Созерцание заключает в себе только форму, при которой что-то 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Созерцание заключает в себе только форму, при которой что-то



созерцается, а чистое понятие − только форму мышления о предмете

Вообще. Только чистые созерцания или чистые понятия могут быть

Априорными, эмпирические же могут быть только апостериорными.

Восприимчивость нашей души, т. е. способность ее получать

представления, поскольку она каким-то образом подвергается воздействию,

мы будем называть чувственностью; рассудок же есть способность

самостоятельно производить представления, т. е. спонтанность познания.

Наша природа такова, что созерцания могут быть только чувственными, т. е.

содержат в себе лишь способ, каким предметы воздействуют на нас.

Способность же мыслить предмет чувственного созерцания есть рассудок.

Ни одну из этих способностей нельзя предпочесть другой. Без чувственности

ни один предмет не был бы нам дан, а без рассудка ни один нельзя было бы

мыслить. Мысли без содержания пусты, созерцания без понятий слепы.

Поэтому в одинаковой мере необходимо свои понятия делать чувственными

(т.е. присоединять к ним в созерцании предмет), а свои созерцания постигать

рассудком (verstandlich zu machen) (т. е. подводить их под понятия). Эти две

способности не могут выполнять функции друг друга. Рассудок ничего не

может созерцать, а чувства ничего не могут мыслить. Только из соединения

их может возникнуть знание. Однако это не дает нам права смешивать долю

участия каждого из них; есть все основания тщательно обособлять и отличать

одну от другой. Поэтому мы отличаем эстетику, т. е. науку о правилах

чувственности вообще, от логики, т.е. науки о правилах рассудка вообще.[6]

Критический период

Трансцендентальная логика

В трансцендентальной логике мы обособляем рассудок (как в

трансцендентальной эстетике − чувственность) и выделяем из области наших

знаний только ту часть мышления, которая имеет свой источник только в

рассудке. Однако условием применения этого чистого знания служит то, что

предметы нам даны в созерцании, к которому это знание может быть

приложено. В самом деле, без созерцания всякое наше знание лишено

объектов и остается в таком случае совершенно пустым. Поэтому часть

трансцендентальной логики, излагающая начала чистого рассудочного

знания, и принципы, без которых нельзя мыслить ни один предмет, есть

трансцендентальная аналитика и вместе с тем логика истины. В самом деле,

никакое знание не может противоречить ей, не утрачивая вместе с тем

всякого содержания, т. е. всякого отношения к какому бы то было объекту,

стало быть, всякой истины. Но так как окажется очень заманчивым и

соблазнительным пользоваться одними этими чистыми рассудочными

знаниями и основоположениями, выходя даже за пределы опыта, хотя только

опыт дает нам материю (объекты), к которой можно применить чистые

рассудочные понятия, то рассудок рискует посредством пустых умствований

применять формальные принципы чистого рассудка как материал и судить

без различия о предметах, которые нам не даны и даже, может быть, никаким

образом не могут быть даны. Следовательно, так как трансцендентальная

аналитика должна быть, собственно, только каноном оценки эмпирического

применения [рассудка], то ею злоупотребляют, если ее считают органоном

всеобщего и неограниченного применения [рассудка] и отваживаются с

помощью одного лишь чистого рассудка синтетически судить, утверждать и

выносить решения о предметах вообще. В таком случае применение чистого

рассудка становится диалектическим. Таким образом, вторая часть

трансцендентальной логики должна быть критикой этой диалектической

видимости и называется трансцендентальной диалектикой не как искусство

догматически создавать такую видимость (к сожалению, очень ходкое

искусство разнообразного метафизического фиглярства), а как критика

рассудка и разума в сверхфизическом применении разума, имеющая целью

вскрыть ложный блеск его беспочвенных притязаний и низвести его

претензии на изобретение и расширение [знаний], чего он надеется

достигнуть исключительно с помощью трансцендентальных

основоположений, на степень простой оценки чистого рассудка и

предостережения его от софистического обмана…

Мы не можем мыслить ни одного предмета иначе как с помощью

категорий; мы не можем познать ни одного мыслимого предмета иначе как с

помощью созерцаний, соответствующих категориям. Но все наши созерцания

чувственны, и это знание, поскольку предмет его дан, имеет эмпирический

характер. А эмпирическое знание есть опыт. Следовательно, для нас

возможно априорное познание только предметов возможного опыта.

«КРИТИКА ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА»

§ 7. ОСНОВНОЙ ЗАКОН ЧИСТОГО ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА

Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в тоже время иметь силу

принципа всеобщего законодательства.

[ПОЗНАВАЕМОСТЬ ЗАКОНА ЧИСТОГО УМОПОСТИГАЕМОГО МИРА]

Моральный…закон дает нам хотя и не надежду, но факт, безусловно

необъяснимый из каких бы то ни было данных чувственно воспринимаемого

мира и из всей сферы применения нашего теоретического разума; этот факт

указывает нам на чистый умопостигаемый мир, более тог, положительно

определяет этот мир и позволяет нам нечто познать о нем, а именно некий

закон.

Этот закон должен дать чувственно воспринимаемому миру как

чувственной природе (что касается разумных существ) форму

умопостигаемого мира, т. е. сверхчувственной природы, не нанося ущерба

механизму чувственно воспринимаемого мира.

[СВЕРХЧУВСТВЕННАЯ ПРИРОДА ПОДЧИНЕНА

АВТОНОМИИ ЧИСТОГО ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА]

…Сверхчувственная природа, насколько мы можем составить себе

понятие о ней, есть не что иное, как природа, подчиненная автономии

чистого практического разума. А закон этой автономии есть моральный

закон, который, следовательно, есть основной закон сверхчувственной

природы и чистого умопостигаемого мира, подобие которого должно

существовать в чувственно воспринимаемом мире, но так, чтобы в то же

время не наносить ущерба законам этого мира.

[ОБЪЕКТИВНОСТЬ МОРАЛЬНОГО ЗАКОНА

НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ДОКАЗАНА, И ВСЕ ЖЕ ОНА НЕСОМНЕННА]

Объективная реальность морального закона не может быть доказана

никакой дедукцией и никакими усилиями теоретического, спекулятивного

или эмпирически-поддерживаемого разума; следовательно, если хотят

отказаться и от аподиктической достоверности, эта реальность не может быть

подтверждена опытом, значит, не может быть доказана a posteriori, и все же

она сама по себе несомненна.

[АПРИОРНЫМ ОСНОВАНИЕМ ПРАКТИЧЕСКОГО РАЗУМА

МОЖЕТ БЫТЬ ТОЛЬКО ФОРМАЛЬНЫЙ ЗАКОН]

…Только формальный закон, т. е. не предписывающий разуму ничего,

кроме формы его всеобщего законодательства в качестве высшего условия

максим, может быть a priori определяющим основанием практического

разума.

[ЛЕГАЛЬНОСТЬ И МОРАЛЬНОСТЬ]

…Понятие долга объективно требует в поступке соответствия с

законом в максиме поступка, а субъективно − уважения к закону как

единственного способа определения воли этим законом. На этом

основывается различие между сознанием поступать сообразно с долгом и

сознанием поступать из чувства долга, т. е. из уважения к закону; причем

первое (легальность) было бы возможно ив том случае, если бы

определяющими основаниями воли были одни только склонности, а

второе − (моральность), − моральную ценность должно усматривать только в

том, что поступок совершают из чувства долг, т.е. только ради закона.

[ДОЛГ И ЛИЧНОСТЬ]

Долг! Ты возвышенное, великое слово, в тебе нет ничего приятного, что

льстило бы людям, ты требуешь подчинения, хотя, чтобы побудить волю, и

не угрожаешь те, то внушало бы соответственное отвращение в душе и

пугало бы. Ты только устанавливаешь закон, который сам собой проникает в

душу и даже против воли может снискать уважение к себе (хотя и не всегда

исполнение). Перед тобой замолкают все склонности, хотя бы они тебе

втайне и противодействовали, − где же твой достойный тебя источник и где

корни твоего благородного происхождения, гордо отвергающего всякое

родство со склонностями, и откуда возникают необходимые условия того

достоинства, которое только люди могут дать себе?

Это может быть только то, что возвышает человека над самим собой

(как частью чувственно воспринимаемого мира), что связывает его с

порядком вещей, единственно который рассудок может мыслить и которому

вместе с тем подчинен весь чувственно воспринимаемый мир, а с ним

эмпирически определяемое существование человека во времени и

совокупность всех целей (что может соответствовать только такому

безусловному практическому закону, как моральный). Это не что иное, как

личность, т. е. свобода и независимость от механизма всей природы,

рассматриваемая вместе с тем как способность существа, которое подчинено

особым, а именно данным u1089 собственным разумом чистым практическим

законам; следовательно, лицо как принадлежащее чувственно

воспринимаемому миру подчинено собственной личности, поскольку оно

принадлежит и к умопостигаемому миру; поэтому не следует удивляться,

если человек как принадлежащий к обоим мирам должен смотреть на

собственное существо по отношению к своему второму и высшему

назначению только с почтением, а на законы его − с величайшим уважением.

[ИДЕЯ ЛИЧНОСТИ]

Моральный закон свят (ненарушим). Человек, правд, так уж свят, но

человечество в его лице должно быть для него святым. Во всем сотворенном

все что угодно и для чего угодно может быть употреблено всего лишь как

средство; только человек, а с ним каждое разумное существо есть цель сама

по себе. Именно он субъект морального закона, который свят в силу

автономии своей свободы. Именно поэтому каждая воля, даже собственная

воля каждого лица, направленная на пего самого, ограничена условием ее с

автономией разумного существа, а именно не подчинишься никакой цели,

которая была бы невозможна по закону, какой мог бы возникнуть из воли

самого подвергающегося действию субъекта. Следовательно, обращайся с

этим субъектом следует не только как со средством, но и как с целью. Это

условие мы справедливо приписываем даже божественной воле по

отношению к разумным существам в мире как его творениям, так как оно

основывается на личности их, единственно из-за которой они и суть цели

сами по себе.

Эта внушающая уважение идея личности, показывающая нам

возвышенный характер нашей природы (по ее назначению), позволяет нам

вместе с тем замечать отсутствие соразмерности нашего поведения с этой

идеей и тем самым сокрушает самомнение; она естественна и легко понятна

даже самому обыденному человеческому разуму. Не замечал ли иногда

каждый даже умеренно честный человек, что он отказывался от вообще-то

невинной лжи, благодаря которой он мог бы пли сам выпутаться из трудного

положения, или же принести пользу любимому и весьма достойному другу,

только для того, чтобы не стать презренным в своих собственных глазах? Не

поддерживает ли честного человека в огромном несчастье, которого он мог

бы избежать, если бы только мог пренебречь своим долгом, сознание того,

что в своем лице он сохранил достоинство человечества и оказал ему честь и

что у него нет основания стыдиться себя и бояться внутреннего взора само

испытания? Это утешение не счастье и даже не малейшая доля его.

Действительно, никто не станет желать, чтобы представился случай для этого

или чтобы жить при таких обстоятельствах. Но человек живет и не хочет

стать в собственных глазах недостойным жизни. Следовательно, это

внутреннее успокоение лишь негативное отношение всего, что жизнь может

сделать приятным; и именно оно удерживает человека от опасности потерять

свое собственное достоинство, после того как он совсем отказался от

достоинства своего положения. Оно результат уважения не к жизни, а к

чему-то совершенно другом, сравнении и сопоставлении с чем жизнь со

всеми ее удовольствиями не имеет никакого значения. Человек живет лишь из

чувства долга, а не потому, что находит какое-то удовольствие в жизни.

[ЧИСТЫЙ МОРАЛЬНЫЙ ЗАКОН − ВОЗВЫШЕННОСТЬ НАШЕГО

СВЕРХЧУВСТВЕННОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ]

Таков истинный мотив чистого практического разума. Он не что иное,

как сам чистый моральный закон, поскольку он позволяет нам ощущать

возвышенный характер нашего собственного сверхчувственного

существования, и поскольку он в людях, сознающих также и свое

чувственное существование и связанную с этим зависимость от их природы,

на которую в этом отношении оказывается сильное патологическое

воздействие, субъективно внушает уважение к их высшему назначению.

[ЕСТЕСТВЕННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ ПРИСУЩА ТОЛЬКО ЯВЛЕНИЮ,

СВОБОДА ПРИСУЩА ВЕЩИ В СЕБЕ]

Если…хотят приписывать свободу существу, чье существование

определено во времени, то по крайней мерев этом отношении нельзя

исключать его существование, тало быть и его поступки, из закона

естественной необходимости всех событий; это было бы равносильно

предоставлению его слепой случайности. А так как этот закон неизбежно

касается всякой причинности вещей, поскольку их существование

определимо во времени, то если бы оно было тем способом, каким следовало

бы представлять себе и существование этих вещей в себе, свободу следовало

бы отбросить как никчемное и невозможное понятие. Следовательно, если

хотят спасти ее, то не остается ничего другого, как приписывать

существование вещи, поскольку оно определимо во времени, значит, и

причинность по закону естественной необходимости только явлению, а

свободу − тому же самому существу как вещи в себе.

[ЕСЛИ БЫ ПОСТУПКИ БЫЛИ ЧЕРЕЗ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ВО ВРЕМЕНИ

ОПРЕДЕЛЕНИЯМИ ЧЕЛОВЕКА КАК ВЕЩИ САМОЙ ПО СЕБЕ,

СПАСТИ СВОБОДУ БЫЛО БЫ НЕЛЬЗЯ]

…Если бы поступки человека, поскольку они принадлежат к его

определениям во времени, были определениями человека не как явления, а

как вещи самой по себе, то свободу нельзя было бы спасти. Человек был бы

марионеткой или автоматом Вокансона, сделанным и заведенным высшим

мастером всех искусных произведений. И хотя самосознание делало бы его

мыслящим автоматом, но сознание этой спонтанности в нем, если считать ее

свободой, было бы лишь обманом, так как она может быть названа так только

относительно, ибо хотя ближайшие причины, определяющие его движения, и

длинный ряд этих причин, восходящих к своим определяющим причинам,

внутренние, но последняя и высшая причина находится целиком в чужой

власти.

Если надо помочь науке, то следует вскрывать трудности и даже

искать те, которые тайно ей мешают, ведь каждая из них вызывает к жизни

средства, которые нельзя найти, не добиваясь приращения науки в объеме

или в определенности, так что даже препятствия становятся средством,

содействующим основательности науки. Если же трудности скрываются

сознательно или устраняются только паллиативными средствами, то рано или

поздно они превратятся в неизлечимый недуг, который разрушает науку,

ввергая ее в полный скептицизм.

[РЕАЛЬНОСТЬ ОБЪЕКТАМ ИДЕЙ ДАЕТ

ЧИСТЫЙ ПРАКТИЧЕСКИЙ РАЗУМ]

Для всякого применения разума к тому или другому предмету

требуются чистые рассудочные понятия (категории), без которых нельзя

мыслить ни один предмет. Эти понятия могут быть использованы для

теоретического применения разума, т. е. для такого рода познания, лишь в

том случае, если под них подведено также созерцание (которое всегда

чувственно), и, следовательно, только для того, чтобы посредством них

представлять объект возможного опыта. Но здесь именно идеи разума,

которые не могут быть даны в опыте, должно мыслить посредством

категорий, чтобы познать этот объект. Однако дело идет здесь не о

теоретическом познании этих идей, а только о том, что они вообще имеют

объекты. Эту реальность дает чистый практический разум, и теоретическому

разуму ничего не остается при этом, как только мыслить эти объекты

посредством категорий, что, как мы уже ясно доказал, вполне возможно и без

созерцания (чувственного или сверхчувственного), так как категории имеют

свое мести происхождение в чистом рассудке исключительно как

способности мыслить независимо и до всякого созерцании всегда обозначают

лишь объект вообще, каким бы способом он ни был нам дан.[7]

 


Гегель Георг Вильгельм (1770 − 1831) − создатель системы

абсолютного идеализма и диалектической логики − метода разумного

постижения мира, которое, не отвергая результаты

рассудочного − обыденного и частно-научного − познания мира, выходит за

их пределы, дает возможность взглянуть на мир с точки зрения вечности.

Основные работы: «Феноменология духа» (1807), «Наука логики»

(1812-1816), «Энциклопедия философских наук» (1817), «Философия права»

(1821), «Лекции по истории философии» (1833—1836), «Лекции по эстетике»

(1835-1838), «Философия природы» (1817), «Философия истории» (1821).

Философия как наука

Философия лишена того преимущества, которым обладают другие

науки. Она не может исходить из предпосылки, что ее предметы

непосредственно признаны представлением и что ее метод познания заранее

определен в отношении исходного пункта и дальнейшего развития. Правда,

она изучает те же предметы, что и религия. Философия и религия имеют

своим предметом истину, и именно истину в высшем смысле этого слова, − в

том смысле, что бог, и только он один, есть истина. Далее, обе занимаются

областью конечного, природой и человеческим духом, и их отношением друг к

другу и к богу как к их истине. Философия может, следовательно,

предполагать знакомство с ее предметами, и она даже должна предполагать

его, так же как и интерес к ее предметам, хотя бы потому, что сознание

составляет себе представления о предметах раньше, чем понятия о них, и,

только проходя через представления и обращая на них свою деятельность,

мыслящий дух возвышается к мыслящему познанию и постижению

посредством понятий.

Но когда приступают к мыслящему рассмотрению предметов, то вскоре

обнаруживается, что оно содержит в себе требование показать

необходимость своего содержания и доказать как самое бытие, так и

определение своих предметов. Таким образом, оказывается, что

первоначального знакомства с этими u1087 предметами, даваемого

представлениями, недостаточно и что бездоказательные предположения или

утверждения недопустимы. Вместе с этим, однако, обнаруживается

затруднение, которое состоит в том, что философия должна ведь с чего-то

начать, между тем всякое начало как непосредственное составляет свою

предпосылку, вернее, само есть такая предпосылка.

Философию можно предварительно определить вообще как мыслящее

рассмотрение предметов. Если верно, а это, конечно, верно, что человек

отличается от животных мышлением, то все человеческое таково только

потому, что оно произведено мышлением. Так как, однако, философия есть

особый способ мышления, такой способ мышления, благодаря которому оно

становится познанием, и при этом познанием в понятиях, то философское

мышление отлучается, далее, от того мышления, которое деятельно во всем

человеческом и сообщает всему человеческому его человечность, будучи в то

же время тождественно с ним, так как в себе существует только одно

мышление. Это различие связано с тем, что содержание человеческого

сознания, имеющее своим основанием мышление, вы ступает сначала не в

форме мысли, а в форме чувства, созерцания, представления − в формах,

которые должно отличать от мышления как формы.

Но одно дело − иметь определяемые и проникнутые мышлением

чувства и представления, и другое − иметь мысли о таких чувствах и

представлениях. Порожденные размышлением мысли об этих способах

сознания составляют рефлексию, рассуждение и т. п., а также и философию…

Содержание, наполняющее наше сознание, какого бы рода оно ни было,

составляет определенность чувств, созерцаний, образов, представлений,

целей, обязанностей и т.д., а также мыслей и понятий. Чувство, созерцание,

образ и т. д. Являются, поэтому, формами такого содержания, которое

остается тем же самым, будет ли оно чувствуемо, созерцаемо, представляемо

или желаемо, будет ли оно только чувствуемо без примеси мысли, или

чувствуемо, созерцаемо и т. д. с примесью мыслей, или, наконец, только

мыслимо. В любой из этих форм или в смешении нескольких таких форм

содержание составляет предмет сознания. Но когда содержание делается

предметом сознания, особенности этих форм проникают также и в

содержание, так что соответственно каждой из них возникает, по-видимому,

особый предмет, и то, что в себе есть одно и то же, может быть рассмотрено

как различное содержание…

В нашем обычном сознании мысли соединены с привычным

чувственным и духовным материалом; в размышлении, рефлексии и

рассуждении мы примешиваем мысли к чувствам, созерцаниям,

представлениям (в каждом предложении, хотя бы его содержание и было

совершенно чувственно, уже имеются налицо категории; так, например, в

предложении «Этот лист − зеленый» присутствуют категории бытия,

единичности). Но совершенно другое − делать предметом сами мысли, без

примеси других элементов. Другой причиной непонятности философии

является нетерпеливое желание иметь перед собой в форме представления то,

что имеется в сознании как мысль и понятие. Часто мы встречаем выражение:

неизвестно, что нужно мыслить под понятием; но при этом не нужно

мыслить ничего другого, кроме самого понятия. Смысл данного выражения

состоит, однако, в тоске по уже знакомому, привычному представлению: у

сознания имеется такое ощущение, как будто вместе с формой представления

у него отняли почву, на которой оно раньше твердо и уверенно стояло;

перенесенное в чистую область понятий сознание не знает, в каком мире оно

живет. Наиболее понятными находят поэтому писателей, проповедников,

ораторов и т. д., излагающих своим читателям или слушателям вещи, которые

последние наперед знают наизусть, которые им привычны и сами собой

понятны

…Философия должна прежде всего доказать нашему обыденному

сознанию, что существует потребность в собственно философском способе

познания или даже должна пробудить такую потребность. Но по отношению к

предметам религии, по отношению к истине вообще она должна показать, что

она сама способна их познать. По отношению же к обнаруживающемуся

отличию ее от религиозных представлений она должна оправдать свои,

отличные от последних определения…

…Для предварительного пояснения вышеуказанного различия и

связанного с последним положения, что истинное содержание нашего

сознания при превращении его в форму мысли и понятия сохраняется и даже,

собственно говоря, впервые выявляется в своем настоящем свете, − для

такого предварительного пояснения можно напомнить читателю о другом

давнем убеждении, гласящем, что для познания истинного в предметах и

событиях, а также в чувствах, созерцаниях, мнениях, представлениях и т. п.

обуется размышление. Но размышление всегда превращает чувства,

представления и т. п. в мысли. Примечание. Так как именно мышление

является собственно философской формой деятельности, а всякий человек от

природы способен мыслить, то, поскольку упускается различие между

понятиями и представлениями, происходит как раз противоположное тому,

что, как мы упомянули выше, часто составляет предмет жалоб на

непонятность философии. Эта наука часто испытывает на себе такое

пренебрежительное отношение, что даже те, которые не занимались ею,

воображают, что без всякого изучения они понимают, как обстоит дело с

философией, и что, получив обыкновенное образование и опираясь в

особенности на религиозное чувство, они могут походя философствовать и

судить о философии. Относительно других наук считается, что требуется

изучение для того, чтобы знать их, и что лишь такое знание дает право судить

о них. Соглашаются также, что для того, чтобы изготовить башмак, нужно

изучить сапожное дело и упражняться в нем, хотя каждый человек имеет в

своей ноге мерку для этого, имеет руки и благодаря им требуемую для

данного дела природную ловкость. Только для философствования не

требуется такого рода изучения и труда. Это удобное мнение в новейшее

время утвердилось благодаря учению о непосредственном знании — знании

посредством созерцания…

С другой стороны, столь же важно, чтобы философия уразумела, что ее

содержание есть не что иное, как то содержание, которое первоначально

порождено и ныне еще порождается в области живого духа, образуя мир,

внешний и внутренний мир сознания, иначе говоря, что ее содержанием

служит действительность. Ближайшее сознание этого содержания мы

называем опытом. Вдумчивое рассмотрение мира уже различает между тем,

что в обширном царстве внешнего и внутреннего наличного бытия

представляет собой лишь преходящее и незначительное, лишь явление, и тем,

что в себе поистине заслуживает название действительности. Так как

философия лишь по форме отличается от других видов осознания этого

содержания, то необходимо, чтобы она согласовалась с действительностью и

опытом. Можно даже рассматривать эту согласованность по меньшей мере в

качестве внешнего пробного камня истинности философского учения, тогда

как высшей конечной целью науки является порождаемое знанием этой

согласованности примирение самосознательного разума с сущим разумом, с

действительностью. Примечание. В предисловии к моей «Философии права»

имеются следующие положения: Что разумно, то действительно, и что

действительно, то разумно.

Эти простые положения многим показались странными и подверглись

нападкам даже со стороны тех, кто считает бесспорной свою

осведомленность в философии и, уж само собой разумеется, также в

религии…

В повседневной жизни называют действительностью всякую причуду,

заблуждение, зло и тому подобное, равно как и всякое существование, как бы

оно ни было превратно и преходяще. Но человек, обладающий хотя бы

обыденным чувством языка, не согласится с тем, что случайное

существование заслуживает громкого названия действительного; случайное

есть существование, обладающее не большей ценностью, чем возможное,

которое одинаково могло бы и быть и не быть.

Когда я говорил о действительности, то в обязанность критиков

входило подумать, в каком смысле я употребляю это выражение, так как в

подробно написанной «Логике» я рассматриваю также и действительность и

отличаю ее не только от случайного, которое ведь тоже обладает

существованием, но также и от наличного бытия, существования и других

определений.

Против действительности разумного восстает уже то представление,

что идеи, идеалы суть только химеры и что философия есть система таких

пустых вымыслов; против него равным образом восстает обратное

представление, что идеи и идеалы суть нечто слишком высокое для того,

чтобы обладать действительностью, или же нечто слишком слабое для того,

чтобы добыть себе таковую. Но охотнее всего отделяет действительность от

идеи рассудок, который принимает грезы своих абстракций за нечто истинное

и гордится долженствованием, которое он особенно охотно предписывает

также и в области политики, как будто мир только и ждал его, чтобы узнать,

каким он должен быть, но каким он не является; ибо, если бы мир был таким,

каким он должен быть, то куда делось бы обветшалое умствование

выдвигаемого рассудком долженствования? Когда рассудок направляется со

своим долженствованием против тривиальных внешних и преходящих

предметов, учреждений, состояний и т. д., которые, пожалуй, и могут иметь

относительно большое значение, но лишь для определенного времени и для

известных кругов, то он может оказаться правым и обнаружить в этих

предметах много такого, что не согласуется со всеобщими истинными

определениями; у кого не хватит ума, чтобы заметить вокруг себя много

такого, что на деле не таково, каким оно должно быть?

Но эта мудрость не права, воображая, что, занимаясь такими

предметами и их долженствованием, она находится в сфере интересов

философской науки. Последняя занимается лишь идеей, которая не столь

бессильна, чтобы только долженствовать, а не действительно

быть, − занимается, следовательно, такой действительностью, в которой эти

предметы, учреждения, состояния и т. д. образуют лишь поверхностную,

внешнюю сторону…

Так как размышление прежде всего содержит в себе вообще принцип

(мы употребляем здесь это слово также и в смысле начала) философии и

снова расцвело в своей самостоятельности в новое время (после

лютеровской Реформации), причем с самого начала не остановилось, как

некогда первые философские попытки греков, на абстракциях, а набросилось

также на кажущийся неизмеримым материал мира явлений, то философией

стали называть всякое знание, предметом которого является познание

устойчивой меры и всеобщего в море эмпирических единичностей, изучение

необходимости, закона в кажущемся беспорядке бесконечного множества

случайностей, следовательно, знание, которое черпает вместе с тем свое

содержание в собственном созерцании и восприятии внешнего и

внутреннего, в предлежащей природе, равно как и в предлежащем духе, и в

человеческом сердце.

Примечание. Принцип опыта содержит в себе то

бесконечно важное положение, что для принятия и признания какого-либо

содержания требуется, чтобы человек сам участвовал в этом, или, говоря

более определенно, требуется, чтобы он находил такое содержание

согласующимся и соединенным с его собственной уверенностью в себе; он

должен сам принимать и признавать содержание опыта либо только своими

внешними чувствами, либо также и своим глубочайшим духом, своим

сущностным самосознанием.

Это тот самый принцип, который получил в настоящее время название

веры, непосредственного знания, внешнего и в особенности собственного

внутреннего откровения.

Те науки, которые, таким образом, получили название философии,

согласно вышеуказанному принципу, мы по их исходному пункту называем

эмпирическими науками. Важно то, что их существенной целью и

результатом являются законы, всеобщие положения, теории, мысли о

существующем. Так, например…даже в прейскурантах изготовителей

инструментов те из инструментов, которые не вносятся в особую рубрику

магнетических или электрических аппаратов, − термометры, барометры

и т.д. − называются философскими инструментами. Мы должны, конечно,

заметить по этому поводу, что не соединение дерева, железа и т.д., а

единственно лишь мышление должно называться инструментом философии.

Как ни удовлетворительно это познание в своей области, все же

оказывается, во-первых, что существует еще другой круг предметов, которые

не входят в его область, − свобода, дух, бог. Их нельзя найти на почве этого

познания не потому, что они не принадлежат области опыта (они, правда, не

воспринимаются в чувственном опыте, но все, что вообще находится в

сознании, − это даже тавтологическое положение − воспринимается в опыте),

но потому, что эти предметы по своему содержанию сразу выступают как

бесконечные.

Формы знания

Субъективный разум требует дальнейшего удовлетворения

относительно формы знания; эта форма есть необходимость вообще.

Однако, с одной стороны, в опытном познании содержащееся в нем всеобщее,

род и т. п. носит характер чего-то самого по себе неопределенного, самого по

себе не связанного с особенным, напротив, всеобщее и особенное внешни и

случайны по отношению друг к другу; точно так же связанные друг с другом

особенные предметы, взятые для себя, выступают как внешние друг другу и

случайные. С другой стороны, это познание всегда начинается с

непосредственного, преднайденного, с предпосылок. В обоих отношениях

здесь не находит своего удовлетворения форма необходимости.

Размышление, поскольку оно направлено на то, чтобы удовлетворить эту

потребность, есть философское мышление в собственном значении этого

слова, спекулятивное мышление. В качестве размышления, которое хотя и

имеет общее с размышлением первого рода, но одновременно отлично от

него, оно кроме общих им обоим форм имеет также формы, свойственные

ему одному, которые все сводятся к форме понятия.

Примечание. Отсюда

видно отношение спекулятивной науки к другим наукам. Она не отбрасывает

в сторону эмпирического содержания последних, а признает его, пользуется

им и делает его своим собственным содержанием, она также признает

всеобщее в этих науках, законы, роды и т. д., но она вводит в эти категории

другие категории и удерживает их. Различие, таким образом, состоит лишь в

этом изменении категорий. Спекулятивная логика содержит в себе

предшествующую логику и метафизику, сохраняет те же самые формы

мысли, законы и предметы, но вместе с тем развивает их дальше и

преобразовывает их с помощью новых категорий.

Нужно различать между понятием в спекулятивном смысле и тем, что

обычно называют понятием. Тысячи и тысячи раз повторявшееся и

превратившееся в предрассудок утверждение, что бесконечное не может быть

постигнуто посредством понятия, имеет в виду понятие в последнем,

одностороннем смысле…

Это философское мышление само нуждается в том, чтобы была понята

его необходимость и оправдана его способность познавать абсолютные

предметы. Но такое понимание и оправдание есть само по себе философское

познание и поэтому может иметь место лишь внутри философии.

Предварительное объяснение, следовательно, было бы не философским и не

могло бы быть ничем иным, как рядом предпосылок, заверений и

рассуждений, т. е. случайных утверждений, которым с тем же правом и

одинаково бездоказательно можно было бы противопоставить

противоположные положения. Примечание. Одно из основных положений



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-02-19; просмотров: 268; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 54.163.14.144 (0.265 с.)