Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Реалистические и модернистские принципы художественного
ТВОРЧЕСТВА
Искусство и литература «серебряного века» всегда искали новые возможности выразить всю сложность духовной жизни эпохи. Революция и религиозно-мистические искания, марксизм и ницшеанство, отрицание традиций и попытка выработать новые эстетические системы – таковы были противоречия времени, времени «чрезвычайного», по определению современников. Тогда и возникают попытки «синтезировать» то новое, что проявилось в искусстве реализма и в складывающихся модернистских течениях. В критике и литературоведческих работах обсуждается возникновение «неореализма», «символистского реализма», реалистического символизма» и пр. В литературе начала XX столетия есть действительно явления, которые позволяют говорить о попытках такого синтеза. Это – «импрессионистический реализм» Бориса Зайцева, экспрессионистические тенденции в прозе и драматургии Леонида Андреева, «сновидческий» метод письма позднего Алексея Ремизова. Естественно, что были и многие промежуточные образования, опиравшиеся на очень разные эстетические их обоснования. Такая «пестрота» была отличительной чертой времени. РЕАЛИЗМ И ИМПРЕССИОНИЗМ В ТВОРЧЕСТВЕ Б.К. ЗАЙЦЕВА Борис Константинович Зайцев (1881–1972), как и И.А. Бунин, входил в телешовский кружок «Среда», в который ввел его Л. Андреев. Однако по своему миропониманию он был достаточно далек от «знаниевцев». Зайцев участвовал в «Среде» и «Знании», но близки ему были Бальмонт и Белый; он преклонялся перед Чеховым, но сотрудничал в «Новом пути» и «Вопросах жизни» Д. Мережковского и 3. Гиппиус, в журналах, в которых печатались В. Розанов, Л. Шестов, С. Франк, Н. Бердяев, посещал «Башню» Вяч. Иванова. В творчестве Зайцева 900-х годов выразились прежде всего импрессионистические тенденции, свойственные тогда русской литературе и русскому искусству в целом. В автобиографической заметке «О себе» начало своего творческого пути Зайцев определил так: «Я начал с импрессионизма». Это была, говорил он, «чисто-поэтическая стихия, избравшая формой не стихи, а прозу (поэтому и проза проникнута духом музыки. В то время меня нередко в печати называли "поэтом прозы")»[308]. В формировании духовного мира Зайцева большую роль сыграло творчество Вл. Соловьева, произведениями которого («Чтением о Богочеловечестве») он зачитывался. Прослеживая пути своего духовного развития и развития своего художественного мира, Зайцев указывал, что именно под влиянием философских идей Соловьева в его творчестве «вместо раннего пантеизма начинают проступать мотивы религиозные–довольно еще невнятно («Миф», «Изгнание»)– все же в христианском духе», который явно ощутим в первом романе «Дальний край» 1912). Это произведение Зайцев считал романом лирическим и поэтическим. К нему близится по настроению и стилю пьеса «Усадьба Ланиных».
Первый сборник рассказов Зайцева «Тихие зори» вышел в 1906 г. Рассказы – об усадебной, деревенской жизни, о жизни природы. В них обнаруживается пристрастие автора к чеховской традиции, принципам его художественной детализации и явное увлечение импрессионистической стилистикой. Это в основном –лирика настроений, в которых размывается предметное ощущение окружающего мира, последний начинает жить лишь постольку, поскольку воспринимается через чувство, настроение человека. Обозревая позже свой творческий путь, Зайцев записал в автобиографии: «...начал с повестей натуралистических; ко времени выступления в печати –увлечение так называемым «импрессионизмом», затем выступает элемент лирический и романтический. За последнее время чувствуется растущее тяготение к реализму. Из литературных симпатий юности (и до сих пор) самая глубокая и благоговейная – Антон Чехов.... В складе мировоззрения наибольшую роль сыграл Владимир Соловьев»[309]. В этой автохарактеристике примечательно указание на полярно разные мировоззренческие истоки творчества Зайцева–А. Чехов и Вл. Соловьев. От Чехова – тяготение к мировоззренческому и художественному реализму, от Соловьева –те религиозные идеи (не ортодоксально-христианские, но модернизированные), которыми будут освещаться картины реального мира в произведениях писателя и дооктябрьского времени, и эпохи эмиграции. «Тяготение к реализму» Зайцев испытает после первой русской революции, когда в его творчество входят социальные мотивы. qh пишет о жизни «маленького человека», об оскудении под напором новых общественных отношений мелкопоместных «чудаков, именуемых русскими помещиками», о духовных исканиях и духовных судьбах русской интеллигенции (роман «Дальний край», 1912). В его произведениях, прежде всего в «Дальнем крае», идее социального революционного преобразования России противопоставляется христианский социализм добра, идея вечных начал бытия, вечных ценностей мира, прежде всего любви, которая видится Зайцеву как проекция некоего «божественного огня». Но в изображении перипетий любви Зайцев все-таки наделяет конкретные бытовые ситуации каким-то мистическим ореолом, в чем проявляется своеобразный мировоззренческий и эстетический дуализм писателя.
Как и у Бунина, любовь героев Зайцева всегда драматична, и исход ее обычно трагичен. Но, в отличие от Бунина, Зайцев утверждает, что только в страдании проявляется сила и «цена» любви. Самой «полной и выразительной» вещью этой темы (как определил ее Зайцев) была повесть «Голубая звезда», опубликованная в 1918 г. Она как бы завершала дореволюционную часть его творческого пути. Это повесть из жизни богемы. Но внутреннее содержание ее гораздо значительнее: это повествование о любви истинной и ложной, о связи человека с окружающим миром через приобщение к природе и очищение страданием, постижение высокого смысла жизни. В финале повести Зайцев в своей типичной стилевой манере передает мироощущение героя (характерное и для самого автора): «Казалось, что не так легко отделить свое дыхание от плеска ручейка в овраге, ноги ступали по земле, как по самому себе, голубоватая мгла внизу, над речкой, была частью его же души; он и сам – в весенней зелени зеленей. <...> Тихо, медленно летела на болото цапля. Было видно довольно далеко. Поля, лесочки и деревни, две белых колокольни, вновь поля, то бледно зеленеющие, то лиловые. Весенняя пелена слабых, чуть смутных испарений, все смягчающих, смывающих, как в акварели... <...> Закат гас. Вот разглядел уж он свою небесную водительницу, стоявшую невысоко, чуть сиявшую золотисто-голубоватым светом. Понемногу все небо наполнялось ее эфирной голубизной, сходящей на землю. Это была голубая Дева. Она наполняла собою мир, проникала дыханием стебелек зеленей, атомы воздуха. Была близка и бесконечна, видима и неуловима. В сердце своем соединяла все облики земных любвей, все прелести и печали, все мгновенное, летучее – и вечное. В ее божественном лице была всегдашняя надежда. И всегдашняя безнадежность»[310]. До революции Зайцев написал несколько лирических пьес, навеянных мотивами чеховской драматургии («Усадьба Ланиных», «Ариадна», «Любовь»). Горький назвал «Усадьбу Ланиных» произведением «совершенно чеховидным». Но, в отличие от Чехова, Зайцев вырывает героев из сложных связей окружающего их мира и замыкает их жизнь на служении любви. Как писал Е.Б. Тагер, это была черта мировоззрения, столь свойственная Зайцеву: «Мысль о реальной сложности бытия, отдельные явления которого зависимы от общих его закономерностей, отсутствуют в произведениях Зайцева. Для него предпочтительнее другие объяснения, связанные с «вышечеловеческой», «большой правдой» («Дальний край»). Но мистицизм этот тоже относительный. Образы Зайцева слишком живы, достоверны для мистического творчества и вместе с тем слишком отвлеченны для истинного реализма, ибо изъяты из контекста жизни, не объяснены ею»[311]. Такова была эстетическая позиция Зайцева в предреволюционное десятилетие.
Первые годы после Октября Зайцев провел в деревне Калужской губернии и в Москве. Состоял в Союзе писателей, объединившем, в противоположность футуристам, писателей с «академическим оттенком». В Доме Герцена они устраивали литературные и философские чтения, а когда, вспоминал Зайцев, «подошла и полоса «Нэпа», нам, старшим писателям, разрешили открыть свою лавку писателей, кооперативную, где мы могли торговать старыми книгами самостоятельно, не завися от власти <...> Были в этой жизни революционного времени любопытные черты. Печататься открыто мы уже не могли. Писали от руки небольшие свои вещицы, тщательно выписывая, украшали обложками собственного изделия, иногда рисунками и продавали в нашей же лавке»[312]. В 1920 г. Зайцев начал хлопотать о выезде за границу для поправки здоровья. В начале 1922 г. вместе с женой и дочерью он выехал в Берлин, около года жил в Италии, переехал во Францию, жил в Париже и под Парижем. В первые годы эмиграции Зайцев в основном издавал свои старые вещи, написанные еще в России. О революции он практически не писал. «Странным образом, – вспоминал Зайцев в автобиографической заметке «О себе»,– революция, которую я всегда остро ненавидел, на писании моем отразилась неплохо. Страдания и потрясения, ею вызванные, не во мне одном вызвали религиозный подъем». И далее: «Писание направилось (в ближайшем времени) по двум линиям, Довольно разным: лирический отзыв на современность, проникнутый мистицизмом и острой напряженностью («Улица св. Николая») – и полный отход от современности (новеллы «Рафаэль», «Карл V», «Дон-Жуан», «Душа Чистилища»)»[313]. В «Современных записках» Зайцев напечатал в эмиграции свою первую крупную вещь – роман «Золотой узор»[314]. Это – воспоминания о дореволюционном прошлом – о Москве, об Италии. Роман написан от первого лица (его героиня – женщина) и проникнут характерным для Зайцева лиризмом. Это тоже опыт лирической прозы, но здесь уже более явственно звучат религиозные ноты, которые станут характерными для всего эмигрантского творчества писателя. Но эта религиозность – какая-то лирическая, благостная, светлая, лишенная апокрифического, может быть даже еретического, начала, что было свойственно тогда творчеству А. Ремизова. Об общей идее романа Зайцев писал так: «В нем довольно ясна религиозно-философская подоплека – некий суд и над революцией, и над тем складом жизни, теми людьми, кто от нее пострадал»[315].
Но не только в тональности проявляется религиозное начало в творчестве писателя, оно отражается и в тематике его произведений. В 20-е годы он пишет жизнеописание Сергия Радонежского («Преподобный Сергий Радонежский». Париж, 1925), стремясь «приблизиться к русской святости»; в том же году печатает рассказ «Алексий, Божий человек». Значительное место в творчестве Зайцева заняла автобиографическая тетралогия «Путешествие Глеба» – самое обширное из его писаний. В ней четыре романа: «Заря» (1937), «Тишина» (1948), «Юность» (1950) и «Древожизни» (1953). Это, как и «Жизнь Арсеньева» Бунина,– автобиография, художественно переработанная, главная фигура в ней – ребенок, подросток, юноша, молодой писатель Глеб, формирование личности художника от истока дней. Тетралогия представляет собой лирическое воспоминание о прошлом, временами окрашенное то грустной, то веселой, но всегда легкой иронией, это – лирическая поэма о прошлом героя и о прошлом России. В романах много «зайцевских» пейзажей, проникнутых тихой лирической грустью, какой-то импрессионистической «прозрачностью». И всегда типично русский, «левитановский» пейзаж. Может быть, в романах тетралогии с наибольшей отчетливостью проявилась та особенность стиля прозы Зайцева, которую еще в 1907 г. Анастасия Чеботаревская назвала «мягкой акварелью», а вслед за нею многие эмигрантские критики определяли как «акварельность»[316]. Сам же Зайцев считал, что в тетралогии «уже нет раннего» «импрессионизма», молодой «акварельности», нет и «тургеневско-чеховского оттенка», что она отличается от других его вещей «большим спокойствием тона и удалением от остро-современного»[317]. Жанр этого произведения Зайцев определил как роман-хроника-поэма. «Путешествие Глеба» «замыкало» зарубежный период его творчества, как «Голубая звезда» – русский. Однако есть у Зайцева произведения и о современной (эмигрантской) повседневности. Самое значительное из них–роман «Дом в Пасси»[318]. Это произведение ближе, чем другие вещи Зайцева, к классической романной традиции. В нем есть сюжет, действие, очерченные характеры, повествование ведется от третьего лица. «Дом в Пасси» – история жизни обитателей дома на одной из улиц Парижа, населенного почти сплошь русскими эмигрантами. И старик-генерал, и преуспевающая массажистка, и русский шофер, и русские барышни – представляют самые разные слои русской эмиграции. Дом выступает как бы макрокосмом русского зарубежья. Зайцев создает реалистические характеры и реалистические бытовые картины русской эмигрантской жизни. Но при всем бытовом реализме они лирически окрашены. Как сказал Г. Адамович, здесь «реализм внешне безупречен, в нем не к чему придраться. Но внутри что-то двоится, и никак не отделаться от мысли, что волнует обитателей дома в Пасси не жизнь, а лишь слабое воспоминание о ней»[319].
Действительно, герои Зайцева живут все-таки в каком-то стилизованном мире. Не случайно главный герой романа – старый монах о. Мельхиседек, совершающий в миру свой подвиг милосердия и добра. И сам дом в Пасси предстает в романе неким «оазисом в пустыне». И несмотря на подчеркнутую реалистичность бытовых картин, роман оставляет впечатление все той же импрессионистической фрагментарности. Дело в том, что точка зрения на окружающее все время смещается. Читатель видит мир то глазами автора, то глазами героев, воспринимает его через призму их восприятий. Париж, его быт видится только их глазами, а город, как признается Зайцев, чужд русской натуре. Отсюда-то и возникает стилизация жизни, «русское» ее восприятие. Особое место в зарубежном творчестве Зайцева занимают писательские биографии, созданные в том же стиле лирического импрессионизма. Они интересны прежде всего тем, что открывают литературные пристрастия художника, его нравственные и эстетические взгляды. Это «Жизнь Тургенева» (1932), «Жуковский» (1952), «Чехов» (1954). Биографин написаны с повышенным вниманием к религиозной теме в творчестве этих писателей, которых Зайцев считает наиболее близкими себе. Жуковского он называет «источником» русской поэзии, отмечает близкую себе специфику поэтического дарования поэта: «легкозвучную певучесть», «летучий сквозной строй» его стихов. Жуковский наделяется Зайцевым и явно преувеличенными чертами романтической «личной» религиозности. Характерен в книге тезис, который определяется мировосприятием самого Зайцева, что романтик Жуковский – служитель добра, «всегда, с раннего детства ощущал остро бренность жизни» Тургеневу же Зайцев приписывает ощущение с ранней молодости страха смерти. Оценивая основной пафос зайцевской книги о Тургеневе, Ф. Степун писал, что в ней для Зайцева «важен и интересен не образ всем образованным людям известного Тургенева–западника, либерала, позитивиста и вдумчивого наблюдателя быстрых изменений в обществе, но иной, как бы ночной образ Тургенева с его страстями, печалями и причудами. Этот образ заинтересовал Зайцева в связи с его собственными проблемами, между прочим, как мне кажется, и с взаимоотношением благодатной любви и легкой смерти»[320]. Тургенев, по Зайцеву, остановился на пороге постижения «светлой религиозности», потому и был лишен опыта истинной любви. В биографической книге о Чехове (полное ее название «Чехов, литературная биография») Зайцев сосредоточился на личной и творческой жизни писателя, менее, чем в других книгах, вдаваясь в характеристику общекультурного фона эпохи. И в этой работе акцентируется мысль о религиозном начале в Творчестве писателя, в котором неосознанно раскрываются глубинные религиозные начала жизни. Зайцев считает, что, несмотря на материалистическое образование, Чехов в глубине души не мог быть атеистом, он лишь казался таковым. Во многих его произведениях отразились искания души, тоскующей по Богу. В этом смысле самой значительной вещью в творчестве Чехова становится для Зайцева повесть «В овраге», в которой писатель, изображая мир, исполненный духовной темноты и бытового зла, показывает, как в конце концов над ним всходит «нездешний свет». Такая трактовка образа Чехова, его творчества, идейных исканий не вызвала сочувствия в критике. Но она отвечала мировоззренческой настроенности самого автора, его восприятию и современного мира, и прошлой России, восприятию, не лишенному определенной доли типично зайцевской сентиментальной умиленности. Такой тональностью проникнуты и воспоминания Зайцева, собранные в книге «Далекое» (1965). Как сказал автор в предисловии, эта книга «о разных людях, местах – по написанию она разного времени, но все о давнем <...> Большая часть книги – о России. Но в конце и об Италии». В ней собраны воспоминания о Блоке, Белом, Бальмонте, Бердяеве и Бенуа, Пастернаке и Балтрушайтисе. Завершается второй раздел книги («Италия») параграфом «Благословение – благодарение», написанным в 1961 г.; «Да будет благословенно искусство. Да будут прославлены мирной славой художники, верно и честно творившие. Да будет благословенна Италия, родина их, страна доброго и ласкового народа, простая и очаровательная <...> А если всего не увидел, если кроткая Кортона и сумрачно-таинственное Орвието глядят на тебя только из книг и со снимков, то возблагодарите Бога за то, что довелось видеть. Еще раз вспомни Апостола: – За все благодарите». В последней фразе книги основной пафос ее и, может быть, всего эмигрантского творчества Зайцева.
|
|||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2017-02-08; просмотров: 499; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.220.106.241 (0.013 с.) |