Культ детей. Обыкновенное чудо. Монументальная хореография. Плакаты Пхеньяна. Неизвестный Микки Маус.

 

Главный культ этой страны – культ детей. Справедливо будет отметить: он имеет место и в южнокорейском обществе, с неизбежной поправкой на реалии капитализма. Детям КНДР позволено многое или почти все. Сами они отличаются непосредственностью и живым характером. Большие группы детей и подростков, взявшись за руки, – эта привычка нередко сохраняется на всю жизнь, – шумно носятся по пхеньянским улицам, распевая кореизованные «Катюшу» и «Подмосковные вечера». «Носатые» иностранцы – местный аналог словечка «гринго»; эта часть тела европейцев считается уродством у плосконосых жителей Кореи, – служат для них предметом здорового смеха.

Мы шли по одной из центральных улиц, заставленной особняками бывших посольств бывших социалистических стран. Десятки малышей в красных галстуках и синих костюмах гурьбой бежали навстречу – то ли в школу, то ли в один из пионерских дворцов. Они сжимали в руках чехлы музыкальных инструментов, папки с нотами, спортивные обручи и мячи. Один из пионеров задержался, чтобы посмотреть на нас, раскатал по лицу улыбку, щелкнул себя по носу и побежал дальше. Эти дети не будут просить у вас жвачку, как мои сверстники конца 80 х годов.

Многие недоумевают, куда девается эта раскованность примерно к двадцати годам, когда корейцы превращаются в дисциплинированных, сдержанных членов своих обществ. Не берусь говорить за незнакомый мне Юг, но полноценное, настоящее детство маленьких граждан КНДР служит диалектической предпосылкой к их полноценной зрелости. Оно позволяет вовремя взрослеть. Быть адекватными более чем серьезному положению, в котором находится сейчас их родина.

Именно дети лучше всего выражают собой культурное чудо народной Кореи. Эта страна делает упор на культурном развитии своих маленьких граждан. Она почти не уступает в этом почившему СССР, и, пожалуй, превосходит его опыт в некоторых специфических моментах.

 

Всеобщее музыкальное образование бьет по ушам обилием мажорных и минорных звуков. Нас заверяли: музыкальный инструмент – от гитары и до баяна, будет лучшим подарком любой корейской семье. Выезжая домой, корейские дипломаты непременно стараются прихватить с собой пианино. Звуки живой музыки звучат в самых неожиданных местах. Проходя мимо жилого дома, я принял его за музыкальную школу – аккорды и гаммы раздавались из разных окон и на разных инструментах, а где то на заднем фоне приятно звучала песня. Корейцы поют много, умело, с большой душой, и по разным поводам. В отличие от привыкших к застольной песне украинцев, они умеют петь правильно. Граждане этой страны хорошо знают мировую музыкальную и оперную классику. Их современная эстрада приятно удивляет ритмикой и мелодичностью – в ней есть что то от нашего поп фолка 70 х годов. Она не так уж сильно идеологизирована и пользуется неподдельной популярностью среди населения.

На выходные и праздники в парках Пхеньяна выступает множество самодеятельных коллективов. Мне удалось заснять поразительную реакцию публики – от молодежи и до глубоких стариков. Эти люди толпой окружили играющий ансамбль, и, усевшись прямо на асфальт, с огромным вниманием слушали исполнителей. Нигде, даже в концертных залах, я не видел такого серьезного отношения к музыке. При этом солисты вели себя просто – они выходили к людям, и начинали петь вместе с ними. Здесь не было звездного жлобства наших эстрадных примадонн.

Корейское кино регулярно демонстрировалось по телевизору в нашей гостинице. К слову, там можно было смотреть и новости российского НТВ, известного своими выпадами против Народной Кореи. Фильм, который как раз рекламировали великолепные афиши местных кинотеатров, выполненные в духе 50 х годов, рассказывал об истории антияпонской войны. Молодой политработник армии Ким Ир Сена попал в плен к корейским националистам, и, ценой своей жизни, поднял их на борьбу под знаменами Компартии. Это была современно снятая лента, хотя ее плакатный сюжет ничем не отличался от картин полувековой давности. Она напомнила мне добротные американские фильмы военных лет режиссуры Эдварда Дмитрика и его будущих коллег по «красной десятке». Такие картины по методикам Голливуда должны иметь здесь большой пропагандистский эффект.

Помимо военной темы, кино может рассказывать о конфликте поколений в северокорейском обществе, как это делает картина «Долг». Ее главный герой учится находить взаимопонимание с другими, более старшими членами Трудовой партии. Сюжет этой картины указывает на определенные противоречия в обществе и партийной среде КНДР, которые отнюдь не сводятся к возрастной проблеме. Косвенно он свидетельствует о тенденциях бюрократической косности, указывает на прослойку функционеров, которая встала «между вождем и его народом».

Популярен и фильм «Цветочница» – о юной подпольщице, снятый по хорошо известной здесь книге авторства Ким Ир Сена. Если быть точным, она написана «при участии вождя». Примерно до 60 х годов, и даже позже, в КНДР активно практиковалось анонимное и коллективное авторство во всех видах искусства.

И старший, и младший вождь всегда демонстрировали интерес к культурной тематике, а Ким Чен Ир уделяет ей подчеркнутое внимание. Ранее он курировал культурное направление в ЦК Трудовой партии. Руководитель Ким может лично заниматься режиссурой той или иной картины, и даже пробовать себя в роли оператора. Другим его увлечением является опера. «Море крови» – фантастически красивая постановка, которая впечатляет даже на видеозаписи, – служит вершиной того, что можно назвать «монументальной хореографией». Я не могу дать иного определения этому совершенно особому жанру, присущему только КНДР и берущему свое начало в московских парадах физкультурников 30 х годов. Мир знает его по постановкам ансамбля «Ариран», увековеченных в клипе «I want more» хаус проекта «Faithless» (какие то неведомые поклонники целый год крутили его на экранах киевского метро). Разработанные до мелочей в специальных учреждениях, вроде «НИИ национальной музыки и хореографии», отрепетированные до автоматизма, эти выступления представляют собой замечательное зрелище. Мы наблюдали за ним во дворце пионеров района Кванбок («Возрождение») – огромном здании, которое и размерами и архитектурой заметно превосходило Кымсусанскую резиденцию Ким Ир Сена.

Трехчасовая программа пионерских ансамблей разворачивалась на фоне постоянно меняющихся декораций, Танцы у точно воспроизведенных домиков родной деревни вождя чередовались с гимнастическими выступлениями, за которыми следовали музыкальные номера. В какой то момент они слились в единый, целостный образ. Когда отзвучал финальный пионерский хор под огромным портретным изображением Ким Чен Ира, зрители на минуту замерли, завороженные этой феерией. Очень важно, что при всей нечеловеческой слаженности и точности, танцы детей не были механическим повторением заученных движений. Даже на фото вы можете видеть неподдельно живые лица маленьких артистов. В их выступлении была душа – или, вернее, duende Федерико Гарсиа Лорки.

При входе в этот дворец, в великолепном Кванбоке, напоминающем московское Марьино, но с куда более богатой архитектурой и авангардистскими скульптурами на каждом углу, стояла бронзовая колесница. Запряженный в нее конь Чхоллима – дальневосточный аналог античного Пегаса, вывозил на себе гурьбу детишек в пионерских галстуках и скафандрах. «Мы счастливы» – этот пафосный лозунг, который неизменно рисуют в детсадах Пхеньяна, уже не казался нам самовнушением.

На цветущей сопке Моран, с ее классическими пейзажами корейской традиционной живописи, в пригороде Мангендэ – на родине Ким Ир Сена, в других парках Пхеньяна, мы встретили десятки рисующих детей. Положив рядом ранцы и сухие завтраки, они сидели прямо на траве, старательно выписывая пагоды и беседки. В свое время автор участвовал в организации украинских выставок прикладного искусства КНДР, однако даже подготовленный человек не может не удивиться размаху, с которым поставлено здесь художественное творчество. Столкнувшись с целой командой юных графиков, я посчитал, что это урок рисования, и спросил об этом у переводчика Пака (поэта и автора нескольких песен). Как оказалось, они собрались на сопке после школьных занятий. Это было естественным для Пака и пионеров, а я подумал – что еще делать этим бедным жертвам чучхейского тоталитаризма? Чем заниматься в этой скучной стране, где официально нет ни одного наркомана, нет криминальных уличных банд и воскресных школ, которые предоставили бы альтернативу скучным упражнениям в рисовании и музыке?

Искусство Кореи заявляло о себе в самых разных местах. Яркие шелка традиционных вышивок (их разработку тоже курирует специальный институт) то и дело встречались в комнатах учреждений и жилых домов. Мы видели великолепные мозаики, на которых вставали целые заводы, воспроизведенные до мельчайших производственных подробностей. Антивоенные плакаты против войны и империализма – адекватные времени, совсем не в стиле Кукрыниксов, – украшали улицы и проспекты Пхеньяна. Их дополняли образы солдат, рабочих, крестьян и интеллигенции, мужчин и женщин – в реалистично плакатном духе, который еще успело застать наше поколение. Эти добротные, качественные агитки рисовали вчерашние пионеры, набившие руку на рисовании парковых беседок.

Одним утром мы с кореологом Николаем Полищу ком зашли в один из пхеньянских дворов. У здания местного ЖЭКа стоял длинный ряд фанерных щитов – на таких у нас нередко рисуют граффити. Художник во френче старательно выводил на дереве предпраздничные рисунки. Фотография передает его трогательно серьезное отношение к своей, в общем, обыденной работе. Кореец рисовал сосредоточенно и без спешки, не обращая никакого внимания на зрителей. Наложив последний мазок, он обнаружил позади себя иностранцев. Этот человек был горд своей работой. Он демонстрировал ее без страха и без заискивающего раболепства. Сотни тысяч работников кисти, – которая входит в чучхейский герб наравне с молотом и серпом, выказывая особое, внимательное отношение к интеллигенции, изначально присущее режиму Кимов, – служат важной составляющей этого общества.

Правила нашего «отечественного журнализма» требуют, чтобы я писал обо всем этом со снисходительной иронией – как о некоем китче или «экзотике соцреализма». Черта с два! Иронизировать над корейским искусством? Какое право на это имеем мы, выходцы из страны, улицы которой замалеваны рекламой кабаков и игровых автоматов? Страны Церетели и Гельмана, Пугачевой и Верки Сердючки. Что более одухотворенное, более актуальное можем мы предложить этой большой и зрелой культуре? Нет, это они имеют полное право смеяться над нашим «искусством» – тогда как нам пристало высмеивать только самих себя.

Мой друг, большой знаток и ценитель КНДР, говорил – эту страну нужно обнести высоким забором, изолировать от внешнего мира и взять под защиту, чтобы сохранить ее невообразимый культурный мир. Я думал – человечеству куда правильней взять лучшее из корейского опыта, распространив его на всю остальную планету.

Мы видели и другую культуру корейцев – культуру бытового общения этих людей. Они собирались в кружок под цветущими кустами, снимали обувь, доставали продукты, бутылки с настойкой на лепестках все той же чиндалле, а иногда – музыкальные инструменты. Эти люди отдыхали, пели, шутили, а затем аккуратно убирали за собой мусор и уносили его с собой – хотя за этим не следили милиция и КГБ.

В Пхеньяне можно повстречать пионерок в стандартных кепках с эмблемой «Найк». Они ничего не знают о самой фирме и вообще не представляют себе, что такое торговая марка, И потому брэнд теряет свою силу, превращаясь в обычную закорючку. Один характерный эпизод наглядно показывает специфику культурного восприятия граждан КНДР. Как то мы обедали вместе с товарищем Чо, главным среди курировававших нас кагэбистов. Услышав несколько тактов классической музыки, он просветлел лицом – «Чайковский! «Пикова дама!». Через пять минут мы объясняли этому человеку, кто такой Микки Маус. Товарищ Чо никогда не слышал про империалистического грызуна.