Быть греческим монахом — очень дорого

 

М ы не спеша направились к рынку — вниз по улице, вдоль сквера, где в своем котловане все еще копошились археологи. Отец дьякон шел, ничего не замечая вокруг. Он усиленно размышлял о чем-то по пути. Это было заметно по его обычной привычке теребить в такие минуты свою бороду. Вдруг дьякон резко остановился.

— А как же, отче, быть с безрукавкой?

Батюшки! Я хлопнул себя по лбу и тоже остановился.

— Надо же! Чуть про нее не забыли!

Нина, ничего не понимая, тоже остановилась, переводя взгляд то на отца дьякона, то на меня.

— Дело в том, Нина, что у нас осталась одна нерешенная проблема. Нужно до отъезда где-то купить афонскую безрукавку и греческую скуфью для отца дьякона.

— О, это очень просто! Возле рынка, совсем недалеко отсюда, есть магазин-ателье, где шьют для священнослужителей одежду на заказ. Там же продают и готовые облачения.

Было около пяти часов вечера, когда мы подошли к рынку. Продавцы овощей и фруктов уже собирали свои столики, другие паковали ящики с зеленью и цветами. Вслед за Ниной мы протискивались между крытыми лавками и двухэтажными магазинчиками по запутанным лабиринтам маленьких улочек городского рынка. Наконец, поднялись на второй этаж последнего рыночного павильона. Конечно, без Нины нам ни за что бы не отыскать этого ателье... От пола до потолка в нем висели архиерейские и священнические облачения. Жалюзи на окнах отражали лучи вечернего солнца, которые нарисовали на потолке зебру с желтыми полосами. Где-то тихо гудел кондиционер. Черный довоенный «Зингер» с глянцевыми боками встретил нас пулеметной очередью. Седой грек, сосредоточенно наморщив короткие усы, не мог оторвать глаз от строчки, пока не довел свой шов до конца. Наконец, он поднял голову и встал из-за швейной машинки. Его вид говорил сам за себя. Это был настоящий портной. Тонкая черная жилетка поверх белоснежной рубашки, бархатная подушечка на запястье, вся утыканная булавками, и сантиметр, который желтой змейкой свисал с шеи, выдавали в нем мастера своего дела. Внимательно выслушав Нину, «мэтр» подошел к отцу дьякону, измерил ширину плеч и предполагаемую длину безрукавки, а затем позвал помощника. Тот оторвался от громадного стола, на котором кроил подрясник, взял палку с крючком на конце и снял одну из висящих под самым потолком безрукавок. Примерили. Сидела она безупречно. Тем временем портной открыл шкафчик и разложил перед дьяконом скуфейки с разным рисунком строчки, на выбор.

Теперь дьякон выглядел настоящим греком. Он осмотрел себя в зеркало и остался очень доволен. Но когда хозяин ателье назвал цену… У всех одновременно вытянулись лица. Такого оборота мы не ожидали. Названная сумма в рублевом эквиваленте позволяла в России заказать три такие жилетки и четыре скуфьи. Однако выбора у нас не было. Мысленно я сложил деньги, которые мы с дьяконом обменяли в аэропорту (у Антона их не было совсем, т. к. он ехал со мной), и понял, что сегодня купить безрукавку нам не удастся. В лучшем случае это можно будет сделать завтра до отъезда автобуса. Но для этого нужно успеть, взяв деньги из рюкзака, рано утром обменять их и снова прибежать в магазинчик.

Пока я прикидывал варианты, пытаясь найти выход из создавшегося положения, отец дьякон, огорошенный сообщением, которое полностью подрывало его финансовые возможности, не подавал признаков жизни. Он уныло уставился в пол, и только частое мигание ресниц выдавало какую-то напряженную работу в его уме. Тем временем Павел вынул бумажник и протянул хо­зяину нужную сумму. Словно очнувшись, мы попытались протестовать...

— Пусть это будет моим подарком отцу дьякону, — ответил Павел безапелляционным тоном.

 

 

Глава 4.

ПОНТИЙСКИЕ ГРЕКИ

 

М ы снова идем по вечерним улицам Фессалоников. Зажигаются уличные фонари. Ветер с моря несет вдоль широких скверов прохладный соленый воздух вверх по склонам раскинувшегося на холмах города. Мы вышли на набережную, когда совсем стемнело. Мощные чугунные тумбы, ухватившись толстыми тросами за корабельные носы, крепко держат на привязи большие стальные катера. Мы идем вдоль самой кромки набережной, которая здесь используется как причал. Вода громко и очень жалобно всхлипывает под днищами кораблей, покачивая их на небольшой волне у самого берега. А напротив, тут же на набережной, — обычные жилые дома со множеством магазинчиков и кафе на первых этажах. Их огромные окна из темноты смотрятся, как экраны больших телевизоров, и люди в них кажутся актерами. Не замечая нас, они играют какой-то свой спектакль. С моря доносится музыка. Это далеко на рейде в темноте стоит мно­гопалубный лайнер, блистая гирляндами огней на всех своих палубах и в каютах. Мне уже давно хочется спросить Нину: почему ей дали имя просвети­тель­ницы Грузии? И я начинаю издалека:

— Нина, где же вы так великолепно смогли выучить русский язык?

— В русской школе.

— Как, неужели в Греции есть такие школы?

— Да нет, не в Греции. Я жила и училась в Тбилиси.

— В Тбилиси? Но как же вы там оказались?

— А я и родилась в Грузии. Мои родители — понтийские греки.

— Ах, вот оно что! Ну, теперь мне понятно, почему вы носите имя равноапостольной Нины! Если не секрет, как вы оказались в Греции?

— Сразу после развала Союза в Грузии со страшной силой вспыхнул национализм, причем в наихудшем варианте. Его смысл, как я понимаю, — не защита культурных традиций нации, ее языка или каких-то экономических интересов, а создание конфликтной ситуации в стране. Принцип старый — разделяй и властвуй. Этническая вражда нужна, думаю, чтобы отвлечь людей от более важных проблем. Пока их внимание, их эмоции будут поглощены сведением счетов между нациями, можно в это время тихонечко провести, например, приватизацию или еще какую-нибудь гадость. Собственно, это и делалось. Гамсахурдиа бросил клич: «Грузия — для грузин!». И сразу начались межнациональные конфликты, о которых еще несколько лет тому назад и не слыхивали. Греков, русских и армян стали обижать и на работе, и на улице. Было много случаев насилия, избиений… В общем, все мы жили в постоянном страхе. Именно тогда и начался массовый отъезд греков с Кавказа. Их в Грузии было очень много. Но жили они, как правило, компактно. Было немало крупных сел и даже городов, население которых состояло сплошь из одних греков. И разговорным языком в них был — греческий. В школах там преподавали тоже на греческом, но учили также и грузин­ский, и русский языки. Так что большинство греков хорошо знало три языка. А некоторые из них говорили еще и по-турецки.

— Ну, а вы (простите за любопытство), чем занимались в советское время?

— Преподавала физику в средней школе, в Тбилиси.

— А здесь, в Греции, как с работой?

— Здесь, конечно, сложностей очень много. Рабочих мест не хва­тает. Кроме того, к понтийским грекам, из бывшего Со­вет­ско­го Союза, здесь относятся, мягко говоря, насторо­женно. Многие из них, к сожалению, вороваты, ленивы, а иногда сильно пьют. С их приездом тут в несколько раз выросла преступность.

— Теперь я понимаю, почему в греческом посольстве в Москве российским грекам с таким трудом удается получить визы, да и то лишь на две недели.

— Совершенно верно. Правительство Греции пытается ограни­чить въезд понтийцев, в основном, из-за взрыва преступности.

— Вот, Нина, реальные плоды атеизма в действии!

— Да, да. И мне тоже так кажется. Греки, которые приехали из бывшего Союза, хотя и знают греческий, тем не менее, — вполне советские люди, т. е. по сути своей — атеисты. Нет, Бога они, конечно, не отрицают, но дальше свечки в храме и креста на груди вера у многих не идет. Семьдесят лет жизни в богоборческом атеистическом обществе ни для кого не прошли даром. Многие из них живут только этой, земной жизнью. О жизни Вечной они и не помышляют, а потому для них заповеди Божии — пустой звук. Отсюда и воровство, и пьянство, и все остальное. До их приезда в селах и маленьких городах Греции люди, уходя ненадолго, не запирали домов. Что такое воровство — они не знали. А теперь…

— Как же вам-то удалось сохранить веру, да еще будучи советским педагогом?

— Это не моя заслуга. Благодарить нужно моих родителей. Оба они — глубоко верующие люди. Вот только с братом моим ничего не могут поделать. Непутевый он какой-то. Советский атеистический дух его все-таки сильно повредил. Жаль его очень. Не может найти себя, своего пути в жизни, да и не видит в ней смысла. Правда, сейчас, из-за отсутствия работы на материке, он подрабатывает на стройке в одном из монастырей Афона. Надеемся, может быть, по молитвам святых афонских отцов что-то у него в душе прояснится, и он постепенно окрепнет в вере. Дай бы Бог!

Нина глубоко вздохнула. Вдруг, встрепенувшись, она взглянула на часы.

— Ой, как поздно! Мне срочно нужно домой, родители будут волноваться.

От древней городской башни, которая возвышается почти у самой набережной, мы поспешили к автобусной остановке. Людей на темных улицах становилось все меньше. Жизнь города понемногу замирала. Тепло простившись, мы посадили Нину на автобус. На душе было необыкновенно радостно оттого, что Бог послал нам в помощь такого хорошего человека. И даже от одной мысли, что подобные люди еще есть на этой грешной земле, на душе стало как-то светлее.

Глава 5.