Общественный и политический быт Смоленской земли.

Гораздо раньше, рассматривая торгово-промышленные отношения смольнян к западно-европейскому купечеству, мы вскользь высказали мнение, что в основу „Смоленской торговой Правды“ положены древнейшие установления русского обычного права, вошедшие в состав первых писанных законов на Руси,— Русской Правды. Несомненно, последняя была кодексом права, действующим и в Смоленской земле во все время ее самостоятельного существования. Чтобы убедиться в этом, стоит только обратить внимание на следующие факты. Так, в Русской Правде за убийство свободного человека назначается 40 гривен за голову; в Смоленской торговой Правде — 10 гривен серебра, а за гривну серебра 4 гривны кунами, т. е., 40 гривен 1. В § 3, статьи а Смоленской торговой Правды мы находим даже выражения Русской Правды; „кто биеть дроуга деревъмь, а боудете синь, любо кровав... 2“. Как в Русской Правде за смерть княжеского чиновника назначается вира в 80 гр. кун, так точно и по Смоленской торговой Правде за княжеского городского тиуна полагается 20 гр. серебра или 80 гривен кунами 3. По проекту Всеволода Мстиславича за урвание бороды, как и по Русской Правде, взыскивалось 3 гривны серебра, т. е. 12 гривен ку-{207}нами 4. По „Правде“ 1229 г. за выбитие зуба виновный платился штрафом в 3 гривны серебра, или в 12 гривен кун, как мы и находим в Русской Правде 5. За увечье глаза, руки, ноги по Смоленской торговой Правде взимался штраф в 5 гривен серебра, что вполне соответствует 20 гривнам кунами Русской Правды 6. Оказывается, что те статьи Смоленской торговой Правды, которыми обеспечивается иностранному гостю получение долга преимущественно пред всеми другими кредиторами, даже если бы должник подлежал потоку, т. е. изгнанию и конфискации имущества,— оказывается, что эти статьи имеют основой статью Русской Правды: „аще кто многым должен будеть, а пришед гость из иного города или чюжоземець, а не ведая запустить за нь товар, а опять начнеть не дати гостю кун, а первии долъжници запинати емоу начноуть, не дадучи коун, то вести я на торг и продати и отдати же первое гостеви коуны, а домачным что ся останеть коун, тем ся поделять; пакы ли боудуть княжи коуны, то княжи коуны переже взяти, а прок в делъ... 7“. В Русской же Правде находится источник и постановления Смоленской торговой Правды о праве хозяина поступить по своей воле с пойманным вором 8. Наконец, нам кажется, что одно из постановлений проекта Всеволода Мстиславича служит к выяснению статьи Русской Правды об испытании железом: „а железного платити 40 кун, а мечникоу 5 кун, а полгривны детьскому... 9“. Здесь остается неизвестным, в чью пользу шли эти 40 кун. Как мы видели раньше, Смоленская торговая Правда не считает для ответчика обязательным ношение железа, а предоставляет это на его добрую волю. Всеволод Мстиславич вносит сюда небольшое дополнение, с которым мы также уже знакомы, что, если ответчик по доброй воле понесет железо, и окажется, что он невиновен, то „10 гривен серебра за сором емоу взяти 10“. 10 гри-{208}вен серебра составляет 40 гривен кун, как и стоит в Русской Правде. Если мы, таким образом, будем считать эти 40 гривен кун платой за бесчестье ответчику, то становится понятным и конец статьи, по которому истец илиобвинитель, „кто и боудет ял“, не платит за „муку“ (или у Всеволода: за сором), если обнаружатся факты, указывавшие или на средства, употребленные ответчиком для избежания обжога, или подтверждающие самое преступление.

Мы видели выше, что с Смоленской торговой Правды, экземпляр который хранился в княжеской канцелярии, делались копии с частными целями: или для руководства княжеских чиновников, или купцов, словом тех лиц, которым приходилось в делах прибегать часто к справкам с законами. Составлялись целые сборники юридических памятников. Конечно, Смоленская торговая Правда была прежде всего необходима для смольнянина, а следовательно, сборник, в котором оказываются рядом Русская Правда, Смоленская торговая Правда, этот сборник доказывает, что в Смоленской земле основанием права была Русская Правда: в противном случае, соединение этих законодательных памятников в одном месте является совершенно непонятным. Такой сборник, действительно, и дошел до нас. Он относится к концу XIV столетия 11.

Чертами глубокой общеславянской древности отличаются некоторые общественные учреждения Смоленской земли. Суд послухов, то есть, сведущих людей, действовал, очевидно, не только при разбирательствах недоразумений между смольнянами и иностранцами 12, но и как постоянный институт, которым разрешались все случаи правонарушений между гражданами Смоленской земли. Это древнейшее славянское учреждение, которое мы находим в законах града Загреба, в Полицком статуте, в законе Винодола, в законнике Стефана Душана. Как в Смоленской торговой Правде присяжные — послухи называются людьми добрыми, так в законах Загреба они именуются „boni vel fide digni viri“, в Полицком статуте „добрыми людьми“ или „добрыми и праведными братами“, „поротниками“ или {209} „поротцами“ в законнике Стефана Душана 13. Точно также глубокой стариной дышит статья Смоленской торговой Правды, кажущаяся при поверхностном взгляде лишь свидетельством господствовавшего в Смоленске народного произвола. Если должник не уплачивает долга, то взыскание поручается детскому, но „аже смолняне не додауть емоу въль, смолнянам платити самым, долг платити“. Как ни странно, но основание этого лежит в древнейших славянских, обычаях. Конечно, такое вмешательство смольнян в отправление служебных обязанностей, стремление освободить своего согражданина от выдачи его головою кредитору, могло иметь место лишь в тех случаях, когда ответчик взывал о помощи к гражданам, или когда последние почему-либо считали самое взыскание неправильным. Это заступничество общины за своего гражданина в древнейших законодательных памятниках славянских признавалось неотъемлемым правом общины, и особенно применялось оно при столкновениях отдельных членов общины с чужеземцами 14. Но если община имела право защиты своего члена, то в то же время она являлась ответственной за него и принимала на себя вознаграждение кредитора. Внесение общиной такого выкупа уже близко стоит с дикой верой, когда община не могла найти или не хотела выдать виновного в уголовном преступлении. Применение дикой виры мы видели в Смоленской торговой Правде гораздо раньше.

Эти факты, говорящие так ясно о суде присяжных, о праве общины заступаться за своего члена, уже дают некоторый повод предполагать, что в Смоленской земле господствовал общинный строй. Рядом с приведенными указаниями мы можем поставить два свидетельства, которые указывают на то же явление. Так в жалованной грамоте Смоленску 1505 г. литовского князя Александра мы между прочим читаем: „абы князе, и околничие, и бояре Смо-{210}ленские у своих лесех, которые около Днепра мають, а в дубровах своих не боронили им (жителям Смоленска) хоромов рубити и дров сечи, подле давнего обычая, как перед тым было“ 15. Напомним, что в этом документе делаются постоянно ссылки на время Витовта, т. е. на те порядки, которые застало в Смоленской земле литовское завоевание. Затем в грамоте Петра I городу Рославлю 1699 г. оказываются еще более интересные факты: „били челом земской староста Петрушка Дульков и все посацкие люди: при польском де короле владели они лесом и всякими угодьями за рекою Острем на пятьнадцать верст, и ныне де тем лесом владеют разные помещики,... да их же де земля за Остреем рекою, в верховьях бортных ухожьев“ 16. Мы не сделаем ошибки, если будем рассматривать эти притязания смольнян и рославлян на земли, угодья (очевидно: луга, пастбища) и леса, как отголосок древнего общинного владения землей, когда город еще не выделялся из общины, и земля находилась во владении всей совокупности жителей данного поселения или даже целой группы поселений, во главе которых стоял город. Древнейшие памятники славянского обычного права дают указания на общинное владение землей пахотной, лесами, пастбищами, они же указывают, что приведенные нами выше факты восходят к той отдаленной старине, когда Смоленская земля дробилась на отдельные союзы нескольких сельских общин с центральным своим местом — градом 16. Правда, в XII ст. наблюдаются уже факты, которые должны были способствовать развитию частной земельной собственности. Это расчистка и распахивание леса и устройство новых {211} поселений, что доступно было людям зажиточным, князьям, боярам, духовенству 17; но если подобные явления наблюдаются в течение веков 18, инесмотря на это, мы и после прекращения самостоятельного существования Смоленской земли все-таки находим общинные порядки или их традиции, то имеем, полное право заключить, что общинное начало было у смоленских кривичей господствующим, основным, из которого проистекал весь строй их общественной и государственной жизни.

По древнеславянским законам, как мы уже видели, община имела право защиты своего члена. Но это само собою вело уже к праву общины суда над ним. В самом деле, если смольняне, освободив должника от взыскания, брали на себя уплату его долга, то вече, как представитель совокупности всех граждан Смоленска, смоленской общины, должно было или признать раньше неправильность постановления о выдаче его головой кредитору, или несоблюдение другого обычая — отдачи ответчика на поруки, т. е. должно было разобрать, судить данный факт на вече, к которому обращался ответчик за покровительством. Мы усматриваем здесь апелляцию к народу, к вечу на суд княжеских судей и находим себе подтверждение в древнейших памятниках славянского обычного права: по Полицкому статуту, сохранившему славянские обычаи самой седой старины, от суда князя дозволяется апеллировать на збор, т. е. на главное народное собрание общины 18, соответствующее главному вечу земли. В числе других это стремление веча сохранить за собой право верховного судьи в земле было причиной борьбы между вечем и князем. Между теммы имеем указание, что отдельные общины Смоленской земли, даже с развитием княжеской власти, могли удерживать за своим вечем право суда над своими членами. Для этого стоило общине уплатить князю заранее годовую виру 19. Этот факт показывает, что право веча на суд {212} существовало искони, признавалось обществом того времени, и даже самими князьями, а последние не желали только терять судебных пошлин и соглашались получить их в приблизительном количестве. Если веча отдельных общин, входивших в состав Смоленской земли, имели право суда, то тем более, конечно, таким правом должно было пользоваться вече старшего города, Смоленска. Однако же мы можем предположить, что князья считали для себя эту уступку права суда вечу не обязательной, это служило также одним из важных объектов спора между князем и вечем, хранителем стародавних правовых обычаев предков. Суд является неотъемлемой прерогативой славянской общины, как на западе, так и на Руси 20.

Говоря о праве веча на суд над членами общины, мы принуждены ограничиваться лишь теми немногими фактами, которые только что были приведены. Совсем в ином положении стоит вопрос о законодательной власти веча, о вече, как равносильном с князем правителе Смоленской земли. Еще с незапамятных времен, как только запомнит история, кривицкое вече является главным хозяином во внутренних делах. На предложение варяжских, викингов взять их на службу, полоцкий князь отвечал „подождите немного, чтобы я сообщил об этом народу, который дает деньги... 21“. Этот отголосок действительности, сохраненный нам в полупоэтических, полуисторических преданиях севера, подтверждается целым рядом фактов. Говоря о событиях конца XII в., летопись ясно указывает на народоправство в земле Смоленской: „ Новгородцы бо изначала, и {213} Смолняне, и Кыяне, и Полочане, и вся власти якоже на думу на веча сходятся, на что же старейшии сдумают, на том же пригороди стануть...“ 22 Таким образом, очевидец событий XII в., именно семидесятых годов этого столетия, знает, что в Смоленской земле в это время законодателем, постановления которого были обязательны для всей земли, было вече города Смоленска. Это категорическое сообщение современника самых событий подтверждается существованием, одного из важнейших законодательных памятников XII ст.,— Уставной грамоты Смоленской епископии 1151 г. „Во имя Отца и Сына и святого Духа. Бог и святая Богородица и отца моего молитва, приведох епископа Смоленску, сдумав с людми своими“... 23Так начинается эта грамота. В конце ее мы находим: „да сего не посуживай никтоже, по моих днех, не князь, ни людие; аще ли кто посудить сея грамоты, что есми дал к святей Богородици, да той отвечает в страшный день святей Богородици... 24“. Нам приходилось уже встречаться с отдельными местами из этого документа, которые достаточно указывают на его содержание: этой грамотой устанавливается десятина со всех княжеских доходов в пользу епископии, уступаются последней земельные угодья и определяется объем власти церковного суда. Нет никакого основания видеть здесь под термином „людие“ бояр. Мы имеем документы, в которых действительно выступают бояре, но там это и выражено ясно, как в раньше указанных присяжных грамотах Ивана Александровича, Феодора Ростиславича, на судной грамоте последнего по поводу тяжбы купцов из-за колокола, или как в присяжной грамоте Юрия Святославича Ягелле, с которой мы познакомимся ниже. Наконец, наши летописи под именем людей всегда разумеют народ, граждан, в противоположность князьям и дружине. Можно было бы указать в доказательство сказанного много летописных мест, но нам кажется вполне достаточным привести одно—два из них, преимущественно те, где понятия люди, вече, граждане являются тесно связанными друг с другом. Под 1097 го-{214}дом в рассказе летописи об осаде Владимиром Мономахом города Владимира Волынского мы находим: „гражани же слышавше се, и созвониша вече, и рекоша Давидови (Игоревичу) людье на вече...“ 25. В 1147 году киевляне собрали вече и решили убить Игоря Ольговича, „и тако людье яша Володимера и хотеша убити про Игоря“ 26. В 1169 году новгородцы вознамерились арестовать своего князя Святослава, сына Ростислава Смоленского, „и приехавше на Городище приятели его, начаша поведати: „княже! деють людье вече ночь, а хотять тя яти...“ 27. Раз только для нас становится ясным, кто эти людие, без которых князь смоленский не мог издать своей уставной грамоты, то мы должны признать, что вече Смоленской земли имело власть законодательную, которую оно разделяло с князем, что без веча невозможна была раскладка установления количества даней, дарование земли и вообще каких бы то ни было привилегий, словом, нельзя было вводить в жизнь земли никаких новых условий. Право законодательное смоленское вече удерживает и в XIII столетия. Мы видели, что Смоленская торговая Правда была изготовлена в двух экземплярах, из которых один был оставлен в Риге, другой сохранялся в Смоленске. Вот в этом-то последнем экземпляре и обнаруживается, что князь Мстислав Давидович не мог самолично заключить этого договора, что тут требовалось предварительное согласие веча, что инструкции Тумашу Михайловичу были выработаны точно также по совету князя „с люди“, т. е. с вечем. В самом деле, от имени смольнян посылается сотский Пантелей; самый договор составляется так, чтобы „и князю любо бы и всем Смольняном... 28“. Эти факты заставляют нас прийти к заключению, что и изменения некоторых статей Русской Правды, внесенные в Торговую Правду, были совершены князем совместно с вечем. Так по Русской Правде за убийство холопа платится штраф в 5 гривен кун, т. е., 1¹/₄ гривна серебра, а по Смоленской торговой Правде штраф равняется 4 гривнам кун или 1 гривне {215} серебра 29. Рядом с этим стоит и участие веча, если не во всем, то в важнейших обстоятельствах общерусской политики. Так в 1159 г., когда шел спор о назначении митрополита, ивыставлялись два кандидата, причем за одного стоял смоленский князь, были посланы в Киев двое бояр и представитель от смольнян 30. Признавая себя главою земли, ее хозяином, вече всегда ставило на первый план интересы областные, и в таких случаях все другие соображения отступали у смоленского веча на второй план. В 1214 году в вековом споре Мстиславичей с Ольговичами наступил критический момент: Всеволод Чермный, захватив Киев, стремился прогнать Мономаховичей из южной России. Ростиславичи решились напрячь силы Новгорода и Смоленска, чтобы посадить в Киеве Мстислава Романовича. Когда новгородцы явились в Смоленск, то между ними и смольнянами вспыхнул раздор, очевидно, по поводу каких-нибудь старых торговых или порубежных споров. Новгородцы убили одного смольнянина, и дело дошло до того, что новгородцы не хотели идти далее. Очевидно, со стороны смольнян требовалась какая-то в чем-то уступка, но вече на это не согласилось, что и было причиной отказа новгородцев следовать далее на юг 31. При подобных обстоятельствах князь оказывался вполне бессильным. В 1185 году, после поражения северских князей половцами, Святослав киевский требует помощи от всех князей. Двинулся на юг с смоленскими ополчениями и Давид Ростиславич. Смольняне дошли только до Триполя и отказались двигаться далее. Они составили вече, которое сказало князю: „мы пошли до Киева, иесли бы была тут рать, то дрались бы; нам не искать другой рати: мы не можем, уже изнемогли“. Давид принужден был вернуться назад 32. Слова, сказанные смольнянами князю: „мы пошли только до Киева“, показывают, что именно так, с этим условием вече в Смоленске согласилось дать свои ополчения: в противном случае, это заявление не имеет смысла. {216} Имея законодательную власть, вече имело право отменять прежде действовавшие постановления, на что ясно указывает послесловие первой уставной грамоты Ростислава, приведенное нами выше. Князь сознает это право веча и его силу и в охрану изданного закона старается подействовать лишь угрозою ответа святой Богородице тому будущему исполнению смольнян, вече которого, по своему праву, отменило бы только что утвержденные привилегии смоленской церкви. „Да сего не посуживай никтоже, ни князь, ни людие...“, говорит Ростислав Мстиславич и говорит это сознательно. Бойко, живо, шла жизнь населения города Смоленска. Смольняне, „дерзи боеви“, поставленные в благоприятные географические условия, были народом подвижным, деятельным. Тесные и давние торговые сношения с окрестными землями, путешествия с торговыми целями в иностранные города, проживание там, пребывание иностранцев в Смоленске,— все это приносило им множество свежих, постоянно новых впечатлений, расширявших их умственный кругозор, но вместе с тем делавших их впечатлительными и легко подчиняющимися постороннему влиянию. Мы увидим далее, что в Смоленске по тому времени довольно высоко стояло школьное образование, которое распространялось преимущественно между более зажиточным, конечно, классом: князьями, боярством, купечеством, духовенством. Но не надо забывать, что в то время не было резкой грани между отдельными группами населения, что и купечество, и духовенство, и местное боярство выходило из народа и уходило в народ, что все это сходилось вместе на вече, где среди обсуждения важных дел, говорилось много к делам не относящегося, велись разговоры о тех явлениях местной жизни, которые в данный момент возбуждали интерес. Этим путем переходили частицы школьного образования к народной массе, которая принимала их по своему, перерабатывала иногда на свой лад, но тем не менее, толкуя многое по-своему, получала интерес ко многим вопросам текущей жизни и приучалась ими интересоваться. Превосходную картину смоленской жизни рисует нам житие преподобного Авраамия Смоленского 33. Граждане Смоленска в высшей степени увлечены пропо-{217}ведями священника Богородицкого монастыря Авраамия; они толпами сходятся к нему послушать его поучения, чтения божественных книг и искусного, для всех вразумительного, их толкования. Но когда проповеди преподобного Авраамия возбуждают против него духовенство, когда оно начинает распускать о нем слухи, как об еретике, читающем „голубиные книги“, народ возбуждается. Толпы его с криками и ругательствами сопровождают Авраамия на суд, выражая сильный интерес к его исходу: „и весь град, и по торгу, и по улицам, везде полно народа, мужи же глаголюще, и жены, и дети 34“. При такой отзывчивости и изменчивости в своих взглядах население Смоленска, являвшееся решителем вопросов внутренней жизни земли, могло легко изменить сделанные ранее постановления веча, изменить под влиянием каких-нибудь обстоятельств. В том же житии мы находим беглое указание, что церковные имущества в земле Смоленской не раз подвергались нападкам, что случались попытки урезать их или сократить церковные привилегии, что один из епископов Смоленска, Лазарь, не в состоянии был выдержать всех этих волнений, возбуждаемых по поводу церковных привилегий или имуществ, и удалился с кафедры 35. Народ, чутко относившийся ко всем явлениям текущей жизни, являлся на вече или защитником церкви против князей и бояр, или сам мог восставать под влиянием требований минуты, по поводу того или иного частного случая, против неприкосновенности имущественных прав церкви. А такие случаи бывали: мор, голод, торговые затруднения (духовные лица были предприимчивыми торговцами), войны. Столь же чутко относилось население Смоленска и к явлениям политической жизни. Мы привели несомненные факты участия веча в политических событиях. А вот картина, как отзывались они на населении Смоленска, и какой энергией отличалось смоленское вече. В 1440 г. в среду, на Пасхе, решили смольняне, черные люди, кузнецы, кожемяки, шевники, мясники, котельники, выгнать из города литов-{218}ского наместника: они обрядились в доспехи, и с копьями, стрелами, колами и топорами в руках, зазвонили в вечевой колокол. По совету бояр, наместник двинулся с своим гарнизоном против народа, и у церкви святых Бориса и Глеба произошло столкновение. Много черных людей пало под ударом копий, много было переранено. Народ бежал, но наместник не решился оставаться далее в Смоленске и вместе с смоленскими боярами выехал из города. Тогда народ утопил Петрыку, маршалка Смоленского, а вече выбрало себе князя Андрея Дмитриевича Дорогобужского и посадило в Смоленске 36. Но это было время уже падения веча. Боярство уже окончательно отделилось от народа и стояло из-за личных выгод на стороне чужой власти завоевателей литовцев. Вече по-прежнему собирается по звону колокола, но участвуют на нем только черные люди. Совсем иное мы видим в период самобытной жизни Смоленской земли. Тогда вече представляло собою совокупность всех граждан лучших и худших, людей вятших и черных. „В то же время (в 1186 г.), говорит летопись, „въстань бысть Смоленьске промежи князьмь Давидомь и Смолняны, и много голов поде луцьших муж 37“.Изменился состав веча, но картина одна та же, как в XV, так и в XII ст.: вече с оружием в руках считает себя вправе отстаивать свои интересы. Эта борьба князя и веча проходит чрез всю историю Смоленска. Особенно обостренные отношения обнаруживаются в княжение Романа и Давида Ростиславичей. „Царю мой благый, говорит княгиня Романа над его гробом,... многие досады прия от Смолнян, и не виде тя, господине, николи же противу их злу никоторою зла въздающи... 38“. Очевидно, Роман Ростиславич, если верить последним словам княгини, старался еще поддерживать добрые отношения с вечем, подобно отцу своему Ростиславу, умевшему соблюдать права веча, что видно из Уставной грамоты 1151 года. Но при Давиде дело ухудшилось. Начались постоянные недоразумения. „Сказывают Смолняне, ожь братья их недобре с Давыдом 39“. {219} Это недоброе житие разрешалось подчас, как мы видели, вооруженными столкновениями.

Признавая себя хозяином Смоленской земли, являясь хранителем древнейших славянских традиций, вече всегда считало себя вправе избирать князя. Право избрания князя вечем мы находим в Полицком статуте, в памятнике, сохранившем самые архаические черты обычного славянского права 40. Еще в 1096 г., когда Смоленск признавался принадлежащим Владимиру Мономаху, смоленское вече приняло к себе князем Давида Святославича 41. Оно затем не дозволяет Олегу Святославичу остаться в Смоленске, но однако снабжает его своим ополчением 42. Но вот в Смоленске устанавливается на княжении род только что упомянутого Ростислава Мстиславича. Вече, по-видимому, живет с ним в хороших отношениях, но лишь только садится на великокняжеском смоленском столе Роман Ростиславич, положение изменяется. Вече Смоленска, как видно, мало интересовалось южными делами, а требовало от князя блюсти свою землю. Между тем Романа более интересует юг. В 1174 году он уходит в Киев и сажает в Смоленске своего сына, Ярополка. Но он не долго усидел: вече выгнало его в 1175 году и посадило на великокняжеском столе Мстислава Ростиславича 43. Борьба, как мы видели, продолжалась еще с большей силой при Давиде Ростиславиче. Но, судя потому, что сын последнего, Мстислав Феодор Давидович, заключает договор 1229 года при участии веча, последнее удержало за собою прежнее значение. Со смертью Мстислава-Феодора Давидовича начинается новый период в истории Смоленской земли, характеризующийся постоянной внутренней борьбой. По фактам последней половины этого периода можно предположить, что в неурядицах не последнюю роль играло и смоленское вече. Так мы видим, что народ стойко поддерживает последнего князя, Юрия Святославича. Когда последний бежал к своему тестю Олегу Рязанскому, а в Смоленске были посажены литовские наместники, вспыхивает борьба между {220} партиями, из которых одна хочет остаться под властью Литвы, другая желает возвращения своего князя, „своего отчича“. Эта партия сносится с Юрием и призывает его в Смоленск. Тут уже прямо обнаруживается какая это партия: Юрий сносится с горожанами. Затем начинается расправа с противной партией: бояре смоленские были перебиты; вместе с ними пострадали литовский наместник, князь Брянский Роман и его бояре; но и после этого волнение улеглось не сразу 44. Это энергическое участие веча в последних событиях заставляет предполагать, что и ранее народное собрание не было безучастно к текущим явлениям жизни. Когда в 1230 году умер Мстислав Давидович, старшим среди всей семьи князей смоленских является Владимир Рюрикович. Но с 1219 года он безвыездно живет на юге. И вот в 1232 г. неожиданно обнаруживаются в Смоленске новые волнения, о важности и силе которых мы можем составить себе довольно ясное представление, но о причине — можем делать более или менее близкие к истине предположения. Князь Святослав Мстиславич, сын Мстислава Романовича, сидевший в Полоцке с 1222 года, стал сносится с смольнянами и требовать, чтобы они приняли его к себе князем. Но смольняне (т. е. смоленское вече) отказались исполнить его желание. Тогда неожиданно на Борисов день с полоцкими ополчениями Святослав явился под Смоленском и взял его приступом. Он перебил сторонников противной ему партии и сел на великокняжеском столе 45. Таким образом в этот момент смоленской истории произошло то же самое, что и почти 200 лет спустя. Как теперь, так и после идет в Смоленске борьба партий; легкость взятия Смоленска указывает, что и теперь были сторонники князя Святослава, как позже Юрия, и они-то отворили ему ворота, как это сделала, 200 лет спустя партия литовская для Витовта 46. Но с вокняжением Святослава Мстиславича, как видно, спокойствие не установилось. Спустя всего 6—7 лет Ярослав Всеволодович является примирителем враждовавших в Смоленске партий. Летопись упо-{221}треблает в этом случае выражение „ и уряди Смолняны“, не допускающее никакого другого толкования. Очевидно, Святослав Мстиславич явился для веча очень тяжелым князем, опираясь на пришлый полоцкий элемент. Но выбор князя затруднялся. В это время могли предъявлять право на великокняжеский смоленский стол две ветви рода Ростислава Мстиславича: ветвь Мстислава Романовича и ветвь Мстислава Давидовича. Выбор мог колебаться между Всеволодом Мстиславичем (сыном Мстислава Романовича) и Ростиславом Мстиславичем (сыном Мстислава-Феодора Давидовича) 47. Присутствие Ярослава Всеволодовича решило дело в пользу семьи Мстислава Романовича 48. Таким образом, до последних дней самостоятельного существования Смоленска вече является главою земли наравне с князем, и если вечу приходится уступить, то только после энергического с его стороны сопротивления под давлением внешней силы. Но борясь против всякой попытки отнять или уменьшить прерогативы его власти со стороны князей, вече вместе с тем с замечательной теплотой и любовью относится к тем из них, которые умеют ладить с народом и быть полезными своей родной земле. С великою радостью встречают смольняне Ростислава Мстиславича за 300 верст до Смоленска, когда он из Киева ехал в Новгород в 1168 году 49. Не ладило вече с Романом Ростиславичем, но тем не менее „плакошася по нем вси Смолняне“ 50. Много досад принял этот князь от смольнян, но никогда, как видно, не прибегал к насилию: летописи не сохранили нам ни малейшего намека на какое-нибудь вооруженное столкновение, как относительно времени княжения Давида Ростиславича. Мы не имеем никакого основания не доверять также известию, выясняющему нам причину особенного расположения смольнян к Роману Ростиславичу. Какая-то недошедшая до нас летопись рассказывает, что это был князь, не любивший войны; он был очень учен и побуждал своих братьев, бояр и многих людей к ученью, устраивал училища, содержал греков и латинистов на свои средства и не хо-{222}тел иметь неученых священников; траты его на просвещение были так велики, что смольняне принуждены были сделать сбор денег на его похороны, и любовь народная выразилась тут тем, что было собрано более годового княжеского дохода 51. Мы ниже увидим факты, вполне подтверждающие только что приведенную характеристику.

Посмотрим теперь на положение князя Смоленской земли. Он прежде всего является внешним представителем земли. С ним сносятся князья других областей, к нему обращаются иноземные правительства. Он отправляет посольства. Присяжные грамоты пишутся от его имени. Он прикладывает свою печать к договорам. От его имени издаются новые постановления. Но вместе с тем мы видели, что прежде, чем выйдет какой-нибудь акт из княжеской канцелярии, вопрос обсуждается, разрабатывается и решается на совещании князя с вечем. Князь является предводителем смоленских ополчений. Но мы не можем утверждать, чтобы последние участвовали во всех княжеских предприятиях. Первый более или менее ясный намек, что князья пользовались земскими ратями и имели иногда в них нужду, мы находим в письме Изяслава Мстиславича к брату Ростиславу в 1147 году. „Пойди сюда ко мне (в Киев), а там наряди новгородцев и смольнян, пусть удерживают Юрия...“ 52. Действительно, братья и соединились у Черной Могилы в Черниговской волости, причем Ростислав был „с Смольнянами, с множеством вой“ 53. Нельзя, кажется, сомневаться в участии смоленских ополчений и в походе Ростиславичей на Киев против Всеволода Чермного в 1214 г., когда между смольнянами и новгородцами произошло столкновение из-за каких-то старых недоразумений 54. Точно также земские рати Смоленска участвуют в Липецкой битве* в 1216 году. Владимир Рюрикович явился с ними к устью реки Вазузы 55.Прямое и ясное указание {223} на такой же факт мы находим и в известии летописи, которое было приведено уже выше, относительно похода смоленских князей на Полоцк в 1196 году, когда плененные смольняне рассказывали Олегу Святославичу о недоразумениях между ними и князем Давидом Ростиславичем 56. Этот факт заслуживает внимания в том отношении, что земские ополчения помогают князю, несмотря на обостренные к нему отношения веча. Объясняется это явление тем, что в данном случае были замешаны интересы всей земли. Вопрос заключался в том, в чьих руках будет Витебск, стоявший в весьма важном пункте на берегу З. Двины и имевший важное значение в торговом и стратегическом отношении 57. Но если вече в таких случаях поддерживало князя, то другой факт, также указанный нами, свидетельствует, что князь мог двинуть земские ополчения не только с согласия веча, но и при этом на вече предварительно решался вопрос, куда будет поход и с какими целями. В случае непредвиденных обстоятельств смольняне на месте стоянки образовывали вече, обсуждали вопрос и решали, следует ли продолжать военные предприятия, как это было в Триполе в 1185 г., когда они отказались идти далее на половцев 58. Все эти события указывают, по нашему крайнему разумению, достаточно ясно, что военные предприятия смоленских князей, вызванные не интересами Смоленской земли, а династическими счетами или личными целями, совершались только при помощи дружины, о которой мы сейчас скажем несколько слов.

Кроме предводительства земскими ополчениями, князь, как и везде, является в Смоленске судьей. За отправление суда в его пользу идут судебные пошлины и пени. Раньше мы видели, что, по Смоленской торговой Правде, князь разбирает все тяжбы между иностранцами и смольнянами 59. Одна из статей того же памятника указывает на случаи применения потока, причем это наказание налагается князем 60. В Уставной грамоте Ростислава 1151 года {224} мы находим, что виры, продажа, шли в пользу князя 61. Князь производил суд лично, или чрез своих чиновников, о которых мы скажем ниже, но было в обычае отдельным общинам откупаться от княжеского суда внесением определенной суммы виры за целый год 62. Как мы заметили раньше, право общины на суд своих членов не было нововведением, а годовая плата виры является компромиссом между князем и общинами.

Посмотрим теперь, какие должностные лица существовали в Смоленской земле. Подобно тому, как и в других землях, мы находим тут тиунов. Они отправляли судебные обязанности 63, но существовали тиуны и с чисто полицейскими обязанностями, как напр., тиун на волоке, обязанный наблюдать за порядком при нагрузке, разгрузке и перевозке товаров и за спокойствием проезжающих 64. Были тиуны городские и сельские 65.Исполнителями судебных решений являются детские. Им поручался арест виновного, взысканиедолгов, выдача должника головой кредитору. В их пользу шла известная плата с истца 66. Для сбора торговых пошлин существовали особые чиновники — куноемци, как названы они в проекте Всеволода Мстиславича 67. Может быть, куноемци были тождественны с таможниками, хотя скорее они — подчиненные таможника, просто сборщики пошлин, в то время как таможник имел высшее значение наблюдающего за ввозом и вывозом товаров, лицо, в ведении которого находились все таможни государства. Таможники пользовались большим значением. Старые, отслужившие свой срок, „ ветхие“ таможники, как люди сведущие, участвовали в совещаниях князя по торговым делам, как это ясно видно из присяж-{225}ной грамоты Феодора Ростиславича 1284 года, в которой между другими боярами упоминается Терентий таможник ветхий 68. Может быть, рядом стоящее тут имя „Мирослав Олекса Черный“ принадлежит действительному таможнику того времени.

Что касается тиунов, то нет никакого сомнения в том, что они назначались князем. Но возможно, что должность таможника замещалась путем избрания на вече, так как скорее всего таможниками могли быть опытные смоленские купцы, а не бояре. Не менее важным лицом в Смоленске должен был быть тысяцкий. В 1159 году эту должность занимает некто Внезд, а в 1195 г. Михалко. Он начальствовал над смоленскими ополчениями 69, что ясно указывает на военное значение этого сановника. Это заставляет предполагать, что тысяцкий в Смоленске, как и в других областях земли Русской, назначался князем для отправления обязанностей воеводы над земскими ополчениями, но выбор делался не из дружины, а из местного смоленского боярства 70. Ниже его стояли сотские. Они, несомненно, выбирались самими смольнянами 71. В 1229 году один из сотских, Пантелей и посылается от Смольнян в качестве уполномоченного посла. Мы уже видели, что Смоленск, подобно другим древнерусским городам, делился на концы 72. Это обстоятельство заставляет предполагать существование и в нем конецких старост, каких мы видим в Новгороде В. Если они только были, то несомненно избирались на вече.

Главную военную силу составляло боярство. На него главным образом