Таинственная книга - ключ к потрясающему копьем 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Таинственная книга - ключ к потрясающему копьем



Целый ряд фактов свидетельствует о более позднем времени появлениякниги Честера; некоторые из этих фактов ранее отмечали и западные ученые, нообъяснить их нестыковку с традиционной датой - 1601 год - не могли. Другиефакты, установленные мною уже в процессе исследования, тожесвидетельствовали о более поздней дате, тщательно скрывавшейся издателями иавторами сборника. Эта подлинная дата - 1612 год - позволила раскрытьглавную тайну книги Честера: имена платонической четы - "Голубя" и "Феникс";ибо именно летом 1612 года почти одновременно ушла из жизни чета Рэтлендов,чьи отношения при жизни точно соответствовали отношениям честеровскихгероев, а смерть и похороны окружены завесой глубокой тайны. Новую датировку сборника и идентификацию прототипов Голубя и Фениксподдержали несколько английских и американских ученых - стратфордианцев,хотя большинство западных шекспироведов продолжают придерживаться привычнойим гипотезы К. Брауна невзирая на все ее несоответствия. У нас в течение 12лет никто против моей гипотезы не выступал, а А. Аникст определенно считалее самым удовлетворительным решением чрезвычайно сложной проблемы. Первым - после появления "Игры об Уильяме Шекспире" - атаковал новоепрочтение честеровского сборника (единственную гипотезу по конкретнойпроблеме, пришедшую в мировое шекспироведение из России) рецензент Г.Некоторых его доводов в защиту Шакспера, вроде уподобления ростовщичествадеятельности современных банков, я ранее касался. К честеровскому сборникурецензент подходит уже не с экономическими, а с книговедческими (как бывшийсотрудник университетской библиотеки и автор нескольких библиографическихработ) критериями, хотя сложными и часто запутанными, связанными сшекспироведением проблемами британского книгопечатания и книгоизданияXVI-XVII веков он никогда ранее не занимался, а самого сборника, судя повсему, в глаза не видел. Рецензент Г. считает, что никакого "шекспировского вопроса", никакой"шекспировской тайны" просто не существует, и все сомнения в истинностистратфордской традиции и культа - не более чем дань моде, которую он, в мерусвоих сил и знаний, старается опровергнуть. И вообще слово "тайна",подрывающее здоровое доверие к зафиксированным в хрестоматиях представлениями стимулирующее появление всякого рода гипотез, рецензент откровенно нелюбит. Так же он подходит и к честеровскому сборнику, полагая, что яспециально нагнетаю таинственность вокруг этой книги. Похоже, дажесоответствующий раздел "Игры об Уильяме Шекспире" он не затруднилсявнимательно прочитать, иначе узнал бы, что все без исключения западныеученые, изучавшие поэму о Голубе и Феникс и книгу Честера, писали о тайне,которая в них кроется (Р. У. Эмерсон, А. Фарчайлд, А. Гросарт, X. Роллинз,У. Мэтчет и др.). Загадок у Честера столько, что не увидеть их может толькобезнадежно слепой. Кто скрывается за именами "Голубь" и "Феникс", тайнослуживших Аполлону и ушедших из жизни почти одновременно? Какое поэтическоеСовершенство они оставили после себя? Почему Честер специально сообщает, чтоправда о его необыкновенных героях будет показана в книге "аллегорическизатененной" и что его поэма якобы переведена с итальянского оригиналаникогда не существовавшего Торквато Челиано? Почему у лондонского экземплярасовершенно другое название со странной "опечаткой" в главном слове, имядругого издателя, эмблема другого печатника, хотя весь текст напечатан содного набора (и как я установил, на бумаге одной, да еще уникальнойпартии)? Какое отношение имел Шекспир (кто бы он ни был) к участникамсборника и к его ушедшим из жизни героям, к целому собранию прекрасныхакростихов, носящих на себе явную печать его гения? Список можно продолжить,но и этого более чем достаточно, чтобы убедиться: издатели и авторы книгинамеренно и тщательно скрывали какую-то чрезвычайно важную тайну, связаннуюпрежде всего с необыкновенной платонической четой. Надо быть оченьсамонадеянным, чтобы, не зная фактов и имен, связанных со сборником, даже непрочитав его, выносить какие-то вердикты! Но наш оппонент смело отрицает не только бесспорные для всех западныхученых, изучавших честеровский сборник, признаки тайны; он "не заметил" иприведенных мною важных фактов, свидетельствующих о том, что книга Честерапоявилась значительно позже 1601 года, указанного на титульном листефолджеровского экземпляра. Даже неполный перечень этих "незамеченных" илипросто не понятых рецензентом фактов впечатляет, особенно если учесть, чтонекоторые из них давно заметили (но не могли объяснить) западные ученые. Вотфакты, которые шаг за шагом ведут к новой датировке сборника и которые неудостоились внимания нашего книговеда: - относящийся именно к 1601 году разгар так называемой войны театров идоходившей до драк вражды Джонсона и Марстона, делающий их сотрудничество вэто самое время крайне маловероятным. Это относится и к характерупоэтического вклада Марстона, отличающегося от всех его ранних произведений; - в честеровском сборнике имеется верноподданнический реверанс всторону Иакова Стюарта, ставшего английским королем только через два годапосле 1601 года; - книга Деккера (1609), где и Голубь, и Феникс еще живы; - честеровский сборник в нарушение действовавшего правила нерегистрировался в Компании печатников и издателей ни в 1601, ни в 1611 году,хотя издатели Э. Блаунт и М. Лаунз были видными членами Компании, арегистрация стоила гроши. Проверив подряд издания Блаунта и Лаунза, яустановил (впервые!), что они регистрировали практически все свои издания;честеровский сборник - редчайшее для них исключение, свидетельствующее ожелании скрыть подлинную дату издания этой книги. В таком контекстеотсутствие регистрации (да еще дважды!) - факт серьезнейший, и вызываеткрайнее удивление, что называющий себя книговедом рецензент вообще необратил на него никакого внимания. Также не заметил он установленный мноюфакт сотрудничества печатников Филда и Оллда именно в 1612-1613 годах (чтообъясняет и необъяснимое раньше появление эмблемы Оллда на лондонскомэкземпляре). Полное умолчание о впервые выявленных реалиях, связанных с БеномДжонсоном, его вкладом в сборник и его особыми отношениями с Рэтлендами идругими "поэтами Бельвуарской долины" говорит о том, что эта областьнаходится далеко за пределами компетенции рецензента. Бесцеремонно проигнорировав две трети приведенных мною фактов-оснований(причем важнейших!), свидетельствующих о том, что честеровский сборникпоявился не в 1601-м, а в 1612-1613 годах, рецензент Г. выносит вердикт:"Итак, собственно книговедческий анализ честеровского сборника, независимоот его отношения к "шекспировскому вопросу", не дает достаточных основанийдля его передатировки". Ничего себе "собственно книговедческий анализ"!Элементарная предвзятость и некомпетентность - вот как называются такиеподходы в литературной критике... Посмотрим теперь, как наш книговед пытается опровергнуть те немногие (ине главные) факты и доводы, которые он все-таки заметил. Он признает:"Несомненной заслугой Гилилова является установление принадлежности всехчетырех экземпляров сборника к одному изданию". В огромной рецензии большени слова не уделено этому "установлению", а ведь случай удивительный:российские исследователи первыми обнаружили в напечатанных четыре столетияназад и хранящихся в центре Вашингтона и Лондона экземплярах загадочнойкниги один и тот же (несмотря на разные даты на титульных листах) наборводяных знаков, в том числе уникального, нигде и никогда ранее нефиксировавшегося единорога с искривленными задними ногами. Тот же наборводяных знаков позже обнаружен и на бумаге хантингтонского экземпляра, иэтим окончательно было доказано, что все экземпляры отпечатаны одновременно.Рецензент не понял, что эта филигрань (водяной знак) важна совсем не в силусвоей возможной (но вовсе не обязательной) связи с гербом Рэтленда, а в силу уникальности рисунка, исключающей случайное совпадение разных партий бумаги.Такой единорог нигде, кроме честеровского сборника, до сих пор не найден (ксожалению!), нет его и в существующих справочниках по филиграням XVI-XVIIвеков, где представлены многие десятки разновидностей филиграни "единорог".Открытие доселе неизвестной разновидности этой филиграни былозарегистрировано в шекспировском научном центре - в Библиотеке Фолджера вВашингтоне - и подтверждено Библиотекой Хантингтона в Калифорнии иБританской библиотекой в Лондоне. Не понимая существа и значения сделанногонами открытия (хотя об этом подробно рассказано в первой главе "Игры обУильяме Шекспире" и даже дано изображение уникальной филиграни), рецензентпочему-то решил, что я привязываю ее к гербу Рэтленда, и обвинил в "слабомпонимании собственно книговедческих проблем" (!). А для демонстрации своегопонимания "собственно книговедческих проблем" счел полезным сообщить, чтофилиграни бывают разные (буквально он пишет: "Все изображения в филиграняхотличались друг от друга"). Такой вот уровень книговедческой эрудиции... Отом, что книга Честера напечатана не ранее 1611 года, свидетельствуетлондонский экземпляр с этой датой на титульном листе. Все предположения, чтов 1611 году якобы продавались снабженные новым и странным титульным листомнекие гипотетические "остатки" тиража 1601 года, абсолютно бездоказательны(их неадекватность ситуации подробно рассмотрена в первой главе "Игры"), норецензент повторяет одно из них чуть ли не как само собой разумеющийся факт.Еще на один год позволяет уточнить время появления сборника эпиграф изГорация: "Мужу, хвалы достойному, Муза не даст умереть" (то есть умеретьпамяти о нем). Помещенные сразу после имени Джона Солсбэри, умершего летом1612 года, эти слова имеют здесь посмертный характер, так же как идвусмысленное пожелание ему "блаженства небесного и земного" (в земле!). Тамже говорится, что имя Солсбэри помогает скрыть, завуалировать (overshadow)подлинный смысл книги от непосвященных. Совершенно не учитываямистификационный характер издания, рецензент безапелляционно заявляет, чтоэтот эпиграф может относиться только к живому человеку, ибо Гораций в своевремя адресовал стихотворение, из которого взята эта строка,здравствовавшему тогда римлянину. А вот такой ученый, как У. Мэтчет, многиегоды отдавший изучению книги Честера и всего, что с ней связано, определенносчитал, что эпиграф из Горация носит здесь посмертный характер. Как можно неучитывать, что отдельно взятая и перешедшая в другое произведение в качествеэпиграфа фраза часто теряет детерминированную связь со своей alma mater иприобретает иной смысловой оттенок в новом контексте?! Это относится и кстроке из эпиграммы Марциала, обретающей на титульном листе книги Честерадвусмысленность, отсутствующую в древнем оригинале и потому начистоотвергаемую Г. Но эту двусмысленность заметил еще выдающийся шекспировед XIXвека Э. Дауден! Противоречие моей датировке - 1612 году - Г. видит и в том, что Честер,посвященный в рыцари в 1603 году, не назвал себя на титульном листе "сэром".Но ведь он скрывал подлинную дату издания книги, а такая деталь могла всевыдать! И вообще титул "сэр" указывался не всегда, особенно визданиях-мистификациях. Например, в "Кориэтовых Нелепостях" среди авторов"панегириков" в честь Кориэта была целая дюжина рыцарей, но лишь один из нихобозначил себя в этом качестве. В другом месте Г. утверждает, будто новая датировка сборника выводитсямною из идентификации его героев с Рэтлендами. Неверно! Даже само имя"Рэтленд" появляется в моей книге только после того, как по целому рядуфактов определилось, что честеровский сборник вышел не ранее лета 1612 года(смерть Солсбэри совпадает почти день в день с похоронами Рэтленда,благодаря чему Солсбэри и попал в сборник - "чтобы его имя вуалировалоправду"). Но даже если не обращать внимания на это совпадение, на эпиграф изГорация и, опираясь на лондонский экземпляр, датированный 1611 годом,констатировать, что книга появилась не ранее этой даты (и во всяком случаезначительно позже 1601 года), то и этого вместе с поэмой-реквиемом истихотворениями Джонсона было бы достаточно для отождествления Голубя иФеникс с четой Рэтлендов. Ибо речь идет не о каких-то (как полагает этот идругие не читавшие честеровский сборник оппоненты) незначительных"совпадениях аллегорических и символических намеков с некоторыми фактамибиографии Рэтленда и его жены". Перед нами - полное совпадение всех основныхлиний истории Голубя и Феникс с необыкновенными отношениями и занятиямибельвуарской четы и обстоятельствами их окруженного тайной ухода из жизни ипохорон. Другой пары, которая бы так полно вписывалась в честеровскийсборник, во все составляющие его поэмы и стихотворения, в то время (и нетолько в 1612 году) просто не было. Эта идентификация получила потом идругие подтверждения, особенно в связи с Джонсоном и его отношениями сРэтлендами. Правильная датировка и идентификация персонажейвзаимоподтверждаются, чего Г. просто не понял. Считая мистификацию с датировкой, обращенной вспять на 11-12 лет,невероятной, рецензент не обратил внимания на приведенный мною пример с такназываемым фальшивым шекспировским фолио. А ведь этот пример - важнейший,имеющий к тому же прямое отношение к "шекспировскому вопросу", чего Г. тожене понял. В 1619 году издатель Пэвиер и печатник Джаггард отпечатали 10шекспировских и сомнительно-шекспировских пьес, но были остановлены, хотя нанекоторые из пьес они имели законные права; тогда они выпустили эти пьесы впродажу по отдельности, снабдив их титульными листами с фальшивыми датами(1600, 1608, 1618), а некоторые - и фальшивыми эмблемами. То есть датировкиотставали от настоящей от одного года до 19 лет! Подлинная датировкаустановлена английскими учеными только в нашем веке путем анализа водяныхзнаков и полиграфических реалий, но о причине, побудившей солидных членовГильдии прибегнуть к мистификационной датировке, можно только догадываться.Запретить печатать не содержащие никакой крамолы книги, на которые издательимел законные, зарегистрированные права, могло тогда только лицо, облеченноебольшой властью, например граф Пембрук. Рецензент Г. на целой странице вовсюпотешается над теми, кто считает, будто кто-либо, в том числе Пембрук, мог"властно распоряжаться изданием книг в королевстве - запрещать, доверять,поручать". Здесь, как и в других разделах своей рецензии, Г. проявляетнезнание достаточно общеизвестных фактов. Граф Пембрук был лордом-камергером, ему была подконтрольна и Компания(Гильдия) издателей и печатников, члены которой обращались к нему как кпоследней инстанции для решения важных вопросов. Фактов о влиянии виздательском мире его матери Мэри Сидни-Пембрук в "Игре об Уильяме Шекспире"приведено достаточно, так что нет никаких оснований сомневаться ввозможностях круга Пембруков - Сидни ("Великих Владетелей пьес")способствовать (доверять, поручать, финансировать) изданию нужных им книг ипрепятствовать появлению нежелательных. В связи с этим интересно и поучительно посмотреть, как Г. реагирует насообщаемые в "Игре" обстоятельства появления в 1623 году самой знаменитойкниги в истории Англии - первого собрания пьес Шекспира (Великое, илиПервое, фолио). Фолиант открывается обращением к сыновьям МэриСидни-Пембрук: Уильяму, графу Пембрук, и Филипу, графу Монтгомери.Оказывается, рецензенту точно известно, что "братья графы Пембрук (sic!) просто финансировали дорогостоящее издание, как это было принято вкнигоиздательской практике того времени", стало быть, все тут ясно! Великоефолио планировалось выпустить в 1622 году, второе его издание (Второе фолио)вышло в 1632-м - даты точно совпадают с 10-й и 20-й годовщинами смертибельвуарской четы - факт, о котором, кстати, впервые сообщается именно в"Игре". Но для нашего книговеда факт, не укладывающийся в его представления,вовсе и не факт. Такой " вполне в советском духе " подгонки изданий кзнаменательным датам, как он "свидетельствует", не было и не могло быть,никаких годовщин никто никак не отмечал и не замечал! Обратим внимание наэтот довольно неожиданный в подобном контексте оборот - "в советском духе",он еще попадется нам в рецензии раз-другой, и тогда мы уделим ему несколькослов. Конечно, забавно, что в представлении нашего рецензента выпуск (илинаписание) книг и статей к определенным датам связан только с советскимпериодом в истории известной части человечества! Ну а что касается АнглииXVII века, то можно было бы напомнить Г. хотя бы о "годовщинах" Джона Донна.Не говоря уже о более поздних потоках литературы, приурочивавшейся к самымразным "знаменательным" датам, прежде всего - шекспировским. Почему это Г.столь категорично заверяет своих читателей, что друзья Рэтлендов ("поэтыБельвуарской долины") не могли додуматься приурочить создание и выпуск всвет Первого и Второго фолио к годовщинам их одновременного ухода из жизни?!Ведь точно совпадает не одна, а целых две даты, но Г. продолжает утверждать,более того - клятвенно "свидетельствовать", что этого не может быть. Дажеесли бы речь шла только о случайном, но впервые замеченном и как-тообъясненном совпадении, оно является бесспорным фактом, и как таковой онтребует к себе научного подхода, а не идеологической (независимо отпроисхождения и окраски) упертости. О "поэтах Бельвуарской долины" Бен Джонсон рассказал в своейпасторальной пьесе "Печальный Пастух", где местом действия прямо указанБельвуар - замок Рэтлендов. Результаты исследования "Печального Пастуха" ичестеровского сборника хорошо согласуются, но Г. этого просто не заметил,как и многих других важных фактов, связанных с ключевой в шекспироведческихизысканиях фигурой Бена Джонсона. Относительно "величайшего писателя и путешественника мира" ТомасаКориэта из Одкомба рецензент Г. нехотя соглашается, что "возможно, Гилиловправ, и Томас Кориэт не был ни путешественником, ни автором приписанного емуученого описания путешествия в Европу". Однако раблезианская сущностьмноголетнего дерзкого фарса вокруг пьяненького придворного шута с участиемболее полусотни (!) поэтов, написавших на дюжине языков огромное собраниеголовокружительных "панегириков", изданных даже отдельной книжкой, осталасьдля нашего книговеда непостижимой. В отличие от рецензентов, связанных стеатром, со сценой, он не видит, что кориэтова эпопея - не зауряднаялитературная мистификация, а необыкновенная карнавальная Игра, действиекоторой протекает как на печатных страницах, так и на сцене реальной жизни.Не заметил (или не понял) рецензент и многочисленных фактов,свидетельствующих о тесной связи Фарса о Кориэте с Игрой об Уильяме Шекспире(одни и те же участники, покровители, издатели, важная роль в обоих случаяхБена Джонсона и др.), что не мешает ему вынести безапелляционный вердикт отом, что "судьба Кориэта не может быть ключом к решению шекспировскоговопроса". Но Фарс о Кориэте рассматривается в "Игре" не как единственный, акак один из важных ключей к пониманию феномена Шекспира, и доказывается этоне декларациями, а фактами, впервые проанализированными именно врецензируемой книге. Научные гипотезы, как известно, оцениваются потому, насколько полно ониобъясняют факты, прежде всего в сравнении с другими точками зрения по тем жепроблемам. Это должно распространяться и на гипотезы о смысле честеровскогосборника и ключевой поэмы-реквиема в нем. Не секрет, что англо-американскиеспециалисты обычно не слишком торопятся признавать достижения иностранныхисследователей, российских в том числе. Однако несколько видных западныхспециалистов уже охарактеризовали датировку честеровского сборника 1612годом и идентификацию его героев с платонической четой Рэтлендов как самуюубедительную и доказательную гипотезу из всех, выдвинутых за более чемстолетнюю научную дискуссию. Действительно, только она удовлетворительнообъясняет все загадки обстоятельств появления честеровского сборника и егосодержания, включая замечательные "Песни Голубя", написанные (по признаниюанглийских специалистов) явно той же рукой, что и шекспировские поэмы исонеты. Старые гипотезы объяснить многих важных фактов не могут, а рядфактов прямо им противоречит. Разумеется, основные дискуссии с приверженцамистарых гипотез на Западе еще впереди, и они не будут простыми: ведь онисуществуют многие десятки лет, прочно обжили учебники и справочники, к нимпривыкли, их повторяют, часто даже не вдумываясь в их соответствие фактам.Какая из предложенных более чем за столетие гипотез - Гросарта, Брауна,Ньюдигейта или Гилилова - получит в шекспироведении окончательное признание,покажет время и новые факты. Пока же ни один из фактов, на которыхосновываются новая датировка сборника и идентификация его героев, неопровергнут, наоборот, прибавились новые, ранее неизвестные. Никаких обстоятельств, серьезно противоречащих новой гипотезе,рецензент Г. найти не смог, однако объявил, что для "передатировки"честеровского сборника и идентификации его героев с четой Рэтленд основанийнет! Право рецензента на собственное мнение бесспорно, но подкреплять этомнение путем игнорирования этих самых "недостающих" оснований (и искажениядругих) - по меньшей мере несолидно. Тем более что какого-то собственногомнения о смысле честеровского сборника или анализа иных, ранее появившихсяна Западе гипотез мы от рецензента не услышали. Дело тут явно не в стариннойи загадочной английской книге (против ее новой датировки никто у нас целыеполтора десятилетия не возражал), дело в зловредном "шекспировском вопросе",с которым эта старинная книга сегодня вдруг оказалась связанной, да еще тактесно! К удивлению и неудовольствию кое-кого из наших рецензентов,воспитанных в идеологически очищенной от всяких нездоровых сомненийстратфордианской вере. Несколько иначе дело обстоит с книгой, вышедшей под именем ЭмилииЛэньер. Отвергая мою гипотезу относительно этой книги, рецензент ссылаетсяна самые последние английские работы по этой проблеме, содержащие ранеенеизвестные факты. Авторства Елизаветы Сидни-Рэтленд они совсем неисключают, но датировка ее книги 1612 годом (вместо 1611) и интерпретациясмысла заключительной поэмы "Описание Кукхэма" действительно оказались подвопросом, что и было учтено в новом издании "Игры об Уильяме Шекспире".Чтобы окончательно решить эту проблему, необходимо изыскать возможности дляисследования отношений семьи Лэньеров с Саутгемптоном, Пембруками,Рэтлендами, с "поэтами Бельвуарской долины". Вот пример - в этой рецензии,увы, едва ли не единичный - пользы, которую может приносить конструктивнаякритика. Коррекция гипотез по мере появления новых или уточнения ранееизвестных фактов - неотъемлемая составляющая научного процесса; в данномслучае она касается только частного эпизода с книгой "Славься, Господь" идругих сюжетов "Игры об Уильяме Шекспире" не затрагивает. Но нельзя согласиться с рецензентом, когда он категорически отвергаетдаже возможность того, что гравюра У. Хоула в книге Джона Дэвиса из Хирфорда"Жертвоприношение Муз" (1612) и часть текстов в этой книге связаны сосмертью в этом году Елизаветы Рэтленд и ее супруга. Даже если принятьпредлагаемый Г. перевод надписи в правом верхнем углу гравюры (я переводил снеполного текста фолджеровского экземпляра), рисунок - жертвенный огонь,музы, Аполлон, поверженный бог плотской любви Купидон - вполне может бытьотнесен к этому трагическому событию. Это не "коварный обман скорбящихродственников", как сокрушается рецензент. Сходство печальных событий(смерть платонической четы Рэтлендов и юной платонической четы Даттонов)давало Дэвису возможность оплакивать последних, не забывая при этом и оРэтлендах, о которых открыто писать было нельзя, и сделать это достойнымобразом. Если добавить, что книга Дэвиса посвящена трем ближайшим кЕлизавете Сидни-Рэтленд женщинам, а сам Дэвис и гравер Хоул - активныеучастники "Кориэтовых Нелепостей", то оснований для столь категорическогонеприятия и этой гипотезы не останется. Кстати, неверно утверждение Г.,будто Дэвис ни разу не назвал в своих произведениях имя Рэтленда (и откудатолько берется смелость для таких утверждений - не гипотез, непредположений, а категорических утверждений!); ведь даже в шестой главе"Игры" он мог бы прочитать, что в более ранней книге Джона Дэвиса"Микрокосм" (1603) есть сонет, обращенный к Рэтленду и его супруге, вкотором поэт молит считать его "своим"!

ЗАЧЕМ ИГРА?

Нельзя не коснуться манеры рецензента Г. приписывать мне высказывания,которых в моей книге нет, чтобы затем их с пафосом критиковать. Вот, в главевторой, рассказывая о стихотворении Л. Диггза в шекспировском Великом фолио,где впервые упоминается стратфорд-ский монумент, я делаю примечание: "Внекоторых экземплярах... слово "монумент" транскрибировано Moniment, что нашотландском диалекте означает "посмешище". Просто сообщаю интересный фактдля сведения читателей - и только. Однако Г. обвиняет меня в "беспредельныхвольностях" (!) и пишет, что "опечатку... Гилилов трактует как сознательную,направленную против Шакспера". Во-первых, почему бдительный рецензентаприори и безальтернативно уверен, что это простая опечатка, а во-вторых,где я трактую ее "против Шакспера"?! И везде эта забавная безальтернативнаяуверенность; свои мнения и предположения Г. сообщает как аксиомы. Еще пример: говоря о знаменитом стихотворении Джонсона к дройсхутовомупортрету Шекспира в Великом фолио, я пишу: "Некоторые нестратфордианцыобращают внимание на то, что английское has hit his face (нашел, схватил еголицо) произносится как has hid his face (скрыл, спрятал его лицо), и Джонсонэто учитывал, предназначая второй вариант для посвященных". То есть я говорюо мнении других и не пишу, что это мнение по этому вопросу я разделяю (илине разделяю). Между прочим, авторы, которые выражали это мнение, -англичане, а такой авторитетный писатель, как Джон Мичел, сообщает, чтослово hit в печатных и рукописных текстах того времени иногда применялось взначении hid. Однако не имеющий желания и времени вникать во все этитонкости рецензент пишет просто: "Гилилов считает, что поэт имел в видуслово hid", после чего возмущенно заключает: "Но ведь никакого второговарианта не существует, это чистый вымысел Гилилова, выдаваемый им задостоверный факт". Здесь наш рецензент (как и в целом ряде других случаев)искажает достаточно ясный смысл моих слов и одновременно проявляет своюнеосведомленность и непонимание существа вопроса. Ту же невосприиимчивость к игре слов, двусмысленности намеков (большимимастерами которых были елизаветинцы) проявляет Г., когда речь заходит остихотворной подписи под "портретом автора" в собрании поэтическихпроизведений Шекспира, изданном Джоном Бенсоном (1640). На двусмысленностьэтой подписи, особенно на загадочные вопросительные знаки, на пародийнуюперекличку этих строк со стихотворением Джонсона в Великом фолио обращаливнимание - в той или иной степени - все англо-американские авторы, писавшиеоб этом издании. Тот же Джон Мичел пишет: "Похоже, что над нами смеются!". Яв своей книге просто отмечаю эти загадочные вопросительные знаки, некомментируя их, предоставляя читателям самим делать выводы. Но рецензент Г.никакой двусмысленности или иронии здесь не видит, мнения другихисследователей ему явно неизвестны, и поэтому он обвиняет меня в "незнанииили сознательном забвении элементарных понятий риторики" - не более и неменее! Вообще все, с чем в рецензируемой книге Г. не согласен или что емунепонятно (в особенности в связи с раблезианскими проделками имистификациями), он без всяких колебаний смело квалифицирует как ошибкиавтора. Так, название книжки с панегириками "в честь" Кориэта "The Odcombianbanquet" я перевел как "Одкомбианский Десерт". Почему? Потому что "КориэтовыНелепости" в ходе всего грандиозного розыгрыша неоднократно уподобляютсяпервому блюду, "Кориэтова Капуста" - второму, а на третье читателям подается"Десерт". Можно добавить, что в словаре языка Бена Джонсона слово "banquet"означает именно десерт. А вот название рукописной поэмы о связанном сКориэ-том празднестве в таверне "Русалка" - "Convivium Philosophicum" - яперевожу как "Философский пир". Конечно, не будет большой ошибкой перевестии слово "banquet" как пир, но в данном контексте правильнее - десерт. Казалось бы, проблем с переводом здесь нет. Но рецензент, взаимосвязи"Кориэтовых" сочинений не знающий, в словарь Джонсона не заглянувший,категорически требует, чтобы "Odcombian banquet" переводился только как"Одкомбианский пир", ибо "слово banquet прямо восходит к платоновскойтрадиции"! Головоломные словесные игры этих "великих стругальщиков слов",изобилующие примерами самых немыслимых "противоправных" неологизмов как наанглийских, так и на латинских, греческих, французских корнях, требуют нетолько формально-лингвистического подхода, но и тщательного анализа всегоконкретно-исторического и литературного контекста, иначе их смысл от насускользает. Надо терпеливо проверять все возможные варианты решения такихзагадок, не торопясь остановиться на первом пришедшем в голову. Наглядный пример - странное название лондонского экземплярачестеровского сборника - "Anuals". Слова такого ни в каком языке, похоже,нет, и его появление здесь можно объяснять по-разному. Наиболее простымкажется рассматривать его как результат неумышленной опечатки в слове Anuals- "Анналы". Это первая версия, первая гипотеза. Однако вероятность того, чтотакую опечатку в главном, напечатанном крупным шрифтом на титульном листеслове никто в типографии не заметил, крайне мала, да и о других странностяхэтого титульного листа и всего экземпляра не следует забывать. Вторая версия, вторая гипотеза: странное слово - раблезианскоеобыгрывание латинского anu (anus). Этот (и не только этот) рецензент свозмущением с порога отвергает вторую версию (а это именно версия, одна извозможных, а не окончательное решение), так как она непристойна и"противоречит истории и духу языка"! Но вторая версия - не голословнаядогадка. Мы не знаем, кто именно заказал для себя этот единственный в мире,уникальный по всем своим реалиям титульный лист, но похоже, это былвлиятельный недруг Рэтленда и странное слово намекает на предполагавшийся(возможно, из-за необычных отношений с женой) гомосексуализм покойногографа. В этом случае ничего невероятного во второй версии не оказывается,тем более что есть и прецеденты: например, вышедший из того же круга Честера- Солсбэри томик стихов Р. Парри, озаглавленный "Sinetes" - неологизм,похожий на "сонеты", но произведенный, скорей всего, от "sins" - "грехи,грешки". Исследователь не должен с порога отбрасывать какое-то объяснениефактов лишь потому, что оно "дурно пахнет". Только время и дополнительныеисследования покажут, какая версия ближе к истине (может быть, это будетсовершенно новая гипотеза, основанная на фактах, сегодня неизвестных). Нонашему рецензенту трудно отказаться от привычки сходу выносить"окончательные" вердикты по непростым проблемам... Можно было бы привести немало примеров безоглядной игры со словами (втех же "Кориэтовых Нелепостях" и "Кориэтовой Капусте" или в сочиненияхнеутомимого "Водного Поэта" - Джона Тэйлора), показывающих, что, когда эти"британские умы" входили в раж, их меньше всего волновала необходимостьсоблюдать приличия или оглядываться на "патриотические чувства читателей", окоторых через четыре столетия забеспокоился наш рецензент. Что же касаетсясоответствия "истории и духу языка", то давайте попробуем отыскать их взаголовке панегирика, написанного для "Кориэтовых Нелепостей" Хью Холландом- "К идиотам-читателям", где первая буква слова "идиотам" помещена строкойвыше остальных и взята в кавычки. Возможно, Г. определит, какими именно"правилами" руководствовался здесь этот елизаветинец, но любой читатель илирецензент - и тогда, и сегодня - может прочитать это и как "Я - идиот" иотнести к себе. Вопреки "правилам грамматики и истории языка"! Беспредметна и критика рецензентом перевода латинского слова "misteria"в надписи ("Asinus portans misteria"), намалеванной Кориэтом на сундуке, вкотором он развозил свои "Нелепости". Независимо от истории этого латинскоговыражения, в данном случае слово "misteria" следует перевести как "тайна",ибо и Бен Джонсон прямо говорит о раскрытии тайны "Нелепостей" ("to unlockthe Mystery of the Crudities"). He следует давать безапелляционные указанияпо переводу, не зная контекста. Слово "тайна" рецензент Г. вообще и принципиально не любит. Тем болееесли речь идет о тайне Шекспира! По мнению Г., излагая и анализируя факты отайне, которой окружали свою деятельность, свое творчество "поэтыБельвуарской долины", автор "Игры об Уильяме Шекспире" являлся "пленникомчисто советского представления о существовании всесильных заговорщиков,определяющих ход исторических событий". Не будем вступать с рецензентом вдискуссию относительно марксистских постулатов о роли личности в истории, нокак не поздравить его со столь заметным вкладом в историю "шекспировскоговопроса": ведь теперь на роль "пленников советского представления" могутпретендовать такие личности, как Чарльз Диккенс, Марк Твен, Зигмунд Фрейд,Владимир Набоков, Анна Ахматова и многие, многие другие, в том числе - иглавным образом - англичане, американцы, немцы, французы, никогда насоветскую землю не ступавшие (тем более в прошлом веке)! А тем временемдотошный Г. с самым серьезным видом развивает свои историко-идеологическиеизыскания: "Вероятно, с этими пережитками советского сознания связаны инекоторые терминологические особенности стиля И. Гилилова". Признаюсь,автору "Игры об Уильяме Шекспире", в чьих работах нет не только ни однойцитаты, но даже ни одного упоминания имени кого-либо из "классиков" или"практиков" марксизма-ленинизма, было забавно услышать о себе такое. Идействительно, как тут не улыбнуться... Еще недавно почтенный советскийбиблиограф Г. с гордостью демонстрировал составленный им каталог хранящихсяв университетской библиотеке прижизненных изданий опусов вождя мировогопролетариата. Но вот судьба перемещает его в комфортабельное дальнеезаокеанское зарубежье, и мы видим его выискивающим криминальные следы"советскости" в исследованиях "шекспировского вопроса". Такие вотоколошекспировские метаморфозы... Но посмотрим, что же это за "терминологические особенности, связанные спережитками советского сознания", обнаружил Г. в "Игре об Уильяме Шекспире"?Оказывается, я применил такие выражения, как "докопался", "надуманный","литературный эксперт определенного толка"! И Г. пишет, что читать подобные(очевидно, напоминающие ему о нехорошем советском прошлом) выражения ему"стыдно". В связи с чем же я употребил эти постыдные, заставившие покраснетьрецензента выражения? Во-первых, страшное слово "докопался" я применил кизвестному исследователю архивов Лесли Хотсону, о котором отзываюсь оченьтепло. Странно, но Г. не понимает: если об исследователе, много работающем вархивах, говорят, что он до чего-то "докопался", то это слово вполне длятакого случая подходящее и отнюдь не обидное (скорее лестное). Не вижукриминала и в употреблении слова "надуманный" по отношению к неподкрепленному фактами доводу. Ну, а кого же я оскорбил, назвав"литературным экспертом определенного толка"? Да не кого иного, как печальнознаменитого Джона Пейна Кольера, "прославившегося" на весь мио своимифальсификациями печатных и рукописных материалов шекспировской эпохи, о чемя и рассказываю во второй главе "Игры об Уильяме Шекспире". И то, как яназвал Кольера, - едва ли не самая мягкая характеристика, когда-либо этимфальсификатором полученная. Похоже, Г. не только не знает, кто таков былКольер, но даже и посвященную его подвигам страницу в моей книге в


Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-02-21; просмотров: 166; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.90.33.254 (0.005 с.)