Еще порох в пороховницах. Не иступились ли сабли. Не утомилась ли козацкая

Глава 8

Из Сечи приходит неутешительная весть: за время отсутствия козаков на Хортицу напали татары. Кошевой созывает совет, обращаясь к козакам не как начальник, а как товарищ. Всеми было одобрено решение идти вслед за татарами, возвращать украденное. Всеми, кроме Тараса Бульбы. Он произносит монолог, в котором говорит о товариществе как о главной козацкой ценности – нельзя ехать за татарами, пока их товарищи сидят в польских темницах. И с кошевым согласны козаки, и с Бульбой. На Совет пришёл самый старый и очень уважаемый козак – Касьян Бовдюг. Он предложил поделиться: кто хочет отомстить татарам, пусть идёт с кошевым, а кто хочет товарищей из польской тюрьмы освободить, пусть остаётся тут с Тарасом Бульбой.

Козаки прощаются друг с другом, поднимают тосты за веру и Сечь. Чтобы враг не увидел убыль в козачьем войске, было решено напасть ночью.

 

Все козаки притихли, когда выступил он теперь перед собранием, ибо

давно не слышали от него никакого слова. Всякий хотел знать, что скажет

Бовдюг.

- Пришла очередь и мне сказать слово, паны-братья! - так он начал. -

Послушайте, дети, старого. Мудро сказал кошевой; и, как голова козацкого

войска, обязанный приберегать его и пещись о войсковом скарбе, мудрее ничего

он не мог сказать. Вот что! Это пусть будет первая моя речь! А теперь

послушайте, что скажет моя другая речь. А вот что скажет моя другая речь:

большую правду сказал и Тарас-полковник, - дай боже ему побольше веку и чтоб таких полковников было побольше на Украйне! Первый долг и первая честь козака есть соблюсти товарищество. Сколько ни живу я на веку, не слышал я, паны-братья, чтобы козак покинул где или продал как-нибудь своего товарища.

И те и другие нам товарищи; меньше их или больше - все равно, все товарищи, все нам дороги. Так вот какая моя речь: те, которым милы захваченные татарами, пусть отправляются за татарами, а которым милы полоненные ляхами и не хочется оставлять правого дела, пусть остаются. Кошевой по долгу пойдет с

одной половиною за татарами, а другая половина выберет себе наказного

атамана. А наказным атаманом, коли хотите послушать белой головы, не пригоже

быть никому другому, как только одному Тарасу Бульбе. Нет из нас никого,

равного ему в доблести.

Так сказал Бовдюг и затих; и обрадовались все козаки, что навел их

таким образом на ум старый. Все вскинули вверх шапки и закричали:

- Спасибо тебе, батько! Молчал, молчал, долго молчал, да вот наконец и

сказал. Недаром говорил, когда собирался в поход, что будешь пригоден

козачеству: так и сделалось.

 

 

 

 

IX

 

В городе не узнал никто, что половина запорожцев выступила в погоню за

татарами. С магистратской башни приметили только часовые, что потянулась

часть возов за лес; но подумали, что козаки готовились сделать засаду; тоже

думал и французский инженер. А между тем слова кошевого не прошли даром, и в городе оказался недостаток в съестных припасах. По обычаю прошедших веков,

войска не разочли, сколько им было нужно. Попробовали сделать вылазку, но

половина смельчаков была тут же перебита козаками, а половина прогнана в

город ни с чем. Жиды, однако же, воспользовались вылазкою и пронюхали все:

куда и зачем отправились запорожцы, и с какими военачальниками, и какие

именно курени, и сколько их числом, и сколько было оставшихся на месте, и

что они думают делать, - словом, чрез несколько уже минут в городе все

узнали. Полковники ободрились и готовились дать сражение. Тарас уже видел то

по движенью и шуму в городе и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы

и наказы, уставил в три таборы курени, обнесши их возами в виде крепостей, -

род битвы, в которой бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел

забраться в засаду: убил часть поля острыми кольями, изломанным оружием,

обломками копьев, чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу. И

когда все было сделано как нужно, сказал речь козакам, не для того, чтобы

ободрить и освежить их, - знал, что и без того крепки они духом, - а просто

самому хотелось высказать все, что было на сердце.

- Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы

слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам

дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и

храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические

недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да,

как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в

какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит

свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое

дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на

чужбине; видишь - и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним,

как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, - видишь:

нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить,

как русская душа, - любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а... - сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою

головою, и усом моргнул, и сказал: - Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах

запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи;

гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом

своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего

подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве,

есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно

когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за

голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное

дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, - так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!

Так говорил атаман и, когда кончил речь, все еще потрясал

посеребрившеюся в козацких делах головою. Всех, кто ни стоял, разобрала

сильно такая речь, дошед далеко, до самого сердца. Самые старейшие в рядах

стали неподвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в

старых очах; медленно отирали они ее рукавом. И потом все, как будто

сговорившись, махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами.

Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает

на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем

жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною

душою на вечную радость старцам родителям, родившим их.

А из города уже выступало неприятельское войско, гремя в литавры и

трубы, и, подбоченившись, выезжали паны, окруженные несметными слугами.

Козаки, козаки! не выдавайте лучшего цвета вашего войска! Уже обступили

Кукубенка, уже семь человек только осталось изо всего Незамайковского

куреня; уже и те отбиваются через силу; уже окровавилась на нем одежда. Сам Тарас, увидя беду его, поспешил на выручку. Но поздно подоспели козаки: уже успело ему углубиться под сердце копье прежде, чем были отогнаны обступившие его враги. Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили

дорогую сулею: все разлилось на землю вино, и схватил себя за голову

прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы если

приведет бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы

помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился

человек... Повел Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: "Благодарю бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут еще лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!"

И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам.

Хорошо будет ему там. "Садись, Кукубенко, одесную меня! - скажет ему

Христос, - ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал

в беде человека, хранил и сберегал мою церковь". Всех опечалила смерть

Кукубенка. Уже редели сильно козацкие ряды; многих, многих храбрых уже

недосчитывались; но стояли и держались еще козаки.

- А что, паны? - перекликнулся Тарас с оставшимися куренями. - Есть ли

Глава 8

Из Сечи приходит неутешительная весть: за время отсутствия козаков на Хортицу напали татары. Кошевой созывает совет, обращаясь к козакам не как начальник, а как товарищ. Всеми было одобрено решение идти вслед за татарами, возвращать украденное. Всеми, кроме Тараса Бульбы. Он произносит монолог, в котором говорит о товариществе как о главной козацкой ценности – нельзя ехать за татарами, пока их товарищи сидят в польских темницах. И с кошевым согласны козаки, и с Бульбой. На Совет пришёл самый старый и очень уважаемый козак – Касьян Бовдюг. Он предложил поделиться: кто хочет отомстить татарам, пусть идёт с кошевым, а кто хочет товарищей из польской тюрьмы освободить, пусть остаётся тут с Тарасом Бульбой.

Козаки прощаются друг с другом, поднимают тосты за веру и Сечь. Чтобы враг не увидел убыль в козачьем войске, было решено напасть ночью.

 

Все козаки притихли, когда выступил он теперь перед собранием, ибо

давно не слышали от него никакого слова. Всякий хотел знать, что скажет

Бовдюг.

- Пришла очередь и мне сказать слово, паны-братья! - так он начал. -

Послушайте, дети, старого. Мудро сказал кошевой; и, как голова козацкого

войска, обязанный приберегать его и пещись о войсковом скарбе, мудрее ничего

он не мог сказать. Вот что! Это пусть будет первая моя речь! А теперь

послушайте, что скажет моя другая речь. А вот что скажет моя другая речь:

большую правду сказал и Тарас-полковник, - дай боже ему побольше веку и чтоб таких полковников было побольше на Украйне! Первый долг и первая честь козака есть соблюсти товарищество. Сколько ни живу я на веку, не слышал я, паны-братья, чтобы козак покинул где или продал как-нибудь своего товарища.

И те и другие нам товарищи; меньше их или больше - все равно, все товарищи, все нам дороги. Так вот какая моя речь: те, которым милы захваченные татарами, пусть отправляются за татарами, а которым милы полоненные ляхами и не хочется оставлять правого дела, пусть остаются. Кошевой по долгу пойдет с

одной половиною за татарами, а другая половина выберет себе наказного

атамана. А наказным атаманом, коли хотите послушать белой головы, не пригоже

быть никому другому, как только одному Тарасу Бульбе. Нет из нас никого,

равного ему в доблести.

Так сказал Бовдюг и затих; и обрадовались все козаки, что навел их

таким образом на ум старый. Все вскинули вверх шапки и закричали:

- Спасибо тебе, батько! Молчал, молчал, долго молчал, да вот наконец и

сказал. Недаром говорил, когда собирался в поход, что будешь пригоден

козачеству: так и сделалось.

 

 

 

 

IX

 

В городе не узнал никто, что половина запорожцев выступила в погоню за

татарами. С магистратской башни приметили только часовые, что потянулась

часть возов за лес; но подумали, что козаки готовились сделать засаду; тоже

думал и французский инженер. А между тем слова кошевого не прошли даром, и в городе оказался недостаток в съестных припасах. По обычаю прошедших веков,

войска не разочли, сколько им было нужно. Попробовали сделать вылазку, но

половина смельчаков была тут же перебита козаками, а половина прогнана в

город ни с чем. Жиды, однако же, воспользовались вылазкою и пронюхали все:

куда и зачем отправились запорожцы, и с какими военачальниками, и какие

именно курени, и сколько их числом, и сколько было оставшихся на месте, и

что они думают делать, - словом, чрез несколько уже минут в городе все

узнали. Полковники ободрились и готовились дать сражение. Тарас уже видел то

по движенью и шуму в городе и расторопно хлопотал, строил, раздавал приказы

и наказы, уставил в три таборы курени, обнесши их возами в виде крепостей, -

род битвы, в которой бывали непобедимы запорожцы; двум куреням повелел

забраться в засаду: убил часть поля острыми кольями, изломанным оружием,

обломками копьев, чтобы при случае нагнать туда неприятельскую конницу. И

когда все было сделано как нужно, сказал речь козакам, не для того, чтобы

ободрить и освежить их, - знал, что и без того крепки они духом, - а просто

самому хотелось высказать все, что было на сердце.

- Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы

слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам

дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и

храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические

недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да,

как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в

какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит

свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое

дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на

чужбине; видишь - и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним,

как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, - видишь:

нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить,

как русская душа, - любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал бог, что ни есть в тебе, а... - сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою

головою, и усом моргнул, и сказал: - Нет, так любить никто не может! Знаю, подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах

запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи;

гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом

своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего

подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве,

есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно

когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за

голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное

дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, - так никому ж из них не доведется так умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!

Так говорил атаман и, когда кончил речь, все еще потрясал

посеребрившеюся в козацких делах головою. Всех, кто ни стоял, разобрала

сильно такая речь, дошед далеко, до самого сердца. Самые старейшие в рядах

стали неподвижны, потупив седые головы в землю; слеза тихо накатывалася в

старых очах; медленно отирали они ее рукавом. И потом все, как будто

сговорившись, махнули в одно время рукою и потрясли бывалыми головами.

Знать, видно, много напомнил им старый Тарас знакомого и лучшего, что бывает

на сердце у человека, умудренного горем, трудом, удалью и всяким невзгодьем

жизни, или хотя и не познавшего их, но много почуявшего молодою жемчужною

душою на вечную радость старцам родителям, родившим их.

А из города уже выступало неприятельское войско, гремя в литавры и

трубы, и, подбоченившись, выезжали паны, окруженные несметными слугами.

Козаки, козаки! не выдавайте лучшего цвета вашего войска! Уже обступили

Кукубенка, уже семь человек только осталось изо всего Незамайковского

куреня; уже и те отбиваются через силу; уже окровавилась на нем одежда. Сам Тарас, увидя беду его, поспешил на выручку. Но поздно подоспели козаки: уже успело ему углубиться под сердце копье прежде, чем были отогнаны обступившие его враги. Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили

дорогую сулею: все разлилось на землю вино, и схватил себя за голову

прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы если

приведет бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы

помянуть бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился

человек... Повел Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: "Благодарю бога, что довелось мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут еще лучшие, чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!"

И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам.

Хорошо будет ему там. "Садись, Кукубенко, одесную меня! - скажет ему

Христос, - ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал

в беде человека, хранил и сберегал мою церковь". Всех опечалила смерть

Кукубенка. Уже редели сильно козацкие ряды; многих, многих храбрых уже

недосчитывались; но стояли и держались еще козаки.

- А что, паны? - перекликнулся Тарас с оставшимися куренями. - Есть ли

еще порох в пороховницах? Не иступились ли сабли? Не утомилась ли козацкая