Глава 5. Архивы В послевоенный период (1945 - 1961 гг. )

Послевоенный период в истории отечественного архивного строительства — один из наименее изученных. Можно даже сказать, что вплоть до настоящего времени он привлекает внимание исследователей меньше, чем какой-либо другой. Историки, касавшиеся его в той или иной степени (В.И. Вяликов ¹, В.Е. Корнеев ²), единодушно выделяют в качестве важной разграничительной вехи в хронологии этих лет 1956 г. - год XX съезда КПСС и начало хрущевской "оттепели".

Насколько обоснован такой подход?

Подвергая критике своих предшественников, от В.В. Максакова до Г.А. Дреминой, за то, что их хронологические схемы "не самостоятельны, а заимствованы из других смежных наук" ³, В.Е. Корнеев, тем не менее, сохраняет их схему периодизации, аргументируя это тем, что десятилетие с 1945 по 1956 г. характеризуется следующими двумя чертами: 1) полным претворением в жизнь основных организационных принципов, заложенных в нормативных актах конца 30-х - начала 40-х годов; 2) деятельностью архивных учреждений, направленной на ликвидацию последствий войны и характеризовавшейся развертыванием функций этих учреждений на научно-методической основе.

Действительно, в 40 - 50-е годы завершился процесс полного и безоговорочного подчинения всей архивной системы тоталитарному режиму, начавшийся в 30-е годы. Можно даже ска-

зать, что это был целенаправленный регресс, определенный откат архивного строительства к временам периода массовых репрессий и "макулатурных" кампаний. Специфика только в одном - "репрессировались" теперь не столько архивисты (оставшиеся специалисты были включены в кадры органов НКВД-МВД, поэтому "чистка" проходила уже на этапе их подбора), сколько сами архивы в целом, а также отдельные архивные фонды, что проявилось в тотальном засекречивании их — в насильственном отчуждении огромных массивов исторических источников от общества. Именно в эти годы завершается создание "архивного ГУЛАГа" в общенациональном масштабе.

Сразу подчеркнем, что понятие "архивный ГУЛАГ" носит не образный, метафорический характер. Это — совершенно конкретное отражение реальной действительности, хотя внешне оно может показаться излишне политизированным. Но, к сожалению, вся история отечественного архивного дела советского периода фактически слишком тесно переплетена с историей политической системы государства, с монопольным господством однопартийной идеологии, с административным, массированным и целенаправленным насилием в духовной сфере человека, частью которой являются архивы.

В связи с этим представляется совсем не случайным тот факт, что именно 40-е годы в архивном деле прежде всего отмечены грандиозной акцией обмана и грабежа, связанной с образованием двух "секретных" архивов.

Все началось с того, что курировавший архивы по линии НКВД С.Н. Круглов направил И.В. Сталину докладную записку о возможности вывезти из Праги фонды Русского заграничного исторического архива (РЗИА), который был создан и комплектовался русскими эмигрантами с 1923 по 1940 г. В его формировании приняли самое активное участие более 20 русских ученых-историков и архивистов, насильно высланных или эмигрировавших из России, в том числе известный специалист отечественного архивного дела А.Ф. Изюмов, стоявший у истоков архивного строительства в послереволюционной России.

Сталин проявил повышенную заинтересованность в приобретении архива. Деликатность ситуации заключалась в том, что правительство Чехословакии предлагало передать архивы в дар Академии наук СССР, о чем и сообщил на праздновании ее 220-летия министр школ и народного просвещения республики 3. Неедлы. Следует отметить, что архив неоднократно, вплоть до июня 1939 г., пытались купить представители Колумбийского и Бостонского университетов, но российские архивисты отказывались отдать им фонды на вывоз. Во время немецкой оккупации Чехословакии часть сотрудников, включая А.Ф. Изюмова, были интернированы, а некоторые документальные фонды изъяты и переданы филиалу архива сухопутных сил Германии в Праге ⁴. Однако в целом архивные фонды оставались сохранными и целостными. Согласно методике, утвержденной ученой комиссией РЗИА, все материалы делились на разделы (от "А" до "Н"). Особую ценность представляли разделы "В", "Г" (мемуары, дневники, статьи руководящих и рядовых участников белого движения во времена революции и гражданской войны), "Д" (коллекции уставов и партийных программ, протоколы заседаний военных судов по делам о революционных обществах начиная с 70-х годов прошлого века) и "С" (личные архивы лиц, "сохраняющих свои права собственности": А.Ф. Амфитеатрова, Е.К. Брешко-Брешковской, Н.В. Чайковского и многих других) ⁵. Совет РЗИА и его сотрудники отстаивали право на осуществление своей профессиональной деятельности в строго научных рамках, отрекаясь от любых "партийных пристрастий" и провозглашая девизом "объективность и аполитичность" ⁶. Вынужденные в 1928 г. под давлением финансовых обстоятельств передать архив в собственность МИД Чехословакии, руководящие лица из эмигрантских кругов оговорили необходимость продолжения комплектования фондов под наблюдением представителей русской общественности, неприкосновенности всех фондов и коллекций на основе соблюдения принципов их целостности и недробимости. Отдельно и специально было указано, что передача РЗИА России (что являлось конечной целью его учредителей) новым собственником - МИД Чехословакии -

может быть осуществлена только при условии падения там большевизма ⁷.

Эта договоренность в целом сохранялась и после возникновения определенных трудностей в отношениях русской эмиграции с чехословацким МИД и даже в условиях оккупации. Радикально изменилась судьба архива только тогда, когда на него обратили внимание Сталин и "специалисты" из НКВД.

Поражает цинизм, с которым была организована и осуществлена "акция" по передаче РЗИА в дар Советскому Союзу. Компетентная комиссия во главе с генералом И.И. Никитинским (грустно, но даже спустя полвека современный генерал "в отставке" Д. Волкогонов именует его "специалистом из Академии наук" ⁸), приехавшая в Прагу в соответствии со специальным постановлением СНК СССР от 27 октября 1945 г., уже в конце декабря докладывает о начале доставки из Праги девяти вагонов с документами РЗИА. Сообщение о конце перевозки от 3 января 1946 г. ⁹ Сталин откладывает в особую, личную папку для бумаг и отдает распоряжение немедленно организовать тщательный просмотр всех документов. В течение всех последующих лет он лично отбирает некоторые рукописи и документы для хранения в собственных шкафах и сейфах (так он поступил, например, с рукописью царского генерала А.А. Брусилова "Мои воспоминания"). Характерно, что редчайшая коллекция печатных изданий у "компетентных специалистов из АН СССР" не вызвала интереса и осталась в Праге. Зато все рукописные материалы "личной собственности" были отправлены в Москву в первую очередь.

Остальное было отработанным делом "оперативно-чекистской" техники.

В конце января 1946 г. Президиум АН СССР принял постановление: "Принять РЗИА в ведение АН СССР и ввиду ценности материалов просить ГАУ принять его на хранение в помещение ЦГАОР". В постановлении оговаривалось, что "РЗИА должен быть сохранен в том виде, в каком он образовался в Праге, не допуская передачи архивных фондов или отдельных коллекций в другие госархивы или другие научные учреждения".

Однако, приняв дар в свои помещения, ГАУ НКВД тут же распорядилось их судьбой совсем иначе.

Во-первых, было принято решение: "Ввиду того, что среди материалов архива имеется большое количество документов, характеризующих антисоветскую работу белоэмиграции за период с 1917 по 1940 год, доступ к указанным материалам архива научных сотрудников различных учреждений ограничить", что на практике означало полное засекречивание.

Во-вторых, по мере "изучения" этого архива компетентными органами начался процесс "дробления" фондов вопреки всем постановлениям и просьбам ученых как с чехословацкой, так и с советской стороны. В первую очередь были изъяты все документы, связанные с деятельностью Сталина. Что было передано в ЦПА НМЛ, а что пропало навсегда, установить нельзя. Во всяком случае, все эти работы проводились под личным контролем Сталина, который, как пишет изучавший его личный архив Д. Волкогонов, «очень заботился о том, чтобы в истории о нем осталось лишь то, что он "разрешил"... Он предавал народному обозрению лишь то, что предназначалось для ликования и восхищения» ¹⁰. В период с 1946 по 1965 г. по решению ГАУ из фондов РЗИА изымали также целые массивы документов, которые раздавали в центральные государственные архивы (ЦГАСА, ЦГАЛИ, ЦГВИА), ведомственные архивы (МИД) и даже местные (Новочеркасский музей истории войска Донского). Части фондов передавали в архивы Украины и Белоруссии, причем в ряде случаев они включались в состав объединенных фондов и библиотек на местах, теряя самостоятельный характер. В результате из 350 тыс. дел и 250 кг россыпи, поступивших в 1946 г. из Праги, в ГАРФ осталось в настоящее время только 98 тыс. ед. хр.

Единственными "исследователями", которые пользовались фондами РЗИА без ограничений, были, естественно, сотрудники НКВД-МВД, которые составляли картотеку на белогвардейцев, эмигрантов и всякого рода "пособников фашистов" из среды белой эмиграции. Отдельные документы фигурировали на судебных процессах над генералами Красновым, Шкуро, Сул-

тан-Гиреем Клычом, Власовым и др. ¹¹ Опять же трудно сказать, что вернулось затем в фонды ГАРФ, а что осталось в других хранилищах или было уничтожено.

Только в марте 1989 г. оставшиеся в ГАРФ фонды бывшего РЗИА были рассекречены и переведены на открытое хранение в составе коллекции белогвардейских и белоэмигрантских фондов. Впрочем, как отмечает американская исследовательница П. Кеннеди-Гримстэд, в двухтомный путеводитель по ГАРФ, изданный в 1990 г., сведения о фондах бывшего РЗИА все-таки не были включены ¹².

Аналогичная судьба постигла и еще одну жертву "архивного ГУЛАГа" — так называемый Центральный государственный особый архив (ЦГОА), история которого получила широкую огласку в печати (случай почти уникальный в истории отечественного архивного дела) ¹³.

Как установили журналисты, летом 1945 г. наши войска обнаружили в замке барона фон Альтхорна (Нижняя Силезия) хранилище немецких архивов, эвакуированных туда из разных мест Германии. В соляных шахтах Саксонии почти одновременно было обнаружено около 300 вагонов с архивными и музейными ценностями. Естественно, вся информация об этих и других находках направлялась в Москву и концентрировалась в органах НКВД. Собственно, аналогичная информация о таких же находках поступала и в соответствующие органы союзнических войск. Однако разница состояла в том, что американцы, например, начинали разборку архивов непосредственно на месте, составляли описи, затем либо оставляли на месте, либо вывозили в США, где они сохранялись при условии доступа к ним исследователей. После заключения соответствующих соглашений архивы (в подлинниках или копиях) были возвращены Германии. У нас "компетентные органы" поступали по-другому. В образованный в соответствии с постановлением СНК СССР от 9 марта 1946 г. Особый архив ¹⁴ направлялись эшелоны с трофейными документами из Германии, Польши, Чехословакии и Австрии, в которых россыпью, навалом были запиханы бумаги самого разного характера, от архивов масонских лож

XVII — XIX вв. до материалов французской контрразведки, канцелярии Гитлера, дневников Бормана и т. д. В Москве документы опять же попадали в руки прежде всего "специалистов оперативно-чекистского профиля". Они работали исключительно в режиме поиска "внутренних врагов", составляя картотеки на советских военнопленных, на лиц, угнанных на принудительный труд в Германию, и т.д.

Справедливости ради следует отметить, что специально командированные для отбора трофейных документов архивисты-профессионалы пытались возражать против поспешного, непрофессионального подхода к "валовому" отбору документов '"на вывоз". В фондах ГАРФ журналисты выявили совершенно секретный документ за подписью "начальника трофейной комиссии" полковника СИ. Кузьмина, в котором он писал, что из 300 выявленных в саксонских соляных копях вагонов 290 следует оставить "для будущей Германии", а 10 — вывезти в Москву. Однако вывозили все. Причем делали это в обстановке сугубой секретности. И самое трагичное: впоследствии все исчезало в секретных недрах архивного ГУЛАГа, что разительно отличалось от вывоза трофейного оборудования по репарациям.

Такой характер вывоза документов и их использования не в силах были изменить ни первый начальник ЦГОА майор Б.И. Мусатов (1946 — 1953), ни сменивший его полковник СИ. Кузьмин (1953 - 1956), ни полковник И.С. Назин (1956 -1959), ни другие руководители тайного архива. Впервые о нем заговорил, рискуя как минимум собственной карьерой, возглавивший архив в 1989 г. А.С. Прокопенко. Именно он раскрыл "страшную" тайну — что в Особом архиве находятся, помимо всего прочего, части материалов Коминтерна, большие массивы дел различных еврейских организаций, фонды одного из управлений МВД СССР и даже 40 тыс. ед. хр. из архивов почти всех стран Европы (от Италии и Испании до Люксембурга и Лихтенштейна) ¹⁵.

Однако это произошло только в разгар гласности. В 40-е годы архив жил на положении одного из узников того же "архи-

вного ГУЛАГа", истинные масштабы и характер которого еще далеко не выявлены.

Режим секретности коснулся даже тех документов, которые содержали всего лишь обобщенные сведения о работе архивов по сугубо "техническим" вопросам обработки материалов. Не все сотрудники архивов могли получить доступ к "секретным" путеводителям и даже к "секретным сборникам документов", которые составлялись в этот период. Доходило до того, что в направляемых на места инструкциях и правилах старательно вычеркивались или оставлялись пробелы (в виде многоточия) в полном наименовании "ГАУ МВД" (печаталось "ГАУ..."), как будто принадлежность ГАУ к этому ведомству могла представлять для кого бы то ни было тайну. Архивисты старательно и целенаправленно превращались в обособленную касту работников секретных органов, отделенных железной стеной от внешнего мира.

В структуре ГАУ МВД все больший вес приобретал отдел использования (так иезуитски, вполне в духе оруэлловского "новояза", назывался бывший отдел секретных фондов ГАУ НКВД), в составе которого приказом МВД от 29 декабря 1946 г. были образованы три отделения: 1) оперативная информация, 2) народнохозяйственная и научная информация, 3) оперативно-справочная картотека. В функции научно-издательского отдела входило осуществление тотальной цензуры над всеми сборниками архивных документов, в том числе над теми, которые издавались по прямому поручению МВД, а также подбор авторов, редакторов и рецензентов, составление заключений и полный контроль над подготовкой к печати и изданием архивных публикаций во всех издательствах страны.

О работе других отделов ГАУ (организационно-инспекторского; комплектования, экспертизы и учета архивных фондов; научно-методического) архивисты имели представление по постоянно нарастающему потоку всевозможных нормативных актов, которые были направлены на регламентацию буквально каждого шага специалистов любого уровня.

Нельзя исключить того, что именно с тотальным закрытием архивов для общества связана замена в октябре 1947 г. начальника ГАУ генерала И. И. Никитинского, который руководил архивами с апреля 1939 г., генералом В.Д. Стыровым, пришедшим на эту должность из войск МВД. Объяснение причин этой замены ("дальнейшая интеллектуализация деятельности Никитинского была признана нежелательной для органов НКВД"), которую дает современный исследователь ¹⁶, наиболее адекватно передает кафкианский абсурд действительности 40-х годов.

Для нового начальника был характерен военно-приказной стиль руководства. Как вспоминал один из ветеранов архивного дела, А.В. Головкин, однажды в декабре 1946 г. Стыров вызвал его из ЦГИА СССР и приказал немедленно выехать в Ашхабад, чтобы руководить Главархивом Туркменской ССР. "Но там же произошло землетрясение, - удивился Головкин. - В Москве слух прошел, что Ашхабад весь затонул". Стыров засмеялся: "Вот и будешь отдыхать на берегу озера, как на курорте". Так решалась судьба человека и судьба республиканского архива ¹⁷.

Показательна для характеристики номенклатурных отношений судьба старейшего и крупнейшего отечественного архивиста — И.Л. Маяковского.

Оформляя в 1949 г. свой уход на пенсию, он представил все положенные документы в дирекцию Московского историко-архивного института. Вся его жизнь, все его многочисленные труды были отражены в многостраничных документах, хранящихся до сегодняшнего дня в личном деле И.Л. Маяковского (Архив ИАИ РГГУ). В связи с "делом о пенсии" бдительные кадровики запрашивают ("совершенно секретно") архивный отдел Управления МВД Ленинградской области и получают "совершенно секретную" характеристику И.Л. Маяковского и справку о его работе в Ленинграде, подписанную начальником отделения "секретных фондов". В этих документах перечислялись все "прегрешения" престарелого профессора - от публикации в период 1925 - 1926 гг. статьи, "направленной против принципа централизации архивного дела", и до знакомства с репрессированным в 1936 г. заместителем директора Института русской ли-

тературы АН СССР Ю.Г. Оксманом. Отмечается, что в 1935 г. Маяковский восемь месяцев был без работы и только после его публичного (в печати) покаяния по решению Ленинградского горкома партии был допущен (при условии постоянного контроля) к работе консультантом в Ленинградском областном архивном управлении.

Для понимания атмосферы, в которой приходилось работать энтузиастам архивного дела под мощным прессом НКВД, характерно и описание того, как в 1952 г. был спасен личный архив А.Я. Таирова, который остался "бесхозным" после закрытия Камерного театра и смерти его создателя. Как вспоминала сотрудник Центрального государственного литературного архива (ЦГЛА, ныне РГАЛИ) М.Г. Козлова, Главное архивное управление МВД запретило заниматься архивом Таирова, чтобы "не захламлять государственные хранилища бумагами формалистов и космополитов". Распоряжения "полковников и майоров" из ГАУ, пишет М.Г. Козлова, не обсуждались, но нам "терять было нечего", кроме нищенской зарплаты. И вот, под благовидным предлогом, тайно, в свободное от работы время, по вечерам и по выходным дням, энтузиасты-архивисты около двух лет разбирали архив А.Я. Таирова, который остался на хранении у его вдовы — знаменитой актрисы А. Г. Коонен, пока наконец в 1959 г. не поменялись критерии оценок и архив не перевезли в ЦГАЛИ. Впрочем и здесь он еще долго находился на режиме "секретного хранения". Только спустя годы его открыли для исследователей ¹⁸.

Так часто в жестких рамках МВД архивистам для исполнения своего профессионального долга приходилось ходить по лезвию ножа. Далеко не все были способны на это. В этом плане характерны зигзаги в послевоенной биографии В.В. Максакова, личная судьба которого, как в зеркале, отразила труднейшие и самые трагические страницы истории отечественных архивов.

В 1948 г. по его инициативе и под совместной (с И.Л. Маяковским) редакцией выходит IV том "Трудов историко-архинного института", включивший научные статьи сотрудников двух возглавляемых Маяковским и Максаковым кафедр: кафедры те-

ории и практики архивного дела и кафедры истории и организации архивного дела. Максаков помещает статью, в которой вновь возвращается к мечтаниям военного времени — предлагает превратить ведомственные архивы в "архивы с научно-исследовательскими функциями, в которых должны быть организованы читальные залы для исследователей со стороны, должны составляться описи для исследователей, предметно-тематические картотеки и обзоры документальных материалов... как это имеет место в государственных архивах". Кроме того, он настаивает на том, чтобы создавать на местах (вплоть до райцентров и отдельных сел, колхозов и т.д.) центры постоянного хранения документов для "широкого развертывания краеведческой работы" ¹⁹.

Однако уже в следующем томе "Трудов", вышедшем в свет в 1954 г., тон и характер очередной статьи Максакова радикально меняются. Ни следа прежних "глобальных" иллюзий. Теперь он выражается по трафарету: "В свете указаний партии по идеологическим вопросам... советские историки-архивисты... обязаны свою работу по использованию исторических документов" направить на "беспощадную борьбу с реакционной буржуазной идеологией и ее проникновением в нашу науку, литературу и искусство, на преодоление и выкорчевывание пережитков капитализма в сознании людей, на усиление большевистской непримиримости ко всякого рода идеологическим извращениям" ²⁰. (Максаков цитирует речь М.А. Суслова на XIX съезде КПСС от 12 октября 1953 г. - Т. X). В качестве главной задачи архивистов Максаков называет "установление приоритета русских людей в различных областях науки", т. е. участие в борьбе с "космополитизмом и низкопоклонством перед Западом", борьбе, которая по инициативе Сталина охватила конец 40-х и начало 50-х годов.

Именно в конце 40-х — начале 50-х годов была возобновлена система тотального уничтожения документов, не представлявших "оперативно-чекистского значения". Эти процессы приобрели такой размах, что можно с достаточным основанием говорить о продолжении тех "макулатурных" кампаний, которые,

как принято считать в традиционной историографии, якобы прекратились к концу 30-х.

"В результате порочной практики экспертизы ценности документов и комплектования государственных архивов, - писал участник и очевидец этих событий, знаток архивного дела В.А. Кондратьев в 1961 г., - почти во всех архивах страны началось выделение документальных материалов в макулатуру... Если в 1945 году было выделено 8,7 млн. дел, то в 1950 году их было уже 30,7 млн. дел, в 1955 году - 68,1 млн. дел, в 1957 году - 87,1 млн. дел, а в 1959 году - 87,8 млн. дел". Причем, как свидетельствует В.А. Кондратьев, "в конце 40-х, оправдывая массовое уничтожение материалов, некоторые архивисты делали ссылку на необходимость поставлять бумажное сырье для промышленности... хотя заготовительные конторы не в состоянии принять на переработку и десятой доли той бумаги, что им предлагается" ²¹.

Как видим, ситуация конца 40-х - начала 50-х годов полностью (вплоть до деталей) повторяет ситуацию конца 20-х - середины 30-х годов. Единственным отличием, пожалуй, было только то, что в 40-х - начале 50-х вся история архивов развивается как бы в двух параллельных, непересекающихся мирах. Рассказанные эпизоды относятся к той невидимой, но наиболее существенной части жизни архивов, которая десятилетиями была укрыта за плотной завесой секретности. На поверхности же оставалась только парадно-официальная, ничтожная и сознательно искаженная часть айсберга.

Так, в традиционной историографии в качестве заслуги ГАУ НКВД-МВД называются "включение госархивов в сеть научно-исследовательских учреждений в сентябре 1945 года", а также составление путеводителей по ЦГАКА (1945), ЦГАОР (1946), ЦГАДА (1946 - 1947) и ряда других в последующие годы ²². Однако даже эти путеводители были, мягко говоря, неполными, а "научно-исследовательская деятельность" допускалась в таких жестоких идеологических рамках, что упоминать ее можно только с большими оговорками.

Кроме того, в актив ГАУ МВД зачисляется осуществление большой работы по "проведению учета документов, приведению

их в порядок и обеспечению сохранности документов", в связи с чем обычно перечисляются многие десятки методических указаний, инструкций и правил, изданных в период с 1946 по 1954 г., когда, по утверждению В.И. Вяликова, "научно-техническая обработка в центральных госархивах была в основном закончена^•23.

А.П. Пшеничный даже относит к числу заслуг Стырова то, что "в отличие от Никитинского его интересы были направлены на вопросы комплектования госархивов и обеспечения их сохранности" ²⁴. С такой оценкой трудно согласиться. Во всяком случае, примеры с образованием секретных архивов и тотальным засекречиванием целых фондов в других архивохранилищах показывают, что и "комплектование" и "сохранность" понимались Стыровым и его коллегами из МВД сугубо "профессионально". Из доступных всем архивистам того времени документов можно назвать, пожалуй, только его выступление на научной конференции историков-архивистов СССР, которая состоялась 16-17 июля 1948 г. Стыров зачитал доклад, который назывался "Решения ЦК ВКП (б) по идеологическим вопросам и очередные задачи архивных органов". В докладе ставилась задача осуществить "смелую перестройку всей деятельности архивных органов с целью завершить научно-техническую обработку документов, расширить описание и использование материалов; улучшить научно-методическую работу и руководство ведомственными архивами, усилить внимание к вопросам воспитания кадров" ²⁵.

И действительно, с 1949 по 1953 г. (в мае 1953 г. В.Д. Стыров был освобожден от работы в связи с начавшимися после смерти Сталина перестановками в руководящем аппарате МВД) ГАУ проводило сотни совещаний и заседаний по вопросам "улучшения научно-методической работы архивных органов и госархивов СССР". Итогом этих совещаний, как правило, являлись создаваемые комиссии и специализированные советы, которые занимались утверждением бесчисленных проектов приказов, инструкций, пособий, указаний, образцов учетной и отчетной документации и т. д. и т. п. Много сил отдали этому истин-

ные профессионалы архивного дела, заместители начальника ГАУ по научной работе - кандидат философских наук, полковник СИ. Кузьмин (с 1944 г.) и полковник И.С. Назин (с 1953 г.), а также (с 1954 г.) второй заместитель начальника ГАУ по научной работе подполковник Л.И. Яковлев (впоследствии Доктор исторических наук, профессор). Однако все свежие мысли, все идеи, которые высказывались на закрытых совещаниях, в жестких рамках структуры органов МВД неизбежно теряли свой творческий характер, в лучшем случае превращаясь в секретные приказы, а в худшем - выбрасывались в корзину. Приказы нельзя было обсуждать, они предполагали безусловное послушание и выполнение, даже если установленные некомпетентным начальством сроки были нереальными, а требования невыполнимыми. Болезненный разрыв между не понимающим специфики архивного дела номенклатурным "начальством" и поставленными в безвыходное положение "низами" исполнителей к середине 50-х годов достиг огромных размеров. Все более очевидными становились признаки надвигающегося кризиса в архивном деле.

В традиционной историографии начало отсчета времени преодоления этого кризиса принято связывать с несколькими документами, которые, естественно, сразу же были названы "историческими" (термина "судьбоносные" еще не существовало). Речь идет прежде всего о принятом 7 февраля 1956 г. постановлении СМ СССР "О мерах по упорядочению режима хранения и лучшему использованию архивных материалов министерств и ведомств" ²⁶.

Кроме того, в архивоведческой литературе много внимания уделяется принятому в 1958 г. "Положению о Государственном архивном фонде Союза ССР и сети центральных государственных архивов СССР" и, наконец, "Положению о ГАУ при СМ СССР и сети центральных государственных архивов СССР" от 28 июля 1961 г.

Рассмотрим каждый из документов.

Действительно, постановление СМ СССР, которое хронологически почти совпадает со временем проведения XX съезда

КПСС и автоматически связывается с наступлением хрущевской "оттепели", породило ожидания радикальных перемен в архивном деле. Его принятию предшествовала чехарда в высших кругах номенклатуры ГАУ: генерала Стырова сменил в 1953 г. подполковник Б.И. Мусатов (символично, что падение общественного престижа архивов в условиях командно-административной системы неизбежно связано либо со снижением статуса архивного управления — из Главного оно становится Центральным, — как было с апреля 1953 по март 1954 г., либо с упразднением "генеральской" должности начальника). В 1955 г. Мусатов был в свою очередь заменен капитаном 1-го ранга Н.В. Матковским. И только в 1956 г. на пост начальника Главархива был назначен кандидат исторических наук, полковник ГА. Белов (1917 - 1992), который и возглавлял ГАУ до ухода на пенсию в 1972 г. Биография Белова достаточно типична для начальника архивного управления того времени: после окончания Куйбышевского индустриального института в 1940 г. он трудился в УНКВД и УН КГБ по Куйбышевской области, затем - Высшая партийная школа, и с 1945 по 1955 г. он работал вначале преподавателем института международных отношений и высшей дипломатической школы МИД СССР, а затем ответственным сотрудником МГК и ЦК КПСС ²⁷.

Естественно, что номенклатурные перестановки затрагивали весь аппарат ГАУ. При этом уцелевшие после "чисток" уникальные специалисты уходили либо на научно-преподавательскую работу в Московский историко-архивный институт (который в 1947 г. был передан из системы МВД в подчинение Министерству высшего образования), либо на практическую работу в центральные госархивьь В дальнейшем этот факт сыграет важную роль в обострении борьбы между "аппаратчиками" и "энтузиастами-романтиками" архивного дела, что явится определяющим фактором жизни отечественных архивов в 60 — 70-е годы.

Итак, в 1956 г. на архивистов (буквально как снег на голову) обрушилось постановление Совета Министров СССР "О ме-

pax по упорядочению режима хранения и лучшему использованию архивных материалов министерств и ведомств".

Сейчас можно считать установленным, что, хотя это "историческое" постановление вышло под эгидой Совета Министров, на самом деле оно готовилось специальной комиссией, созданной по решению ЦК КПСС от 3 марта 1955 г., работу которой курировал секретарь ЦК П.Н. Поспелов.

Во всяком случае, так следует из резолюции сотрудников аппарата ЦК на письме видных историков того времени А.А. Новосельского, А.А. Сидорова и В.И. Шункова (редактора журнала "Исторический архив") от 21 марта 1955 г., в котором содержалась просьба разрешить публикацию "документов, подписанных лицами, впоследствии разоблаченными как враги народа", "без подписей врагов народа... с указанием учреждений и организаций, от имени которых эти документы исходили". В соответствующей резолюции (от 3 мая 1955 г.) говорится: "Предложения... рассмотрены и учтены комиссией, созданной решением ЦК КПСС от 3 марта с. г. при подготовке проекта постановления ЦК КПСС о мерах по упорядочению режима хранения и лучшего использования архивных материалов министерств и ведомств" ²⁸. Почему ЦК решил издать это постановление в 1956 г. от имени Совета Министров, остается только догадываться.

Конечно, было приятно сознавать, что с режима секретного хранения были сняты такие "опасные" документы, как материалы Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников за 1941 - 1945 гг. или документы Нюрнбергского международного военного трибунала за 1945 — 1946 гг. Однако оставались неясными критерии как засекречивания, так и рассекречивания этих и подобных им документов. По-прежнему архивисты зависели от произвола посторонних "инстанций". А ГАУ только послушно выполняло решения этих "инстанций".

Естественно, с самого начета дело не обошлось без парадоксов. Первый заключался в том, что начало работ по рассекречиванию фондов, на которые в первую очередь нацеливало

постановление, было оформлено приказом МВД СССР № 0300 от 26 июля 1956 г. под грифом "секретно". Вторым парадоксом было то, что даже само постановление опубликовалось под грифом ограниченного пользования "ДСП" в "Научно-информационном бюллетене ГАУ".

Из этого могло следовать только одно: рассекречивание и снятие ограничений с доступа к документам не должно было носить "обвального" характера. Ясно было, что "начальство" еще само не определилось в таком деликатном вопросе. Тем более что "сверху" поступали самые противоречивые сигналы. Так, на закрытых совещаниях начальник ГАУ Белов выражал опасения по поводу того, "не слишком ли мы стали либералами", и призывал сохранять бдительность. В качестве опасного и недопустимого прецедента он указал на выдачу исследователям документов из фондов Зубатова и монархических организаций ²⁹.

С другой стороны, его заместитель Л.И. Яковлев на кустовом совещании работников архивных учреждений РСФСР (Ростов-на-Дону), состоявшемся в ноябре 1956 г., заявлял, что архивисты обязаны выйти из "глубокого подполья", сорвать "прочные замки", навешанные на архивах, перестать быть "собаками на сене". И в то же время он предупреждал, что "мы не должны бросаться из одной крайности в другую, раскрывать все фонды для всех и вся". Он призвал советских историков-архивистов осознать важность вопросов, которые они решают на идеологическом фронте нашей партии" ³⁰.

Точку в этой опасной двусмысленности поставило закрытое "Методическое письмо начальникам ЦГА СССР, начальникам АУ-АО МВД СССР союзных республик о пересмотре порядка создания архивных справочников" от 31 августа 1959 г. ³¹ В этом письме указывалось, что в проанализированных ГАУ путеводителях, которые с энтузиазмом бросились составлять истосковавшиеся по живой работе архивисты, "неоправданно широко раскрывается содержание материалов по внутренней и внешней политике и по экономике, что не представляется целесообразным для открытой печати".

ГАУ МВД СССР потребовало немедленно приостановить издание путеводителей, даже уже сданных в производство и находящихся в наборе, чтобы изъять из текста аннотаций все сведения о содержании документов, которые "могут быть использованы во вред интересам Советского Союза и его дружественным отношениям с другими странами". Строго предписывалось "сконцентрировать внимание на... совершенствовании научно-справочного аппарата внутриархивного пользования, в первую очередь описей и тематических каталогов". При этом вся работа по созданию научно-справочного аппарата ставилась под жесточайший контроль специально образуемых комиссий, которые должны были действовать в дополнение ко всемогущему Главлиту - основному цензурному ведомству страны. Издание новых справочников и путеводителей предлагалось прекратить, поскольку их подготовка мешает "внутриархивной" работе.

Как свидетельствует один из самых осведомленных в истории архивного дела этих лет, А.В. Елпатьевский, с начала 60-х годов "наступила эпоха обратного движения": была не только вновь засекречена большая часть рассекреченного в годы короткой "оттепели", но и началась работа по выявлению документов «ограниченного доступа (или допуска), кои, не будучи секретными и даже зачастую не имея грифа "для служебного пользования", по тем или иным соображениям, в основном идеологического порядка, изымались архивистами из свободного доступа, не разрешались к публикации и подвергались другим ограничениям».

Делалось это не по инициативе архивов, а по указанию, как тогда говорилось, "директивных органов"³².

Так что в конечном счете сомнения и колебания ГАУ в этой части с первых же дней неожиданного появления указания о "рассекречивании" оказались оправданными. К великому сожалению для науки и архивистов.