Из учебника: А.Л. Шапиро «Русская Историография

Из учебника: А.Л. Шапиро «Русская Историография

С древнейших Времен до 1917 г. М., 1993.

Лекция 4

ЛЕТОПИСАНИЕ

В ПЕРИОД ФЕОДАЛЬНОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ

И НА РАННИХ ЭТАПАХ ФОРМИРОВАНИЯ

ИСТОРИОГРАФИЯ В ЕДИНОМ

Лекция 8

Лекция 10

ПЕТРОВСКИЕ РЕФОРМЫ

И РУССКАЯ ИСТОРИОГРАФИЯ.

В. Н. ТАТИЩЕВ

 

Петровские реформы оказали значительное воздействие на культурную жизнь России, и в том числе на историографию. Правда, в средних учебных заведениях, созданных при Петре Великом, история как особый предмет не преподавалась. Как отметил С. Л. Пештич, такого рода предмета не было в программах цифирных школ и Школы навигацких наук, и только в частной школе Феофана Прокоповича было предусмотрено преподавание истории. Но появление светских учебных заведений, введение более легкого для восприятия гражданского алфавита, печатание светских книг, появление газеты способствовали последующим успехам в деле создания и распространения исторической литературы. Первым историко-публицистическим произведением, напечатанным гражданским алфавитом, было «Рассуждение о причинах Свейской войны» П. П. Шафирова, выдержавшее за шесть лет три издания тиражом в 20 тыс. экземпляров.

Особо должно быть отмечено развитие светского образования, освобождение научных знаний и всей культуры от преобладающего влияния церкви. Без такой секуляризации науки и культуры невозможно было создание в России в послепетровское время нетеологической дворянско-абсолютистской концепции русской истории, развитие исторической критики религиозных мифов и легенд о чудесах, невозможно было утверждение построений, в которых события совершались без вмешательства божественных сил.

Петр считал создание исторических работ делом нужным. Недаром в 1708 г., в период сложной обстановки на театре военных действий и внутри страны, в момент напряженной подготовки к битвам с главными силами шведов, он думал и о написании новых исторических произведений. При этом царь требовал от авторов сосредоточения внимания не на древнейших периодах истории Руси, по которым было уже много написано, а на периоде от XVI в. до современности. Соответствующее поручение было дано справщику московской типографии Ф. Поликарпову. Петр не забывал о своем поручении, знакомился с опытами Поликарпова, но остался не вполне доволен ими, хотя и наградил автора двумястами рублями. «История» Поликарпова никогда не была напечатана. Больше в этом отношении повезло «Ядру Российской истории», написанному А.И. Манкиевым во время его пребывания в шведском плену в период Северной войны. «Ядро» было напечатано в 1770 г. Однако к моменту издания оно уже безнадежно устарело, да и в момент написания не отличалось новизной трактовок.

Новые черты исторического познания, о которых шла речь в прошлой лекции, в петровское время ярко проявились в произведениях, посвященных новейшей истории, прежде всего Северной войне и в меньшей степени реформам. Созданием истории войны и реформ заняты были виднейшие военные и политические соратники Петра. Мы уже упоминали «Историю Петра Великого» Феофана Прокоповича и «Рассуждение о причинах Свейской войны» П.П. Шафирова. В составлении «Гистории Свейской войны», которая в рукописных редакциях начала XVIII в. называлась «Журнал, или Поденная записка Петра Великого», принимали участие Шафиров, Прокопович и другие авторы. Главным редактором всего произведения был сам царь. Он же выступал и в качестве автора представляющих наибольший интерес абзацев. Заслугой С.Л. Пештича является издание выдержек из «Гистории Свейской войны», а также из книги П.П. Шафирова с выделением текстов, принадлежащих царю.

Исходя из новых чисто светских представлений о справедливости или несправедливости войн, об их гуманности или негуманности, Шафиров старался опровергнуть распространявшиеся шведские утверждения, «будто его величество [царь Петр] оную войну без правильных и законных причин начал». Шафиров доказывал, что Петр «не токмо должен, но и необходимо принужден был начать сию войну против короны шведской», которая «с древних лет» была «непримерительна» и враждебна России. Шафиров писал, что русский государь проявлял в ходе войны «более умеренности и склонности к примирению», чем шведский король, что русские войска в большей степени придерживались «правил» ведения войны, а шведы больше повинны в кровопролитии и разорении многих земель. Само собой разумеется, Шафиров не был беспристрастен в суждениях и именно поэтому старался как можно основательнее документировать свой труд. С.Л. Пештич привел интересные данные о специальных архивных разысканиях, производившихся для подбора дипломатических русско-шведских документов и договоров XVI-XVII вв., необходимых Шафирову.

«Гистория Свейской войны» написана в духе лучших традиций военной историографии эпохи древнего мира и периода Возрождения. В ней сообщалось о замыслах командования, и приводились данные о силах сторон, об обстановке, в которой осуществлялись эти замыслы. Ход боев излагался с точностью и скрупулезностью. Для истории боевых действий русской армии в Северной войне «Гистория» является незаменимым источником, причем множество драгоценных деталей и оценок внесено рукой Петра Великого. Так, характеризуя значение битвы под Лесной 1708 г., Петр писал, что такой победы над регулярным войском русская армия до того никогда не одерживала, «и поистинне оная виною всех благополучных последований России, понеже тут первая проба солдатская была, и людей, конечно, ободрила, и мать Полтавской баталии...». Подробно описав ход Полтавского сражения, авторы заключали, что «с легким трудом и малою кровию» достигнута «совершенная виктория (которой подобной мало слыхано)». До «Гистории» ход военных действий в русской исторической литературе так внимательно проанализирован не был.

В соответствии с расширившейся при Петре регламентарной деятельностью государства в «Гистории Свейской войны» и в исторических записках видного петровского дипломата Б.И. Куракина содержались данные о разнообразных законах и постановлениях петровского правительства. Так, Б.И. Куракин сообщал об указах носить «новоманерное» платье, о заведении школы математической, секуляризации монастырских доходов, начале строительства вышневолоцкой водной системы, введении налогов с бань, ульев, мостов и перевозов и о многом другом, что входило в сферу законодательной деятельности петровского правительства.

В первой четверти XVIII в. в России предпринимались шаги к расширению источниковой базы исторических работ. В частности, заслуживают внимания специальные указы Петра Великого об отыскании, копировании и сохранении исторических источников. В 1720 г. он предписал губернаторам и вице-губернаторам «во всех монастырях и епархиях и соборах прежде жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, такожде и исторические рукописные и печатные книги пересмотреть и переписать» для присылки в Сенат. А через два года велено было прислать в Синод для снятия копий «древних лет рукописные на хартиях и на бумаге церковные и гражданские летописцы, сте­пенные, и хронографы и прочие» источники, хранившие­ся в епархиях и монастырях". Подобные предписания издавались неоднократно.

В петровское время и по распоряжению Петра были начаты исследования выдающегося русского историка, географа и этнографа XVIII в. Василия Никитича Татищева (1686—1750). В. Н. Татищев был активным участником реформаторской деятельности петровского правительства, выступавшим на военном, дипломатическом и административном поприщах. Он принадлежал к аристократическому роду смоленских князей, не пользовавшихся, впрочем, в XVII в. политическим влиянием. Восемнадцати лет от роду будущий историк поступил на военную службу и принял участие во вторичной осаде и взятии Нарвы, в Полтавской баталии и в Прутском походе. Татищев участвовал в Аландском конгрессе, выполнял во время и после Северной войны другие дипломатические поручения. В царствование Петра I ему пришлось выехать на Урал и в Сибирь для руководства горным делом, причем во время этой командировки он вошел в конфликт с Никитой Демидовым. «По клевете на меня, славного кузнеца,— вспоминал Василий Никитич,— позван я в Москву». Проведенное расследование привело к полному оправданию Татищева, а с Демидова было «доправлено» в его пользу 6000 рублей. Решение принималось «в вышнем суде в присутствии» Петра Великого. В конце петровского царствования ученого послали в Швецию знакомиться с горным и монетным делом и мануфактурами, а заодно «смотреть и уведомлять о политическом состоянии, явных поступках и скрытых намерениях оного государства». Татищеву было также поручено «наведаться тамо о людех ученых и призвать в профессоры» в организуемую Российскую Академию наук.

В послепетровское время Василий Никитич был членом Монетной конторы в Москве, в 1730 г. участвовал в составлении шляхетских проектов политического преобразования России. Он предлагал расширить сословные права и привилегии дворянства и учредить выборный от господствующего сословия Сенат. Однако олигархические претензии верховников были ему глубоко антипатичны. Впоследствии Татищев охарактеризовал отказ Анны Иоанновны выполнять условия подписанных ею кондиций «отрешением оного беспутства» и с большим удовлетворением констатировал, что сохранение самодержавия совершилось «к пользе, силе, чести и славе государя и государства». Татищев, как и другие дворяне, выступил в 1730 г. сторонником некоторых конституционных ограничений самодержавия. Однако дворяне решительно предпочитали самодержавие олигархии, да и самые умеренные конституционные прожекты очень непрочно обосновывались в их сознании. Во всяком случае, во второй половине 1730-х годов в трудах Татищева подобные прожекты никак не проявились.

Бироновский режим был глубоко антипатичен Татищеву. А с А. П. Волынским и с привлеченными по его делу «конфидентами» (сообщниками) у Василия Никитича были тесные связи. По свидетельству самого Василия Никитича, Бирон «говорил, якобы Татищев главный враг немцев». Обвиненный во взяточничестве, Татищев до 1734 г. находился под судом, затем его освободили от суда и вновь послали на Урал «для размножения заводов». Одно время историк возглавлял Оренбургское правление и со старанием и настойчивостью подавлял Башкирское восстание, а позднее был назначен астраханским губернатором. Но, лишенный «знатной» протекции в Петербурге, он был отстранен от всякой административной деятельности. Над Татищевым вновь нависла угроза суда, и под этой угрозой ученый доживал свои дни в подмосковной деревне. Лишь за день до смерти к нему приехал курьер с сообщением о снятии всех обвинений и о награждении орденом Александра Невского. Орден историк не принял, сославшись на то, что дни его сочтены.

Легко заметить, что биография В. Н. Татищева мало походит на биографии ученых-теоретиков. Активная практическая деятельность должна была, конечно, оказать влияние и на ход научной работы, и на его воззрения. Будучи участником преобразований петровского времени, историк был лишен черт сибаритства, лени и расслабленности, столь распространенных среди людей его класса в допетровский период.

В. Н. Татищев был патриотом. Но, как и другие деятели петровского времени, он стремился заимствовать полезное из-за рубежа, чем отличался от официальных историков-патриотов XVII в. Борьбу с западными порицателями русской истории, утверждавшими, что Россия «исторей древних не имела», Татищев считал своей главной задачей. Но ему не было присуще пренебрежительно-враждебное отношение к истории других государств и к историкам других национальностей, он находил знание собственной истории для русских полезнее, чем знание иностранных историй. Однако, по его словам, «без знания иностранных своя не будет ясна и достаточна».

На первых порах административная и дипломатическая работа Татищева протекала под руководством одного из самых образованных соратников Петра Великого — Я. В. Брюса, который заметил склонность молодого сотрудника к занятиям наукой. В 1719 г., по рекомендации Брюса, Петр определил его «к сочинению обстоятельной российской географии с ландкартами». Составляя планы этой большой работы, Василий Никитич пришел к выводу о необходимости серьезно заняться древней русской историей. Так, Татищев приступил к подготовке и написанию «Истории Российской» — выдающегося произведения, отнявшего у ее автора около тридцати лет, но, к сожалению, не завершенного. «История» состоит из четырех частей: первая посвящена древнейшей истории страны и доводится до 860 г., вторая — охватывает время от Рюрика до татарского нашествия, третья — «от пришествия татар до опровержения власти их Иоанном Великим» и четвертая — от Ивана III (которого Татищев именовал Иоанном Великим) до воцарения Михаила Федоровича в 1613 г.

Ранее других была написана вторая часть «Истории». Первоначальный ее вариант был подготовлен и доставлен в Петербург в 1739 г. В замечаниях на рукопись новгородский епископ Амвросий указывал, что некоторые места «для простого народа стропотны». Сюда он относил сомнения Татищева в возможности посещения Андреем Первозванным Киева и Новгорода, в разных чудесах, нелестные отзывы историка о монастырях. Хотя автор и смягчил некоторые антицерковные суждения, поборники старых теологических взглядов на русскую историю, именуемые Татищевым людьми «злостными», не удержали свой «язык от порицания». Находились также критики, ругавшие автора за то, что он «о сладкоречии... не прилежен».

В 1746 г. Татищев переслал доработанную вторую часть в Петербург в Академию наук. Рукопись состоя­ла из основного текста, расположенного в летописной манере по годам и написанного на «древнем наречии» (т. е. на языке, близком к старинным летописям), и из примечаний, в которых объяснялись неясные места и предлагалась авторская трактовка летописных известий с их критическим разбором. Рукопись и на сей раз не была опубликована. Продолжая работу, автор счел необходимым изложить историю не «древним наречием», а современным языком. Добавим также, что в конце 1740-х годов в его руки попала так называемая Иоакимовская летопись, относящаяся к XVII в., но ошибочно признанная им древней. В результате в 1749— 1750 гг. была написана новая, вторая, редакция второй части «Истории».

В первую часть «Истории», законченную в 1748— 1749 гг., вошли сведения о скифах, сарматах и других народах, населявших Восточную Европу, и прежде всего о древнейших судьбах славян. При этом автора особенно интересовали проблемы этногенетических связей между народами.

Одновременно с переработкой и составлением второй редакции второй части «Истории» и с написанием первой ее части Татищев в 1740-е годы писал третью и четвертую части. Хотя работа и не была завершена (примечания не составлены, некоторые разделы носили фрагментарный характер), все же было создано цельное историческое произведение, начиная с древнейших времен и кончая бурными событиями начала XVII в.

Должно было пройти без малого двадцать лет, прежде чем в 1768 г. «Историю» начали печатать. Что же касается последней, четвертой, части, то она затерялась и была опубликована М. П. Погодиным лишь в 1840-е годы. Полное научное издание «Истории Российской» было осуществлено по инициативе академика М. Н. Тихомирова в 1960-е годы. Среди ученых, подготовивших это семитомное издание, следует в первую очередь отметить С. Н. Валка. Но, несмотря на то, что «История Российская» долгое время не могла пробить себе путь к широкому читателю, такие виднейшие историки XVIII в., как М.В. Ломоносов, Г.Ф. Миллер, М.М. Щербатов и А.Л. Шлецер, широко пользовались ею.

Кроме «Истории Российской» перу В.Н. Татищева принадлежал ряд других трудов. К их числу относится «Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ». Помимо доказательств важности, насущной необходимости распространения просвещения и «высоких филозовских» наук здесь получили развитие философские воззрения самого автора, давалось обоснование идей естественного права. Ряд соображений в пользу своей концепции русской истории Татищев выдвинул в записке «О правлении государственном», которая отразила споры дворян, собравшихся в 1730 г. в Москве. Толкование исторических и историко-географических терминов и наименований содержит начатый, но не оконченный «Лексикон российской исторической, географической, политической и гражданской». Отдельные мысли по истории рассыпаны и в экономических сочинениях. В настоящее время мы располагаем превосходным научным изданием всех этих сочинений.

Основываясь на теории естественного права и общественного договора, Татищев писал о «естестве», которое нас учит тому, что необъединенный в сообщество человек («единственный», как его именует Татищев) не способен создать себе спокойную жизнь и приобретать «пользу и удовольствие». Так обосновывалась необходимость договоров о сообществе, начиная с простейшего договора мужа с женой, и на примере этого договора доказывалось, что «никакое сообщество, малое или великое, без начальства и власти быть не может». Уже в семье властелином и главою становится мужчина, поскольку он «от естества» обладает большей способностью, т. е. большим проворством, искусством, силой или «можностью». Умножение детей привело к необходимости сообщества родового, тоже основанного на твердой власти и родовом «правительстве». Забота родовладыки о своих «чадах и приимышах», а также благодарность и верность последних лежат в основе родового сообщества. Подобные патриархальные отношения легли затем в основу монархического правления: «монарх яко отец, а подданные яко чада почитаются...». Однако прежде чем возникла монархия и другие формы государства, по Татищеву, появились сообщества домовные, или хозяйственные. Если первым сообществом была семья, вторым — род, включавший, кроме разросшейся семьи, и приимышей, то третья форма сообщества включала также служите­лей - холопов. Домовное сообщество основывалось на добровольном договоре будущих господ и будущих холопов. По мере размножения людей на земле некоторым, особенно старым, «з достаточным имением и смыслом», не хватало сил для работы и самообороны, у других же были здоровье, молодость и силы, но не было искусства и необходимого «наставления». Эти последние «согласились на таком договоре, что старейший имеет власть» ими повелевать и «на все полезное наставлять», а «младший» обязался все «повеления» старшего «прилежно исполнять». Принявший в услужение становится господином, а «поддавшиеся служители» именовались холопами. Так идеи общественного договора использовалась у Татищева (как и у Вольфа и Пуфендорфа) для объяснения и оправдания холопства.

В. Н. Татищев отделял вытекающее из договора холопство от насильственного порабощения и отличал холопство от рабства. Власть господина над холопами уподоблялась власти родительской. Господин не причиняет вреда своим служителям (холопам, крепостным), а неприятель, насильственно захвативший раба, имеет власть поступать с ним по своей воле. Сообщества, в которых господствует такое насильственное порабощение, нельзя считать «порядочными». Поэтому раб или невольник имеют право «неволи своея свободиться, если только случай улучит». А поскольку холопство происходит из договора, холопы «не имеют власти своему господину возпротивиться»^|. К крепостным крестьянам этот запрет относился в полной мере.

Позднее домовных сообществ возникли их объединения в городах и других селениях. У греков они именовались политиями или правлениями гражданскими. Причинами их появления являлись грабежи и убийства, вызванные возрастанием зависти, ненависти и злости в сердцах нечестивых. Но кроме насилий в числе причин появления государств Татищев называет развитие ремесел и торгового обмена, не позволявшее ограничиваться рамками домовных сообществ и требовавшее создания гражданского правления и начальства. Дело, видимо, началось с собраний хозяев домов «для всякого совета и суда». Имели место и общие сходы для обсуждения важных дел.

В трактовке проблемы возникновения государства Татищев стоял ближе к Гроцию, чем к Гоббсу. У последнего первобытное естественное состояние выступало лишенным какого-либо развития и изменения. Кроме того, оно характеризовалось отсутствием земледелия, промышленности и даже общества. Поэтому непонятно, почему потребность в государстве возникла не раньше, чем оно было создано. Гроций же связывал возникновение потребности в государстве с развитием земледелия, скотоводства и ремесла. Но земледелие, скотоводство и ремесло создают условия для возникновения государства лишь тем, что развивают изобретательность, хитрость и соревнование, которые, в свою очередь, приводят к увеличению числа насилий и зверской дикости. И именно для борьбы с насилием и дикостью люди создали государство.

Последующая разработка идеи общественного договора в XVII — начале XVIII в. заключалась не только в ее приспособлении к теологическим концепциям и к дворянско-крепостническим интересам. Философы и историки замечали слабость построений Гроция и осо­бенно Гоббса. Татищев принадлежал к ученым, кото­рые стали рассматривать образование государств не как одноактный и никак не связанный с изменчивыми условиями жизни переход от войны всех против всех к государству, а как длительный процесс. Татищеву как историку, изучавшему древнейшие судьбы своего и других народов, именно такой подход представлялся правильным. После первого шага по пути к образованию государств, заключавшегося в собраниях домохозяев для решения отдельных вопросов, после общих собраний домовных сообществ был сделан следующий шаг. Он заключался в избрании «неколико способней­ших к правлению» людей. Так возникало аристократи­ческое правление, которое затем было заменено более совершенной формой государства — монархией. Эти представления об этапах складывания государства не означали отхода от теории общественного договора; начало каждого нового этапа сопровождалось новым общественным договором. Образование государства, следовательно, представлялось как результат не одного, а серии последовательных общественных договоров. В. Н. Татищев принадлежал к числу поборников теории естественного права, которые старались примирить ее с теологическими, провиденциалистскими концепциями доброго старого времени. Естественный закон, по его словам, «во всем, паче же в главнейшем, согласен с письменным законом», т. е. со священным писанием. А в числе причин, без которых в человеческой истории ничто «приключиться не может», он различал причины от Бога и от человека. Но признавая теоретически возможность провиденциалистского объяснения событий, Татищев на практике не привел в своей «Истории» никаких причин от Бога. В какой-то мере признание теологического объяснения событий нужно было Василию Никитичу, чтобы избежать обви­нений со стороны церкви. Ведь даже такой далекий от церковного мракобесия представитель духовенства, как Феофан Прокопович, выразил недовольство рациона­лизмом Татищева, когда тот позволил себе сказать, что царь Соломон написал «Песнь песней», «распалясь похотью к царевне египетской».

Татищев должен был считаться с наличием церковной цензуры, и, тем не менее, высказывал неодобрительные отзывы о духовенстве: упадок просвещения после татарского нашествия был вызван ослаблением власти государей и увеличением значения духовных, а последним «для приобретения больших доходов и власти полезнее явилось народ в темноте неведения и суеверия содержать». В «Разговоре двух приятелей о пользе наук и училищ» церковь обвинялась в том, что такие «великого ума и науки люди», как Ян Гус, Коперник, Галилей, Декарт и Пуфендорф, были невинно оклеветаны и преданы проклятию пап. Признавая существование «божественной», а также церковной истории, Татищев отделял от них гражданскую, или светскую, историю, которой он занимался и в которой на деле не оставлял места для провиденциализма.

При этом у Татищева мы встречаем рассуждения не об истории, а об историях древних, новых и «настоясчих времен». Эти многочисленные истории не связывались в единый последовательно идущий процесс. И все же представление о повторяющихся в силу неизменности естественной природы человека историях сочетается у Татищева с представлениями о развитии и изменчивости человеческого общества. Суть этого развития заключается в умственном росте человечества. Он насчитывает три великих «способа всемирного умопросвясчения»: 1) от «обретения букв», иначе говоря, с появлением письменности, 2) в результате пришествия Христа и 3) «через обретение книг» т. е. книгопечатание. Усматривая в просвещении и совершенствовании человеческого разума сущность поступательного движения истории, Василий Никитич в своей классификации исторических наук наряду со священной, церковной и светской историями определил в качестве самостоятельной отрасли историю «наук и ученых». Если мы вспомним о ранее названных этапах образования государств, то должны будем признать, что идеи общественного развития не были ему чужды.

Татищев принимал Аристотелеву классификацию государств и признавал, что в городах-государствах, других ограниченных по размерам областях демократия способна сохранить спокойствие и может быть полезна. В более крупных, но от нападения «не весьма опасных» государствах (вроде окруженной морями Англии) аристократия «довольно способною быть может». В обширных же государствах с открытыми границами «нужно быть монархии». Монархия особенно необходима там, «где народ учением и разумом не просвясчен» и потому должен содержаться в страхе. Обращаясь к опыту мировой истории, Татищев старается доказать, что превращение демократии в аристократию, республик в монархии способствовало росту могущества и славе государств. Падение же великих монархий оборачивалось для государств бедою. При этом падение монархий древнего мира связано было с «дерзновениями» подданных «власть монархов уменьшить».

Для России искони характерно было не просто монархическое правление, а правление «самовластных государей». Они обеспечивали спокойствие и безопасность еще в те далекие времена, когда славяне входили в состав народов, именовавшихся греками общим названием «скифы». В течение многих столетий славяне «ненарушимо содержали» самовластных государей. Когда умер славянский князь Гостомысл, не оставив мужских наследников, «начали люди сами меж собою владеть», что привело к междоусобицам и отсутствию справедливости. Воюя друг с другом, славяне «себя более, нежели неприятели, разоряли». Приняв престол, Рюрик «наипаче самовластие утвердил». Татищев именовал Рюрика, Олега, Игоря и князей, занимавших после Игоря киевский стол, великими князьями. Он признавал, что эти великие князья «немало удельных князей под собою имели», но держали их в страхе как людей подвластных. Великокняжеский стол передавался по наследству «порядком первородства» или по назначению государем своего преемника. Это и обеспечивало процветание Руси во времена Владимира I, Ярослава I и Владимира Мономаха. Но после смерти сына Мономаха Мстислава Владимировича «все оное чрез междуусобие наследников разорилось». Ранее подвластные великому князю князья стали почитать его равным себе и не оставили ему ничего, кроме титула. «И тако учинилась аристократия, но беспорядочная».

Были великие князья, которые прославили себя делами, мудростью и кротостью, но «беспутство» младших князей вновь и вновь порождало междоусобицы и кровопролития. «И чрез то дался свободный способ татаром» разорить и покорить Русь. Угасание «самодержавства» привело не только к монгольскому завоеванию, но и к захвату многих русских земель литовскими князьями, которые отреклись от подданства великим русским князьям и провозгласили себя князьями великими. Новгород, Псков и Полоцк установили демократические правительства и уничтожили у себя власть великих князей. Мнение Татищева об усилении в период монгольского ига власти духовенства уже было отмечено выше. Как видим, монгольское иго и малопривлекательные черты этого периода выводились у В. Н. Татищева из ослабления власти самодержавных государей и из замены самодержавия аристократией.

Иван III «совершенную монархию восстановил» и ввел закон о передаче престола одному сыну. Остальные наделялись лишь небольшими владениями и полностью подчинялись власти и суду великого князя. Благодаря этому Россия не только избавилась от монгольского ига, но завоевала Казань и Астрахань. Если бы не бунты и измены «некоторых безпутных вельмож», Ивану IV удалось бы удержать и Ливонию, и часть Литвы, в которую, было, вошли его войска. Новые беды обрушились на страну после смерти Грозного, особенно «при безпутном и коварном избрании царем Шуйского», когда некоторые вельможи задумали ограничить власть царя и соединить монархию с аристократией, а после лишения Шуйского престола даже установили «сущую аристократию», передав власть семибоярщине. От этого правительства государство пришло в крайнее разорение и упадок. Ликвидацию вредных для государства аристократических черт правления Татищев связывал с Земским собором 1613 г. и не с избранием Михаила Романова на царство, а с укреплением власти Алексеем Михайловичем. Но в полной мере возродить самодержавие Алексею Михайловичу не удалось, и главной причиной тому был властолюбивый патриарх Никон. Лишь Петр Великий велел выкинуть из указов формулу «государь указал и бояре приговорили». А чтобы имя бояр впредь никого не «соблажняло», Петр отменил и его.

После смерти Петра «некоторый коварный вельможи по умножению власти своей вымыслили учредить Верховный тайный совет». После смерти Петра II верховники пытались лишить царя «всея власти», а себе присвоить даже большую власть, чем вельможи обычно сосредоточивают при аристократии. Это «беспутство» было «отрешено Анной Иоанновной по челобитной 360 персон 24 февраля 1730 года» к «пользе, силе, чести и славе государя и государства».

Схема русской истории, изложенная В.Н. Татищевым в 25-й главе I тома и развившаяся в последующих томах «Истории» и в других произведениях, убеждала читателей, «сколько монархическое правление государству нашему протчих полезнее, чрез которое богатство, сила и слава государства умножается, а чрез протчее умаляется и гинет».

Татищевская концепция, подобно концепциям русских историков XVI-XVII вв., должна была служить идеологической опорой самодержавного строя. Однако система аргументов Татищева существенно отличалась от аргументов официальных историков Московской Руси. Уже в допетровское время легенда о происхождении русских государей от императора Августа стала подвергаться сомнениям и критике. В.Н. Татищев именовал ее басней. Историки XVI-XVII вв. обосновывали правомерность самодержавия аргументами теологическими и генеалогическими, или, точнее говоря, мнимо генеалогическими, тогда как татищевская концепция основывалась на утверждениях о преимуществах самодержавия по сравнению с аристократией и демократией, на доказательствах его благодетельной исторической роли, на убеждении в том, что только оно соответствует естественным нуждам русского народа, и прежде всего нуждам в спокойствии и могуществе государства. С разными отклонениями концепция русской истории В. Н. Татищева продержалась до начала XIX в. Ее обычно именуют дворянской концепцией, хотя точнее было бы ее именовать дворянско-абсолютистской.

Мы уже знаем, что в первой части своей «Истории» Татищев исследовал древнейшие судьбы страны. Необходимо отметить, что при этом он имел возможность опереться на труды приглашенного в 1726 г. в Российскую Академию наук немецкого ученого Готлиба Зигфрида Байера (1693-1738). Байер еще в школе свободно говорил по-латыни, а затем изучал древние и восточные языки, читал в подлинниках произведения античных, византийских и северных средневековых писателей. При поразительном знании языков Байер не удосужился изучить русский, хотя провел в России около десяти лет и занимался ее историей. Понятно, что сюжеты его ученых занятий были связаны как раз с тематикой первой части татищевской «Истории». В «Комментариях» Академии наук Байер напечатал статьи «О происхождении и древнем местожительстве скифов», «О местоположении скифов во времена Геродота», «О киммерийцах», «О варягах», «О первом походе руссов на Константинополь», «Происхождение руссов», «География Руси и соседних областей в 948 г. из Константина Багрянородного», «География Руси и соседних областей в 948 г. из северных писателей» и др. По подсчетам С.Л. Пештича, если собрать все статьи Байера вместе, то они составили бы около 800 страниц, что равняется объему двух из одиннадцати томов «Комментариев» Академии наук.

В своих статьях Байер выдвигал и отстаивал теорию норманнского происхождения Руси, за что подвергался резкому осуждению многих антинорманистов. Но отрицание норманистских воззрений Байера отнюдь не позволяет считать его «бездарным и малоразвитым» человеком (так его характеризовал М.Н. Тихомиров). Гораздо ближе к истине стоял В.К. Яцунский, писавший, что историко-географические исследования Байера «сыграли полезную роль в нашей науке». Татищев далеко не всегда принимал мнения Байера и исправил многие допущенные им из-за незнания русского языка ошибки и неточности, однако признавал, что труды Байера ему «многое неизвестное открыли».

В духе традиций XVII в. Байер, а иногда и Татищев уделяли много внимания символической этимологии и решали многие вопросы исторической географии и этнографии на основании схожести и мнимой схожести звучаний топонимов, гидронимов, наименований народов и личных имен. М. В. Ломоносов возмущался тем, что Байер «весьма смешным и непозволительным образом» перевертывал имена русских князей (так что из Ольги вышла Аллогия, из Владимира - Валдамар, Валетмар и Валмар, из Всеволода - Визавалдур и т. д.). Таким образом, отмечал Ломоносов, имя Байер можно произвести от бурлак. Не следует думать, что тут проявлялась нарочитая фальсификация или малограмотность Байера. Подобные этимологические упражнения были в духе времени. Для примера приведем слова В.Н. Татищева: «Изборск во имя Избора, который у сармат Кунигард...».

Продолжая традиции символической этимологии XVII в., Байер и Татищев в своих историко-географических и этногенетических изысканиях ушли значительно вперед. Первая особенность символической этимологии в их рассуждениях заключалась в том, что они проявляли большую осторожность, когда речь заходила о выведении народов от библейских персонажей. Так, Татищев писал, что выводить Москву от имени библейского Мосоха нельзя, так как это «с древними писатели не согласует» ³⁹. Однако в другом месте, очевидно, из опасений навлечь на себя нападки церковников Василий Никитич говорил, что не берет на себя задачу опровержения «мудрейшего мнения» о Мосохе и только полагает необходимым его рассмотреть. Отвергал Татищев и легенду, бытовавшую в русской и польской литературе XVI-XVII вв., о происхождении скифов от Скифа и славян от его брата Словена, внуков или правнуков Яфета сына Ноя. Тут Татищев проявил большую решительность, поскольку не обнаружил в Библии таких имен, как Скиф и Словен.

Вторая особенность символической этимологии в рассуждениях Байера и Татищева заключалась в расширении источниковедческой базы, более глубоком, чем в XVII в., использовании античных историков и географов, привлечении исторической и географической литературы средневековья. Именно поэтому статьями Байера и первой частью «Истории» Татищева широко пользовались историки XVIII в.