Кто закрыл глаза полицейскому. 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Кто закрыл глаза полицейскому.



У тром следующего дня автобус «Фессалоники—Уранополис» уже мчался между невысоких холмов, увозя нас на юго-восток, к Афонскому полуострову. Местность напоминала пред­горья Кавказа где-нибудь в Краснодарском крае. Небогатые деревушки с побеленными известкой домиками, цветущие абрикосы в садах, козы с овцами на склонах безлесых гор не давали нам почувствовать, что мы находимся в чужой стране. Весеннее солнце основательно припекало даже сквозь занавески. Несмотря на кондици­онер, в автобусе было жарко. К счастью, солнце вскоре скрылось за тучами, а когда автобус прибыл в Уранополис, казалось, что скоро начнется дождь. Неширокая площадь городка оказалась на удивление многолюд­ной. Жизнь здесь бурлила. Множество такси с желтыми фонариками на крыше, междугородные автобусы и суетливые туристы — все находились в каком-то беспорядочном движении.

Одна из боковых улочек вела на пирс. Ее можно было бы найти даже с закрытыми глазами по запаху моря, который с этой стороны приносил на площадь легкий ветерок. Подхватив свои рюкзаки, все четверо двинулись мимо галдящих немцев в шортах вниз по улочке, ведущей к причалу. Еще издали мы заметили полицейскую будку и «сурового стража порядка», который многозначительно поглядывал в нашу сторону. В сознании собственного достоин­ства он лениво прохаживался у шлагбаума, преграждавшего вход на пирс. Нельзя сказать, что у нас с отцом дьяконом сердце ушло в пятки, но то, что оно начало усиленно биться — это точно. Все православные отлично знают, как усиливается молит­ва в моменты приближе­ния опасности. И откуда что берется?! Такая вдруг появляется глубина и внимательность в молитве! Вот уж действительно: «пока гром не грянет — мужик не перекрестится»! Мы с отцом дьяконом давно так не молились, как сейчас. «Владычице, помози! Матерь Божия, помилуй рабов своих!» Павел с Антоном свернули вправо, к административному зданию, в котором на диамонитирионы ставят разрешительную печать для въезда на Святую Гору. Договорились встретиться на пирсе, у парома, чтобы не идти большой группой.

Итак, мы с дьяконом отправились вдвоем как святогорские монахи. Миряне немного позже должны были двинуться вслед за нами, как бы сами по себе, предъявив полицейскому свои документы. Продолжая непрестанно взывать к помощи Пречистой, с полным внешним спокойствием мы неторопливо прошествовали мимо полицей­ского. И… о чудо! Он даже не удостоил нас своим взглядом, словно рядом с ним никто и не проходил — пустое место и всё! Миновали шлагбаум. Несколько шагов уже пройдено по причалу, но напряжение еще не спадает — а вдруг «страж» одумается, засвистит и бросится за нами в погоню, сообразив, что уж очень нехарактерные рюкзаки у этих подозрительных монахов. Местные таких не носят. Шаг, еще один, еще… Ни свистка, ни топота ног за спиной! Осторожно, словно разведчик из детектива, я оборачиваюсь назад. Но полицейский даже не смотрит в нашу сторону! Да и видел ли он нас вообще? Напряжение вдруг сменяется детской радостью, и мы с дьяконом начинаем тихо, чтобы не выдать себя, смеяться, пожимая друг другу руки. А ведь прошли! Прошли ведь под покровом Пречистой! «Владычице наша, Пресвятая Богородице Дево, слава Тебе!»

В конце, у самого у пирса, опустив на него свой широкий нос, уже стоял белый афонский паром с надписью «AXON ЕSTI» (Аксион эсти) — это значит: «Достойно есть». Чудотворная икона с таким названием хорошо известна в России. На пароме уже ожидали отправления на Афон три больших грузовика с пиломате­риа­лами и кирпичом, несколько старых джипов и пара легковых автомобилей. Народу на нижней палубе немного. Мы с дьяконом растерянно оглядываемся, ища какую-нибудь будочку с билетной кассой. Но на пирсе ничего подобного нет. Не идти же назад в поисках кассы мимо полицейского! А тут еще матрос, сойдя с парома, начинает возиться с канатом. Похоже, он сейчас «отдаст концы», и тогда Паша с Антоном останутся в Уранополисе до следующего парома. Нам-то с дьяконом уже никак нельзя возвращаться назад, искушая «судьбу» и полицейского. Заметив наше волнение, по трапу сошел к нам афонский монах. Мы сразу бросились к нему в надежде узнать: как быть с билетами. Спросили, конечно, по-английски. Понимающе взглянув на нас, монах сказал с улыбкой:

— Да можно и по-русски!

Он был болгарин, из монастыря Зограф, да к тому же хорошо знал русский.

— Не волнуйтесь, — успокоил нас неожиданный спутник, — прямо на пароходе есть человек, который продает билеты.

В этот момент (слава Богу!) к нам подбежали Антон с Павлом, и все мы мигом вскочили на корабль. Тут же следом о палубу грохнулся брошенный матросом канат, и нос парома стал со скрипом подниматься вверх. Одновременно зашумел дизель, и капитан дал задний ход. Мы еще не закончили разговор со своим новым знакомым, когда к нам подошел мужчина с какими-то бумажками в руках. Он обратился к нам по-гречески. Афонит из Зографа что-то ответил ему и протянул деньги. Мы тоже полезли в карманы, но болгарин жестом остановил нас, показывая на билеты.

— Я уже взял на всех, — сказал он и категорически отказался от денег.

 

Глава 6.

ВПЕРЕДИ — «AGION OROS»

 

В се вместе мы поднялись на верхнюю палубу, предназначенную специально для пассажиров. Море помрачнело, и свинцово-синяя туча начала осыпать нас мелким дожди­ком. Лавки на открытом воздухе быстро намокли, пришлось перенести вещи на ту часть палубы, где скамьи стояли под тентом. Сквозь серую завесу мелкого дождя, нехотя, словно в замедленном кино, мимо нас проплывали незнакомые еще берега Святой Горы. Мы пристально вглядывались в них, не веря себе: неужели мы на Афоне?

— Вот это, — болгарин указал на неплохо сохранившиеся стены зданий, — кельи заброшенного русского скита Фиваида. Сейчас здесь никто не живет.

Из-под полуобвалившихся крыш эти кельи своими пустыми окнами без рам горестно взирали на проплывавших мимо людей. Вспомнилось почему-то, как смотрят на прохожих потерявшие хозяев собаки… Казалось, в слезящихся глазницах келий стоял немой вопрос: «Может быть, ты возьмешь меня?» Но люди из года в год всё проплывали и проплывали мимо, и никто не приходил к пустующим кельям, чтобы своим трудом и молитвой вдохнуть в них новую жизнь.

— Почему, отче, — спрашиваю я болгарина, — эти кельи никто не занимает? Они еще вполне прилично выглядят. Впечатление такое, что хоть сейчас заходи туда, чини крышу — и живи себе на здоровье; молись, да Бога благодари, что не пришлось ничего заново строить.

— О… Это всё не так просто, как вам кажется! Правительство Греции через своих людей в гражданской администрации Афона всеми силами препятствует усилению афонского монашества и особенно противодействует укреплению монастырей и скитов, принадлежащих монашеским общинам негреческого происхождения. В первую очередь это относится, конечно, к русским, сербам, румынам и к нам, болгарам. Очень активно ведется в прессе обработка общественного мнения в пользу отмены древнего запрета на пребывание женщин на Святой Горе. Я даже читал воззвание какой-то феминистской организации, в котором этот запрет (думаю, вы помните, что он был дан Самой Царицей Небесной) называется унизи­тель­ным для женщин, прямой их дискриминацией. Кроме того, не прекра­ща­ются попытки превратить Афон в международную зону туризма. Естественно, вся эта политика необходима лишь для того, чтобы уничтожить послед­ний оплот Православия в Европе. Неоднократно предпринимались попытки пробить сквозную шоссейную дорогу от пере­шейка через весь Афонский полуостров. Но пока, по милости Божией, эти попытки не привели к успеху. И, кстати, благодаря вот этим русским землям, мимо которых мы сейчас проплываем. Ведь территория северной части полуострова, до перешейка, принадле­жит русскому Свято-Пантелеи­монову монастырю, а это, если не ошибаюсь, около 400 гектаров. Конечно, когда на Святую Гору хлынут толпы полуголых туристов, монашеская жизнь на Афоне прекратится.

— Ну, а то, что нам, священнослужителям, так сложно попасть на Афон — тоже не случайность?

— Разумеется! Вселенская Патриархия (мы ее здесь чаще назы­ваем Стамбульской) смертельно боится, как бы кто из клириков другой поместной Церкви не остался на Святой Горе. Ведь некоторые приезжают сюда на несколько дней, а сами остаются здесь жить на несколько лет или навсегда. Конечно же, нелегально. Прячутся где-нибудь в горах, в заброшенных кал! ивах 1— поди их потом отыщи! Но полиция тоже не дремлет. Иногда их отлавливают и выдворяют из страны.

— А как же те, которым все-таки удается остаться?

— Если кто-то достаточно долго прожил на Горе нелегально и заслужил хорошую репутацию у греческих монахов, то он легализует свое положение, как правило, благодаря ходатайству кого-нибудь из уважаемых старцев. Впрочем, Матерь Божия всё Сама управит, если человек пришел сюда с серьезными намерениями. Многое здесь совершается благодаря Ее чудесному и действительно сверхъестественному вмешательству. Не забывайте, что на Афоне до сих пор происходит очень много чудес.

— А это чья пристань с башней, там, впереди?

— О, это уже арсана (т. е. причал — авт.) нашего монастыря. Мне сейчас выходить.

— Но где же сам монастырь?

— Его отсюда не видно. Он находится выше по ущелью в часе ходьбы от моря.

— Отче, у меня, простите, еще один вопрос напоследок. Где вы так хорошо изучили русский язык?

— Да ведь я, — улыбнулся болгарский монах, — в советское время закончил в Москве институт, а у себя на родине, как и все дети того времени, изучал русский язык в средней школе.

Послышался неприятный металлический скрежет. Это на цепях стал опускаться нос корабля. Наконец, он уткнулся в пирс, и по нему, как по трапу, на пристань Зографа сбежал наш новый афонский друг, а за ним — несколько греков-паломников.

— Приходите к нам в монастырь, будем очень рады, — крикнул он с берега и помахал нам рукой.

— Если Бог благословит, обязательно придем.

Задним ходом паром отошел от причала и, развернувшись, взял курс на юго-восток, в сторону Дафни. А я подумал: «Какое удивительно полезное для нас “совпадение” — именно в тот момент, когда мы были в растерянности, не зная, где достать билеты, — на борту парома вдруг оказывается афонский монах, который учился в Москве и отлично говорит по-русски! Поразительно! С самого отъезда — сплошные “совпадения” и какая-то непрекращающаяся цепь “случайностей”. Впечатление такое, будто нас за руку, как детишек, ведет любящая мать и поддерживает всякий раз, как только мы спотыкаемся и теряем равновесие».

Наш корабль приближается к очередному мысу. И тот, словно громадный театральный занавес, медленно отъезжает в сторону, открывая перед нами новую панораму. Впереди над водой появляются мощные крепостные стены какого-то сказочного соору­жения, похожего на средневековый замок. «Дохиар», — слышу я от греков-паломников знакомое название монастыря, в котором находится почитаемая и в Греции, и в России икона «Скоро­по­слушница». На пристань сходят паломники и монахи, а за ни­ми осторожно съезжает тяжелый грузовик с пиломатериалами.

Впереди — Ксенофонт. Над вытянутыми вдоль моря стенами из желтого ракушечника тянутся белые двухэтажные кельи с балкончиками. А еще выше над ними — трубы, трубы, трубы… Множество узких, вытянутых вверх белых труб придают монастырю свой особый характер. Из-за серых сланцевых крыш и свежевыбеленных труб выглядывают кирпично-красные купола соборного храма. Мы начинаем волноваться: а где же наш монастырь? Не проехать бы! У стоящего рядом грека-паломника стали пытаться выяснить по-английски: когда, наконец, появится Панте­ле­­имонов монастырь? Грек понял и кратко ответил:

— The next (англ. — следующий).

Мы подхватили свои рюкзаки и, громко стуча каблуками по железным ступеням узкого корабельного трапа, поспешно сбежали на нижнюю палубу. Впереди, прямо по курсу, показалась широкая бухта, в глубине которой уже издали мы приметили давно знакомые по фотографиям очертания русской обители Святого Пантелеимона. С моря, в отличие от очень компактных гречес­ких монастырей, она смотрелась целым городом. Это впечатление созда­вали большие каменные много­этаж­ные здания, разбросанные по склонам горы вне стен монастыря (см. фото 20 на вкладке). Дождь тем временем прекратился, а с ним рассеялась и серая дымка, которая размывала все контуры на берегу. Чем ближе подходил корабль к земле, тем внушительнее казались нам постройки монастыря. Над старой невысокой монастыр­­ской стеной с тради­цион­ными гречес­кими балкончиками на гнутых деревянных подпорках возвышалась совер­шен­но нехарак­тер­ная как для греческой, так и для русской архитектуры восьми­гранная столпо­образная колокольня. Две пары круглых часов под конусовидной крышей, обращен­ные на все четыре стороны света, и сквозные узкие проемы в стенах делали ее похожей на башню немецкой городской ратуши. Своеобразие облику монастыря добавляли также необычные для Греции формы многочисленных куполов монастырских церквей, которые, благодаря неожиданно прорвавшемуся сквозь тучи солнечному лучу, ярко заблистали свежей изумрудной краской. Фигурки людей, ожидавших корабль на пирсе, становились всё крупнее, а небо — всё светлее и чище. Когда же, наконец, на пристань съехал ярко-красный грузовой джип «Сузуки», небо окончательно очистилось и мы вместе с другими паломниками-греками сошли на пирс в ликующих потоках солнечного света.

 

Глава 7.

У СВЯТОГО ПАНТЕЛЕИМОНА

 

М онастырская гостиница, по‑гречески — архондарик 2, была расположена вне стен монастыря — в конце пологой береговой террасы, напротив монастырских ворот, почти у самого моря. Это огромное пятиэтажное здание называлось когда-то больничным корпусом, и потому последний его этаж занимала Преображенская больничная церковь. Пройдя по железному мостику с террасы прямо на галерею второго этажа, мы поднялись по лестнице в холл. Здесь размещалось хозяйство гостинника — иеромонаха, который занимался расселе­нием паломников. Когда он увидел нас, лицо его озарилось такой счастливой улыбкой, словно он знал нас многие годы. Это был монах средних лет с широкой густой бородой. Буквально весь он светился радостью и принял нас так, как принимают самых дорогих людей — братьев, с которыми давным-давно не виделся. Ни малейшей холодности или отчужденности в обще­нии с незнакомыми еще людьми! Всё наше напряжение, которое незаметно присутствует у всякого чело­века, попавшего в чужую страну, вдруг спало. И мы как-то разом облегченно выдохнули: фу-у, наконец-то — у своих! Он усадил нас вместе с паломниками-греками за широкий стол в холле, расположенном напротив лестницы почти в самом конце длинного коридора, уходя­щего вглубь огромного здания. На простом, крашенном синей масляной краской столе лежали брошюрки, буклеты и фотографии. Пока мы с интересом рассматривали их, гостинник принес на подносе по чашечке дымящегося кофе, тарелочку с рахат-лукумом (его делают на Афоне из сгущенного виноградного сока, иногда — с орешками) и по стакану чистой холодной воды. А вода на Афоне, надо сказать, просто необыкновенная. В монастыри она поступает по старым каменным акведукам, как в обитель Симона-Петра, или по современным полипропиленовым трубам прямо из горных источни­ков. Уже через несколько дней мы все отметили удивительные свойства этой воды: как только ее начинают пить приехавшие на Святую Гору паломники, они забывают все свои болезни, связанные с желудочно-кишечным трактом. Не менее удивительным является и то, что на родине болезни к ним возвращаются вновь. Видимо — это многовековые молитвы святогор­ских монахов освятили здесь и воздух, и камни, и воду. Но, в первую очередь, конечно, в целебных свойствах здешней воды нужно видеть особое благословение Матери Божией, благословение, которым Афон был утвержден на века цитаделью Правосла­вия в этой части мира.

Нам определили две кельи на четвертом этаже архондарика: священнослужителям одну, а мирянам — другую. Беленькие комнатки по 6—7 квадратных метров удивили нас необычно высокими потолками и глубокими оконными проемами с широкими подоконниками. В каменных стенах, разделяющих все кельи в этом здании, у самых дверей располагались печи, отапливающие по два соседних помещения одновременно. Чугунные дверцы для закладки дров, украшенные царскими орлами, выходили в общий коридор. Перед каждой из них лежала наготове охапка дров. В кельях помещались только две кровати, а между ними, под самым окном, — единственный стул с плетеным сидением, как у Ван Гога. В углу висела икона Богородицы с Младенцем, а над одной из кроватей, у окна, — керосиновая лампа. Вот и всё их скромное убранство. Но зато вид из окон был просто великолепен. В пятнадцати шагах от стены здания длинные языки морского прибоя, аппетитно при­чмокивая, облизывали крупную гальку размером с булыжник. А дальше — постоянно играющий оттенками сине-зеленого цвета морской простор, рыбацкие баркасы и чайки, чайки, чайки…

Глава 8.

«ОСТРОВ» МОЛИТВЫ

Д ля того чтобы налегке совершать переходы по крутым горным дорогам и тропам, связывающим друг с другом афонские монастыри, я попросил нашего гостеприимного хозяина — гостинника русского Пантелеимонова монастыря — взять на сохранение наши тяжеловесные рюкзаки. Хотелось, чтобы ничто не нарушало гармонию этого удивительного «острова» молитвы, чудом Божиим сохранившегося от «ушедшей на дно» западной части Европейского континента, которая погрузилась в бездну чувственных наслаждений. Ничем иным, как только молитвами здешних аскетов, можно объяснить возникающее здесь удиви­тельное ощущение сверхчувственной, живой и неразрывной связи времен, позволя­ющей, словно в замочную скважину, взглянуть из нашего обезумевшего века на божественный покой души христианских подвижников прежних веков. Благо­датный покой и мир Христов охватывают здесь не только человека, но и всю природу: воздух, лес, горы и древние монастырские стены, возведенные, кажется, не руками, а лишь молитвенными воздыханиями людей, посвятивших свою жизнь Богу. Благодатное веяние Святого Духа ощущаешь во всем — даже в покосившемся железном кресте под огромным ветвистым деревом у развилки дорог, где и сегодня, как и многие века прежде, отдыхают монахи, поднимаясь вверх, к перевалу, ведущему в Карею — монашескую столицу Афона…

Заботливый отец гостинник отнес наши рюкзаки в особую келью, приспособленную под склад, которую здешние монахи называют почему-то по-армейски «каптер­кой», и вернулся с полосатым шерстяным мешком в руках.

— Такие шерстяные сумки раньше носили все афонские монахи, — сказал он, протягивая мне мешок. — Вот здесь, посередине, где мешок перегибается пополам, есть две петли. За них крепят ремень, а затем надевают получившуюся торбочку через голову. Сумка должна висеть на боку, оставляя руки свободными, чтобы, взбираясь по горам, одной рукой держать палку, а другой хвататься за кустарник... Сам не знаю, — добавил он, помолчав, — откуда она у нас взялась, но думаю, что лет 100 ей будет…

Тут только я вспомнил, что палки-то у меня еще нет. Отец дьякон, Паша и Антон где-то уже срезали себе по палке. Вчера вечером они сидели на кроватях в келье и, поставив на стул керосиновую лампу, усердно вырезали ножичком на рукоятках «AGION OPOS» и что-то еще в том же роде. «Однако, — подумал я, — где-то мне попадалась на глаза удобная палка и, кажется, даже с ручкой. А... ну как же!.. Как раз вчера, спустившись вниз за дровами, чтобы перед ночной службой истопить печку в келье, я и видел эту палку около поленницы».

Я поспешил спуститься на первый этаж бывшего больничного корпуса, который в наше время давно уже служит архондариком, вышел наружу и оказался под стальным мостиком, соединяющим береговую террасу с галереей 2-го этажа. Вскоре я обнаружил то, что искал. Гладко отполированная чьей-то рукой, эта палка, видимо, долгие годы преданно служила своему хозяину, простучав по множеству дорог. Весь ее вид говорил о том, что старушке не менее столетия. Она оказалась очень твердой, удивительно легкой и как раз мне по росту. Наклоненная вниз рукоятка удобно легла в ладонь. Как выяснилось позже, палка оказалась незаменимой при подъеме в гору… Поднявшись к отцу гостиннику, я показал ему свою находку и, получив на нее благословение, взял палку с собой в дорогу.

В столицу Афона

У тром, отдохнув немного после ночной службы, мы уже стояли, обдуваемые прохладным морским ветром, на пристани Пантелеимонова монастыря и щурились от солнечных бликов, прыгающих по волнам. Белый двухпалубный кораблик-паром с откидным носом прибыл по расписанию. На борту начищенной латунью сверкало необычное имя: «Гликофилусса». Название этой Богородичной иконы у нас переводят обычно как «Сладкое лобзание». В кают-компании она висит на передней стене в серебряном окладе и считается патронессой корабля. Монахи, войдя, чинно крестятся на икону и не спеша рассаживаются по лавкам вдоль стен. В углу у стойки можно заказать чашечку кофе с какими-нибудь сладостями, сухариками или орешками. Для священников рядом с кают-компанией есть особое помещение, но мы остались со всеми и, взяв по чашечке кофе, вдруг ощутили себя в совершенно блаженном состоянии, созерцая медленно проплывающие мимо склоны Святой горы.

Наш кораблик шел прямо из Небесного града — именно так переводится название небольшого городка, расположенного на перешейке полуострова, — Уранополиса. Направлялся он в Дафни — главную пристань Афона. Отсюда паутинкой во все стороны разбегаются пешие дороги и тропы, связывающие почтовое отделение в Дафни, единственное на Афоне, с Кареей — столицей монашеской республики — и со всеми афонскими кельями, каливами, скитами и монастырями.

Блаженное наше созерцание длилось не долго — всего лишь минут 15. Впереди, у самого подножья святогорского хребта, показались каменные строения и башня под красной черепичной крышей. Едва мы ступили на причал, как чем-то взволнованная толпа паломников, отправляющихся обратно в Уранополис, атаковала кораблик, сметая на своем пути зазевавшихся пассажиров. Они обреченно пытались прорваться к трапу, но смогли сойти на пристань (не потеряв, однако, благодушия) лишь когда последний из паломников вбежал на палубу готового уже отчалить парома. «Что делать, — подумали мы, — южный темперамент!»

Вдоль небольшой набережной рядом с пристанью приглашали погрузиться в таинственную разноцветную полутьму маленькие магазинчики, наполненные самыми разнообразными товарами. Отсутствие окон, слабый свет крошечных лампочек, питающихся от солнечных батарей на крыше, экзотические ароматы многих сортов ладана, смешанные с запахом деревянных поделок, икон и шерстяных четок, изготовленных руками святогорских монахов, действовали на вновь прибывших завораживающе. Почти невозможно было удержаться, чтобы не купить что-нибудь на память. Но мы удержались. Бороться с соблазном помогала мысль о том, что нам предстоит долгий путь наверх через перевал в Карею.

Миновали почту, кафе и полицейский участок. Наконец, наши палки застучали по камням крутой, но довольно широкой грунтовой дороги. Она бежала через вечнозеленые кустарники, через заросли огромных кактусов-опунций с покрасневшими «носами» созревших плодов, через мостики, перекинутые над сбегающими к морю ручьями, мимо заброшенных старых келий, которые выступающей на столбах передней частью напоминали давно покинутые скворечники.

Обманчивая голубизна неба и яркое солнце, пригревающее внизу, на пристани, здесь уже не могли убедить нас в том, что наступило лето. Пышные кустарники сменились голыми деревьями, а на северных склонах ложбинок показались небольшие сн!ежники в окружении еще зеленой прошлогодней травы. Ветер здесь дул совсем уже неласково, напоминая, что на дворе еще только начало марта и вполне можно ожидать снегопада. Наконец, дорога вскарабкалась на широкое плато, откуда открывалась захватывающая пано­ра­ма небесно-голубого простора с тонкой полоской полуострова Ситония.

Надвинув поглубже на лоб войлочную афонскую камилавку, я подумал, что неплохо было бы согреться чашечкой крепкого кофе. До нее оставалось пройти уже совсем немного. Впереди вдоль плато вытянулись, прижимаясь к траве, приземистые стены монастыря Ксиропотам. Преодолевая сопротивление шквального ветра, который нес нам навстречу тучи пыли, песка и мусора, мы двинулись к нему. Наконец, хлопнула калитка в массивной створке монастырских ворот, и свирепый ветер остался снаружи.

В Ксиропотаме

За монастырскими стенами было совсем тихо. У алтаря храма Сорока севастийских мучеников беспечно зеленело небольшое, словно игрушечное, апельсиновое дерево, до самой макушки увешанное яркими оранжевыми плодами прошлогоднего урожая. Похлюпывая мокрой тряпкой в пластмассовом ведре, кто-то мыл мраморный пол в совершенно пустом храме.

— Послюшай, Антоша, как тэбэ нэ стыдно! Я тут пол мою, а ты свой грязный ноги здэсь оставляешь! Вай-вай-вай! Как нэ харашо!

— Господи! Да ведь это же отец Петр из Грузии! — Антон с иеродиаконом обнялись и долго стояли, смеясь и похлопывая друг друга по спинам.

В архондарике, согреваясь, неспеша пили горячий кофе с традиционным афонским рахат-лукумом и вспоминали Бетанию, Давидо-Гареджийскую лавру, Джвари, Мцхету и множество общих знакомых, оставшихся в Грузии. Оказалось, что отец Петр уже три года подвизается в Ксиропотаме, и мы, конечно, не удержались, чтобы не попросить его немного рассказать нам об истории монастыря. Хорошо запомнилось (очень актуальное ныне) ясное и недвусмысленное указание Божие, открывшее важную истину о Церкви. Это древнее чудо произошло именно здесь, на этом самом месте, в Ксиропотаме, где мы увлеченно слушали рассказ иеродиакона. О чуде повествуют хроники византийских императоров и древние рукописи афонских монастырей. Сам Господь удивительным и грозным знамением показал, что католическая церковь вовсе нам не Церковь-сестра, как любят сейчас говорить некоторые экуменически настроенные православные, что на самом деле католицизм — отломившаяся от Православия ветвь, которая, впрочем, некоторое время еще сохраняла увядающие силы, медленно и постепенно засыхая.

Необычное землетрясение

Было это в XIII веке, после четвертого крестового похода латинян (1204 г.), когда крестоносцы захватили Константинополь. Византийский император Михаил Палеолог — сторонник унии с католиками, прибыв на Афон, повелел братии Ксиропота­ма совершить вместе с латинскими священниками, входившими в его свиту, католическую мессу. Игумен и некоторые из иеромона­хов не нашли в себе мужества до смерти постоять за православие и под нажимом грозного императора согласились совершить мессу с католиками. Когда же началась беззаконная служба, стены обители сотряслись, словно под ними оказался очаг землетрясения, и монастырь рассыпался до основания. Под обломками храма погибли все совершители беззакония, а уцелевший император с позором бежал с Афона. Удивительным было и то, что от этого странного землетрясения более не пострадал ни один из афонских монастырей, что само по себе было уже явным чудом. После смерти отступника его сын — благочестивый император Андроник, вполне осознавший значение этого знамения Божия, восстановил монастырь, в котором со времени императора Романа хранится самая значитель­ная часть Животворящего Креста Господня с отверстием от гвоздя, которым было прибито тело Господа Иисуса Христа.

Естественно, нам захотелось приложиться к Животворящему Древу, и мы решили остаться в Ксиропотаме на ночную службу, в конце которой выносят из алтаря для поклонения мощи и другие монастырские святыни. Нас с отцом дьяконом, как паломников в священном сане, провели к стасидиям на левом клиросе, откуда было удобно наблюдать — как подобает вести себя в храме по-афонски, к какой иконе подходить вначале, как и кому кланяться. Монахи пели на два клироса, антифонно3, положив книги на высокие шестигранные столики явно турецкого происхождения. Они были украшены характерными деталями ислам­ской архитектуры с тонкой инкрустацией из перламутра и черного дерева. Над столиками, почти касаясь книг, свисали старинные лампы под абажурами, заправленные оливковым маслом, которые давали очень мало света.

Когда чужой язык становится своим

При нашем «знании» греческого мы могли следить только за структурой службы, но и этого было вполне достаточно, так как Иисусова молитва восполняла все недостающее. Как ни странно, благодаря именно внимательной молитве по четкам при одновременном слышании духовных песнопений на незнакомом языке возникало глубокое ощущение полноценного участия в службе. Во время чтения кафизм все, кто был в храме, откидывали узенькие сидения в стасидиях и усаживались в них, почти исчезая между высокими стойками, поддерживающими подлокотники. В XIX веке русские иноки называли эти своеобразные «кресла для стояния» формами. Они действительно помогают мона­хам выдерживать многочасовые ночные службы, которые по боль­шим праздникам могут длиться от 9 до 12 часов не прерываясь, чем и оправдывают свое название — «всенощное бдение». Когда устают ноги, высокие подлокотники, на которые можно опереться, значительно облегчают многочасовой молитвенный труд.

Утром, укрепившись молитвой у святынь монастыря, хранящихся в соборном храме, и облобызав Животворящее древо Креста Господня, мы продолжили свой путь в Кари!ес — так по-гречески звучит название афонской столицы. Ветер стих, и мы довольно легко добрались до перевала, где под огромным раскидистым деревом стоит на позеленевшем кирпичном постаменте покосившийся железный крест. У креста — короткий привал. Здесь в единый узелок с разных сторон собираются ниточки дорог и тропинок, в которых можно было бы запутаться, если бы чья-то заботливая рука не поставила на перекрестии деревянный столб с красными фанерными стрелками, торчащими в разные стороны. Отсюда хорошо просматривалась снего­вая вершина Афона.

За перевалом дорога круто нырнула под уклон, и вскоре внизу показались первые монашеские домики, которые, пока мы к ним не приблизились, казались издали очень аккуратными. Но стоило подойти поближе, как в глаза бросилась полная безжизненность этих свидетелей былых подвигов их прежних обитателей. Наше появление отметили лишь новые владельцы заброшенных калив — птицы, которые с испуганными криками вылетали из разбитых окон и с чердаков. Какое печальное зрелище — скелеты когда-то прекрасных келий, зияющих пустыми глазницами окон и проломленными куполами домовых церквей!

 

Глава 9.

АНДРЕЕВСКИЙ СКИТ

 

 

Н аконец, мы достигли равнины, где удобно расположилась крошечная афонская столица, словно орешек в обрамленной зелеными листочками скорлупке. Кстати, ее название — Кари!ес — с греческого переводится, как «орешек». Слева, немного не доходя до Кареи, за кипарисами показались громадные стены-корпус!а, опоясывающие Андреевский скит, и мы свернули на боковую дорожку, которая привела нас к резному каменному порталу главного входа. Под мраморной сенью, в нише, над позеленевшими от п!атины бронзовыми воротами, хорошо сохранилась икона с висящей перед ней лампадой, которую неизвестно когда зажигали в последний раз. Увидев пыльные, покрытые паутиной горельефы бронзовых апостолов на воротах, мы поняли, что сюда давно уже никто не входил. Стучать в ворота было бесполезно, и мы пошли вдоль стены искать другой вход.

Недалеко от центрального входа мы обнаружили в стене не­большой арочный проем с рассевшимися в разные стороны полусгнившими деревянными створками ворот. В сумраке под аркой мой взгляд случайно упал в затянутое паутиной окно сторожки... и я буквально остолбенел от увиденного. Луч солнца из другого окна, выходящего на улицу, вдруг ясно высветил темную каморку привратника, неожиданно отбросив меня на 70 лет назад.

Я словно оказался в другом измерении, в другой эпохе. Там, за стеклом, в мире, давно ушедшем в небытие, стоял у окна стол. Бронзовый подсвечник с оплывшим огарком возвышался над потрепанной псалтирью. Из-под закопченной балки перекрытия свисала старинная керосиновая лампа; в углу на табурете примостился маленький медный самовар с трубой, на подносе — треснутая чашечка. Латунный умывальник начала прошлого века тускло поблескивал гальваническим покрытием, а с ржавого гвоздя свисало ветхое льняное полотенце. Напротив стола, около когда-то белой стены, располагался огромный кованый сундук с откинутой крышкой, в котором горой лежали глиняные афонские красавули, а рядом на полу — пара стоптанных сапог. Зрелище производило жуткое впечатление — казалось, будто привратник только что, всего лишь минуту тому назад, покинул свою привратницкую... Тем временем прошли многие десятилетия. Землю потрясли страшные катаклизмы; рождались, страдали и умирали люди; сгнили ворота и оконные рамы в привратницкой, и все в ней покрылось толстым серым слоем пыли, но ничего не ведающий об этом привратник должен вот-вот вернуться, чтобы допить свой чай из остывшего самовара, который он раздул перед уходом... Глубоко потрясенный этим невероятным зрелищем, я вышел из-под арки во внутренний двор скита.

Яркая зеленая трава на широком дворе и залитые весенним светом красно-белые полосатые стены псевдовизантийского бокового корпуса помогли стряхнуть наваждение. Перед нами возвышалась серая громада Андреевского собора (см. фото 2 на вкладке)— самого большого храма в Греции и на Балканах. В начале ХХ века в скиту проживало до восьми сотен русских монахов и, конечно, обычный для афонских обителей маленький уютный греческий храм не в состоянии был бы вместить даже пятой части молящихся иноков, не считая многочисленных паломников и трудников. От наших монахов из Пантелеимонова монастыря мы уже знали, что в этом долго пустовавшем скиту теперь живут лишь четыре греческих монаха, поскольку на вопрос Кинота Святой Горы — возьмет ли русский монастырь свой скит снова под свою опеку — руководство ответило отказом, сославшись на трудность его восстановления.

Нам очень хотелось приложиться к главе апостола Андрея Первозванного, но для этого нужно было отыскать кого-нибудь из здешних обитателей, кто смог бы открыть нам собор. Пройдя немного вдоль стены огромного многоэтажного братского корпуса, который отделяет внутреннюю часть скита от внешнего мира, мы наткнулись на широкую стеклянную дверь. Постучали и вскоре услышали шарканье старческих ног. Дверь открыл невысокий седой монах со строгим лицом. Оно сделалось еще строже, когда он узнал, что мы — русские. Однако долг гостеприимства заставил его все-таки пригласить нас внутрь корпуса, что он и сделал с явным неудовольствием. За стеклянной дверью прятался, как оказалось, широкий арочный проход, который в глубине заканчивался высокими бронзовыми воротами. Мы поняли, что находимся под аркой главного входа. Старый грек, не скрывая некоторого раздражения, с удивлением расспрашивал — каким образом мы проникли на территорию скита. Несколько ступенек слева под аркой вели внутрь здания. Мы вошли в длинный коридор, а затем — направо, в большую квадратную комнату с двумя изразцовыми печами-голландками и мягкими диванчиками посередине. На лице старого монаха изобразилось неподдельное изумление, когда он узнал от нас о существовании еще одних ворот, сквозь которые мы и вошли. Удовлетворенно кивнув головой, «старчик» отправился на кухню, чтобы приготовить для вероломно проникших на его территорию русских паломников традиционное угощение: кофе с рахат-лукумом.

Когда мы вошли в гостиную архондарика, на диванчике сидел еще один паломник — симпатичный брюнет в клетчатой рубашке с небольшой аккуратной бородой. Его вполне православная внешность ввела нас в некоторое заблуждение. Он оказался французом, католиком, но при этом — реставратором византийской темперной живописи. Какая-то природная скромность и мягкость сразу располагали к



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-02-17; просмотров: 69; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 44.200.65.174 (0.056 с.)