть страшнее существующего положения рабочего класса? Зона не может оградится от капитализма, и потому не выполняет свои защитные функции. Она не в состоянии защитить от радиоактивного бизнеса. Дозиметрический и административный контроль бессильны перед всепроникающим излучением долдаровых бумажек. Все местные черты угнетения присутствуют и извне – они просто проявляются здесь в своем концентрированном, обнаженном виде. Само название «Зона отчуждения» звучит совсем по марксистски. Его можно без натяжки распространить на всю Украину, все «постсоветские» территории, на весь мир. Это место, где человек органически не может чувствовать себя человеком и лишен всякой надежды на нормальную человеческую жизнь. Речь, разумеется, идет о рабочем человеке. Но мы то уже знаем: эта Зона – зона рабочих.

 

ПОСТСОВЕТСКИЕ ЗАПИСКИ

 

«Новобомбежка»

 

«Зона боевых действий» начинается в километре от трассы Симферополь Москва. Пропустить поворот на Новобогдановку невозможно. Вместо обычных торговцев дешевыми таврическими арбузами, здесь расположилась целая бригада пожарных машин. Мы въезжаем в село и вскоре встречаем его первого жителя – средних лет женщина выкидывает на улицу купы сгоревшей соломы.

Выслушав наш вопрос о недавних взрывах и их последствиях для села, она ведет нас к себе во двор. Дом Тамары Ивановны Квитко расположен на улице Ленина, в трех километрах от полигона. Три дня назад сюда залетели осколки реактивного снаряда. Пожар на подворье уничтожил добрую часть хозяйства Квитко, а власти не только не дали ей ни копейки материальной компенсации, но даже не реагируют на просьбы вывезти обгоревший мусор.

Стоя на пожарище, женщина бессильно разводит руками. Ей нечем будет кормить зимой скот. Ей не на что восстанавливать свой изуродованный двор. Ей надоело слушать обещания целой кучи чиновников, перебрасывающих друг на друга ответственность за трехлетний террор против жителей этого прифронтового села – в самом центре вроде бы мирной Украины.

Вместе с Тамарой Ивановной мы едем на улицу Фрунзе, к другой семье, которая особенно пострадала во время последней бомбардировки.

Двадцативосьмилетняя Юлия Владимировна Цибко со своим маленьким ребенком находилась внутри, когда, по словам соседей, рядом с хатой упали два «огненных шара». В совмещенном с жилой частью дома хлеву заживо сгорели бычки. Пепелище еще дымится, в воздухе пахнет паленым мясом, по двору раскиданы сгоревшие джинсы, простыни, куклы и хозяйственный инвентарь. Среди руин хлева виднеется черное, сгоревшее зерно. Обгорели даже деревья около хаты, окна которой заклеены полиэтиленом – они вылетели еще во время прошлогодних «бомбежек». Это слово прочно вошло в обиход жителей запорожского села. Хаотичные разрывы снарядов называют здесь именно так, по аналогии с военным временем – да и попробуйте назвать это как либо иначе.

«Бомбежки» продолжаются и сейчас. «Сегодня утром взорвалось. И вчера в обед, очень сильно», – говорит нам Тамара Квитко.

Во время нашего разговора к дому подъехал главный архитектор Мелитопольского района. Увидев журналистов, он молниеносно рванул обратно к своей машине. Общий ущерб сельчан от последней «бомбежки» был оценен властями в смешную сумму – 34 тысячи гривень. По мнению оценщиков, жилая часть хаты семьи Цибко «почти не пострадала». Хотя достаточно походить по комнатам этого полуразрушенного дома, – точно такие же мы видели в Грозном и на Голанских высотах, – чтобы убедиться: жить в нем никак нельзя. Во всяком случае – нормальной, обычной для нас жизнью.

Проселочными дорогами мы пробираемся к самому полигону. В двухстах метрах от него нас тормозит милицейский блокпост, спрятанный в лесополосе. Отсюда виден огонь, который тушат разбросанные по полям пожарные автомобили. Они проезжают по улицам села каждые десять минут. Судя по надписям на бортах, здесь работают бригады из Мелитополя, Запорожья и ядерного Энергодара. Трудно поверить, но за три года скандальных катастроф в Новобогдановке так и не была построена собственная пожарная часть. Это село, на которое регулярно падают фугасные снаряды, до сих пор не имеет ни одной пожарной машины.

По краю прилегающих к полигону полей, многие из которых остались незасеянными, стоят руины домов, разрушенных во время прошлых бомбежек. Сразу за ними – большие цистерны нефтеналивной базы. Это – один из самых больших страхов Новобогдановки. Оттуда уже слили бензин, но остаточного горючего все равно хватит на апокалиптический фейерверк. Однажды снаряд уже угодил в базу, но в тот раз все обошлось. Обойдется ли в следующий – жители запорожского села очень не хотели бы проверять это на своей шкуре.

Нефтебаза находится вблизи железнодорожной магистрали, по которой идет основной поток поездов крымского направления. Жизнь и здоровье десятков тысяч людей находятся под непрерывной угрозой. Моя мать, просидевшая ночь в поезде в самый момент возобновления бомбардировок, рассказывала о массовой панике среди пассажиров. Нельзя сказать, что эти страхи были безосновательны. Здание складов возле станции рябит залатанными дырами от фугасов. Новобогдановский почтальон Нина Бондаренко привезла нас на место падения одного из реактивных снарядов, рухнувшего прямо на ее глазах. Свежая, зияющая воронка – всего в сорока шагах от железнодорожного полотна. Нина Николаевна рассказывает, как они вместе с сельчанами убегали по этому полю, усеянному брошенными в спешке вещами, – а снаряды перелетали через них далеко за железную дорогу. «Кошмар. Рвалось в нескольких километрах, а кажется, будто здесь, за кустами», – вспоминает она тот день.

Благодаря специфике работы Нины Николаевна хорошо знает жизнь Новобогдановки. По дороге она показывает нам брошенные хаты. Владельцы продали их за бесценок, на стройматериалы, и в буквальном смысле бежали из села. Во многих жилых домах окна покрыты все тем же полиэтиленом – надоело вставлять новые стекла. Кое где видны трещины – другие последствия взрывной волны. Не всем под силу выдержать жизнь под «бомбежкой». По словам сельчан, здесь резко участились случаи заболеваний – от онкологии и до психических расстройств. Десятилетнюю дочь соседки Тамары Квитко накануне увезли на обследование в психоневрологический диспансер, а маленький ребенок одной из подруг Нины Бондаренко на три дня лишился способности говорить. Новобогдановцы стараются вывезти детей к родне, подальше от военных кошмаров. Село потеряло почти четверть своего «довоенного» населения. Улицы на его окраинах густо поросли ядовитой амброзией. Эти огромные сорняки стали красноречивым символом разрушения и беды.

Люди Новобогдановки доведены до крайних пределов. Многие из них не верят официальной версии о самопроизвольном поджоге складов. «У нас же на огородах трава не горит! Почему же она там все время горит, на полигоне?», – спрашивает Тамара Квитко. Кое кто из сельчан дает ответ на этот вопрос. Комментируя недавние сообщения в прессе – о том, что взрывы вполне могли быть попыткой скрыть недостачу проданных «налево» боеприпасов, они пересказывают слухи: снаряды действительно сдавались на металлолом. По словам других новобогдановцев, боеприпасы могли отправляться и дальше – в Ирак и Чечню. А сами взрывы якобы всегда начинались в канун плановой проверки боеприпасов. Сельчане с ностальгией воспоминают образцовый порядок, которым славились эти склады в прежние годы.

Через три дня после возобновления взрывов здешние женщины, взяв на руки детей, перекрыли железнодорожный переезд. Участники акции требовали в полной мере возместить им материальный и моральный ущерб от трехлетних «бомбежек», а также, ликвидировать склады или же отселить людей, предоставив им жилье в других местах Украины. Среди других требований – бесплатное обучение в вузах для детей поселка, а также бесплатное лечение и оздоровление для его жителей. Новобогдановцы намерены добиваться, чтобы их приравняли к участникам войны – благо их положение дает на это полное право.

К блокирующим дорогу сельчанам подвезли ОМОН и вице премьера Клюева, который не дал людям ничего, кроме очередных обещаний. Президент Ющенко накануне открыл расположенный поблизости археологический заповедник, но так и не нашел минутки, чтобы заглянуть в Новобогдановку. После перекрытия дороги неизвестные в милицейской форме развесили по селу листовки, угрожая уголовным делом за новые попытки акций протеста.

Министерство внутренних дел, которое выступило спонсором бутафорского «махновского» фестиваля в соседнем Гуляй Поле, играет с огнем – ведь настоящие потомки махновцев не собираются отступать. Эти мужчины, женщины, подростки, представляли собой разительный контраст с пошлой столичной богемой, съехавшейся попить пиво и почитать стишки в местах революционной славы Украины.

«Может, они думают, что мы тут привыкнем и «втянемся»? Да невозможно привыкнуть, когда бомбы на голову летят и стены трясутся! И так – каждый год. Давно пора переименовать нас в «Новобомбежку», – говорят нам в забегаловке у железной дороги, где собираются жители «прифронтового» села. Они намерены продолжать протесты до полного удовлетворения своих справедливых требований.

После дня в Новобогдановке мы заехали на КПП воинской части, расположенной в районе складов боеприпасов. Там стояли полевые кухни и новенькие, с иголочки, палатки МЧС, достижения которого скромно демонстрировались на специальных фотостендах. Рядом работал компьютеризованный мини пресс центр. «Взрывы? Сегодня? Вы что, ситуация под контролем!» – честно смотрел нам в глаза один из «огнеборцев». Похоже, чиновники всех мастей ждут, когда в этих местах грянет очередной по счету – социальный взрыв.

 

Солнце в карьере.

 

Я часто приезжал на «Криворожсталь», и каждый раз все больше впускал в себя это место. В девяносто девятом мы протестовали здесь против сокращений рабочих. Впервые бродили по территории комбината, среди золотых искр и сплетений мартеновских труб. Зимой две тысячи второго, в сладкую южную оттепель, стояли на проходных в поддержку независимого профкома, Летом 2004 го митинговали против первой приватизации комбината Ахметовым и Пинчуком, а уже вскоре, в конце пятого года – против его поглощения корпорацией Лакшми Миттала. Тогда мы в последний раз видели «Криворожсталь» – сегодня завода с таким названием больше не существует. Старую марку сменило фирменное тавро хозяина: «Миттал Стил Кривой Рог».

Новое имя еще непривычно, и мы все так же твердим знакомое: «Криворожсталь». При одном этом слове мускульная память заученно повторяет движение руки, передающей листовку в чьи то другие, торопливые руки. Один, два, двести, тысячу раз. Пятьдесят тысяч рабочих круглосуточно пересекают здешние проходные, каждая из которых известна и памятна левому активисту. Это особое место. Самый большой завод в Украине. Самое главное национальное достояние нашей бедной страны – вкупе с приписанными к нему геологическими сокровищами Украинского кристаллического щита. От железной руды до яшмы, оникса и «кошачьего глаза».

Кривой Рог. Районный центр на полмиллиона жителей. Невообразимо длинный, на сто двадцать километров, город. Он длинной змеей вытянулся в степных балках у реки Ингулец, от рудника к руднику, от разреза к разрезу – но так и остался хаотичным скопищем рабочих поселков, объединенных в единую адми нистративную агломерацию. Город со ржавой окалиной на стенах старых домов. С синими и оранжевыми дымками над батареями коксохима. С подземным трамваем, плотно запакованным усталой, агрессивной толпой, лязгающим громче любой подземки на этой планете.

Тополиные дворы рабочих кварталов, застройки шестидесятых годов, утонувшие в буйной зелени. Жилмассивы восьмидесятых – белые острова в рыжей степи, центр движения «бегунов», несчастных подростков из темного времени девяностых. Они на бегу разбивали молотками витрины первых коммерческих магазинов, где не могли отовариться их сидевшие без зарплаты отцы. Проститутки на каждом углу – многие тысячи, целый комбинат наподобие «Криворожстали». Оцепеневшие наркоманы – каждый в своем маленьком, быстротечном раю. Новые станции трамвайной подземки – блестяще выполненные в конструктивном стиле, они смотрятся здесь объектами из иного мира. Пришельцы, которые прилетели сюда посмотреть, что смогли сделать с собой эти странные люди, добровольно загубившие свою жизнь.

Это прекрасный город. Я бы возил туристов именно сюда – не во Львов и не в Ялту. Здесь, в Кривбассе, где сто лет кряду ковался сплав правобережного украинского крестьянства и пролетариата восточных областей, можно лучше всего понять и узнать Украину. Ясно увидеть ее будущую судьбу. Заглянуть внутрь, в нутро этой земли – в буквальном смысле этого слова.

Чтобы сделать это, мы ехали на запад, за заходящим солнцем – в карьеры.

Когда то здесь было безлюдно. Козак зимовщик дробил руду в балке, где среди трав пробивались наружу большие бурые камни. Сурок байбак смотрел на него вытянувшись по струнке, тревожно посвистывал среди степной тишины. Он будто предчувствовал то, что мы видели здесь сегодня. Полукилометровая пропасть, окруженная серпантином дорог, в дымном мареве пыли, в бликах прожекторов – там, внизу, уже давно началась ночь. Двухсоттонные «БелАЗы», подвижные громады шагающих экскаваторов, загружающие в них руду и породу. Непрерывное круговое движение – день и ночь, в любую погоду. Мерный грохот камней. Вскоре им суждено превратиться в жидкий металл доменных печей, а затем застыть в конструкциях зданий и механизмов.

Я представлял себе банковские счета миллиардера Лакшми Миттала. Электронное табло, на котором ежесекундно меняются цифры. Взмах ковша экскаватора – новая толика прибыли в карман собственника. Богатейший капиталист Соединенного Королевства, второй номер в списке самых успешных паразитов планеты. Он богатеет за счет нашей земли и труда живущих на ней людей.

Солнце проваливалось за горизонт этой огромной ямы. По краям ее чаши плыл запах степных трав, чабреца и таврийской полыни. Под ногами звенели звезды, нападавшие в бурьян прошлой, душной и ясной ночью, Чтобы попасть сюда, мы прошли ГОК с грохотом вагонеток, звенящих, как в немом фильме «Одиннадцатый» у Дзиги Вертова. Синие цветы оттеняли рыжие вагоны с рыжим железняком. Кудлатая собака довела нас до края пропасти, и уселась неподалеку с гордостью хозяина этих мест. Что же, она заслужила это звание больше Миттала, наложившего на них свою лапу.

В прежние годы я заезжал сюда на автомобиле. В этот раз мы дважды наткнулись на блокпосты нового собственника. Оставив машину, пошли пешком, через шахтерское кладбище, между старыми котлованами, по мостам через каньон реки Ингулец. Бобики местной охраны до поры до времени равнодушно ездили мимо. Они не могли заподозрить, что посторонние люди зайдут так глубоко в пыльное сердце карьеров.

Позже, когда солнце ушло за степной горизонт, ребята пошли вниз, чтобы вблизи посмотреть на «БелАЗы». Желание, понятное тем, кому удавалось залезть на эту махину – с кузовом, вмещающим в себя содержимое двух вагонов, с двигателем в каждом огромном колесе. Здесь ВОХР наконец обратил внимание на нарушителей. Охранники долго передавали нас из рук в руки, звонили начальству, возили по темному миру ночных карьеров в тесном шерифском бобике. Начальник караула, бывший милицейский майор, бесцеремонно впихнул своих подчиненных за решетку в хвосте машины, освободив для задержанных душный салон. Впрочем, он тут же пообещал нам расстрел и глубокую могилу где то среди разрезов. Майор недовольно ворчал: почему мы залезли именно к Митталу, а не на соседний карьер – «к Юле»?

Ближе к полуночи мы оказались в штабе митталовской охраны, на юге, в районе Ингулецкого ГОКа. Здесь заседали генералы рудничных карьеров. Аники воины, Борцы с промышленным шпионажем и политическими диверсиями из числа отставных оперов. После длинных, обычных в таких случаях переговоров, нам вернули видеокамеру и отпустили, затребовав объяснительный протокол. «Хвост» в виде вохровца плелся сзади до самого ночного трамвая.

Ночью, за самогоном в ободранной кухне я узнал, что мой местный приятель из комсомола сел в тюрьму за наркоторговлю. Утром, после интервью с главой профсоюза комбината «Криворожсталь», мы вновь нелегально прошли на территорию царства Лакшми Миттала – чтобы присутствовать на заседании заводского профкома. Все это время перед глазами стояли закатные солнечные лучи, замкнутый круг карьерных работ. Картина, которую стоит увидеть всякому левому активисту. Эстетический опыт, не менее важный, чем хорошие книги и хорошие милицейские тумаки. И даже потом, в Чортомлыке, на кургане Сирко и на Хортице я думал – настоящий центр Украины давно расположен не в этих прекрасных местах. Он там – в глубоком карьере, таящем в себе солнце нашего будущего.

 

Дикие шахты в Снежном.

 

Снежное – небольшой умирающий шахтерский поселок, в самом отдаленном, юго западном уголке Донецкой области. За ним – только громада Савур Могилы и безлюдные степи приазовского побережья. Сегодня, впрочем, вернее называть Снежное мертвым поселком. Работающей, да и то с горем пополам, здесь остается только одна шахта. Остальные предприятия похоронены под могильными холмами терриконов, а вместе с ними оказалась закопанной в землю и жизнь рабочих этого некогда типично благоустроенного шахтерского городка.

Она закопана в самом прямом смысле этого слова – здесь, в Снежном, можно наблюдать одно самых диких из будничных проявлений современного украинского капитализма – «дикие», «нелегальные» шахты, «самокопы».

В маленьком пригородном поселке, у подножия старого террикона их можно встретить повсюду – практически в каждом дворе, прямо посреди огородов. Пустырь с развалинами жилых и хозяйственных построек, перед школой, по одной из сторон улицы Арсеньева, стал настоящим центром угольной добычи. Он буквально усыпан халабудами, прикрывающими стволы нелегальных горных выработок.

Деревянный навес, вокруг которого стоят несколько мешков, доверху засыпанных углем. За ними – открытая, не огражденная дыра и темнота, в которую уходит простая веревочная лестница. Это – все. Перед вами – шахта.

Те, кто хочет лучше представить себе «дикую» шахту в Снежном, – внутри и снаружи, – могут попросту вспомнить известные средневековые гравюры из школьных учебников. Изображенные там сцены ручного труда под землей один к одному, без всяких натяжек, передают тот процесс добычи угля, которым занимаются жители современного украинского поселка. Разница только в том, что рудник Средневековья или викторианских времен, в классическом описании Томаса Мора и Фридриха Энгельса, был все таки много более развитым предприятием. Там производилась массовая добыча угля, шли взрывные работы, использовалась конская тяга, некоторые механизмы, принимались простейшие меры для вентиляции штолен. Угольные норы в Снежном выкапывают на паях два три человека – как правило, это семейный бизнес. Три месяца кряду эти люди вручную долбят известковую породу – сорок сантиметров в день, высекая ствол своей будущей персональной шахты, глубина которого может составлять от семи до двенадцати метров. Вручную роются узенькие низкие штольни, причем даже простые деревянные крепи используются далеко не всегда. Ни о каких правилах техники безопасности не идет и речи – нет даже простых вентиляционных приспособлений. Уголь добывается вручную – кайлом, по щиколотку в воде и грязи, без помощи каких либо более современных инструментов. Наружу его вытягивают в мешках, канатами, а иногда – вытаскивают на собственной спине – по многометровой шаткой веревочной лестнице, без страховки, после трехчасовой «смены» под землей.

Кто роет эти норы и кто работает в них? Хозяева описанной нами шахты – двое местных жителей из двора напротив. Глядя на этих сорокалетних мужчин, в прошлом – профессиональных горняков, ясно представляешь себе значение слова «выработанный человек» – на поверхности они пошатываются даже при простой ходьбе налегке, а толкать к дому груженную углем тележку им помогает первоклассница внучка.