С. М. Соловьев. О царствовании Ивана Грозного.

<...> Иоанну исполнилось уже тогда 13 лет. Ребенок родился [Иоанн в 1530 г. - ред.] с блестящими дарованиями; быть может, он родился также с восприимчивою, легко увлекающеюся, страстною природою, но, без сомнения, эта восприимчивость, страстность, раздражительность, если не были произведены, то по крайней мере были развиты до высшей степени воспитания, обстоятельствами детства его. <...> Иоанн трех лет был уже великим князем, и хотя не мог править государством на деле, однако самые формы, которые соблюдать было необходимо, например посольские приемы и прочее, должны были беспрестанно напоминать ему его положение; необходимо стоял он в средоточии государственной деятельности. <...> Перед его глазами происходила борьба сторон: людей к нему близких, которых он любил, у него отнимали, перед ним наглым, зверским образом влекли их в заточение, несмотря на его просьбы, потом слышал он о их насильственной смерти; в то же время он ясно понимал свое верховное положение, ибо те же самые люди, которые не обращали на него никакого внимания, которые при нем били, обрывали людей к нему близких, при посольских приемах и других церемониях стояли пред ним как покорные слуги; видел он, как все преклонялись пред ним, как все делалось его именем и, следовательно, должно было так делаться. <...> Таким образом, ребенок видел перед собою врагов, похитителей его прав, но бороться с ними на деле не мог; вся борьба должна была сосредоточиться у него в голове и в сердце - самая тяжелая, самая страшная, разрушительная для человека борьба, особенно в том возрасте! <...> Пытливый ум ребенка требовал пищи: он с жадностию прочел все, что мог прочесть, изучил священную, церковную, римскую историю, русские летописи, творения святых отцов, но во всем, что ни читал, он искал доказательств в свою пользу; занятый постоянно борьбою, искал средств выйти победителем из этой борьбы, искал везде, преимущественно в священном писании, доказательств в пользу своей власти, против беззаконных слуг, отнимавших ее у него. Отсюда будут понятны нам последующие стремления Иоанна, стремления так рано обнаружившиеся, принятие царского титула, желание быть тем же на московском престоле, чем Давид и Соломон были на иерусалимском, Август, Константин и Феодосий - на римском; Иоанн IV был первым царем не потому только, что первый принял царский титул, но потому, что первый сознал вполне все значение царской власти, первый, так сказать, составил себе ее теорию, тогда как отец и дед его усиливали свою власть только практически. <...> Иоанн привык не обращать внимание на интересы других, привык не уважать человеческого достоинства, не уважать жизни человека. Пренебрегали развитием хороших склонностей ребенка, <...> хвалили за то, за что надобно было порицать, и в то же время, когда дело доходило до личных интересов боярских, молодого князя оскорбляли, <...> оскорбляли как государя, потому что не слушали его приказаний, оскорбляли как человека, потому что не слушали его просьб; от этого сочетания потворств, ласкательств и оскорблений в Иоанне развивались два чувства: презрение к рабам-ласкателям и ненависть к врагам. <...>

Иоанн в ответном письме к Курбскому так говорит о впечатлениях своего детства: «<...> Одно припомню: бывало мы играем, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, локтем опершись о постель нашего отца, ногу на нее положив». <...> Молодой великий князь должен был начать свою деятельность нападением на первого вельможу в государстве [князя Шуйского - ред.]; понятно, что это нападение будет такое, к каким приучили его Шуйские: 29 декабря 1543 года Иоанн велел схватить первосоветника боярского, князя Андрея Шуйского, и отдать его псарям; псари убили его. <...>

В это правление [боярское - ред.] решен был чрезвычайно важный вопрос для государственной жизни России. Северо-Восточная Русь объединилась, образовалось государство благодаря деятельности князей московских; но около этих князей, ставших теперь государями всея Руси, собрались в виде слуг нового государства потомки князей великих и удельных, лишенных отчизн своих потомками Калиты; они примкнули к московской дружине, к московскому боярству, члены которого должны были теперь по требованиям нового порядка вещей переменить свои отношения к главе государства. Вокруг великого князя московского, представителя нового порядка, находившего свой главный интерес в его утверждении и развитии, собрались люди, которые жили в прошедшем всеми лучшими воспоминаниями своими, которые не могли сочувствовать новому, которым самое их первенствующее положение, самый их титул указывали на более блестящее положение, более высокое значение в недавней, очень хорошо всем известной старине. <...> Это столкновение видим в княжение Иоанна III и сына его <...> необходимы были стремления выдвигать людей новых, которые <...> были бы покорными слугами нового, от которого получили свое значение, свое общественное бытие. <...> и вот молодой царь пользуется ошибками людей, в которых видит врагов своих, и с Лобного места во услышание всей земли говорит, что власть князей и бояр, лихоимцев, сребролюбцев, судей неправедных кончилась, что он сам теперь будет судьям оборона, и разбор просьб поручает человеку, которого взял из среды бедных и незначительных людей; на месте Шуйских, Бельских, Глинских видим Адашева. <...>

Страшному состоянию души Иоанновой соответствовало и средство, им придуманное, или им принятое, ибо, по некоторым известиям, план опричнины принадлежал Василию Юрьеву и Алексею Басманову с некоторыми другими. Напуганный отъездом Курбского и протестом, который тот подал от имени всех своих собратий, Иоанн заподозрил всех бояр своих и схватился за средство, которое освобождало его от них. <...> Положить на них на всех опалу без улики, <...> лишить должностей, санов, лишить голоса в Думе, и на их место набрать людей новых, незначительных, молодых, как тогда называли, - это было невозможно. <...> Если нельзя было прогнать от себя все старинное вельможество, то осталось одно средство - самому уйти от него, Иоанн так и сделал. <...> напрасно Иоанн уверял гостей и прочих горожан московских, что он против них ничего не имеет, <...> люди очень хорошо понимали, <...> что верховная власть отказывается от собственных своих орудий, через которые должна действовать, объявляет их негодными для себя и в то же время признает годными для государства. <...> и таким образом расторгает связь между государем и государством. <...> Как произведение вражды, опричнина, разумеется, не могла иметь благого, умиряющего влияния. <...>

<...> опричнина, с одной стороны, была следствием враждебного отношения царя к своим старым боярам; но, с другой стороны, в этом учреждении высказывался вопрос об отношениях старых служилых родов, ревниво берегущих свою родовую честь и вместе свою исключительность посредством местничества, к многочисленному служилому сословию, день ото дня увеличивавшемуся вследствие государственных требований и вследствие свободного доступа в него отовсюду; подле личных стремлений Иоанна видим стремления целого ряда людей, которым было выгодно враждебное отношение царя к старшей дружине. <...> Государство складывалось, новое сводило счеты с старым: понятно, что должен был явиться и громко высказаться вопрос о необходимых переменах в управлении, о недостаточности прежних средств. <...> Век задавал важные вопросы, а во главе государства стоял человек, по характеру своему способный приступать немедленно к их решению. В то время как одни, преклонялись пред его величием, старались оправдать Иоанна в тех поступках, которые назывались и должны называться своими, очень нелестными именами, другие хотели отнять у него участие в событиях, которые дают его царствованию беспрекословно важное значение.

О взятии Казани в 1552 году

<...> В конце XIV века русские одержали впервые победу над татарами, пришедшими напомнить им времена Батыя; русские решились защищаться от татар, отражать их нападения, но долго еще не решались вести с ними войны наступательной; Иоанну III вследствие внутренних смут в Казани удалось утвердить здесь свое влияние, посадить хана из своей руки, но этот хан под конец жизни Иоанновой свергнул с себя зависимость от Москвы; в княжение Василия Ивановича мы видели ряд походов на Казань для восстановления прежних отношений; в малолетство же Иоанна IV Казань не только свергнула с себя зависимость от Москвы, но даже приняла наступательный образ действия и соседние области терпели сильные опустошения. И вот благодаря великодушным усилиям молодого государя Казань взята, присоединена окончательно к Московскому государству, завоевано Татарское царство. Надобно перенестись в XVI век, чтоб понять всю силу впечатления, какое производило на современников эти слова: завоевано Татарское царство!

<...> В истории Восточной Европы взятие Казани, водружение креста на берегах ее рек имеет важное значение. Преобладание азиатских орд здесь было поколеблено в XIV веке и начало никнуть пред новым, европейским, христианским государством, образовавшимся в области Верхней Волги. Во второй половине XV века Золотая орда рушилась, но расторгнутые члены чудовища не переставали двигаться; явились три царства татарских: из них Астраханское, образовавшиеся в устьях Волги, было самое безопасное для христианских государств Восточной Европы; Крымское скоро обнаружило свой разбойничий характер в отношении к Руси и Польше, но широкая степь отдаляла Московское государство от Крыма. Ничто не отдаляло его от третьего царства Казанского, основанного на Средней Волге и Нижней Каме, в том важном месте, где новая Северо-Восточная Русь необходимо должна была сталкиваться с Азиею в своем естественном стремлении - вниз по Волге. <...> Пала Казань, и вся Волга стала рекою Московского государства; завоевание Астрахани было скорым, неминуемым следствием завоевания Казани. <...> до сих пор колонизация русская брала северо-восточные направления: юго-восточная часть великой равнины не была ей доступна по причине господства здесь кочевых орд; но с падением Казани, <...> русские поселения получили возможность распространяться и на юго-восток. <...>

О присоединении Сибири

<...> после завоевания Казани князья ногайские сами предложили московскому царю овладеть Астраханью, <...> потом мелкие владельцы прикавказские стали обращаться в Москву с просьбою о помощи друг против друга, просились в подданство, чтоб иметь сильного покровителя и надежную помощь. Точно также поступил и владелец Сибири, татарского юрта, лежавшего в середине нынешней Тобольской губернии. <...> Государь <...> взял князя сибирского и всю землю в свою волю и под свою руку и дань на них положить велел; послы обязались <...> что будут давать с каждого черного человека по соболю и по белке сибирской, а черных людей у себя сказали 30700 человек. <...> Но такая зависимость Сибирского юрта от Москвы была непрочна. <...> Последний князь или царь, утвердившийся в Сибири, Кучум, обязался было платить дань Иоанну, а потом убил московского посла. Прочное подданство Зауралья Москве могло утвердиться только вследствие известного движения русского народонаселения на северо-восток. <...>

В истории этого движения на северо-восток, в истории колонизации Северо-Восточной Европы важным значением является род Строгановых.

<...> В царствование Иоанна IV Строгановы обратили свою промышленную деятельность <...> в область Камы. <...> Царские казначеи расспрашивали про эти места пермича Кодаула, который приезжал из Перми с данью, и Кодаул сказал, что эти места искони вечно лежат впусте и доходу с них нет никакого и у пермичей там нет угодий никаких. Тогда царь Григория Строганова пожаловал, отдал ему эти земли. <...>

Прикамская сторона была украйна, на которую нападали дикие зауральские и приуральские народы: правительство не могло защищать от них насельника, он должен был защищаться сам, своими средствами, должен был строить городки или острожки, снабжать их нарядом (артиллериею), содержать ратных людей. Понятно, что к этому могли быть способны только насельники, обладавшие средствами: отсюда уясняется важное значение Строгановых, которые одни, по своим средствам, могли заселить Прикамскую страну, приблизить русские селища к Уралу и через это дать возможность распространить их и за Урал. Понятно также, что Строгановы могли совершить этот подвиг на пользу России и гражданственности не вследствие только своих обширных материальных средств; нужна была необыкновенная смелость, ловкость, чтоб завести поселения в пустынной стране, подверженной нападениям дикарей, пахать пашни и рассол искать с ружьем в руке, сделать вызов дикарю, раздразнить его, положивши пред его глазами основы гражданственности мирными промыслами. <...>

Утвердившись по сию сторону Урала, Строгановы, естественно, должны были обратить внимание и на земли зауральские. <...> Случай к испрошению себе права на отыскание новых землиц за Уралом скоро представился. <...> Кучум действовал враждебно против Московского государства: бил, брал в плен остяков, плативших дань в Москву. <...> Строгановы, уведомивши царя о нападении сибирского салтана <...> [предложили - ред.] перенести русские владения за Урал. <...> [Иоанн - ред.] дал Строгановым право укрепляться и за Уралом <...>: «Где Строгановы найдут руду железную, - говорит царская грамота - то ее разрабатывают. <...> Льготы на землю тахчеев и на Тобол реку с другими реками и озерами до вершин, на пашни, дали мы на 20 лет. <...> на сибирского салтана Якову и Григорью собирать охочих людей <...> и посылать их воевать вместе с наемными козаками и с нарядом, брать сибирцев в плен и в дань за нас приводить. <...> на Иртыше и на Оби <...> строить крепости, держать сторожей с огненным нарядом, ловить рыбу и зверя <...>». <...> прежде чем взять землю в свое владение, завести на ней промыслы, надобно было ее очистить от сибирского салтана, который считал ее своею собственностию. Строгановы обязывались вести эту войну на свой счет, должны были иметь свое войско <...>

[Строгановы пригласили донских козаков - ред.] 540 человек под главным начальством атамана Ермака Тимофеевича; другие атаманы были: Иван Кольцо (который, по словам царской грамоты к ногаям, был присужден к смертной казни), Яков Михайлов, Никита Пан, Матвей Мещеряк. <...> 1 сентября 1581 года Строгановы, Семен, Максим и Никита, отпустили на сибирского салтана козаков, Ермака Тимофеевича с товарищами, придавши к ним ратных людей из городков своих - литовцев, немцев (пленных), татар и русских, всего 300 человек, а в целом отряде с козаками было 840 человек; Строгановы дали им жалованье, снабдили с'естными запасами, одеждою, оружием, пушечками и пищалями. <...>

Четыре дня шел он [Ермак - ред.] вверх по Чусовой до устья реки Серебряной <...> плыли два дня до Сибирской дороги; здесь высадились и поставили земляной городок, назвавши его Ермаковым Кокуем-городом; c этого места шли волоком до реки Жаровли, Жаровлею выплыли в Туру, где и начиналась Сибирская страна. Плывя вниз по Туре, козаки повоевали много татарских городков и улусов. <...> [Кучум - ред.] собрал войско, выслал с ним родственника своего Маметкула встретить русских, а сам укрепился подле реки Иртыша, под горою Чувашьею. Маметкул встретил Ермака на берегу Тобола, при урочище Бабасан, и был разбит: ружье восторжествовало над луком. <...> К ночи козаки взяли город Атик-мурзы и засели в нем; на другой день должна была решиться их участь, надобно было вытеснить Кучума из его засеки. <...> 23 октября <...> после упорного рукопашного боя козаки победили: царевич Маметкул был ранен; остяцкие князья, видя неудачу бросили Кучума и разошлись по своим местам. Тогда и старый хан оставил засеку, прибежал в свой город Сибирь. <…> Козаки вошли в пустую. Сибирь 26 октября. На четвертый день пришел к Ермаку один остяцкий князь с дружиною, привез много даров и запасов; потом стали приходить татары с женами и детьми и селиться в прежних своих юртах.

Казаки владели в стольном городе Кучумовом. <...> Весною, по водополью, пришел в город татарин и сказал, что Маметкул стоит на реке Вагае: Ермак отрядил часть козаков, которые ночью напали на стан царевича, много поганых побили, самого Маметкула взяли в плен и привели к Ермаку в Сибирь. <...>

Лето 1582 года Ермак употребил на покорение городков и улусов татарских по рекам Иртышу и Оби; взял остяцкий город Назым. <...> Ермак дал знать Строгановым о своих успехах. <...> Строгановы дали знать об этом царю. <...> Козаки от себя прямо послали несколько товарищей своих в Москву известить царя об усмирении Сибирской земли. <...> государь послал свое полное большое жалованье; а для принятия у них сибирских городов отправил воевод. <...>

Значение царствования Ивана Грозного

<...> к 1572 году относится единственное дошедшее до нас духовное завещание его. В этой духовной царь высказывает убеждение, что он и семейство его непрочны на московском престоле, что он изгнанник, ведущий борьбу с своими врагами, что этой борьбе не видать близкого конца, и потому Иоанн дает наставление сыновьям, как им жить до окончания борьбы <...>: «<...> Сами живите в любви и военному делу сколько возможно навыкайте. Как людей держать и жаловать и от них беречься, и во всем уметь их к себе присваивать. <...> Всякому делу навыкайте, божественному, священному, иноческому, ратному, судейскому, московскому пребыванию и житейскому всякому обиходу <...> всему этому выучитесь: так вам люди и не будут указывать, вы станете людям указывать; а если сами чего не знаете, то вы не сами станете своими государствами владеть, а люди. <...> Пока вас бог не помилует, не освободит от бед, до тех пор вы ни в чем не разделяйтесь: и люди бы у вас заодно служили, и земля была бы заодно и казна у обоих одна: так вам будет прибыльнее. А ты, Иван сын, береги сына Федора, и своего брата, как себя, чтобы ему ни в каком обиходе нужды не было, всем был бы доволен. <...> А ты Федор сын, у Ивана сына, а своего брата старшего, пока устроитесь, удела и казны не проси. <...> Ты бы сын Иван, моего сына Федора, а своего брата младшего, держал и берег. <...> А даст бог, будешь ты на государстве и брат твой Федор на уделе, то ты удела его под ним не подыскивай, на его лихо ни с кем не ссылайся; а где по рубежам сошлась твоя земля с его землею, ты его береги и накрепко смотри правды, а напрасно его не задирай и людским вракам не потакай, потому что если кто и множество земли и богатства приобретет, но трилокотного гроба не может избежать, и тогда все останется. А ты, сын мой Федор, держи сына моего Ивана, в мое место отца своего <...> а пока, по грехам, Иван сын государства не достигнет, а ты удела своего, то ты с сыном Иваном вместе будь за один, с его изменниками и лиходеями никак не ссылайся, если станут прельщать тебя славою, богатством, честию, станут давать тебе города или право какое будут уступать мимо сына Ивана, или станут на государство звать, то ты отнюдь их не слушай, из Ивановой воли не выходи, как Иван сын тебе велит, так и будь и ничем не прельщайся; а где Иван сын пошлет тебя на свою службу или людей твоих велит тебе на свою службу послать, то ты на его службу ходи и людей своих посылай <...> если даже Иван сын на тебя и разгневается или обидит как-нибудь, то и тут старшему брату не прекословь, рати не поднимай и сам собою не обороняйся; бей ему челом, чтоб тебя пожаловал». <...>

В этом наказе наше внимание останавливается, во-первых, на желании царя, чтоб дети его не разделялись до тех пор, пока старший из них, Иван, не сломит всех крамол и не утвердится на престоле: ибо в противном случае удельный князь будет самым верным орудием в руках недовольных. Во-вторых, в своем завещании Иоанн не довольствуется уже, подобно путешественникам, одним неопределенным приказом младшему сыну держать старшего вместо отца; он определяет, в чем должно состоять это сыновнее повиновение: младший должен быть в воле старшего до крови и до смерти, ни в чем не прекословить, а в случае обиды от старшего не сметь поднимать против него оружие, не сметь обороняться; этим приказом Иоанн уничтожает законность междоусобий в царском семействе, ставит младшего брата в совершенно подданнические отношения к старшему; теперь уже младшие братья не могут сказать старшему, подобно древним Олеговичам: «Ты нам брат старший; но если не дашь, то мы сами будем искать». Этим приказом Иоанн дорушивает родовые отношения между князьями. <...>

Иоанн благословляет старшего сына «царством Русским (достоинством), шапкою Мономаховою и всем чином царским. <...> Здесь встречаем важную отмену против распоряжения прежних государей: удельный Федор не получает никакой части в городе Москве. Ему в удел дано 14 городов, из которых главный Суздаль; но показывается, что удельный князь не должен думать ни о какой самостоятельности: «Удел сына моего Федора ему же (царю Иоанну) к великому государству». Наконец, относительно опричнины Иоанн говорит так сыновьям в завещании: "Что я учредил опричнину, то на воле детей моих, Ивана и Федора; как им прибыльнее, так и пусть и делают, а образец им готов».

Иоанн сознавал ясно высокость своего положения, свои права, которые берег так ревниво; но он не сознал одного из самых высоких прав своих, права быть верховным наставником, воспитателем своего народа: как в воспитании частном и общественном, так и в воспитании всенародном могущественное влияние имеет пример наставника, человека вверху стоящего, могущественное влияние имеет дух слов и дел его. Нравы народа были суровы, привыкли к мерам жестоким и кровавым; надобно было отучать от этого; но что сделал Иоанн? Человек плоти и крови, он не сознал нравственных, духовных средств для установления правды и наряда; или, что еще хуже, сознавши, забыл о них; вместо целения он усилил болезнь, приучил еще более к пыткам, кострам и плахам; он сеял страшными семенами, и страшна была жатва: собственноручное убийство старшего сына, убиение младшего в Угличе, самозванство, ужасы Смутного времени! Не произнесет историк слово оправдания такому человеку; он может произнести только слово сожаления, если, вглядываясь внимательно в страшный образ, под мрачными чертами мучителя подмечает скорбные черты жертвы; ибо и здесь, как везде, историк обязан указать на связь явлений: своекорыстием, презрением общего блага, презрением жизни и чести ближнего сеяли Шуйские с товарищами - вырос Грозный.

Подобно деду своему, Иоанну III, Иоанн IV был очень высокого роста, хорошо сложен, с высокими плечами, широкой грудью; по иностранным свидетельствам, он был полон, а по русским - сухощав, глаза у него были маленькие и живые; нос выгнутый, усы длинные. Привычки, приобретенные им во вторую половину жизни, дали лицу его мрачное, недовольное выражение, хотя смех беспрестанно выходил из его уст. Он имел обширную память, обнаруживал большую деятельность; сам рассматривал все просьбы; всякому можно было обращаться прямо к нему с жалобами на областных правителей. Подобно отцу, любил монастырскую жизнь; но по живости природы своей не довольствовался одним посещением монастырей, созерцанием тамошнего быта: в Александровской слободе завел монастырские обычаи, сам был игуменом, опричники - братиею. По русским и иностранным свидетельствам, в первую половину жизни Иоанн мало занимался охотою, посвящал все свое время делам правления; когда Баторий по окончании войны прислал спросить у царя красных кречетов, то Иоанн велел ему отвечать, что послал за ними на Двину и Поморье нарочно; были у него кречеты добрые, да поизвелись, давно уже он мало охотится, потому что пришли на него кручины большие. Баторий в благодарность за кречетов спрашивал, какие вещи особенно любит царь, чтоб прислать их ему: Иоанн отвечал, что он охотник до аргамаков, до жеребцов добрых, до шапок хороших железных с наводом, пищалей ручных, чтоб были добры, цельны и легки.