Историография киевской руси. «повесть временных лет» 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Историография киевской руси. «повесть временных лет»



 

Основным жанром русской средневековой исторической литературы являлось летописание. О времени его возникновения в науке нет единого мнения, хотя все исследователи признают, что дошедшие до нас летописи являются сводами, в состав которых вошли более ранние летописные своды. Начальную часть Лаврентьевской, Ипатьевской и ряда других летописей XIV в. и следующих веков образует «Повесть временных лет» начала XII в. Ее первая редакция, вероятно, принадлежала монаху Киево-Печерского монастыря Нестору и была им доведена до 1113 г. В 1113 г. умер князь Святополк и Киевский стол занял Владимир Мономах, по инициативе которого игуменом Киевского Выдубицкого монастыря Сильвестром была составлена вторая редакция «Повести», доведенная до 1116 г. Автор третьей редакции, доведенной до 1118 г., неизвестен нам по имени. Уже первая редакция «Повести временных лет» не являлась произведением одного автора — это летописный свод, в который входят киевские и новгородские летописные своды XI в.

Такую схему развития древнерусского летописания наметил выдающийся исследователь А. А. Шахматов в конце XIX — начале XX в. Он попытался определить время и место возникновения летописных сводов XI в. и выдвинул гипотезу, согласно которой древнейший киевский свод составлялся с 1039 г. в связи с образованием в Киеве митрополии. Однако эта датировка начала летописного дела на Руси вызвала сомнения у многих последующих исследователей. М. Н. Тихомиров, Л. В. Черепнин и другие историки сочли возможным отодвинуть его к X в., а Б. А. Рыбаков даже к IX в. Некоторые их доводы позволяют считать вероятным существование в X в. исторических повестей о крещении Руси и о других крупных событиях, но, чтобы говорить о существовании летописей в X в., требуются дополнительные изыскания. Пока можно говорить о вероятности существования в X в. письменных исторических повестей, включенных в летописные своды XI в., причем самый ранний из них был составлен в Киеве не позднее первой половины XI в., а во второй половине XI в. за ним последовали другие (возможно, в Киево-Печерском монастыре в 1070-х годах свод составлял монах Никон, а в 1090-х годах — игумен Иван).

В числе источников «Повести временных лет» должны быть отмечены византийские хроники, и, прежде всего, Хроника Георгия Амартола («мниха Георгия»), доведенная до второй половины IX в., и ее продолжение, доведенное до середины X в. Этим и другими памятниками византийской письменности, а также южнославянским «Сказанием об обретении грамоты словенской» русские летописцы воспользовались, чтобы нарисовать картину расселения народов после вавилонского столпотворения и картину их географического размещения. Таким образом, во-первых, устанавливалась связь между древнейшей историей славян и библейской версией происхождения человечества, а во-вторых, представлялась в корне отличная от античной картина разделения народов. В представлении греческих и римских историков мир делился на эллинов и римлян, с одной стороны, и варваров — с другой. В летописи же славяне рассматривались как равноправные потомки Иафета, сына Ноя, и являлись такими же историческими народами, как жители Босфора или Пелопоннеса.

Для характеристики исторических судеб древнерусской народности летописцы обращались к фольклору. Мы уже упоминали родоплеменные сказания о происхождении радимичей и вятичей, расселении других восточнославянских племен, об основании Киева. Говорили и об исторических преданиях: смерти князя Олега, мести княгини Ольги, относящихся к периоду раннего государства. Эти устные или записанные в X в. предания восходили к языческим временам и противоречили христианским воззрениям летописца. Так, в предании о смерти Олега волхвы предсказали гибель князя от коня. Таким образом, языческим волхвам дано было знать то, чего не могли знать простые люди. Подобное чародейство требовалось объяснить, и летописец ссылается на бесовские чудеса, которые творил волхв в Риме, Византии и Антиохии. Они явились следствием попущения божия, бесовским творением. Так старинное языческое предание получало новую религиозную трактовку и могло благодаря ей сохраниться в летописи. Добавим еще, что летописец, располагавший иногда разными вариантами преданий, выбирал наиболее соответствующие его собственным представлениям. Так, рассказав, что некоторые считали Кия перевозчиком через Днепр, он называет их людьми несведущими, сам же принимает версию о Кие, «княжаше в роде своем».

В летописи упоминаются и народные поговорки, отражающие события прошлого (например, посвященная поражению авар в VI в.: «погибоша аки Объре»). Влияние фольклора на летописи нельзя сводить только к прямым заимствованиям сюжетов. Памятники устного народного творчества, которые не вошли непосредственно в летописи, также оказали на нее значительное влияние: в них летописцам Киевской Руси и позднейшего времени были близки проникновенное чувство любви к своей земле, народу, стремление прославить тех, кто сражался с иноземными завоевателями. Фольклор являлся и питательной средой, помогавшей выработке сжатого выразительного языка и стиля, характеризующего «Повесть временных лет».

Летописцы имели доступ к княжеским архивам, и им было разрешено включать в свое повествование такие государственные документы, как договоры Олега

и Игоря с греками. Хорошая осведомленность о церковных делах, дипломатических переговорах князей и их военных походах достигалась благодаря устным рассказам непосредственных участников событий. Так, летописец упоминал об информации, полученной от Яна Вышатича, воеводы князя Святослава Ярославича.

Различные произведения религиозного содержания, в их числе жития святых, были хорошо известны летописцам и использовались ими в качестве исторических источников, но доминирующую роль все же играли источники нерелигиозного содержания. Господствующие религиозные воззрения эпохи, конечно, определяли философско-исторические представления летописцев. Представлениям этим были присущи дуалистические верования в Бога и в дьявола, уверенность в реальности чудес и предзнаменований.

Мы уже знаем, что исторические воззрения средневековых авторов определялись не только их религиозными верованиями. Это в полной мере относится и к русским летописцам, которых, прежде всего, занимали как раз земные дела и события политической истории. Происхождение своего народа и государства, борьба с иноземными врагами и междукняжеские отношения, отношения князей и дружины, а иногда и события народной жизни — таково содержание древнейших русских летописных сводов.

«Се повести времяньных лет (минувших времен.- А.Ш.), откуда есть пошла Руская земля, кто в Кыеве нача первее княжити и откуда Руская земля стала есть» - один из вариантов заглавия «Повести». В других вариантах упоминается составитель первой редакции «Повести», которым считался печерский монах Нестор. Но центральная тема всех вариантов заголовка - происхождение государства, русской народности и династии киевских князей.

Летописец был убежден, что добрые исторические события происходят потому, что Бог их хочет («хотяще быти им»). Летопись опирается на библейских пророков, доказывая, что Бог дает власть кому хочет и ставит праведных князей и цесарей именно в те страны, которые ему угодны. Провиденциализм летописцев проявлялся и в их рассказах о посылке Богом ангела, чтобы помочь свершению добрых дел. Так, во время битвы, описанной под 1111 г., «падаху половци пред полком Володимеровым, невидимо бьеми ангелом Божественным промыслом в «Повести» объясняются даже успехи и возвышение нехристианских царств. Бог, говорится там, прислал Александру Македонское своего ангела, чтобы приводить под его власть великих царей и множество людей.

Однако тема божественного предначертания звучала в летописи более настойчиво в пересказе ветхозаветных и новозаветных притчей, а при изложении событий русской истории промысел божий упоминал сравнительно редко. Даже ранние исследователи «Повести временных лет» обращали внимание на ее сдержанность в отношении фантастики и баснословия. А. Шлецер писал, что «Повесть» более скупа на баснословие, чем современные ей западноевропейские хроники. Эпизод с ангелом, помогавшим русским воина на поле боя в 1111 г., исключителен, как и прямое вмешательство Бога в события русской истории.

Посмотрим, как в «Повести временных лет» решался один из труднейших вопросов средневеково идеологии — о соотношении провиденциализма и свободы воли. По Августину, свободная воля была, как бы запрограммирована Богом, и то, что представлялось результатом свободных волевых решений людей, в действительности оказывалось следствием божественно! промысла. У летописцев доминирует иное объяснение волевых решений людей. Их историческая жизнь является как бы ареной борьбы божественного и дьявольского, а свобода воли выражается в возможности выбора бора между добром и злом. Причиной временных успехов дьявола всегда были сомнения «нетвердых верою и их нежелание «ходити путем» господним. Так объяснял бедствия и зло на земле автор «Слова о ведре казнях божиих». Ответственность людей за беса, них вселившегося, доказывалась утверждением, что крепким в вере людям доступ сатане закрыт.

В ряде мест летописец рассуждал о том, как Бог заботится о возвращении своего стада на путь истинный и как он наказывает за то, что люди поддаются дьявольским соблазнам. Под 1024 г. поясняется, что «Бог наводит по грехом на куюждо землю гладом, или мором, ли ведром, ли иною казнью». В связи с поражением русских князей в 1068 г. на р. Альте летописец добавляет, что иноплеменников Бог тоже наводит «по гневу» своему, чтобы, пережив такое горе, люди вспомнили о Боге. А под 1093 г., когда русские князья снова потерпели поражение от половцев, летописец вносит такое пояснение: «Се бо на ны Бог попусти поганыя, не яко милуя их, но нас кажа, да быхом ся востягнули от злых дел. Сим казнить ны нахоженьем поганых; се бо есть батог его, да негли втягнувшеся вспомянемъся от злаго пути своего». (Это ведь Бог напустил на нас поганых, не их милуя, а нас наказывая, чтобы мы воздержались от скверных дел. Так он наказывает нас нашествием поганых; это ведь батог его, чтобы мы, опомнившись, воздержались от дурного пути своего).

Религиозный характер рассуждений о карах божиих совершенно очевиден. Однако этим не исчерпывается содержание подобных рассуждений. Говоря о грехах, за которые Бог насылает на людей кары, летописец далеко не всегда ограничивается общими словами о злых делах и о забвении Бога. Чаще осуждение грехов и нравоучения летописца носят конкретный характер и основаны не на противопоставлении царства божия суетным и греховным делам, а на противопоставлении добрых земных дел земным же злым делам. И тут мы переходим от религиозно-философских представлений летописца об истории к его историко-политическим воззрениям.

Вспоминая тех, кого летописец особенно резко осуждает, остановимся, прежде всего, на Святополке, затеявшем братоубийственную войну и повинном в гибели князей Бориса и Глеба. Летописец именует Святополка окаянным и так описывает его конец: «К вечеру же одоле Ярослав, а Святополк бежа. И бежащю ему, нападе на нь бес, и раслабеша кости его...». Преследуемый страхами, князь бежал через всю Польскую землю и «испроверже зле живот свой» (кончил свою бесчестную жизнь) в пустынном месте на границе Польши и Чехии. После смерти Святополк терпел вечные муки.

Изяслав киевский нарушил крестное целование и бросил Всеслава полоцкого в тюрьму. Когда в результате киевского восстания 1068 г. последний был освобожден и посажен на киевский стол, он сказал, что освободил его от ямы и покарал Изяслава крест честной. «Понеже велика есть сила крестная: крестомь бо побежени бывають силы бесовьскыя, крест бо князем в бранех пособить...». Под 1073 г. говорится о распре между братьями Ярославичами, возбужденной дьяволом. Автор соответствующего летописного текста (видимо, Никон) обвиняет Святослава в том, что тот стал инициатором изгнания Изяслава из Киева и тем самым преступил завет отца и нарушил божеский завет.

Междоусобия князей, козни и клятвопреступления во взаимоотношениях между ними осуждаются в летописи предметно и с указанием виновных в грехе людей. При этом летописец напоминал, что дьявол радуется злому убийству и кровопролитию и потому возбуждает ссоры, зависть, братоненавистничество и клевету. Бориса, мученически погибшего от руки Святополка, летописец славил за то, что он был врагом смуты и отказался от борьбы за власть, и за то, что после смерти отца почитал старшего брата «в отца место». Очень высокую оценку летописец дал Владимиру Мономаху не только потому, что тот был исполнен любви и уважения к попам и монахам, но и за то, что много сделал для прекращения внутрикняжеских усобиц и объединения сил для борьбы с половцами.

Призывы к преодолению внутренних политических смут и борьбе с иноземными нашествиями выступают лейтмотивом большинства нравоучений «Повести». Летописцу близка задача обороны Русской земли от иноземцев, и, прежде всего, от степняков-кочевников. Подобным патриотическим стремлением «Повесть временных лет» проникнута так же, как героический былинный эпос или «Слово о полку Игореве».

В процессе и после расселения восточнославянских племен в бассейнах Днепра, Волхова и Оки, в результате смешения этих племен между собой и с финским и балтским населением формировалась древнерусская народность. Передвижения, вызванные хозяйственными нуждами и крупными военно-политическими предприятиями (например, походами на Византию и на Каспий), способствовали слиянию племен. А этот этногенетический процесс привел к тому, что славянское и ославянившееся население постепенно начинало осознавать себя как единую русскую народность — Русскую землю. Интересно, что в X в., а иногда и XI в. и даже XII в. этим именем назывались Киевская, Черниговская и Преяславская области, тогда как Новгородская, Ростовская и Галицкая области в нее не входили. Но уже в текстах, относящихся к концу XI и к началу XII в., прослеживается широкое понимание Руси как земли всех восточных славян как синонима древнерусской народности. Нельзя сказать, что до конца XI в. сознание общности русской народности не сделало никаких успехов. Но в XI — XII вв. оно утверждалось еще прочнее. Распространение православия и общий ущерб от набегов иноверцев-кочевников способствовали укоренению данного сознания.

Когда же сознание этнической и религиозной общности Русской земли окрепло, о государственном единстве не могло быть речи, поскольку при тогдашнем уровне экономического развития ни один князь не располагал средствами, чтобы безраздельно подчинить себе войско и управленческий аппарат Русской земли. Войско и администрация были нераздельны с землевладением, и землевладельцы могли объединяться только на основе вассальных отношений и более или менее добровольных соглашений. Понимая, что княжеские междоусобицы затрудняют оборону и разоряют страну, авторы «Повести» не могли возвыситься до идеи единого государства и централизованной власти. Летописец сочувственно излагал завещание умирающего Ярослава и его обращение к детям «Аще будете в любви межю собою, Бог будеть в вас, и покорить вы противныя под вы... аще ли будете ненавидно живуще, в распрях... то погибнете сами и погубите землю отець своих и дед своих, юже налезоша трудомь своимь великым».

И древнерусские князья, и летописцы убеждали в необходимости не политического единства русской земли, а единения владетельных князей под верховенством князя Киевского. Ярослав говорил своим сыновьям: «Се же поручаю в собе место стол старейшему сыну моему и брату вашему Изяславу Кыев; сего послушайте, якоже послушаете мене, да той вы будеть в мене место. А Святославу даю Чернигов, а Все­володу Переяславль, а Игорю Володимерь, а Вячеславу Смоленск». Из этого завещания видно отличие единства земли с одним государем от единения со многими государями, которые должны держать старшего «в отца место». Сейчас для нас важно отметить, что непрочное единение лежало не только в основе политического строительства Киевской Руси, но и в основе политических воззрений историков-летописцев. И позднее идея государственного единства под властью одного князя оставалась чуждой сознанию правящих верхов и сознанию летописцев. С этой точки зрения характерны слова, которые, по летописи, произнес Юрий Долгорукий: «Тако ли мне части нетоу в Роуской земли и моим детем!». Претендующий на старейшинство князь в то же время убежден, что его дети, как и другие Рюриковичи, имеют право на свою часть в Русской земле.

Идея единения, о которой говорил еще А. Е. Пресняков, несомненно, была жива на всем протяжении периода феодальной раздробленности. Характеризуя роль литературы в Киевской Руси, Д. С. Лихачев высказал предположение, что при слабости экономических связей и еще большей слабости военного положения страны, раздираемой усобицами, главной сдерживающей силой, противостоящей возрастанию опасности феодальной раздробленности, явилась сила моральная, сила патриотизма, сила церковной проповеди верности. Князья постоянно целовали крест, обещая помогать и не изменять друг другу. В условиях, когда единство государства не могло существовать без интенсивного развития личных патриотических качеств, нужны были произведения, которые активно выступали бы против раздоров князей.

Связь литературы с жизнью, конечно, была двусторонней. Литература учила жить. В то же время она отражала жизнь и учила только тому, что ей подсказывала жизнь. Характер призывов, с которыми летописцы обращались к князьям, определялся не необходимостью восполнить то, чего не было в политической жизни страны, а тем, что в ней было.

Нам представляется, что связи между литературой (в частности, летописью) и экономическим и военно-политическим положением страны являлись не столько обратными, сколько прямыми. Моральные и религиозные доводы, которые литература приводила против междоусобиц, соответствовали степени формирования древнерусской народности и задачам ее обороны. В то же время характер этих доводов определялся социально-экономической и военно-политической обстановкой эпохи. Именно поэтому летописцы выступали не за единство государства, а за единение князей, владельческие права каждого из которых литература XII в. не ставила под сомнение.

Для политических воззрений древнерусских летописцев характерно не только убеждение во владельческих правах занимавших столы князей Рюрикова дома. Авторы летописей доказывали также монопольное право на столы за князьями Рюриковичами. Недаром летописец приписывает Олегу такое обращение к Аскольду и Диру, княжившим в Киеве: «Вы неста князя, ни рода княжа, но аз есмь роду княжа». И вынесоша Игоря: „А се есть сын Рюриков"». В другом месте он говорит, что Аскольд и Дир были не родичами, а боярами Рюрика. Этим обстоятельством оправдывается и лишение их киевского престола, и гибель от руки Олега.

О взаимосвязи Олега с Рюриком и Игорем в древнерусской литературе имеются разные версии. Автор «Повести временных лет» избрал ту из них, в которой Олег представляется родственником Рюрика и как бы регентом на время малолетства Игоря.

Летописец резко осуждает неверность народа князьям и народные восстания. В его рассказе о восстании 1068 г. киевляне сами признают, что они «зло створили, князя своего прогнавше». А в тексте о восстании 1113 г. киевляне говорят, что «много зло уздвигнеться», если князь Владимир Мономах не поторопится в мятежный Киев. Это зло усматривается в угрозе разграбления двора княгини — вдовы Святополка, бояр и монастырей.

Неверность бояр князю летописец также считает большим злом. Воевода Ярополка Святославича Блуд изменил своему князю и способствовал его убийству. «О злая лесть (ложь.— А. Ш.) человеческа!» — восклицает по этому поводу летописец. И далее: «То суть неистовии, иже приемше от князя или от господина своего честь ли дары, ти мыслять о главе князя своего на погубленье, горьше суть бесов таковии». Человек, изменивший господину и способствовавший его гибели, хуже беса!

В то же время князь должен заботиться о дружине и опираться на нее. В доказательство этого тезиса под 996 г. в «Повести» приводится назидательный рассказ о том, как созванные пировать на княжеский двор дружинники возроптали на то, что они едят не серебряными, а деревянными ложками. Владимир тотчас же велел «исковати лжице серебрены», сказав при этом: «Сребром и златом не имам налести дружины (не найду себе дружины.— А. Ш.), а дружиною налезу сребро и

злато». Этот текст А. А. Шахматов отнес к древнейшему летописному своду первой половины XI в. Но и в сводах второй половины века мы встречаем доказательства предпочтительности для князя иметь больше дружинников, чем богатства. Дружинная точка зрения проявляется в постоянных известиях о совещании князей с дружинниками и о воинской доблести дружинников в сражениях.

Сопоставляя тексты, входившие в своды первой и второй половины XI в., мы можем заметить, как менялись взгляды летописцев в связи с эволюцией социальных отношений на Руси и характера военного и дружинного быта. Во времена Олега, Игоря и Святослава основные средства существования и обогащения дружинники добывали путем сбора дани и полюдья, а также путем неустанных, иногда весьма отдаленных походов. Воспользовавшись таким отдаленным походом Святослава на Дунай, печенеги напали на Русь. В этой связи автор Древнейшего летописного свода, относящегося к первой половине XI в., сообщал, что киевляне послали к своему князю гонцов с упреками: «Ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабив (а свою покинул. - А. Ш.)». Услышав это, Святослав «вборзе вседе на коне с дружиною своею» и прогнал печенегов13. Древнейший летописец явно не одобрял Святослава, отдавшего предпочтение дальнему походу, а не обороне своей отчизны. А предположительный составитель свода начала 1090-х годов Иван рассуждает уже иначе. В пример новым правителям он ставит древних князей и мужей, которые обороняли Русскую землю, принимали под свою власть иные страны, а не собирали «многая имения» и не наклады­вали на людей неправедных вир и продаж. Тогда дружина «кормяхуся, воюючи иныя страны», и «не кладяху на свои жены златых обручей, но хожаху жены их в сребре. И расплодили были землю Рускую». Разумеется, речь здесь шла не об отрицании эксплуатации народа превращавшимися в феодалов дружинниками, а о злоупотреблениях, которых не было при первых князьях. Те далекие времена, когда дружина кормилась, «воюючи иныя страны», представлялись в конце XI в. благодатными по сравнению с новыми, когда оседавшие князья с дружинами собирали «многия имения» с собственного народа и порабощали его.

Изменилась оценка первых князей: летописец конца XI в. превозносил их за то, что они обороняли Русскую землю, забыв, что предшественник порицал их именно за то, что они недостаточно ее обороняли. Для летописи первой половины века виры, продажи и расхищение имений соотечественников не казались еще чем-то тяжелым, видимо, потому, что они действительно не были так тяжелы. А во второй половине XI в. эти формы угнетения, сопутствовавшие развитию феодализма, рассматривались как большое зло. Так социально-политическое развитие страны влияло на развитие исторических взглядов и оценок летописцев. Сдвиги, происходившие в социально-политической жизни, влияли и на характер изображения человека в древнерусском летописании. Характеристика первых киевских князей определялась фольклорным материалом. Отмечая это обстоятельство, Д. С. Лихачев условно именует стиль, характерный для изображения первых киевских князей, эпическим.

Первые князья, действительно, выступают в летопи­си как люди богатырского подвига. Однако летописные характеристики Олега, Игоря и Святослава отличались от характеристик богатырей в героическом эпосе. И отличие это, прежде всего, заключалось в том, что летописному описанию людей в гораздо меньшей степени, чем эпосу, присущ сюжетный вымысел. Конечно, легенды (например, о смерти Олега или мести Ольги) в этих характеристиках оставались, но в основном они строились на фактах, которые подтверждаются, когда их можно сопоставить с показаниями других, и в частности иностранных источников. Источником летописных характеристик первых князей является не героический эпос, а исторические предания, быть может, и древнейшие исторические записи. В какой мере это обстоятельство сказывалось на литературном стиле, не беремся судить, но на воспроизведение исторического портрета оно влияло, несомненно. Для историка особенно важно, что, рисуя образы первых князей, летописец руководствовался не столько эпическими трафаретами, сколько жизненными фактами и ситуациями.

Вопреки мнению И. П. Еремина, говорить о стилистических трафаретах в характеристиках ранних киевских князей не приходится. У каждого князя свое обличье, характер. Каждый раз летописец находит осо­бые, не повторяющиеся в других описаниях, слова. Так Олег, и не только он, именуется Вещим. Княгиня Ольга, «мудрейшая из жен», «переклюкала» византийского императора (обманула его и отстранилась от бракосочетания с ним). Князь Святослав рисуется как мужественный предводитель, не изнеженный дворцовой роскошью и действующий в духе рыцарской чести и доблести. Вспомним только знаменитую характеристику «Повести временных лет»: «И легъко ходя, аки пардус (леопард. - А. Ш.), войны многи творяше. Ходя воз по собе не вожаше, ни котьла, ни мяс варя, но, по гонку изрезав конину ли, зверину ли, или говядину, на углех испек ядяше, ни шатра имяше, но подъ-клад постлав (постелив потник.— А. Ш.) и седло в головах...И посылаше к странам, глаголя: „Хочу на вы ити"». Замечательно не только то, что в этой характеристике нет штампов, но и то, что характеристика, которую дал греческий писатель Лев Диакон, воочию видевший Святослава, не противоречит летописной, в сущности, близка к ней.

Владимира Святославича летописец характеризует такими словами: «Просвещен сам, и сынове его, и земля его». Автор слова «О законе и благодати» митрополит Иларион (XI в.) характеризовал Владимира как человека глубокого ума и самостоятельных решений. Он писал, что Владимир принял христианство и крестил Русь, никем и ничем не призываемый, «токмо от благого смысла и остроумия разумел», что истинный Бог — это Бог христианский». Одна из характеристик Ярослава Владимировича: «...книгам прилежа, и почитае е часто в нощи и в дне» (к книгам проявлял усердие, часто читая их ночью и днем).

Утверждение и развитие феодальных отношений и связанное с ними завоевание христианской религией господствующих позиций в идеологии оказали огромное влияние на трактовку человека в летописании XI—XIII вв. Такие биографические сведения, как рождение, женитьба и смерть, приводятся только о князьях. Проведение походов или дипломатических переговоров приписываются одним князьям. Князей в период феодальной раздробленности было великое множество, и их характеристики становятся все более однотипными и трафаретными. Вот несколько взятых наудачу летописных оценок ординарных князей. Лев, внук Романа Галицкого, «князь доумен и хоробор и крепок на рати, не мало бо показа моужьство свое во многых ратех». В 1292 г. умер Пинский князь Юрий Владимирович, «кроткыи, смиреныи, правдивые, и плакася по нем княгини его и сынове его, и брат его... и вси людье плакахоуся по нем плачем велики. Toe же зимы преставися Степаньскии князь Иван сын Глебов. Плакахоуся по нем вси людье от мала и до велика».

По мере утверждения и развития сословного разграничения и иерархичности строя вырабатывались и устойчивые представления об идеальных образах князей, представителей черного и белого духовенства, дружинников и бояр, городского и сельского населения. Средневековые теоретики и историки выработали осно­ванные на житейской практике черты, которые должны быть присущи каждой из этих категорий. Положительных героев летописец наделял полным набором идеальных черт. Отрицательные же герои, наоборот, оказывались полностью лишенными их. Так складывались трафареты изображения, различные для разных категорий населения и общие для представителей одной и той же категории.

К идеальным чертам князя относятся бесстрашие, мужество, щедрость. Хорошие князья выступали «страдальцами» за Русскую землю и были «страшны поганым». Хороший князь обязательно христолюбив, нищелюбив, покровительствует убогим, вдовам и сиротам и, прежде всего, заботится о мире в княжеской среде и об отсутствии междоусобиц. Вот летописная оценка действительно выдающегося русского князя Владимира Мономаха: «Преставися благоверный (и благородный) князь христолюбивый великыи князь всея Руси Володимерь Мономах, иже просвети Рускую землю акы солнце луча пущая. Его же слух произиде по всим странам, наипаче же бе страшен поганым, братолюбець и нищелюбець и добрый страдалець за Рускую землю... весь народ и вси людие по немь плакахуся, якоже дети по отцю или по матери».

Подобные панегирические характеристики высоко-ценимых хронистом князей не были особенностью русского летописания. Вот, например, оценка императора Генриха VII, данная Иоанном Винтертурским: «Он был мерилом правосудия, воплощением закона, светочем церкви [государем], принуждавшим наглость к молчанию, поборником улучшения, выдающимся бойцом за правду» и носителем других добродетелей, среди которых — и защита бедных, и приверженность евангельскому учению.

Христианское вероучение прославлялось не только в признании благочестия непременным качеством всех положительных персонажей летописи. Под воздействием провиденциализма и аскетической церковной идеологии вырабатывалось небрежение к личным психологическим мотивам действия людей. Благодаря этой идеологии в летописях описываются действия и поступки, но не психологические причины, их вызвавшие. «Летописец оценивает не психологию князя, а его поведение, политическое в первую очередь. Его интересуют поступки князя, а не их психологическая мотивировка». Летописец никогда не входит в психологическое объяснение поступков князей и других героев своего повествования. В соответствии с провиденциалистскими воззрениями причины событий следует искать не в человеческих стремлениях и помыслах, а в божественном предначертании.

Типичное для средневековых жизнеописаний отсутствие интереса к индивидуальной психологии и особенностям человеческого характера приводило к тому, что биографы не умели изобразить характер в его развитии, движении. Изображаемые святые или вообще добрые люди были воплощением абсолютной добродетели; они и рождались, и умирали святыми. То же самое можно сказать о людях, которые являлись антиподами святых — о злодеях. И их характеры не менялись и не развивались: они рождаются и умирают злодеями, не совершив в жизни ни единого доброго поступка.

И. П. Еремин писал, что летописные святые обращают на себя внимание «принципиальной» алогичностью своих речей и поступков. Князю Борису была весть о том, что брат хочет его погубить. Но он ничего не сделал, чтобы предупредить преступление; при виде же своих убийц «нача пети псалтырь» и молиться. Но действуя не так, как все, действуя, с их точки зрения, алогично, Борис поступал в соответствии с аскетическим идеалом средневековья, с идеалом святого «страстотерпца».

Пренебрежение к психологическим мотивам человеческих поступков и плотским интересам людей распространялось и на их внешнее описание. Летописец редко описывает внешность даже самых славных князей. Он использует характеристики, полностью соответствующие благочестивому и добродетельному внутреннему облику героя. Это не лицо, а лик. Вот, например, портрет добродетельного князя Мстислава Владимировича: «...бе же Мстислав дебел теломь (дороден.- А.Ш.), чермен лицем (румян. - А.Ш /.), великыма очима, храборь на рати, милостив, любяше дружину по велику, именья не щадяше, ни питья, ни еденья браняше».

Вытекавшее из провиденциализма и аскетизма небрежение к психологическим характеристикам, к изображению людских характеров в развитии, к индивидуальным особенностям свидетельствовало, как мы уже отмечали, о шаге назад, сделанном средневековой провиденциалистской историографией по сравнению с античным прагматизмом. Однако преувеличивать значение этого попятного движения не следует. Вспомним, что к поступкам, выражавшимся в политической борьбе, наши летописцы были очень внимательны. Читатель черпал свои представления о князьях и других официальных лицах, попадавших в летопись, не по выспренным трафаретным характеристикам, которые приурочивались к моменту смерти и носили характер некрологов, а по многочисленным погодным сообщениям об их поступках. Степень внимания летописца к светской, прежде всего политической, жизни, степень достоверности летописных известий о ней имеют для современного историка первостепенное значение.

В отечественной литературе шли споры об облике летописцев, о степени их отрешенности от политических интересов, об их беспристрастности. А. А. Шахматов, например, считал, что «рукой летописца управляли политические страсти и мирские интересы». При этом он основывался главным образом на пристрастиях летописцев к тому или иному центру (Киеву, Новгороду, Твери, Москве и т. д.). Д. С. Лихачев взглянул на дело шире, отметив, что в летописи отражена не только идеология разных феодальных центров, но и идеология определенного общественного класса». А, по мнению М. Д. Приселкова, авторы «Повести временных лет» перерабатывали предыдущие своды в угоду своим политическим воззрениям; некоторые известия исключали из них, другие — переделывали (в частности, для того чтобы доказать, что никто, кроме династии Рюриковичей, никогда не пользовался на Руси законной княжеской властью). М. Д. Приселков даже высказал предположение, что текст 997 г. о белгородском вече, принявшем поспешное (и оказавшееся неверным) решение сдать город печенегам, был включен Нестором в «Повесть», «чтобы показать неповоротливость и непригодность вечевого строя в критические моменты». Приселков говорил об откликах на современность, спрятанных Нестором «в повествовании о древнейших временах», об умышленном нежелании автора Древнейшего летописного свода рассказать «о действительном ходе событий, приведшем к крещению Владимира»26. Несогласованности и противоречия, которые имелись в древнем летописании, Приселков склонен был приписать изменениям, которые позднейшие летописцы вносили под влиянием своих политических воззрений и в угоду тем или иным князьям.

По мнению И. П. Еремина, действительный летописец, каким он рисуется на основе реально дошедшей «Повести временных лет», не так обуреваем политическими страстями и не так хитер, как в этом пытаются нас уверить. Летописец не переставляет события и не извращает их действительный порядок. Как считал исследователь, летописец находился, «вопреки общепринятому мнению, гораздо ближе к пушкинскому Пимену; не мудрствуя лукаво, правдиво описывал он все, что знал, что считал необходимым рассказать». Еремин полагал, что авторы «Повести» стояли в стороне от междукняжеских распрей и осуждали их, занимая независимую позицию. Они выступали скорее в качестве моралистов, чем политиков, и выражали общественное мнение земли Русской.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-02-08; просмотров: 1816; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.81.221.121 (0.054 с.)