От центрархива России к цау СССР

25 октября 1928 г. в Большом зале Московской консерватории состоялось торжественное заседание, посвященное 60-ле-

тию со дня рождения и 35-летию научной деятельности М.Н. Покровского. "Кампания по чествованию Михаила Николаевича, а в его лице марксистской науки развернулась очень широко. Она захватила и советские центры и периферию... Как крупнейший историк и революционер он близок одинаково как кругу научных работников, так и широким рабочим и крестьянским массам", — писал подведомственный Покровскому журнал "Архивное дело" ¹.

Коммунистическая академия, созданная Покровским, спешно выпустила довольно объемную книгу "На боевом посту марксизма" ², в которой были опубликованы стенограммы поздравительных речей А.В. Луначарского (Наркомпрос), А.С. Бубнова (ЦК ВКП(б)), И. Толоконцева (ЦИК СССР), Н.А. Морозова (Общество старых большевиков), С.Ф. Ольденбурга (АН СССР) и многих других.

Но с этим юбилеем волею судеб совпал еще один. В декабре 1929 г. отмечался 50-летний юбилей И.В. Сталина. Это событие, справедливо отмечают историки, знаменовало начало эпохи культа личности ³. Однако в мощном и единодушном хоре приветствий в его адрес не прозвучал голос Покровского, хотя его и ждали. Зато неизмеримо большую активность проявили его заместитель по Центрархиву Адоратский, а также главный соперник в борьбе за власть в исторической науке — Ярославский.

Особую остроту возникшей ситуации придавало то, что сборник поздравительных статей по случаю юбилея Сталина вышел (первым изданием) одновременно с юбилейным сборником Покровского в том же, 1929 г.⁴.

Сталин был не только ревнив к чужой славе. Он с подозрением относился к самостоятельно мыслящим, образованным людям, а Покровский — при всем своем ортодоксальном марксистском мировоззрении относился именно к их числу.

Сталин не умел прощать не только врагов, но и друзей своих врагов. А Покровский именно в дни своего юбилея совершил непоправимую ошибку: он высоко отозвался о Давиде Бо-

рисовиче Рязанове. Несомненно, им руководили самые благородные чувства. Под их влиянием на торжественном собрании Центрархива РСФСР, состоявшемся в его честь накануне годовщины Октябрьской революции, 4 ноября 1928 г., он поправил своего личного "выдвиженца" Максакова, который в докладе "М.Н. Покровский в архивном строительстве" всю реорганизацию и централизацию архивного дела с первых дней революции и в течение всего последующего десятилетия приписал лично ему, его "необычайной дальновидности и политической чуткости". Покровский уточнил, что все-таки "идея централизации единого архивного фонда принадлежала Д.Б. Рязанову", а он "лишь поддержал Рязанова в его начинании" ⁵. Об этом же говорил Покровский в 1928 г. и во время поездок за рубеж в составе делегации советских ученых-историков.

По роковому для Покровского совпадению 60-летний юбилей Рязанова тоже наступил очень скоро, и руководимая Покровским Коллегия Центрархива направила Рязанову поздравление как "основоположнику и первому строителю архивного дела в СССР", создателю Института Маркса и Энгельса и вообще крупнейшему политическому борцу-коммунисту, писателю-марксоведу и т. п. ⁶

Покровский осмелился пренебречь тем известным всем видным партийцам фактом, что Рязанов публично высказывал презрение к теоретическому багажу Сталина (были известны слова: "Коба, не выставляй себя на посмешище. Все знают, что теория — не твоя стихия") ⁷, а также высмеивал его окружение. Покровский, так же как Рязанов, Бухарин и многие другие ветераны партии, знал истинную цену Сталину как теоретику, ученому и т. п. ⁸

Но и Сталин знал все о Покровском. Поэтому он, очевидно, принял к сведению его подозрительное поведение в дни совпавших по велению судьбы юбилеев. Поэтому вряд ли простым совпадением можно объяснить тот факт, что в стенах созданного Покровским Института красной профессуры именно в апреле 1929 г. вдруг разгорелась дискуссия по существу его ис-

торических концепций. Задолго до официального шельмования "антимарксистских, антиленинских, по сути дела ликвидаторских, антинаучных взглядов" Покровского и его "школы", начатого Сталиным, Кировым и Ждановым в августе 1934 г. (после смерти ученого), Покровский уже чувствовал, что почва уходит из-под ног.

Следует иметь в виду и такой немаловажный факт. В день похорон Покровского, которые состоятся 13 апреля 1932 г. на Красной площади, с прощальной речью от имени и по поручению ЦК ВКП (б) выступит уже уничтоженный политически, но еще живой Н.И. Бухарин. Он назовет Михаила Николаевича "верным сыном партии", а также своим товарищем и другом, в то время как сменивший его В.В. Адоратский даже на траурном митинге не преминет отметить, что "у Михаила Николаевича были расхождения с партией", и в очередной раз осудит "рязановщину в архивном деле" ⁹. С трибуны Мавзолея речи Бухарина и Адоратского внимательно слушали Сталин и его ближайшие соратники, в числе которых был и Ярославский, еще при жизни Покровского называвший его взгляды "ревизией марксизма" и "троцкистской прозой" ¹⁰, и Молотов, и Ворошилов.

В нашу задачу не входит полная оценка жизненного пути и научного наследия Покровского, тем более что по этому поводу вплоть до настоящего времени ведутся ожесточенные споры как у нас в стране, так и за рубежом ¹¹. Просто судьба Покровского на данном витке истории настолько тесно переплелась с судьбой отечественных архивов, что их невозможно оторвать друг от друга. И поэтому вряд ли падение его влияния в высших сферах партийно-правительственного руководства могло пройти бесследно для Центрархива, да и для всей системы отечественных архивов в целом.

Во всяком случае, именно с 1929 г. связаны кульминация первой широкомасштабной, организованной помимо и вопреки рекомендациям Центрархива кампании по целенаправленному разгрому архивов в центре и особенно на местах, которая осталась в истории под эвфемистичным названием "макула-

турная", а также начало первой массовой "чистки" архивных кадров.

Вот почему 1929 год для архивистов тоже стал "годом великого перелома". Естественно, что весной 1929 г. они даже не подозревали о том, что ждет их в ближайшем будущем. Наоборот, большинство из них приехали в Москву, на свой 2-й съезд, весной 1929 г., переполненные желанием заручиться помощью руководства в решении наболевших проблем, поделиться опытом работы и наметить планы на будущее.

Многих волновал один из главных вопросов — что означает для архивистов принятое буквально накануне открытия съезда (10 апреля 1929 г.) ¹² постановление о создании Центрального архивного управления СССР. Ответ, как надеялись делегаты, даст Покровский.

От его заместителей - в первую очередь Максакова — ждали указаний по организации конкретных работ в условиях "макулатурной" кампании и почти повсеместного противоборства с органами власти, а также разъяснения смысла "Положения об архивном управлении РСФСР", принятого в январе 1929 г. ¹³

2-й съезд архивных работников РСФСР, состоявшийся 25 мая - 1 июня 1929 г. ¹⁴, в традиционной историографии отечественного архивного дела было принято называть "крупным событием... в истории советского архивного строительства" ¹⁵.

Сегодня мы с полным основанием можем называть его "съездом обреченных". Это был последний форум, на котором выступил Покровский.

Здесь в последний раз прозвучат голоса тех, кто вскоре будет репрессирован в ходе процессов, которые начнутся в 1930 г. и окончатся в 1938 — 1939 гг. На съезде присутствовали академики С.Ф. Платонов, М.К. Любавский, Е.В. Тарле, которые будут арестованы меньше чем через полгода, а также те, кто разделит их судьбу немного раньше или чуть позже, А.М. Рахлин, А.И. Андреев, Д.Г. Истнюк, А.К. Дрезен и многие другие, известные и безвестные историки, архивисты, краеведы. Только из-

за болезни, о чем специально извещены делегаты, не смог присутствовать на съезде Д.Б. Рязанов, которого арестуют спустя год с небольшим и уничтожат в конце 30-х.

Здесь в последний раз архивисты попробуют свободно дискутировать по самым животрепещущим проблемам, не придерживаясь жестко регламентированной повестки дня и "спущенных" сверху указаний.

И наконец, это вообще будет последний столь представительный форум архивистов.

В дальнейшем, на протяжении всего рокового десятилетия, ни одного съезда уже не проводилось. Как дипломатично писали историки еще недавно, это произошло "по причинам, не зависящим от ЦАУ" ¹⁶. Без всякого объяснения причин было внезапно отменено Всесоюзное совещание архивистов, первоначально намеченное на декабрь 1932 г., хотя в Москву к этой дате начали съезжаться делегаты со всей страны. Только в 1936 г. по примеру других наркоматов ЦАУ провело чисто "парадную" всесоюзную конференцию ударников-архивистов ¹⁷ и еще в августе 1937 г. — так называемое Всесоюзное совещание архивных работников, на котором присутствовали только два представителя от союзных республик (Белоруссии и Грузии) ¹⁸. Эти совещания не оказали ни малейшего влияния на развитие архивного строительства и созывались скорее для формального выполнения пунктов в отчетных планах ЦАУ.

Правда, нужно сказать, что и в 1929 г. ни одна надежда делегатов 2-го съезда не осуществилась.

Пожалуй, впервые на съезде столь явно проявилось стремление президиума, то есть руководства Центрархива, не учитывать в своих докладах и выступлениях запросов делегатов. Делегаты впервые обнаружили, что это почти демонстративное невнимание к их вопросам происходит не от нежелания прислушаться, а от бессилия помочь.

Выявилось это с первого дня работы съезда во время вступительной речи Покровского, традиционно открывшего съезд.

Чтобы оценить глубину недоумения архивистов, следует представить себе зал, оклеенный лозунгами и транспарантами с цитатами из трудов "главного историка и архивиста страны". Делегаты надеялись услышать от него призыв к началу серьезного, делового разговора в связи с проектом первого пятилетнего плана работ архивных учреждений, который впервые выдвигался ЦАУ и по образцу которого должны были составляться соответствующие планы на местах.

Однако, к их всеобщему недоумению, съезд начался и проходил совсем по другому сценарию. Основные докладчики (Максаков, Адоратский) говорили совсем не о том. Другие докладчики (представители Института Ленина, Института Маркса и Энгельса, Общества историков-марксистов, Института советского строительства, Истпрофа ВЦСПС, Музея Революции СССР и других учреждений) выступали с чисто информационными сообщениями, полностью игнорируя потребность в диалоге и взаимных дискуссиях. Создавалось впечатление, что исход съезда уже предрешен в более высоких инстанциях.

Сравнительно более продуктивной была работа в организационной и архивно-технической секциях, где обсуждались проекты "типовых положений о местных архивных бюро", "типовых зданий для архивохранилищ", формы описания архивных материалов и путеводителей, вопрос об архивной химико-технологической лаборатории и другие достаточно узкие вопросы.

В "секции по опубликованию архивных материалов" были выслушаны доклады Н.А. Рубинштейна о проблематике публикации документов по истории внешней политики и A.M. Панкратовой, доложившей об архивах "с точки зрения изучения истории пролетариата". Но их выводы в дальнейшем окажутся не связанными с практической работой архивистов, поскольку в ближайшие годы вся научно-публикационная и исследовательская деятельность будет, по существу, свернута. Тем более что эти выступления, по словам самой же Панкратовой, носили "агитационно-пропагандистский" характер.

Работа съезда с каждым днем приобретала все более странный характер.

Прежде всего был неузнаваем Покровский. Начав свое вступительное слово с невнятных объяснений по поводу того, почему съезд, запланированный на юбилейный — 1928 г. — год десятилетней годовщины со дня принятия Декрета о реорганизации и централизации архивного дела, — не состоялся, он обошел молчанием мучивший всех вопрос: почему этот "круглый" юбилей вопреки уже устоявшейся традиции был полностью проигнорирован центральной печатью? Зато он много говорил, что в области архивного строительства "мы полностью догнали и перегнали передовые капиталистические страны", во всяком случае "в некоторых отношениях". Доказывал это почему-то ссылками на личные мнения иностранных гостей, имена которых были абсолютно неизвестны делегатам съезда (даже стенографистки писали "Ляндуа", "Рангуальд" и т. д. вместо "Ланглуа", а вместо фамилии молодого немецкого исследователя О. Мейснера вообще оставляли пропуск). Конечно, в устах Покровского гораздо более весомыми прозвучали бы ссылки на аналогичные оценки со стороны нынешних партийно-советских руководителей. Тем более что в это же самое время они заседали на V съезде Советов, в адрес которого участники архивного форума направили развернутое послание. Однако ответного приветствия не последовало. И это тоже было расценено как определенный симптом чего-то неестественного, поскольку ЦАУ все-таки было органом ВЦИК.

Еще большее недоумение вызвала та часть выступления Покровского, которая относилась к публикационной деятельности ЦАУ. Эту область он охарактеризовал как наиболее яркое доказательство преимуществ "нашей организации" архивного дела, поскольку она помогает "втянуть массы в лице рабочих от станков и передовых крестьян в область архивного строительства". В связи с такой постановкой вопроса на съезде вспыхнул острый инцидент.

Делегат С.А. Пионтковский (вскоре репрессированный) отметил, что в этом деле наблюдается "кустарщина", поскольку при всей обширности тематики выпускаемых изданий они страдают отсутствием научности. "Я думаю, — сказал он, — что нужно отказаться от хрестоматийного типа изданий, нужно отказаться от сокращенных изданий, от выборки документов из отдельных фондов и т. д.". Необходимо, сказал он, отдавать приоритет составлению и публикации для всеобщего сведения "содержательных описей документов", а то, язвительно заметил Пионтковский, "идешь в архив как бы грибы собирать и не знаешь, что ты найдешь".

Это прозвучало как прямой выпад против основных тезисов доклада Покровского. Естественно, стерпеть это Покровский не мог. В яростной реплике, направленной против Пионтковского, он явно потерял контроль над собой. Он заявил, что Центрархив не собирается издавать "барахло" вроде документов по древнерусской истории, поскольку "от политики это чрезвычайно далеко". Он вдруг начал опять, как в первые послереволюционные годы, отстаивать право на "черновые издания" хрестоматийного характера, которые должны всего-навсего "иллюстрировать партийные оценки тех или иных явлений в интересах преподавателей Комвузов, Совтпартшкол, наших вузов и даже преподавателей школ 2-й ступени".

В пылу спора он сказал делегатам то, чего ему явно не следовало говорить на таком широкомасштабном форуме, где впервые присутствовали делегаты почти из всех союзных республик: "Я не особенно сочувственно отношусь к идее создания Центрархива Союза, хотя положение о нем уже принято. Головка (т. е. руководство ЦАУ СССР. - Т. X), которая будет, примет меры, чтобы вреда от этого не было".

О каком вреде говорил Покровский? Он имел в виду, что после принятия предложения Наркоминдел о создании Центрархива Союза это общесоюзное ведомство (НКИД), как и другие, примется создавать собственные архивы и в течение "определенного срока, довольно долгого, 10-летнего, будет полным

хозяином этого архива". Однако, продолжал Покровский, создание таких "особых ведомственных архивов — это рискованная мера", поскольку полновластным хозяином документа от начала и до конца должно быть Государство (с большой буквы! — Т. Х.) "приказчиком", уполномоченным которого является Центрархив. "При чем тут ведомство, я, по правде сказать, не знаю".

Иначе говоря, делегатам была приоткрыта завеса над перипетиями борьбы за власть над архивами между еще недавно всемогущим Покровским, выступающим за централизацию архивов любой ценой, и набирающими вновь силу ведомственными тенденциями в архивном строительстве; причем, по признанию самого Покровского, он был вынужден уступить этой тенденции. Во всяком случае, в его изложении это прозвучало именно так.

И тут же он пожаловался на то, что его важную статью, "направленную в партийный орган", редакция, сославшись на бумажный кризис, сократила почти на две трети. Поскольку сегодня известно, что именно в это время, в апреле 1929 г., Н.И. Бухарин был практически отстранен от руководства "Правдой" и всеми редакционными делами там ведал назначенный ответственным секретарем помощник Сталина Л.З. Мехлис, нам понятна серьезность жалобы Покровского. Делегаты могли сделать из этого эпизода только один вывод: позиции Покровского в "верхах" пошатнулись.

С позиции сегодняшнего дня ясно, что был обречен на провал и основной лозунг, который выдвинул Покровский во вступительном слове. Он сформулировал его так: "Необходимо прежде всего связаться с массами, привлечь местную массу к архивному строительству". Иначе говоря, "охранительный" период якобы кончился и следует открыть архивные достояния самым широким слоям «"рабочих от станков" и крестьян, чтобы приобщить их к овладению тем колоссальной силы культурным оружием, каковым является архив». Эта установка абсолютно противоречила духу 30-х годов, когда был взят решительный

курс на отстранение от реального "овладения" архивами не только "рабочих и крестьян", но и исследователей — ученых и даже самих архивистов. Завершится этот процесс передачей архивов в систему НКВД.

Другой лозунг, который выдвинул Покровский, более соответствовал духу времени, хотя был повторением его прежних установок. Руководитель Центрархива сказал, что, "поскольку мы переходим в наступление на хозяйственном фронте в порядке социалистической реконструкции, постольку нас встречают разрозненными и слабыми, но все-таки контратаками". Поэтому "наша архивная работа должна быть классово гораздо более заострена, нежели она была классово заострена в предыдущий период".

Затем Покровский привел несколько цифр о конкретной работе архивов, несколько запутавшись в них, о чем не преминул сказать основной докладчик В.В. Максаков, и завершил свое выступление пожеланием того, чтобы "наши архивы пролетаризировались".

От самой главной и "больной" в те дни для архивистов темы ("макулатурной") он просто-напросто отмахнулся: "Я прохожу мимо скучных сюжетов макулатурного характера, сколько мы выдали бумаг и т. д., хотя вопрос о макулатуре, к сожалению, занимает у нас большое место. Но я касаться этого не буду, об этом подробнее скажет т. Максаков". Заметим сразу, что в докладе "Деятельность Центрархива РСФСР со времени 1-го архивного съезда" Максаков тоже ушел от обсуждения этого острейшего вопроса.

Своеобразным завещанием звучали слова Покровского при закрытии съезда. Отвечая на запоздалые поздравления по случаю 60-летия, он сказал: "Я получил много приветствий по поводу моего юбилея, но никакое приветствие не было для меня таким ценным, как приветствие архивных работников... Вам меньше всего достается цветов жизни и больше всего терний". И затем последовало много других хороших поэтических слов в адрес рядовых архивистов — самоотверженных героев и предста-

вителей очень нужной профессии. Он выразил надежду, что "меньше чем через четыре года состоится всесоюзный съезд архивных деятелей" и что он еще будет приветствовать "всесоюзное объединение наших архивников". Этим прогнозам и пожеланиям не суждено было сбыться. (В 1932 г. Покровский умрет, общесоюзных форумов больше не будет, а "героев очень нужной профессии" лично товарищ Сталин в 1931 г. назовет "архивными крысами" и подвергнет репрессиям невиданных даже для того времени масштабов).

Заместитель Покровского Максаков начал свой доклад с заявления о том, что утвержденное и опубликованное в феврале 1929 г. "Положение об архивном управлении РСФСР" является крупнейшим достижением Коллегии Центрархива за весь период, прошедший со времени 1-го съезда, состоявшегося в 1925 г., и до настоящего времени. "Теперь, - сказал он, - мы работаем на основе единого закона, который уравнивает в правах местные архивные органы с органами РКИ, ОГПУ, Инспекции труда".

Нужно заметить, что эта фраза осталась только в стенограмме. В опубликованном в печати тексте доклада ¹⁹ этой фразы не было. Более того, из доклада Максакова было выброшено вообще все, что касалось окончательного законодательного решения вопроса о взаимоотношениях "архивных наших органов на местах и местных советских учреждений". Но даже в том немногом, что осталось, Максаков произвел для печати существенную правку, смягчив ряд формулировок по сравнению с подлинным текстом. Например, вместо "чрезмерная пестрота картины по этому вопросу" он поставил "несколько пестрая картина" и т. д.

В данном случае речь шла не о правке стилистического характера. Проблема заключалась в существенной разнице между той оценкой "Положения", которая давалась Центрархивом, и оценками со стороны делегатов. В чем существо этих расхождений?

Делегат да Крыма сказал, например: "Закон, изданный Центрархивом здесь, в Москве, страдает нечеткостью. Он не да-

ет возможности раз и навсегда обосновать необходимость архивных органов". "Мне было странно видеть, — конкретизировал эту мысль другой делегат, представлявший архивистов Ленинградской области, - отход в Положении от прежних позиций. В свое время, 22 февраля 1926 года, был издан декрет об обязательной концентрации в архивных органах документов, относящихся к периоду гражданской войны и к периоду 1921 - 1927 годов. В новом Положении мы этого не видим. Наоборот, там установлен десятилетний срок хранения документов при соответствующих учреждениях... Я думаю, что здесь допущена ошибка со стороны Центрархива". И наконец, делегат из Азербайджана заявил, что разработанный в Москве "перечень наркоматов", которые имеют право самостоятельно уничтожать свои архивные материалы, уже приводит к катастрофическим последствиям. "На местах нам приходится вести настоящую борьбу с этими наркоматами, которые являются настоящими преступниками и двуногими архивными вредителями, что является совершенно недопустимым на 12-м году революции".

В этом хоре протестов и возмущения затерялись отдельные голоса тех, кто все-таки поддержал тезис Максакова. Так, делегат от Ленинградского горархбюро сказал: "Тот закон, который мы с вами получили в последнее время благодаря деятельному участию Центрархива, помогает нашей работе... Этот закон даст нам право проявить широкую инициативу и даст возможность поставить на должную высоту наш авторитет".

Следует заметить, правда, что и эта поддержка была, так сказать, "условной". Ведь делегаты критиковали "Положение", вооруженные реальными фактами настоящего, в то время как защитники говорили о его положительном воздействии в будущем.

Кто был прав в это споре?

С позиций сегодняшнего дня можно сказать, что правы были все. "Положение об архивном управлении РСФСР", утвержденное постановлением ВЦИК и СНК РСФСР в начале 1929 г. ²⁰, подверглось завышенной оценке только в самый первый момент после принятия, получив громкое название «нового

архивного кодекса, т.е. закона, охватившего в рамках единого законодательного акта все то, что в области государственной организации архивного дела требовало законодательного регулирования» ²¹. Спустя почти полвека даже сам Максаков, работавший над созданием этого «Положения» в составе специальной комиссии Центрархива, признавал, что оно «не вносило принципиальных изменений в положение государственных учреждений РСФСР». В этом плане, как видно, критика со стороны архивистов тех лет была вполне оправданной. Но прав был Максаков в другом: это «Положение» обобщило и дополнило все изданные за 11 лет до этого архивные декреты и постановления. Основные статьи в нем касались прежде всего состава государственного архивного фонда (ст. 1-3), уточнения структуры органов архивного управления (ст. 1, 5–10), а также подробного перечисления всех задач этих органов, разделяемых по четырем основным отраслям деятельности: административной, архивно-организационной, архивно-технической и научной (ст. 14-37).

Анализ текста «Положения» показывает, что в нем изначально были заложены основания для самых различных (в том числе и противоположных) толкований на практике.

Так, можно считать бесспорным, что в целом «Положение» было направлено на закрепление принципов централизации архивного дела, понимаемой как подчинение всех архивных органов единому общероссийскому органу — Центральному архивному управлению РСФСР (так в соответствии с «Положением» отныне именовалось Управление Центрархивом). Вряд ли следует это относить, как делают некоторые современные исследователи, к мероприятиям чисто «бюрократического» свойства, причем вина за это возлагается исключительно на Максакова, поскольку в силу своей занятости на других руководящих должностях Покровский не считал заведование ЦАУ «главным направлением в своей деятельности» ²². Действительно, был создан единый орган управления государственным архивным фондом, состав которого, как писал в то время Б.И. Анфилов, «в соответствии с кодексом настолько всеобъемлющ, что было бы эконом-

ней и легче характеризовать его не перечислением тех разновидностей архивного материала, которые в него вошли, а указанием изъятий". Однако Анфилов (конечно, не случайно) не полностью указывает эти "изъятия" ²³, отнеся к их числу только "единичные группы материалов, в том числе архивные отложения, так сказать узкобытового и личного значения, делопроизводство частновладельческих предприятий, религиозных общин пореволюционного периода и немногие другие". Тем более что и перечисленные "отложения", и немногие другие, к числу которых относились и архивы профорганизаций, в течение ближайших лет Центрархив возьмет под свой контроль.

Анфилов не называет тот постоянно растущий список могущественных ведомств и учреждений, которые просто не подчинятся букве и духу этого "Положения". К их числу прежде всего следовало бы отнести ВКП(б) и ОГПУ, которые еще в 1924 г. вынудили Центрархив РСФСР издать указание о том, что их материалы не допускаются к принятию в состав политических секций формировавшихся в то время архивов Октябрьской революции ²⁴. В "Положении" не было упоминания об отмене этого указания, да и быть не могло. В то же время другие учреждения типа НКИД, ВСНХ, Наркомфина широко использовали включенную в "Положение" статью, в соответствии с которой определялись новые сроки хранения документов в госучреждениях: десять лет вместо пяти (ст. 52), - причем их практическую ценность и окончательные сроки хранения Центрархив должен был определять "совместно с ведомствами". Эта формулировка ("совместно с ведомствами", "по согласованию с НК РКИ" и т. п.), естественно, ограничивала полномочия ЦАУ на практике (ст. 59 - 71 и др.).

Более того, "по соглашению с Архивным Управлением" для дел, не утративших для учреждения текущего значения, допускалась отсрочка сдачи в пределах 25-летнего срока со времени окончания (ст. 56). Перечни дел с указанием сроков хранения и уничтожения разрешалось разрабатывать самим учреждениям, а архивные органы должны были только утверждать их

(ст. 59 — 60). Это — децентрализация в деле отбора документов для их уничтожения или хранения, что сказалось в полной мере в ходе "макулатурной" кампании.

Вместо единой Центральной поверочной комиссии при Главархиве создавались поверочные комиссии на местах с определенной самостоятельностью в деле экспертизы ценности документов, причем в состав этих комиссий опять же включались представители РКИ, партийных и советских органов, которые на местах обладали гораздо более широкими полномочиями, чем сотрудники архивных бюро. Так были заложены основы для возрождения с середины 30-х годов худшей разновидности ведомственного принципа — полного отчуждения от ГАФ значительного комплекса документов, отложившихся в пределах отдельных отраслей ²⁵. Кстати, симптоматичным в этом плане представляется замена прежнего названия "единый государственный архивный фонд" на "государственный архивный фонд".

Аналогичная ситуация создавалась и по ряду других вопросов. Так, расширялись права и полномочия ЦАУ и других органов архивного управления по принятию на хранение "в подведомственных им архивохранилищах частных архивных коллекций и отдельных документов, за которыми будет признано историческое значение". Однако при этом не создавалась соответствующая правовая база, не выделялись дополнительные средства, помещения и т. д.

В статьях и разделах "Положения", посвященных ограничениям в работе с архивными документами в интересах потребителей, сохранялось понимание секретных материалов как любых материалов делопроизводства учреждений пореволюционного периода, "которые сдаются ими в Центрархив в качестве секретных, а равно тех материалов дореволюционного периода, разглашение которых по характеру их содержания является в государственных интересах недопустимым".

Впервые сформулированное подобным образом в "Правилах о выдаче архивных справок, выписей и копий учреждениями Центрархива" 1926 г., это положение являлось уступкой ведом-

ствам, поскольку каждое из них наделялось правами "самостийно" определять секретность своих материалов и тем самым произвольно перекрывать к ним доступ.

В "Положении" 1929 г. это еще более ужесточалось. Отменялась возможность выдачи архивных справок для научно-исследовательских целей в "виде исключения", как устанавливалось в 1926 г., и четко указывалось, что справки, выписки и копии представляются только по вопросам, касающимся личных и имущественных прав, и лишь для предъявления в государственные или общественные организации.

"Положение" 1929 г. упраздняло секционное деление ЕГАФ, установленное декретом ВЦИК от 30 января 1922 г. (ст. 16), но предоставляло право "перегруппировывать" архивные материалы, изымая из "места отложения" и сосредоточивая в своем непосредственном ведении, если за ними будет признано важное научное или политическое значение.

И такие оговорки можно сделать в связи почти с каждой установкой принципиального характера, кроме чисто директивных (так, разграничительной датой при формировании исторических архивных фондов и фондов АОР был признан не февраль — март 1917 г., а 1 января 1917 г.).

Нечеткий характер "Положения о ЦАУ РСФСР" вряд ли можно отнести за счет причин субъективного характера (как выразился один из делегатов съезда по этому поводу: "Мы знаем своих уважаемых юристов; когда приходят к ним — они говорят одно, когда нажмут — идут на уступочки"). В нем со всей очевидностью отразилась суть переходного периода середины 20-х — начала 30-х годов. Его разработка начиналась, когда ВЦИК играл важную государственную и политическую роль, когда он еще не превратился в почти декоративное ведомство. "Положение" 1929 г. закрепило ЦАУ в подчинении ВЦИК. Заведующий ЦАУ и даже его замы по-прежнему назначались и увольнялись только Президиумом ВЦИК. Более того, заведующему теперь предоставлялось право внесения вопросов не только в СНК, но также "в Президиум ВЦИК и во Всероссий-

ский Центральный Исполнительный Комитет" в целом (ст. 32). Однако дело как раз заключалось в том, что в 30-е годы ни СНК, ни ВЦИК уже не решали судеб страны. Всех явно и безоговорочно подминала партийная бюрократия во главе с победившим своих противников Сталиным.

"Положение" носило именно "переходный" характер, совмещая несовместимое: идею жесткой централизации и уступки ведомствам.

Точно таким же образом "переходный", а точнее — "переломный" характер" 1929 г. с самого начала определил весь ход и содержание 2-го съезда архивных работников РСФСР. По отношению к нему более справедливо было бы говорить о том, почему делегатам не дали возможности высказаться по тем или иным принципиальным вопросам, чем о том, о чем они говорили. Самым наглядным примером являются в этом смысле вопросы, связанные с обсуждением Положения ВЦИКи СНК СССР о ЦАУ СССР.

Как уже указывалось, оно было принято и опубликовано 10 апреля 1929 г. Поскольку на съезд впервые в истории съехались 17 представителей архивных управлений и научных учреждений из всех союзных республик и почти всем им была предоставлена возможность выступить с отчетными докладами, было бы естественным предположить, что сложной проблематике, относящейся к учреждению ЦАУ СССР, будет уделено самое серьезное внимание.

Однако "разъяснение" Покровского ²⁶ автоматически закрыло эту тему. Сложнейшие сюжеты, связанные с необходимостью формирования неизвестных до сего времени "архивных фондов общесоюзного значения" и разделения сфер компетенции между союзными и республиканскими органами архивного управления, будут практически выключены из сферы обсуждения. Но вряд ли мимо внимания делегатов прошел тот факт, что и здесь, как в случае с "Положением о ЦАУ РСФСР", Центрархиву Союза предписывалось исполнять "общее руководство по постановке в центральных учреждениях архивной части совме-

стно с НК РКИ". Впрочем, поскольку ЦАУ РСФСР практически полностью являлось и ЦАУ СССР, то проблема распределения между ними обязанностей имела на протяжении 30-х годов чисто умозрительный характер. Постепенно ЦАУ СССР поглотило республиканское управление, и после принятия нового "Положения о ГАФ СССР" в 1941 г. вопрос о судьбе ЦАУ РСФСР как самостоятельного учреждения больше не поднимался в течение всех последующих десятилетий.

Однако митинговый дух 20-х годов был еще жив. Поэтому полностью избежать на съезде конфликтных ситуаций и острых политических выпадов, иногда носящих откровенно вызывающий характер, президиуму не удалось. В основном это относилось к вопросу о ходе и результатах "макулатурной" кампании, в связи с чем он будет нами рассмотрен особо, в отдельном разделе.

Пытаясь сбить "накал страстей" и повести съезд в нужном направлении, президиум делал все, чтобы настроить делегатов на обсуждение других, не вызывающих столь опасные дискуссии вопросов. Особенно старался в этом смысле Максаков.

Натолкнувшись на резкое неприятие делегатами его однозначной положительной оценки законотворческой деятельности Центрархива, он в дальнейшем на протяжении двух с лишним часов рассказывал самым подробным образом о структуре центральных архивохранилищ и их составе. В отличие от Покровского он сказал, что "создание архивного центра СССР... будет, несомненно, иметь положительное значение". Во всех других разделах он ограничивался приведением цифр, подтверждающих установку Покровского на то, что в архивном строительстве дела обстоят не просто хорошо, а блестяще.

В этом же духе был выдержан и другой его доклад — "О пятилетнем плане архивного строительства". Здесь руководство и не скрывало, что его главной задачей было заявить о своем участии в массовой кампании по составлению пятилетних народнохозяйственных планов, к выполнению которых уже приступили все предприятия, учреждения и ведомства. Первый го-