Формальные и неформальные институты командной экономики: проблемы их трансформации

Идеология экономического либерализма применительно к России оказалась неадекватной прежде всего потому, что новых экономических агентов не устраивает ее умеренность, а последователей социализма — ее радикальность. Установленные реформаторами границы государственного регулирования экономики оттолкнули от них людей, занятых приватизацией государственного имущества, и спровоцировали ненависть госбюджетников всех видов, лишив последних уверенности в завтрашнем дне и гарантированного государством потребительского статуса.

Аргументы экономистов, волею обстоятельств, ставших государственными чиновниками и начавших реализовывать заимствованные на Западе идеи, логически просты. Они утверждают, что перешли от слов к делу, освободив пространство для действия всемогущих законов рынка. Однако результаты действий законов, выпущенных ими из социалистической тюрьмы, почему-то проявляются в форме, не интерпретируемой в терминах канонических теорий. Экономисты же, как и полагается советским обществоведам, находят этому множество объяснений, но в терминах вовсе не экономических, а в политических и обыденных. Персонифицированные враги из правительства, Федерального собрания и администрации президента — в их объяснениях — оказываются сильнее объективных и нерушимых законов рыночной экономики. В аргументах экономистов есть некое рациональное зерно, но оно не касается властных персон. Им противодействует система отношений, называемая административным рынком, где власть и деньги взаимно конвертируются по специфичным для России законам.

Кроме того, планы реформаторов нарушило российское пространство. Когда их наиболее яркие представители пришли к власти, то необходимость кредитовать завоз грузов на российские Севера, весенние сельхозработы и содержание вооруженных сил бывшего СССР на огромном пространстве Евразии быстро заставила их протрезветь и ускорила трансмутацию экономистов в бюрократов. Пространственный фактор, внешний с точки зрения канонической экономической теории, оказался решающим.

Многие, если не все проблемы России как части Евразии проистекают из необходимости контролировать огромное и плохо освоенное географическое пространство. Сотни лет шло социальное и экономическое освоение нынешней российской географии, в ходе которого маргиналы разных сортов — от казаков до зеков — колонизировали населенные автохтонными народами территории, превращая их в провинции империи. При этом система имперского управления и отношения между центром и периферией менялись от века к веку лишь по форме.

Напряжения и несуразности в социальной структуре империи не переходили в новое качество, в новую социальную организацию общества (как это было в Европе), а элиминировались в направленной или ситуативной эмиграции маргиналов, которые, заселив новые имперские территории, воспроизводили социальную структуру империи, ее уклады, слои, страты и государственные институты. Сосланные, высланные, бывшие каторжане и просто сбежавшие от долгов (или их потомки в первом поколении) становились губернаторами, уездными начальниками, мировыми судьями, комиссарами, председателями исполкомов и секретарями обкомов, им даровали наследуемое или личное дворянство, членство в КПСС и право управления территориями размером с европейское государство.

В ходе географического и социального освоения не возникало необходимости в экономической модернизации. Колонизируемые территории становились сырьевыми придатками центра, отчуждавшего и распределявшего им ресурсы, необходимые для поддержания жизни и социальной структуры. Унифицированные отчуждающе-распределительные отношения между центром и периферией определили и территориально-административную организацию государства, где структура власти на любом нижерасположенном уровне административного управления воспроизводила более-менее точно структуру управления вышележащего уровня и где два любых смежных уровня административно-территориальной иерархии находились (особенно в советское время) в перманентном торге, суть коего заключалась в пропорциях между отчуждаемыми от нижерасположенного уровня и распределяемыми вышележащим уровнем (в пользу нижележащих уровней и отраслей народного хозяйства) промышленными, продовольственными и сырьевыми товарами. Торг между смежными уровнями административно-территориальной иерархии, сопряженный с административным торгом между отраслями народного хозяйства, и составлял административный рынок.

Отношения между смежными уровнями административно-территоральной иерархии не требовали никаких экономических новаций, ведь единственным способом решения проблем отчуждения-распределения было повышения статуса уровня (республики, области, района, города) в административной иерархии, что автоматически обеспечивало право на увеличение объема ресурсов, отчуждаемого от нижних уровней и присваиваемого данным уровнем. В истории государства были периоды, когда исчерпывались традиционные ресурсы, или когда государство ослабевало настолько, что не могло уже ни отбирать, ни распределять. Это эпохи социальных революций, неизменным результатом которых было воспроизводство прежних отношений между центром и периферией, основанных на новых видах ресурсов или на новой, более изощренной форме принудительного отчуждения и распределения.

В новейшее время административный рынок основывался на топливно-сырьевых ресурсах, даровой рабочей силе зеков и стройбатовцев, а также на принудительном труде образованных людей. Из-за уменьшения добычи энергоресурсов и исчезновения даровой рабочей силы (стало сажать некого, да и труд зеков перестал быть эффективным), а также из-за того, что вооруженному экспорту социальных напряжений (такому, как агрессия в Афганистане) был положен естественный, с точки зрения ведущих мировых держав, предел, система в целом стала неэффективной, не обеспечивающей необходимого уровня отчуждения центром ресурсов с нижних уровней иерархии и необходимого же уровня распределения.

Перестройку и реформы последнего десятилетия можно рассматривать как поиск ресурсов для поддержания прежних отношений между центром и периферией. Они начались с борьбы за повышение трудовой дисциплины, потом власти поискали, кого сажать — среди диссидентов, алкоголиков, получателей нетрудовых доходов, расхитителей социалистического имущества, а закончились поиском путей повышения эффективности народного хозяйства, ускорением, изменением отраслевой организации экономики. Ресурсы обнаружены не были, в результате СССР исчез.

В России, унаследовавшей от СССР не только внешнеэкономические долги, поиск ресурсов продолжался. Последний резерв был обнаружен в рынке, в капитализме, в деньгах. Освоение этого ресурса составило содержание постперестроечной жизни. Но рынок и деньги даже в своих самых грубых проявлениях оказались не совместимыми ни с социальной структурой, ни с привычными отношениями между центром и периферией, ни с отраслевой организацией экономики, т.е. с государством.

Позитивное значение рыночных реформ для России велико, однако это совсем не те достижения, о которых говорят представители власти, оправдываясь перед оппозицией, консервативными экономистами и гражданами еще недавно великого государства. Позитивные итоги «радикальной экономической реформы» заключаются в усилении социального расслоения, в коммерциализации власти (т.е. в увеличении коррупции), в обретении социальной структурой динамики за счет того, что все большая часть населения вынуждена «крутиться» (не потому, что у них такие ценности, а просто для выживания), и особенно в деструкции административно-территориальной структуры России, в ее регионализации, т.е. в изменении вековых отношений между центром и периферией. Достижения реформаторов — как раз то, что ставится им в вину социалистическими и фундаменталистскими оппонентами.

Насилие, совершенное интеллектуалами-экономистами и бывшими партийными функционерами, ставшими антикоммунистами, над социальной и административно-территориальными структурами (а не над экономикой, как считают они сами), привело к началу конвертации государственных статусов (а не рубля), к практически легальному определению того, сколько стоит тот или иной государственный пост или необходимое экономическое и политическое решение. Повальная коррупция и взяточничество, постепенно разрушающие многоуровневую структуру имперского управления, с моей точки зрения, гораздо меньшее зло, нежели очередная революция (т.е. насильственное изменение социальной структуры и отношений собственности), в результате которой к власти пришли бы люди, не знающие, что с ней делать, и намеренные строить какое-нибудь очередное светлое будущее.

Постперестроечные экономические и социальные изменения не были прямым результатом деятельности реформаторов. Реформаторы-идеалисты, движимые сугубо марксистской идеей доминирования экономических законов над социально-политической и административной реальностями, создали условия освобождения социальных групп, сформированных реальным социализмом, от пут каких-либо законов. Теперь в борьбе отраслевых и региональных групп с федеральной властью и между собой возникают новые правила, которые лет через десять, наверное, следующее поколение университетских экономистов будет изучать, называя российскими модификациями общеэкономических законов.

До реформ в стране не было социального слоя, жизненно заинтересованного в экономической либерализации и в формировании другой политической системы, нежели административный рынок. Реформы 1992 г. облегчили формирование этого слоя, нуждающегося прежде всего в реальном изменении отношений власти и собственности и отношений между центром и периферией. «Новые люди» заинтересованы в ускорении социального расслоения (это увеличивает их социальную базу) и в формировании силовых институтов, которые могли бы контролировать поведение «новых люмпенов» (обратной стороны процесса формирования слоя «новых богатых»). Коммерциализация власти, как бы внешне неприглядно она ни выглядела, также ускоряет формирование слоя «новых людей», заинтересованного в изменениях отношений власти и собственности.

Сейчас в России сложилась многоуровневая система интересов, основанная на новой для страны социальной стратификации. Скорость социального расслоения очень велика (по меркам социологии, где время меряется поколениями), и люди, попавшие в ту или иную социальную страту, весьма редко полностью понимают свое новое положение. В индивидуальном осознании своей социальной принадлежности действуют еще очень грубые различения и противопоставления. Более того, сами страты еще не оформлены ни экономически, ни институционально, и люди, по внешним признакам являющиеся членами одной социальной группы, внутренне — по самоощущению — еще относятся к социально-учетным группам доперестроечного общества. «Новые люди» заинтересованы в сильном государстве. Эта заинтересованность проявляется (в искаженной, как и все в этой стране, форме) в локальных действиях по созданию собственных систем безопасности, в успешных попытках «выходить» на отдельных государственных функционеров, делая их своими агентами влияния. Но локальные преференции, получаемые отдельными «новыми людьми» или их группами, взаимонейтрализуются и ускоряют распад существующих государственных институтов. Для «новых русских» включение в существующую политическую систему неэффективно, так же как и попытки оказывать давления или финансово поддерживать существующие властные институты. Государство со всеми его институтами — президентством, представительскими органами власти, политическими организациями и репрессивными органами — отжило свое, и осознание этого заставляет «новых людей» активно включаться в политику.

По мировоззрению наших людей, уже ушедших из социализма, но продолжающих быть с ним связанными происхождением, можно разделить на два полярных типа. Одни из них государство рассматривают как самоценность, а награбленное государством за семьдесят лет его истории считают общенародным достоянием. Присвоение (приватизацию) государственного имущества носители этого типа мировоззрения (новые бедные) считают воровством. Новые бедные не считают себя и других полноценными юридическими лицами (не признают себя существующими вне этого государства и помимо него) и потому протестуют против попыток лидеров государства раздать его собственность.

Другие государство рассматривают как минимум силовых институтов, обеспечивающий неприкосновенность присвоенной у этого же государства собственности. Исповедующие эту точку зрения (новые богатые) считают себя сверхполноценными юридическими лицами и потому не удовлетворены тем, что государство считает их гражданами «второй свежести» и предпочитает им трудовые коллективы, отрасли, предприятия, региональные органы власти и пр. Новые богатые считают, что государство — они сами, и намереваются выстроить государство вокруг себя и из себя.

Институт рынка в СССР

Административный рынок, сформировавшийся при конструировании обобществленного государства со справедливой системой распределения, деградирует сейчас по законам, определяемым главным образом его внутренними структурными особенностями. Вещной основой административного рынка является топливно-сырьевой комплекс, на базе которого возведена грандиозная (по количеству вовлеченных людей и обрабатываемого сырья) система по изготовлению государственно необходимых машин и механизмов, технологизированная лишь в отдельных, как правило, стратегически важных звеньях. Остальное материальное производство не технологично, оно по своей внутренней структуре скорее технично-цеховое и строится на передаваемом из поколения в поколение навыке и интуитивных знаниях, транслируемых в обособленных (особенно в ранее засекреченных областях материальной культуры) группах высокообразованных людей. Естественно, что образованные люди при необходимости (и привлекая знания, полученные оперативным путем государственными разведслужбами) изготавливают приборы, механизмы и машины, которые, при стороннем взгляде, кажется невозможным сделать вне развитой технологии.

Постперестроечная расстановка сил возникла из отношений административного рынка, сложившихся в годы царствования Брежнева. Дореволюционный, сталинский и хрущевский варианты административного рынка исчезли вместе с исчерпанием специфичных для них ресурсов. При Брежневе власть на административном рынке была распределена по отраслевым и территориальным иерархиям управления. Это распределение было неравномерным, и в каждый конкретный момент новейшей истории государства доминировали какие-либо отраслевые или территориальные группы (т.н. мафии — днепропетровская, средмашевская и пр.). Неравномерности в распределении власти были причиной конфликтов в системе, организованных как борьба за лидерство между первыми лицами одного партийно-номенклатурного ранга. Результаты борьбы «мафий» проявлялись прежде всего в личных перемещениях первых лиц в иерархиях отраслевой и территориальной
власти.

Сами территориально-отраслевые иерархии существовали за счет того, что высшие уровни управления территорий и отраслей отчуждали произведенное на низших уровнях (эта процедура называлась выполнением планов поставок продукции государству), а потом распределяли награбленное в соответствии с брежневскими критериями социальной справедливости, согласно которым каждая республика, область, город, район, отрасль, предприятие и социально-учетные группы граждан получали от государства деньги и товары по труду, по социально-экономическим нормативам.

В борьбе государственных функционеров с государственной же робингудовской логикой вызрели соответствующие отношения административного рынка, когда практически любой (в том числе и силовой) ресурс государства стал предметом торга. После того как подавляющая часть ресурсов стала административным товаром, на административном рынке обнаружилась двойственность государства: оно, с одной стороны, было (принимало решения, применяло санкции), а с другой — его не было, поскольку даже применение санкций становилось предметом административного торга. Само существование СССР стало предметом административного торга, закончившегося самоликвидацией союзного уровня этого базара.

Советский административный рынок мог существовать в условиях, когда административные статусы торгующихся были однозначно определены. Каждая из иерархий на каждом уровне своей организации эмитировала до перестройки свои административные деньги. И все знали, что бумажки с грифом «ЦК КПСС» стоили больше, чем бумажки с грифом обкома партии или Советов народных депутатов. Листы бумаги в ходе делопроизводства наделялись функциями ценных бумаг, у каждого вида которых был определенный круг хождения. Полной, в том числе и инвалютной, конвертируемостью обладали только бумаги, визированные членами Политбюро ЦК КПСС, в то время как все остальные бумаги конвертировались от случая к случаю. Неполная конвертируемость социалистических ценных бумаг-постановлений создавала некоторую неопределенность в их обращении.

Эта неопределенность компенсировалась особым видом отношений административного рынка — взаимообменными отношениями, при которых чиновники одного уровня обменивались административными услугами по их потребительской стоимости. Чиновнику можно было «дать в лапу» за нужное решение, а можно было надавить на него сверху и получить тот же самый результат. Но в любых ситуациях был ясен статус человека, принимающего решение. После крушения высшего уровня административного рынка — органов управления СССР — исчез генератор определенности статусов, т.е. система, которая определяла старшинство, ранг административной валюты.

Естественно, что на административном рынке началась паника, девальвация всех валют и борьба между эмитентами за старшинство. Последнее стало называться политической жизнью эпохи перестройки. Зародышами (точками, в которых собственно и концентрируются силовые усилия борющихся сторон) стали сопряжения отраслей и территорий — традиционные для этого государства места конфликтов. Отрасли в ходе преобразований были «опущены» до уровня, на котором они непосредственно столкнулись с региональными органами власти в борьбе за перераспределение ресурсов. Регионы поднялись до статуса самоопределяющихся во многих отношениях административных субъектов. Можно предположить, что некоторая стабильность будет достигнута только тогда, когда отрасли и регионы самосогласуются, то есть когда некоторая совокупность отраслей, расположенных в регионе, замкнется в административно-территориальное образование государственного ранга, органы управления которого создадут генераторы определенности статусов.

Среда между отраслями и регионами сейчас заполняется человеческими остатками прежней системы власти, которые объединяются для представительности в Союзы предпринимателей, банковские объединения, политические партии и другие организации.

Отсутствие генераторов административной валюты или ее заменителей осознается, но не рефлектируется. «Новые богатые», каждый по отдельности, сейчас намереваются эмитировать собственные валюты. Но эти валюты не котируются не только другими «новыми богатыми», но и остатками государства.

Каждое из сегодняшних действующих лиц хочет, чтобы пространство под ним было организовано как административный рынок (чтобы он и именно он был генератором определенности статусов), но чтобы пространство над ним и рядом с ним было организовано чисто рыночным образом, чтобы все были равны административно, а различались только объемом денежных ресурсов, имеющихся в распоряжении или собственности.

Государство — форма сопряжения политических и экономических отношений в системе властных институтов. В СССР и России сопряжение было полным, с редукцией всех форм сопряжения к силовым институтам. Сейчас распадаются и силовые институты. Следствие этого — исчезновение нормативного пространства административной торговли, где только и возможны предсказуемые действия. Налоговая система и силовые структуры государства сейчас переориентируются на административную торговлю с новыми людьми — предпринимателями и финансистами. Однако предложить покупателю им практически нечего, ресурсы административной валюты исчерпаны. Поэтому для бизнеса жизненно необходимо создание собственных политических институтов.