Русская Историография второй половины XVII В.

 

В XVII в. летописная форма расположения исторического материала по годам еще не отмерла. Нам известно большое количество летописей, доведенных до второй половины XVII, а порой и до XVIII в.; в основе их иногда лежит Никоновская летопись. Нередко в XVII в. переписывалась и дополнялась Степенная книга. А. С. Лаппо-Данилевский обратил внимание на то, что некоторые ее списки доводят изложение до 1676 г., а отдельные — содержат приписки до 1727 г. Историк отметил эту живучесть средневековых форм повествования, отражавшую живучесть средневековой идеологии. Но консервативные формы исторического повествования не могут укрыть от нашего взора успехи новых, появившихся на Руси с XVI в., видов исторических произведений. Наряду с летописями и историческими повестями, посвященными одной теме, XVII век усвоил и развил вид монументальных сочинений, подразделявшихся не по годам, а по главам, что позволяло придать повествованию большую логическую стройность.

По приказу царя Федора Алексеевича составлялся исторический труд, автор которого в Предисловии назвал летописание несовершенным описанием, сделанным «не по обычаю историческому». Таким образом, превосходство новых форм исторического повествования, по сравнению с летописанием, не только признавалось на практике, но и обосновывалось теоретически.

Предисловие к историческому произведению, составлявшемуся по повелению царя Федора Алексеевича, представляет для нас интерес потому, что в нем отражены и другие взгляды на задачи новой историографической работы. Автор считал недостатком многих исторических произведений то, что в них не всегда факты «согласуются меж собою». Мы уже не раз отмечали, что в летописных компиляциях такая несогласованность действительно встречалась часто. Требование устранять противоречия источников означало усиленное внимание к их критике.

Автор Предисловия с одобрением высказывался о народах, у которых есть исторические книги, напи­санные «от розных историков» и напечатанные в типографиях ². Этот добрый опыт необходимо заимствовать русским, потому что история должна быть «учительницею жития». Не ограничиваясь повторением тезиса античной прагматической историографии об истории как учителе жизни, автор Предисловия ссылался на авторитет «премудрого еллинского историка» Фукидида, а также на Аристотеля и Полибия, считая их творчество поучительным для русских историков ³.

Культурная жизнь России второй половины XVII в. ознаменовалась появлением предшественников реформ в области историографии и в других областях общественной жизни. Признаком нового стало расширение круга историков: наряду с представителями духовенства все большую роль начали играть дьяки и подьячие, дворяне, дипломаты. Они привлекали, кроме традиционных источников, сведения из греческих, латинских и польских произведений и стремились связать их единством изложения.

Первым русским историческим произведением, изданным типографским способом, был «Синопсис, или краткое собрание из разных летописцев» (Синопсис – обзор, обозрение). Большую роль в составлении и издании Синопсиса сыграл настоятель Киево-Печерского монастыря Иннокентий Гизель. Первое издание книги относилось к 1674 г.; при последующих изданиях она была значительно расширена. Благодаря доходчивости и краткости изложения Синопсис стал учебником русской истории и выполнял эту функцию до 1760-х годов, когда был опубликован «Краткий Российский летописец» М. В. Ломоносова. За это столетие Синопсис выдержал около 15 изданий.

В Синопсисе уделялось много внимания происхождению славян, их имени и языку, началу Киева и особенно крещению Руси. Одна из глав носила название «О княжении великого князя Владимира в Киеве и во всей России и о самодержавствии его». Таким образом, весьма популярная впоследствии мысль об утверждении самодержавия еще в Киевском государстве прямо проводилась в Синопсисе. События после крещения излагались в основном по княжениям, причем князья рисовались в розовых тонах. Много места в Синопсисе было уделено татарскому завоеванию и освобождению от татаро-монгольского ига; Куликовская битва занимала четвертую часть третьего издания книги. Воссоединение Украины с Россией под скипетром Московского государя обосновывалось родственной близостью «российских народов» и их былым единством под владычеством московских государей — киевских монархов. Одной из политических целей составителя Синопсиса вместе с апологией «преславных самодержцев» являлось доказательство необходимости, воссоединения Украины с Россией. Автор Синопсиса считал древность летописи важным критерием ее подлинности и признавал, что Нестор «изрядне свидетельствует», чем многие другие летописцы. Однако сам он широко пользовался позднейшими, и в первую очередь польскими источниками, более близкими по времени написания, по стилю, по идеям.

В 1692 г. стольник А. И. Лызлов закончил «Скифскую историю» — пространную компиляцию, содержавшую сведения о скифах, которые объявлялись предками народов Восточной Европы и части Азии. «Скифская история» содержала сведения о произошедших от скифов народах. Значительная ее часть была посвящена татарам, Батыеву нашествию, Золотой Орде и другим татарским ханствам, а из «Истории о Казанском царстве» заимствовалось описание завоевания Казани Иваном IV. В «Скифской истории» говорилось об истории турок, их султанах, о завоевании Константинополя и о многих других событиях всеобщей и русской истории. Источники Лызлова разнообразны: древние авторы и русские летописи, Хронограф, Степенная книга, Синопсис, Хроника Стрыйковского и произведения польских историков, «Повесть о Царьграде» Нестора Искандера и ее интерпретация Пересветовым.

Как и Пересветов, Лызлов считал грехи греческого народа причиной падения Византии и говорил о «попущении божием за грехи народа того». Но вслед за Пересветовым и под явным влиянием его «Повести об основании и взятии Царьграда» (использованной в XVI в. в Никоновской летописи) Лызлов отодвигал на задний план провиденциалистские объяснения победы турок в 1453 г. Он не включил в свою историю влагавшиеся Искандером в уста царя и патриарха рассуждения о божественном предначертании гибели Царьграда. Мысль же Пересветова о вине своекорыстных византийских вельмож Лызлов полностью поддержал. Вслед за Пересветовым он усматривал причины падения Византии и в слабости царской власти («не бе бо князя ни вождя, ни наставника в людех»). Наконец Лызлов высоко оценивал дисциплинированность и тренированность турецких войск, подчеркивая сильные черты враждебного христианам турецкого султана.

Таким образом, религиозно-этические и провиденциалистские мотивы у Лызлова, как и у Пересветова, выступали гораздо слабее, а чисто политические, светские мотивы — сильнее, чем в «Повести» Нестора Искандера. Такой подход, при котором религиозные объяснения падения Византийского государства хотя и сохранялись, но отступали на задний план, а на передний план выдвигались светские, политические объяснения, обнаруживается не только в русской исторической литературе. Он характерен и для французского византиноведения XVII в.

Одним из достижений гуманистической историографии являлся отказ от периодизации истории по четырем монархиям и от тезиса о преемственной связи империи Карла Великого с Древним Римом. Но устаревшая и раскритикованная гуманистами периодизация вытеснялась лишь постепенно и не во всех странах одновременно. Особенно живучей мысль о связи империи Карла Великого с Римской империей была в Германии.

В России легенда о происхождении царей от Августа, кесаря римского, вытеснялась еще медленнее, чем легенда о связи средневековой и древней империй на Западе. Еще в конце 1660-х годов прапрадед автора «Горе от ума» - дьяк Федор Иоакимович Грибоедов, по поручению правительства Алексея Михайловича и, возможно, для обучения царских детей, написал произведение, именовавшееся «История, сиречь повесть или сказание вкратце о благочестивно державствующих и свято поживших боговенчанных и великих князей». Здесь говорилось не только о божественном происхождении («боговенчанности») царской власти, но и о происхождении Рюрика от Августа. Но во второй половине XVII в. эта легенда постепенно уходила из исторической литературы и публицистики. Теория «Москва - третий Рим» также угасала во второй половине XVII в. и удерживалась только в раскольнической литературе.

Наиболее резкой критике эти теории подверг Юрий Крижанич (ок. 1618-1683) - хорват по национальности, более 20 лет, проживший в России, 15 из них - в сибирской ссылке. Он внес значительный вклад в развитие русской культуры. Крижанич являлся поборником сплочения славянства под главенством России и унии русского православия с католицизмом. Мысль о падении первого Рима из-за его отхода от истинного православия, как и мысль о падении Византии из-за ее греховной унии с католицизмом были близки религиоз­ным представлениям раскольников. Поэтому в их среде теория «Москва - третий Рим» и удерживалась так долго. Но религиозно-политическим убеждениям Крижанича эти мысли были глубоко чужды, и он отверг теорию «Москва - третий Рим».

Отрицая происхождение русских князей от Августа, Крижанич готов был считать фактом передачу визан­тийским императором регалий Владимиру Мономаху. Но передачу эту он толковал как хитрость императора Константина, пытавшегося доказать что он человек более высокий, чем киевский князь. Увидев в передаче регалий стремление обесчестить русский народ и русских князей, Юрий Крижанич рекомендовал царям отказаться от регалий Мономаха и короноваться русской короной.

Доказывая автономность русской государственности, Крижанич отвергал как версию «Повести временных лет» о призвании Рюрика с братьями из-за моря, так и позднейшую версию об их призвании из Пруссии по совету Гостомысла. Он находил в обеих версиях (и особенно в позднейшей) явные несообразности:

1. Самое имя «Гостомысл», который, умирая, якобы посоветовал новгородцам пригласить из-за моря князей, является нарочито придуманным: «будто умыслил гости привесть».

2. Ученые не могут найти племя Русь на тогдашней карте Западной Европы, «и како бы их в немецком языке звать»?

3. Если положить, что варяги были приглашены из прусской — немецкой земли, мы немедленно столкнемся с такой несообразностью: в то время немцы не жили в Прусской земле.

4. Как могли новгородцы, спасаясь от междоусобиц, приглашать «не единого, но трех князов инородных» (Рюрика, Синеуса и Трувора)?

Критическое отношение к показаниям источников, столь характерное для лучших представителей гуманистической историографии, уживалось у Крижанича с идеями провиденциализма. Государства существовали, возвышались и гибли, по его убеждению, в силу божьей воли, ибо «один Бог только государь всему свету». «Напрасно,— писал Крижанич,— люди стараются объяснить причины побед и поражений численностью войска. Не мужество или трусость воинов, не качество вооружения и дисциплина и не опытность вождя и правота дела», а «промысел божий, являющийся началом всех вещей, первая господствующая причина, располагающая и управляющая всеми человеческими действиями» '². Как видим, провиденциалистские воззрения Крижанича не отличались прогрессивностью. Впрочем, нельзя забывать, что во времена Крижанича и на Западе поборники контрреформации возвращались к провиденциализму.

В отличие от тезиса о происхождении русских князей от императора Августа, тезис о происхождении Москвы, московитов и славян вообще от шестого сына Иафета Мосоха приобретал все большую популярность в XVII в. Исходя из соображений, основанных на простом созвучии слов, античный историк Иосиф Флавий писал, что от Мосоха произошли мосхи, «именуемые ныне каппадокийцами». То обстоятельство, что Москва не так созвучна с Мосохом, как мосхи, не остановило польских историков XVI в. Вельского и Стрыйковского, выдвинувших концепцию, согласно которой славяне и московиты были связаны с библейским внуком Ноя. В соответствии с феодальными представлениями о древности и знатности рода как основании его притязаний на власть и почитание историкам казалось необходимым установить генеалогическую связь народа с древними библейскими героями.

То обстоятельство, что теория «Мосох - Москва» распространялась в России в то же самое время, когда теория «Август - Рюрик» угасала, свидетельствует о развитии в XVII в. национального самосознания: ведь угасавшая теория возвеличивала феодальную династию, а наступающая теория возвеличивала национальность, хотя возвеличивание это тоже понималось пофеодальному. Вместе с тем с точки зрения исторической достоверности обе теории носили легендарный характер, и распространение одной из них за счет другой не означало освобождения от баснословия в историографии. Легенда «Мосох - Москва» являлась лишь одним из конкретных проявлений символической этимологии, которая играла столь значительную роль при решении историками XVI-XVII вв. проблем этногенеза и некоторых других исторических проблем. Такой же характер носило образование имени славяне от их славных дел, а имени россияне от того, что они жили «в рассеянии».

Подобно историкам XVI в., авторы исторических произведений XVII в. далеко не всегда проявляли критицизм в отношении своих источников, а может быть, и присочиняли факты, которые представлялись им полезными. Так, в Синопсисе появилось известие о грамоте, которой Александр Македонский утвердил за славянами их землю и вольность. Для большей убедительности автор даже сообщил внешние признаки этой мнимой грамоты: она была написана на пергаменте золотом.

В историографической литературе оценки русской исторической мысли XVII в. сильно варьируются. Дореволюционные ученые отмечали, прежде всего, распространение баснословия, «разных вздорных мнений», «псевдонаучной болтовни», риторики и связанных с ней «ложных приемов исторического исследования».

М. Н. Тихомиров писал, что форма исторических произведений изменилась в XVII в. мало, но приемы исторического изучения стояли уже ближе к XVIII в., чем приемы более раннего времени. Далее М. Н. Тихомиров уже признавал XVII в. «новым периодом в русской историографии, качественно отличным от более раннего времени». С. Л. Пештич, соглашаясь с общей характеристикой XVII столетия как нового периода в отечественной историографии, определял его как «переходный от летописного к научному». А. Н. Робинсон полагал, что «русская историографическая мысль переживала в XVII в. глубокие изменения, отражающие общие социально-идеологические и культурные перемены переходной эпохи, которая была уже преддверием петровских реформ и несла в себе начало элементов гуманистических влияний».

Главным недостатком указанных точек зрения является то, что их авторы сопоставляют XVII в. с предыдущей историей исторической мысли вообще, не выделяя при этом XVI в. Если же сопоставить XVII в. с XVI, придется отметить ряд сближающих оба эти периода черт:

1. Крупные исторические произведения, которые не строились на погодном — летописном принципе изложения, возникли уже в XVI в.

2. Объяснение исторических событий не только божественными предначертаниями, но и людскими поступками стало широко применяться в XVI в. (кое в чем такие объяснения встречались уже в средние века).

3. Интерес к индивидуальности исторических деятелей, их психологическим характеристикам и даже внешнему облику проявился уже в начале XVII в.

4. Интерес к античной историографии проявился уже в XVI в.

5. Отражение идеологии городских слоев, хотя и в редких случаях, наблюдалось уже в памятниках второй половины XV в. (а в исключительных случаях — и ранее).

Некоторые черты гуманизма, таким образом, были присущи русской историографии во второй половине XV—XVI вв. Традиции предшествующего времени продолжались и в XVII в. В то же время во второй половине XVII в. гуманистические черты предшествующего периода во многом стали проявляться ярче и последовательнее. Это, прежде всего, относится к естественным наукам. Ведь в XVII в. в России излагалось гелиоцентрическое учение Н. Коперника.

Говоря об исторических знаниях, следует, прежде всего, отметить: 1) более широкое распространение исторических знаний в обществе; появление во второй половине XVII в. в России печатного учебника — Синопсиса; 2) увеличение числа переводных с древних и славянских языков исторических произведений;

3) проявление критического отношения к таким легендам, как генеалогическая связь русских государей с Августом и призвание варягов по совету Гостомысла;

4) влияние развития национального самосознания на характер исторических представлений; 5) апология самодержавия, причем баснословие в исторических произведениях было обусловлено именно развитием самодержавия.

Говоря о патриотизме, который в XVII в. был присущ исторической мысли как России, так и других европейских государств, нельзя не заметить в нем две противоположные тенденции: в одних произведениях всячески подчеркивалась историческая исключительность своего государства, народа и династии, их абсолютного превосходства над другими и их богоизбранности; в иных — констатировались успехи ученых (в частности историков) других стран и доказывалась необходимость освоить эти успехи. Мы видели, как последняя точка зрения проявилась в Предисловии к историческому труду, писавшемуся по приказанию царя Федора Алексеевича.

Итак, в русской историографии XVII в. развивались некоторые, гуманистические черты. Но, основываясь на феодально-религиозной идеологии, она и в XVII в. не превратилась в полной мере в науку «возрождения».

Однако начинать с XVII в. новый период в русской историографии, или считать XVII в. переходным от летописного к научному периоду, оснований все же нет. Вообще нам представляется, что не следует начинать научный период в историографии лишь с XVI, XVII или XVIII вв. Античная историческая мысль уже являлась научной, а полного возврата от нее к мифологии не произошло даже в средневековье. Освобождение от теологических пут и провиденциалистских представлений, конечно, играло огромную роль в развитии исторической науки, но считать, что «Повесть временных лет» лишена каких бы то ни было научных качеств (будто бы появляющихся только во времена Синопсиса или «Истории Российской» Татищева) не следует.

 

Лекция 10

ПЕТРОВСКИЕ РЕФОРМЫ

И РУССКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ.

В. Н. ТАТИЩЕВ

 

Петровские реформы оказали значительное воздействие на культурную жизнь России, и в том числе на историографию. Правда, в средних учебных заведениях, созданных при Петре Великом, история как особый предмет не преподавалась. Как отметил С. Л. Пештич, такого рода предмета не было в программах цифирных школ и Школы навигацких наук, и только в частной школе Феофана Прокоповича было предусмотрено преподавание истории. Но появление светских учебных заведений, введение более легкого для восприятия гражданского алфавита, печатание светских книг, появление газеты способствовали последующим успехам в деле создания и распространения исторической литературы. Первым историко-публицистическим произведением, напечатанным гражданским алфавитом, было «Рассуждение о причинах Свейской войны» П. П. Шафирова, выдержавшее за шесть лет три издания тиражом в 20 тыс. экземпляров.

Особо должно быть отмечено развитие светского образования, освобождение научных знаний и всей культуры от преобладающего влияния церкви. Без такой секуляризации науки и культуры невозможно было создание в России в послепетровское время нетеологической дворянско-абсолютистской концепции русской истории, развитие исторической критики религиозных мифов и легенд о чудесах, невозможно было утверждение построений, в которых события совершались без вмешательства божественных сил.

Петр считал создание исторических работ делом нужным. Недаром в 1708 г., в период сложной обстановки на театре военных действий и внутри страны, в момент напряженной подготовки к битвам с главными силами шведов, он думал и о написании новых исторических произведений. При этом царь требовал от авторов сосредоточения внимания не на древнейших периодах истории Руси, по которым было уже много написано, а на периоде от XVI в. до современности. Соответствующее поручение было дано справщику московской типографии Ф. Поликарпову. Петр не забывал о своем поручении, знакомился с опытами Поликарпова, но остался не вполне доволен ими, хотя и наградил автора двумястами рублями. «История» Поликарпова никогда не была напечатана. Больше в этом отношении повезло «Ядру Российской истории», написанному А.И. Манкиевым во время его пребывания в шведском плену в период Северной войны. «Ядро» было напечатано в 1770 г. Однако к моменту издания оно уже безнадежно устарело, да и в момент написания не отличалось новизной трактовок.

Новые черты исторического познания, о которых шла речь в прошлой лекции, в петровское время ярко проявились в произведениях, посвященных новейшей истории, прежде всего Северной войне и в меньшей степени реформам. Созданием истории войны и реформ заняты были виднейшие военные и политические соратники Петра. Мы уже упоминали «Историю Петра Великого» Феофана Прокоповича и «Рассуждение о причинах Свейской войны» П.П. Шафирова. В составлении «Гистории Свейской войны», которая в рукописных редакциях начала XVIII в. называлась «Журнал, или Поденная записка Петра Великого», принимали участие Шафиров, Прокопович и другие авторы. Главным редактором всего произведения был сам царь. Он же выступал и в качестве автора представляющих наибольший интерес абзацев. Заслугой С.Л. Пештича является издание выдержек из «Гистории Свейской войны», а также из книги П.П. Шафирова с выделением текстов, принадлежащих царю.

Исходя из новых чисто светских представлений о справедливости или несправедливости войн, об их гуманности или негуманности, Шафиров старался опровергнуть распространявшиеся шведские утверждения, «будто его величество [царь Петр] оную войну без правильных и законных причин начал». Шафиров доказывал, что Петр «не токмо должен, но и необходимо принужден был начать сию войну против короны шведской», которая «с древних лет» была «непримерительна» и враждебна России. Шафиров писал, что русский государь проявлял в ходе войны «более умеренности и склонности к примирению», чем шведский король, что русские войска в большей степени придерживались «правил» ведения войны, а шведы больше повинны в кровопролитии и разорении многих земель. Само собой разумеется, Шафиров не был беспристрастен в суждениях и именно поэтому старался как можно основательнее документировать свой труд. С.Л. Пештич привел интересные данные о специальных архивных разысканиях, производившихся для подбора дипломатических русско-шведских документов и договоров XVI-XVII вв., необходимых Шафирову.

«Гистория Свейской войны» написана в духе лучших традиций военной историографии эпохи древнего мира и периода Возрождения. В ней сообщалось о замыслах командования, и приводились данные о силах сторон, об обстановке, в которой осуществлялись эти замыслы. Ход боев излагался с точностью и скрупулезностью. Для истории боевых действий русской армии в Северной войне «Гистория» является незаменимым источником, причем множество драгоценных деталей и оценок внесено рукой Петра Великого. Так, характеризуя значение битвы под Лесной 1708 г., Петр писал, что такой победы над регулярным войском русская армия до того никогда не одерживала, «и поистинне оная виною всех благополучных последований России, понеже тут первая проба солдатская была, и людей, конечно, ободрила, и мать Полтавской баталии...». Подробно описав ход Полтавского сражения, авторы заключали, что «с легким трудом и малою кровию» достигнута «совершенная виктория (которой подобной мало слыхано)». До «Гистории» ход военных действий в русской исторической литературе так внимательно проанализирован не был.

В соответствии с расширившейся при Петре регламентарной деятельностью государства в «Гистории Свейской войны» и в исторических записках видного петровского дипломата Б.И. Куракина содержались данные о разнообразных законах и постановлениях петровского правительства. Так, Б.И. Куракин сообщал об указах носить «новоманерное» платье, о заведении школы математической, секуляризации монастырских доходов, начале строительства вышневолоцкой водной системы, введении налогов с бань, ульев, мостов и перевозов и о многом другом, что входило в сферу законодательной деятельности петровского правительства.

В первой четверти XVIII в. в России предпринимались шаги к расширению источниковой базы исторических работ. В частности, заслуживают внимания специальные указы Петра Великого об отыскании, копировании и сохранении исторических источников. В 1720 г. он предписал губернаторам и вице-губернаторам «во всех монастырях и епархиях и соборах прежде жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, такожде и исторические рукописные и печатные книги пересмотреть и переписать» для присылки в Сенат. А через два года велено было прислать в Синод для снятия копий «древних лет рукописные на хартиях и на бумаге церковные и гражданские летописцы, сте­пенные, и хронографы и прочие» источники, хранившие­ся в епархиях и монастырях". Подобные предписания издавались неоднократно.

В петровское время и по распоряжению Петра были начаты исследования выдающегося русского историка, географа и этнографа XVIII в. Василия Никитича Татищева (1686—1750). В. Н. Татищев был активным участником реформаторской деятельности петровского правительства, выступавшим на военном, дипломатическом и административном поприщах. Он принадлежал к аристократическому роду смоленских князей, не пользовавшихся, впрочем, в XVII в. политическим влиянием. Восемнадцати лет от роду будущий историк поступил на военную службу и принял участие во вторичной осаде и взятии Нарвы, в Полтавской баталии и в Прутском походе. Татищев участвовал в Аландском конгрессе, выполнял во время и после Северной войны другие дипломатические поручения. В царствование Петра I ему пришлось выехать на Урал и в Сибирь для руководства горным делом, причем во время этой командировки он вошел в конфликт с Никитой Демидовым. «По клевете на меня, славного кузнеца,— вспоминал Василий Никитич,— позван я в Москву». Проведенное расследование привело к полному оправданию Татищева, а с Демидова было «доправлено» в его пользу 6000 рублей. Решение принималось «в вышнем суде в присутствии» Петра Великого. В конце петровского царствования ученого послали в Швецию знакомиться с горным и монетным делом и мануфактурами, а заодно «смотреть и уведомлять о политическом состоянии, явных поступках и скрытых намерениях оного государства». Татищеву было также поручено «наведаться тамо о людех ученых и призвать в профессоры» в организуемую Российскую Академию наук.

В послепетровское время Василий Никитич был членом Монетной конторы в Москве, в 1730 г. участвовал в составлении шляхетских проектов политического преобразования России. Он предлагал расширить сословные права и привилегии дворянства и учредить выборный от господствующего сословия Сенат. Однако олигархические претензии верховников были ему глубоко антипатичны. Впоследствии Татищев охарактеризовал отказ Анны Иоанновны выполнять условия подписанных ею кондиций «отрешением оного беспутства» и с большим удовлетворением констатировал, что сохранение самодержавия совершилось «к пользе, силе, чести и славе государя и государства». Татищев, как и другие дворяне, выступил в 1730 г. сторонником некоторых конституционных ограничений самодержавия. Однако дворяне решительно предпочитали самодержавие олигархии, да и самые умеренные конституционные прожекты очень непрочно обосновывались в их сознании. Во всяком случае, во второй половине 1730-х годов в трудах Татищева подобные прожекты никак не проявились.

Бироновский режим был глубоко антипатичен Татищеву. А с А. П. Волынским и с привлеченными по его делу «конфидентами» (сообщниками) у Василия Никитича были тесные связи. По свидетельству самого Василия Никитича, Бирон «говорил, якобы Татищев главный враг немцев». Обвиненный во взяточничестве, Татищев до 1734 г. находился под судом, затем его освободили от суда и вновь послали на Урал «для размножения заводов». Одно время историк возглавлял Оренбургское правление и со старанием и настойчивостью подавлял Башкирское восстание, а позднее был назначен астраханским губернатором. Но, лишенный «знатной» протекции в Петербурге, он был отстранен от всякой административной деятельности. Над Татищевым вновь нависла угроза суда, и под этой угрозой ученый доживал свои дни в подмосковной деревне. Лишь за день до смерти к нему приехал курьер с сообщением о снятии всех обвинений и о награждении орденом Александра Невского. Орден историк не принял, сославшись на то, что дни его сочтены.

Легко заметить, что биография В. Н. Татищева мало походит на биографии ученых-теоретиков. Активная практическая деятельность должна была, конечно, оказать влияние и на ход научной работы, и на его воззрения. Будучи участником преобразований петровского времени, историк был лишен черт сибаритства, лени и расслабленности, столь распространенных среди людей его класса в допетровский период.

В. Н. Татищев был патриотом. Но, как и другие деятели петровского времени, он стремился заимствовать полезное из-за рубежа, чем отличался от официальных историков-патриотов XVII в. Борьбу с западными порицателями русской истории, утверждавшими, что Россия «исторей древних не имела», Татищев считал своей главной задачей. Но ему не было присуще пренебрежительно-враждебное отношение к истории других государств и к историкам других национальностей, он находил знание собственной истории для русских полезнее, чем знание иностранных историй. Однако, по его словам, «без знания иностранных своя не будет ясна и достаточна».

На первых порах административная и дипломатическая работа Татищева протекала под руководством одного из самых образованных соратников Петра Великого — Я. В. Брюса, который заметил склонность молодого сотрудника к занятиям наукой. В 1719 г., по рекомендации Брюса, Петр определил его «к сочинению обстоятельной российской географии с ландкартами». Составляя планы этой большой работы, Василий Никитич пришел к выводу о необходимости серьезно заняться древней русской историей. Так, Татищев приступил к подготовке и написанию «Истории Российской» — выдающегося произведения, отнявшего у ее автора около тридцати лет, но, к сожалению, не завершенного. «История» состоит из четырех частей: первая посвящена древнейшей истории страны и доводится до 860 г., вторая — охватывает время от Рюрика до татарского нашествия, третья — «от пришествия татар до опровержения власти их Иоанном Великим» и четвертая — от Ивана III (которого Татищев именовал Иоанном Великим) до воцарения Михаила Федоровича в 1613 г.

Ранее других была написана вторая часть «Истории». Первоначальный ее вариант был подготовлен и доставлен в Петербург в 1739 г. В замечаниях на рукопись новгородский епископ Амвросий указывал, что некоторые места «для простого народа стропотны». Сюда он относил сомнения Татищева в возможности посещения Андреем Первозванным Киева и Новгорода, в разных чудесах, нелестные отзывы историка о монастырях. Хотя автор и смягчил некоторые антицерковные суждения, поборники старых теологических взглядов на русскую историю, именуемые Татищевым людьми «злостными», не удержали свой «язык от порицания». Находились также критики, ругавшие автора за то, что он «о сладкоречии... не прилежен».

В 1746 г. Татищев переслал доработанную вторую часть в Петербург в Академию наук. Рукопись состоя­ла из основного текста, расположенного в летописной манере по годам и написанного на «древнем наречии» (т. е. на языке, близком к старинным летописям), и из примечаний, в которых объяснялись неясные места и предлагалась авторская трактовка летописных известий с их критическим разбором. Рукопись и на сей раз не была опубликована. Продолжая работу, автор счел необходимым изложить историю не «древним наречием», а современным языком. Добавим также, что в конце 1740-х годов в его руки попала так называемая Иоакимовская летопись, относящаяся к XVII в., но ошибочно признанная им древней. В результате в 1749— 1750 гг. была написана новая, вторая, редакция второй части «Истории».

В первую часть «Истории», законченную в 1748— 1749 гг., вошли сведения о скифах, сарматах и других народах, населявших Восточную Европу, и прежде всего о древнейших судьбах славян. При этом автора особенно интересовали проблемы этногенетических связей между народами.

Одновременно с переработкой и составлением второй редакции второй части «Истории» и с написанием первой ее части Татищев в 1740-е годы писал третью и четвертую части. Хотя работа и не была завершена (примечания не составлены, некоторые разделы носили фрагментарный характер), все же было создано цельное историческое произведение, начиная с древнейших времен и кончая бурными событиями начала XVII в.

Должно было пройти без малого двадцать лет, прежде чем в 1768 г. «Историю» начали печатать. Что же касается последней, четвертой, части, то она затерялась и была опубликована М. П. Погодиным лишь в 1840-е годы. Полное научное издание «Истории Российской» было осуществлено по инициативе академика М. Н. Тихомирова в 1960-е годы. Среди ученых, подготовивших это семитомное издание, следует в первую очередь отметить С. Н. Валка. Но, несмотря на то, что «История Российская» долгое время не могла пробить себе путь к широкому читателю, такие виднейшие историки XVIII в., как М.В. Ломоносов, Г.Ф. Миллер, М.М. Щербатов и А.Л. Шлецер, широко пользовались ею.

Кроме «Истории Российской» перу В.Н. Татищева принадлежал ряд других трудов. К их числу относится «Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ». Помимо доказательств важности, насущной необходимости распространения просвещения и «высоких филозовских» наук здесь получили развитие философские воззрения самого автора, давалось обоснование идей естественного права. Ряд соображений в пользу своей концепции русской истории Татищев выдвинул в записке «О правлении государственном», которая отразила споры дворян, собравшихся в 1730 г. в Москве. Толкование исторических и историко-географических терминов и наименований содержит начатый, но не оконченный «Лексикон российской исторической, географической, политической и гражданской». Отдельные мысли по истории рассыпаны и в экономических сочинениях. В настоящее время мы располагаем превосходным научным изданием всех этих сочинений.