То есть в другие институты Вы тоже поступали?

- Конечно. Так принято. Но, отучившись два года во МХАТе, трудно представить, что ты будешь где-то еще – затягивает. Это сейчас я хожу мимо студии спокойно – там охрана, банк внизу... И Камергерский теперь такое буржуазное место – и чувствую, что это уже не мое, чужое...

Возвращаясь к началу разговора – наверное, было предопределение в жизни, но, может, сначала нужно было ошибиться, чтобы это понять. Хотя мог бы поступать и позже. И тогда еще было рано. Я поступил в 19 лет – это рано.

А многие Ваши коллеги говорят, что чем моложе, тем лучше…

- Я так думаю, что это порок советской театральной педагогики, которая берет детей и раскручивает их непосредственность. Потом их либо ломают, либо переделывают. Использование молодости. Человек в 17-20 лет может сыграть хорошо один раз, на интуиции, но редко может это повторить снова и снова. Психика неустойчивая еще. Мне кажется, зачастую режиссеры, пытаются эту непосредственность урвать и заодно подпитаться молодостью. Когда человек приходит с опытом – это другое дело. Почему на режиссуру берут отучившихся? Это уже думающий человек, у него перестают играть гормоны, он начинает что-то читать, он приходит с опытом жизни и играет уже не только органикой, но и человеческой массой, интеллектом. И я думаю, что это правильно.

Про себя знаю, что я начал о себе что-то понимать после 25 лет, когда закончил учебу и поработал не в одном театре.

Счастье, когда человек использует свою молодость, а потом умеет правильно пережить взросление. А иногда знаете, как говорят: что куда девалось? Был мальчик и где? Это как в рок-н-ролле: можно играть пока прет, пока драйв. Потом надо что-то уметь. И если драйва нет, а умение не пришло, то все. Нечем играть. Так же и в актерском деле. Конечно, если говорить о серьезном материале...

Каким Вы были студентом?

- Мы все были примерно одинаковыми студентами. Мы были добросовестными, когда дело касалось специальных дисциплин, и были недобросовестными в дисциплинах, которые нам казались рутинными, которые требовали сидения за партами. Что скрывать – это и так понятно. Хотя у нас были замечательные педагоги. Дай Бог каждому таких педагогов. По русскому и зарубежному театру, по русской литературе. Большие фигуры в театроведении. А мы часто относились к этому по принципу «лишь бы сдать». «Обломов» за ночь, «Воскресенье» в метро, по дороге на экзамен. В остальном же учились достаточно добросовестно. Мне хотелось самому что-то сделать, может и самостоятельно ставить спектакли. Ну, мечталось...

Молодые были, креатив был, наглость такая положительная, художественная. Чаще всего, когда ты приходишь в репертуарный театр, этот креатив никому не нужен. Нужно просто исполнять: быстро, качественно и без вопросов.

А вообще, несмотря на то, что учеба была с утра и до вечера, это было здорово. Мне нравилось.

Первый выход на профессиональную сцену помните?

Это был ввод, по-моему, в спектакль «Дачники» в театре Станиславского. 1995 год. Естественно, половина зала. Какая-то будничная история: пришел, оделся, вышел, сказал текст. Помню, что очень суетился – у меня было всего несколько репетиций.

Если к этому нормально относиться и говорить: «Ну, так же всегда бывает!» – это путь туда, где начинаются катастрофы. Дальше уже надо открывать Куприна, читать рассказ «Как я был актером». То, что называется театром, им не являясь, наверное, это и был мой первый выход на сцену. Тем не менее, я очень благодарен главному режиссеру театра Виталию Викторовичу Ланскому, который по мере сил старался что-то мне подсказывать, как-то меня окучивать. Мне-то казалось, что я готов абсолютно. А он делал мне замечания, давал роли. Я не могу сказать, что у меня там было мало ролей... Были и главные, и маленькие... Массовки не было вообще. Маленькая труппа, иногда даже небольшие выходы играли монтировщики.

Но Вы не долго там были?

- Два сезона. Так сложились обстоятельства. Я уехал на съемки. Никита Михалков тогда запустил проект «Сибирский цирюльник», где я играл одного из юнкеров. И мы три месяца жили в военном училище в Костроме. Потом – два месяца в Праге, наблюдали за съемками. Это скорее опыт наблюдения за тем, как человек работает, чем актерский опыт. Ну и компания прекрасная. Да и посмотреть, как работают Джулия Ормонд, Ричард Харрис, Ольбрыхский, Меньшиков и как потом их всех переигрывает Алексей Васильевич Петренко тоже очень интересно...

До того, как я уехал, я начинал репетировать с Мирзоевым в спектакле «Хлестаков». К сожалению, не сложилось. Тогда же умер Ланской. Через какое-то время стало ясно, что в театре на меня не рассчитывают. И я понял, что надо искать работу.

Вместе со своим однокурсником Володей Скворцовым я написал себе список из 5-6 театров. Первым был ТЮЗ. В то время мне нравились спектакли Гинкаса и Яновской.

Была уже середина сезона и никто, конечно, актеров не смотрел. Но я позвонил своему приятелю Максиму Виторгану, который тогда там работал, и он помог устроить показ. Мы с Володей пришли к Генриетте Наумовне, показались один раз, она велела подготовить другой материал. Через два дня после второго показа мне позвонили и сказали: «Приходите».

Я пришел, но проработал там всего 3-4 месяца. И работал бы дальше, но тут появился Васильев, который знал, что я актер. Мой отец играл у него в трех спектаклях. Анатолий Александрович меня, конечно, не помнил, но знал, что я есть. И когда он набирал группу стажеров, я думаю, что ему напомнила обо мне Надежда Михайловна, его жена. Он сам позвонил и предложил прийти.

Я пришел, и мне хватило двух дней, чтобы понять: я отсюда никуда не уйду. В свое время я репетировал с большими режиссерами: Козак, Мирзоев, Яновская. Но пришел к Васильеву на две беседы и поразился, настолько несопоставимый уровень предложения актеру, театрального языка, рассуждений, оценок, замечаний. Стало понятно, что будет глупо, если скажу, что еще не дорос и останусь там, где проще.

Мне было очень неудобно перед Яновской, которая взяла меня посреди сезона в театр, но я честно к ней пришел и все рассказал. И она легко меня отпустила. За что я ей, конечно, очень благодарен. И начались 9 лет работы с Васильевым.