Раздаточный материал по истории

Раздаточный материал по истории

ВОСТОЧНЫХ СЛАВЯН (XVII-XVIII вв.)

Составители: Яновский О.А., Позняк С.В., Луговцова С.Л., Блашков Ю.А.

СОБОРНОЕ ДЕЯНИЕ

О ЛИКВИДАЦИИ

СОБОРНОЕ УЛОЖЕНИЕ 1649 г.

 

<...> Глава XI. Суд о крестьянех. А в ней 34 статьи

 

1. Которые государевы дворцовых сел и черных волостей крестьяне и бобыли, выбежав из государевых дворцовых сел и ис черных волостей, живут за патриархом, или за митрополиты, и за архиепископы, и епископом, или за монастыри, или за бояры, или за околничими и за думными, и за комнатными людьми, и за стольники и за стряпчими, и за дворяны московскими, и за дьяки, и за жильцы, и за городовыми дворяны и детьми боярскими, и за иноземцы и за всякими вотчинники и помещики, а в писцовых книгах, которые книги писцы подали в Поместной и в (ы)ные приказы после московского пожару прошлого 134 году, те беглые крестьяне, или отцы их написаны за государем, и тех государевых беглых крестьян и бобылей сыскивая свозити в государевы дворцовые села и в черные волости, на старые их жеребьи, по писцовым книгам з женами и з детьми и со всеми их крестьянскими животы без урочных лет.

2. Такъже будет кто вотчинники и помещики учнут государю бита челом о беглых своих крестьянех и о бобылях, и скажут, что их крестьяне и бобыли, выбежав из-за них, живут в государевых в дворцовых селех, и в черных волостях, или на посадех в посадских людех, или в стрельцах, или в казаках, или в пушкарях, или в и (ы)ных в каких-нибудь в служилых людех в Замосковных и в Украинных городех, или за патриархом, или за митрополиты, или за архиепископы и епископы, или за монастыри, или за бояры, и за околничими, и за думными и за комнатными людьми, и за столники, и за стряпчими, и за дворяны московскими, и за дьяки, и за жилцы, и за городовыми дворяны и детми боярскими, и за иноземцы, и за всякими вотчинники и помещики: и тех крестьян и бобылей по суду и по сыску отдавати по писцовым книгам, которыя книги писцы в Поместной приказ отдали после московского пожару прошлого 134-го году, будет те их беглыя крестьяне, или тех их беглых крестьян отцы, в тех писцовых книгах за ними написаны, или после тех писцовых книг те же крестьяне, или их дети по новым дачам написаны за кем в отделных или в отказных книгах. А отдавати беглых крестьян и бобылей из бегов по писцовым книгам всяких чинов людем без урочных лет.

<...> 9. А которые крестьяне и бобыли за кем написаны в переписных книгах прошлых, 154-го и 155-го годов, и после тех переписных книг из-за тех людей, за кем они в переписных книгах написаны, збежали или впередь учнут бегати: и тех беглых крестьян и бобылей, и их братью, и детей, и племянников, и внучат з женами и з детьми и со всеми животы, и с хлебом стоячим и с молоченым отдавать из бегов тем людем, из-за кого они выбежат, по переписным книгам, без урочных лет, а впредь отнюд никому чюжих крестьян не приимать, и за собою не держать.

<…> 22. А которые крестианские дети от отцов своих и от матерей учнут отпиратися: и тех пытати. <....>

30. А за которыми помещики и вотчинники крестьяне и бобыли в писцовых, или во отдельных или во отказных книгах, и в выписях написаны на поместных их и на вотчинных землях порознь, и тем помещикам и вотчинник крестьян своих с поместных своих земель на вотчинныя свои земли не сводити и тем своих поместей не пустошити.

<...> 32. А будет чьи крестьяне и бобыли учнут у кого наймоватися в работу и тем крестьяном и бобылем у всяких чинов людей наймоватися на работу по записям, и без записей поволно. А тем людем, у кого они в работу наймутся жилых и ссудных записей и служилых кабал на них не имати и ничим их себе не крепити, и как от них те наймиты отработаются, и им отпущати их от себя безо всякаго задержания. <...>

 

Глава Ш. О государеве дворе, чтоб на государеве дворе ни от кого

А-(13-15)

«БЫТЬ ПРИ СЕНАТЕ ГЕНЕРАЛ-ПРОКУРОРУ»

12 января 1722 года оказалось знаменательной датой в истории Российского государства. В тот день царь подписал указ, направленный на улучшение деятельности всех органов государства. В нем определялись обязанности сенаторов, предписывалось присутствовать президентам некоторых коллегий в Сенате, устанавливалась ревизион-коллегия и учреждались при Сенате должности генерал-прокурора, рекетмейстера, экзекутора и герольдмейстера. Петр предложил представить ему кандидатов на эти должности.

В отношении прокуратуры в указе отмечалось: «Быть при Сенате генерал-прокурору и обер-прокурору, также во всякой коллегии по прокурору, которые должны будут рапортовать генерал-прокурору». Спустя несколько дней были установлены должности прокуроров при надворных судах.

В этом же указе Петр писал: «Ныне ни в чем так надлежит трудиться, чтобы выбрать и мне представить кандидатов на вышеписанные чины, а буде за краткостью времени всех нельзя, то чтобы в президенты коллегий и в генерал и обер-прокуроры выбрать; что необходимая есть нужда до наступающего карнавала учинить, дабы потом исправиться в делах было можно; в сии чины дается воля выбирать изо всяких чинов, а особливо в прокуроры, понеже дело нужное есть». Из этого указа видно, какое важное значение Петр придавал новой должности прокурора как блюстителя законов, хотя функции прокуроров тогда еще не вполне сложились.

Однако и того срока, который он установил, Петр не стал дожидаться — слишком большие надежды он возлагал на должность генерал-прокурора. Поэтому уже 18 января 1722 года он назначает на должность генерал-прокурора Павла Ивановича Ягужинского.

По отзывам современников, Ягужинский был видный мужчина, с лицом неправильным, но выразительным и живым, со свободным обхождением, капризный и самолюбивый. Он был очень умен и деятелен. За один день Ягужинский делал столько, сколько другой не успевал за неделю. Мысли свои выражал без лести перед самыми высокими сановниками и вельможами, порицал их смело и свободно. Талантливый и ловкий, он не робел ни перед кем. Не случайно светлейший князь Меншиков «от души ненавидел его».

Ближайшим помощником Ягужинского, обер-прокурором Сената, этим же указом был определен Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев, выдвинувшийся из среды гвардейских офицеров. Он уже имел опыт в Тайной канцелярии, и особенно отличился при ведении следствия по ряду политических дел.

Положение первого генерал-прокурора Сената было очень сложным. Царь, человек исключительно энергичный, нередко сам выполнял прокурорские обязанности: он постоянно ездил в Сенат и строго следил за принимаемыми там решениями. С первых же дней образования прокуратуры Петр I дал понять всем сенаторам, какое место он намерен отвести прокурору в государственных делах. Представляя сенаторам первого генерал-прокурора, он сказал: «Вот мое око, коим я буду все видеть. Он знает мои намерения и желания; что он заблагорассудит, то вы делайте; а хотя бы вам показалось, что он поступает противно моим и государственным выгодам, вы однако ж то выполняйте и, уведомив меня о том, ожидайте моего повеления».

Эта же мысль Петра нашла отражение и в указе от 27 апреля 1722 года «О должности генерал-прокурора». В нем отмечено: «И понеже сей чин — яко око наше и стряпчий о делах государственных, того ради надлежит верно поступать, ибо перво на нем взыскано будет».

По первоначальному замыслу Петра I, генерал-прокурор должен был выступать в роли высшего должностного лица в государственном аппарате, в руках которого сосредоточивался бы надзор за правильным и законным ходом управления страной, и прежде всего ее центральными учреждениями. Предполагалось, что генерал-прокурор должен стоять на страже интересов государя, государства, церкви и всех граждан, которые не могут сами защитить свои интересы.

Однако в ходе дальнейшей работы над указом о функциях прокуратуры Петр отказался от таких всеобъемлющих обязанностей генерал-прокурорской должности. Центр тяжести переносился исключительно на надзирающую роль генерал-прокурора за деятельностью всех государственных органов, и прежде всего Сената.

Указ «О должности генерал-прокурора» был утвержден 27 апреля 1722 года. Он устанавливал основные обязанности прокурора, его полномочия по надзору за Сенатом, руководству подчиненными органами прокуратуры. Указ предписывал, что «генерал-прокурор повинен сидеть в Сенате и смотреть накрепко, дабы Сенат свою должность хранил и во всех делах, которые к сенатскому рассмотрению и решению подлежат, истинно, ревностно и порядочно, без потеряния времени, по регламентам и указам отправлял, разве какая законная причина ко отправлению ему помешает, что все записывать повинен в свой юрнал». Прокурору вменялось в обязанность наблюдать также за тем, чтобы в Сенате «не на столе только дела вершились, но самым действом по указам исполнялись», а также «накрепко смотреть, дабы Сенат в своем звании праведно и нелицемерно поступал». Если генерал-прокурор обнаруживал, что Сенат нарушает законы, то он обязан был предложить Сенату исправить ошибку, а если не послушает — «протестовать и оное дело остановить».

Б-(49-53)

 

Частые смены императоров на российском престоле, последовавшие за смертью Петра I, появление на троне малолетних детей и (впервые в русской истории) женщин, а также многочисленные дворцовые заговоры и интриги, приводившие к возвышению одних фаворитов и падению других, засилье в 30-х годах XVIII в. иностранцев при дворе и в высшем управлении, сопровождавшееся казнями многих представителей известных русских княжеских и дворянских фамилий,— все это вызывало острейший интерес еще у современников. Первые попытки осмыслить эти события относятся к последней трети XVIII — началу XIX в.

Так, видный сановник Екатерины II граф П. И. Панин в составленных в 70-х годах XVIII в. «Замечаниях» дал весьма резкую оценку «дворцовому перевороту», утвердившему на троне Анну Ивановну, которая сделала Бирона своим фаворитом. По мнению П. И. Панина, «ничем не обузданное лихоимство Бирона» привело к террору. Императрица Анна Ивановна «обесславила» себя тем, что дала власть иноземному фавориту, который принес «народу» зло. Поэтому «народ» был доволен свержением деспота. Ссылка вельмож в регентство Бирона и Анны Леопольдовны, а также после захвата власти Елизаветой Петровной тоже вызвала осуждение П. И. Панина. Пытаясь затушевать истинную причину репрессий в отношении стремившейся к олигархии аристократии, П. И. Панин объяснял их личным «пристрастием» временщиков. Внушениями «иноплеменного изверга» Бирона он объяснял и жестокую расправу с членами кружка А. П. Волынского.

Аналогичные оценки правления Анны Ивановны и Бирона даны также в сочинениях другого идеолога родовитой знати — князя М. М. Щербатова, подчеркивавшего «повреждение нравов» в этот период. По его мнению, А. П. Волынский погиб из-за своей ссоры с иноземными временщиками и неприязни окружавших его лиц В качестве основной причины «дворцовых переворотов» М. М. Щербатов отмечал недостаток «основательных законов», которые бы точно определяли порядок престолонаследия, измененный в 1722 г. Петром I ⁷. В дальнейшем многие дворянские и буржуазные историки повторяли, всячески варьируя, это объяснение причины «дворцовых переворотов».

Подобным же образом трактовал время правления Анны Ивановны дворянский историк Т, Мальгин, утверждавший, что лишь после воцарения «мудрой» 'Императрицы Елизаветы прекратились вcе «суровости» и «народ», особенно «знатные», облегченно вздохнул.

Несколько иначе оценивал «дворцовые перевороты» идеолог консервативного дворянства историк Н. М.Карамзин. По его мнению, реформы Петра I нарушили «старину», ослабили власть духовную и разорвали связи «народа» и «дворянства». Н. М. Карамзин считал, что после смерти Петра I «аристократия, олигархия губили отечество». Это привело к тому, что «самодержавие сделалось необходимее прежнего для охранения порядка». Отклонение Анной Ивановной ограничивающих самодержавие кондиций вызвало одобрение историка и было расценено им как проявление желания «народа, дворян и духовенства». Однако он полагал, что лишь Екатерина II «очистила самодержавие от примесов тиранства». Тем самым Н. М. Карамзин в косвенной форме тоже выразил свое отрицательное отношение к репрессиям против знати в 30—40-х годах XVIII в.

Таким образом, первые работы дворянских историков свидетельствовали о том, что эти историки воспринимали «дворцовые перевороты» и их последствия главным образом с позиций родовитой аристократии, чьи олигархические замыслы потерпели крушение. В то же время представители исторической школы Н. М. Карамзина обосновывали мысль о том, что эти попытки потерпели неудачу якобы в результате исконной приверженности «народа» к самодержавию. И то и другое направления, как мы увидим далее, оказали большое влияние на последующее развитие исторической мысли.

В 30—50-х годах XIX в. в исторической литературе широкое распространение получает мнение о том, что в 1725—1741 гг. в России происходила борьба русской и иностранной придворных «партий» за фаворитизм и влияние на императорскую власть. Участников этой борьбы вдохновляли только личные интересы (честолюбие, собственная выгода и т. д.). Это была новая точка зрения. Так, И. Шишкин писал, что после смерти Петра I в России кончились реформы и наступило «время разгула личных страстей и личных стремлений, не связанных никем и ничем». «Тогда-то,— подчеркивал он,— начались эти изумительные события, эти непостижимые coups d'etat, о которых ничего не знали в Петербурге с вечера...» По его мнению, все перевороты совершали «русские немцы и онемечившиеся русские с помощью гвардии». В результате весь «народ» и «все русское боярство отодвигается на второй план, и немецкий элемент полновластно воцаряется и господствует на Руси». Лишь при Елизавете восстанавливаются в России все «русские начала», кончается «переходная эпоха». Все перевороты, по мнению автора, совершались в результате «чувств» и «страстей» тех или иных лиц, что особенно ярко проявилось в судьбе А. П. Волынского.

Такой же точки зрения при освещении «дворцовых переворотов» придерживались К. Арсеньев, М. И. Семевский, М. Д. Хмыров и другие историки.

Не видя социального смысла в происходивших событиях, дворянские историки описывали лишь внешнюю их сторону и объясняли борьбу придворных группировок между собой психологическими категориями, такими, как «властолюбие», «тщеславие», «лихоимство» и т. п., а также борьбой «русских» и «иностранных» деятелей.

В 40—50-х годах XIX в. появляются первые работы буржуазных историков — Н. А. Полевого, С. В. Ешевского,П. К. Щебальского, касающиеся «дворцовых переворотов» в середине XVIII в. Политическую историю России во второй четверти XVIII в., в том числе и «дворцовые перевороты», они уже пытались рассматривать в связи с дальнейшей судьбой реформ Петра I, которые они безоговорочно считали благодетельными для России. Тем самым была сделана попытка поставить «дворцовые перевороты» в связь с внутренним развитием страны, что было определенным шагом вперед в истолковании этих событий.

Наиболее полно такая точка зрения изложена Н. А. Полевым, считавшим, что после смерти ПетраI, в 1725—1762 гг., в острой борьбе сторонников «нового» и «старого» происходила проверка петровских реформ. Оценивая вслед за дворянскими историками самодержавие как благодетельный фактор для исторического развития России, Н. А. Полевой осуждал «дворскую крамолу» — борьбу дворянских группировок за власть в период правления Екатерины I и Петра II, так как это ослабляло государство. По этой же причине он осудил олигархические намерения верховников и засилье иностранцев в государственном управлении при Анне Ивановне. Идеализируя личность Елизаветы, Н. А. Полевой считал, что с ее воцарением кончился для России «траур, продолжавшийся слишком шестнадцать лет», исчезла опасность для «коренных постановлений в государственном правлении», т. е. для самодержавия.

С. В. Ешевский в своем курсе подчеркивал ту мысль, что перевороты прервали поступательное развитие России по пути, намеченному реформами Петра I. В это время вплоть до Екатерины II, полагал он, «не было системы, все совершалось по случайным распоряжениям», русская история фактически сводилась «к истории частных лиц, отважных или хитрых временщиков, к истории борьбы известных партий, придворных интриг». Такое положение, по мнению С. В. Ешевского, было результатом того, что в России «нравы менялись едва ли не с каждым царствованием». Тем самым он повторял популярный среди дворянских историков тезис о «разгуле страстей» как основной причине «дворцовых переворотов», Новым в работе С. В. Ешевского было то, что он первый в литературе того времени выдвинул вопрос о закономерности «периода дворцовых переворотов», хотя и понимал его идеалистически, как и сами перевороты. Но, поставив этот важный вопрос, он ограничился лишь констатацией факта.

Однако в целом следует отметить, что во взглядах дворянских и первых буржуазных историков на причины и оценку значения «дворцовых переворотов» середины XVIII в. в русской истории было очень много общего.

Своеобразным итогом развития взглядов дворянских и буржуазных историков конца XVIII — первой половины XIX в. на причины и характер «дворцовых переворотов» в России явилась концепция крупнейшего буржуазного историка С. М. Соловьева. Он справедливо выступил против многих представителей современной ему историографии, считавших вторую четверть XVIII в. темным периодом русской истории. Именно в эти годы, писал историк, «новый порядок остался и развивался», так как реформы вытекали «из условий предшествовавшего положения русского народа». Как убедительно сумел показать С. М. Соловьев, «новое», несмотря на многочисленные отступления, побеждало. Такая трактовка «периода дворцовых переворотов» сближала точку зрения С. М. Соловьева с мнением Н. А. Полевого. С. М. Соловьев первый из русских историков получил сравнительно свободный доступ к секретным документам Государственного архива Российской империи. Поэтому в своем труде он привел обширные данные по истории «дворцовых переворотов», послужившие в известной мере базой для других исследователей и не утратившие справочного значения до сих пор.

Однако подробно описав все обстоятельства, связанные с воцарением Екатерины I и ее преемников на русском троне, а также борьбу придворных группировок за власть в 1725—1762 гг., С. М. Соловьев, по сути дела, не дал ничего нового для понимания причин и характера «дворцовых переворотов». В своем труде он свел воедино высказанные до него оценки «дворцовых переворотов». По мнению С. М. Соловьева, в основе борьбы придворных группировок в 1725—1730 гг. лежало столкновение интересов придворных «партий», возглавляемых «сильными людьми», пытавшимися путем дворцовых интриг стать фаворитами правителей. Борьбу «знатных фамилий или родов» С. М. Соловьев рассматривал в идеалистическом плане, как результат отсутствия «сознания общих интересов», привычки русских людей действовать сообща, «кумпанствами». После того как Анна Ивановна, уничтожив кондиции, пригласила иностранцев для укрепления своего положения, в 30-х годах XVIII в. борьба «партий» и «фамилий» была направлена главным образом против засилья «немцев» во главе с Бироном, оскорблявших «национальное чувство» всего «народа». Заговор гвардии привел к власти дочь Петра I Елизавету; началось удаление иноземцев и «возвращение к правилам Петра Великого». Привлечение Петром III к государственному управлению «немцев» и его «недостойное» поведение снова вызвали недовольство «народа»; жена императора Екатерина II «страдала вместе с русскими людьми». Вновь возник заговор против неугодного царя, и Петр III был свергнут.

Идеализируя государственную власть и считая ее надклассовой силой, выступающей выразительницей интересов всех слоев населения, С. М. Соловьев неодобрительно относился к попыткам ослабить самодержавие в 1725—1730 гг. и в 1730 г. Особенно резкое осуждение историка вызвало то обстоятельство, что с провозглашением в 1740 г. регентом Бирона при императоре-младенце Иване Антоновиче «власть царей русских перешла» к немцу. Это означало дискредитацию императорской власти, что «переносить было нельзя». Поэтому «общество волновалось под невыносимым гнетом стыда, оскорбленного народного чувства», что и предопределило падение Бирона.

Стремясь доказать глубоко реакционный тезис о том, что самодержавие в России опиралось на поддержку всего народа и проводило политику в его интересах, С. М. Соловьев пытался представить борьбу верхов господствующего класса феодалов между собой за власть как массовое движение «всего общества, всего народа» за восстановление самодержавной власти законных русских царей.

В действительности «народное большинство», т. е. многомиллионная масса крестьян и посадских людей, было политически бесправным и не принимало, да и не могло принимать, никакого участия в «дворцовых переворотах».

Б-(55-60)

«Народ несколько не интересовался призраками, которые нетвердыми шагами взбирались по ступеням трона, скользили, словно тени, и исчезали в Сибири либо в казематах. Народ был уверен, что его во всяком случае будут грабить» ³⁶.

Касаясь взглядов дворянских и буржуазных историков в конце XIX — начале XX в. на «дворцовые перевороты», необходимо отметить большое влияние на дворянско-буржуазную историографию концепции «переворотов», данной С. М. Соловьевым. Авторы многих специальных работ продолжали рассматривать их как результат борьбы «частных интересов» и отдельных лиц «старой» и «новой» знати, «русских» и «немцев», подробно описывали придворные интриги и любовные похождения русских императриц и их приближенных. Неупорядоченность вопроса о порядке наследования престола называлась в качестве главной причины «дворцовых переворотов»,-делалась попытка обосновать реакционный тезис о глубокой заинтересованности русского народа в сохранении неограниченного самодержавия в России в середине XVIII в. ³⁷ Особенно ярко это проявилось в курсе лекций по русской истории С. Ф. Платонова, прочитанном в конце XIX — начале XX в. В нем Платонов почти буквально повторил трактовку причин и характера «дворцовых переворотов», данную С. М. Соловьевым ³⁸.

В то же время среди части буржуазных историков обнаруживается стремление отойти от некоторых традиционных представлений в объяснении «дворцовых переворотов», попытаться дать им более глубокое истолкование и установить определенную закономерность в этих событиях. Одной из самых ранних попыток подобного рода являются работы Е. Карновича. Возражая против широко распространенной в его время версии официальной историографии о той, что «дворцовые перевороты» середины XVIII в. были случайным делом отдельных персон, Е. Карнович писал: в них заметна «своего рода историческая последовательность и постепенность». Он считал и «бироновщину» закономерным этапом в истории России, так как ее характерные черты (казни вельмож, фаворитизм, злоупотребления властью и т. п.) существовали и до правления Анны Ивановны и позже — при Елизавете и Екатерине II. Е. Карнович выступил также против распространенного в современной ему литературе мнения о том, что «народ» якобы был весьма заинтересован судьбой престола и играл в переворотах активную роль. В действительности, писал он, народ был «совершенно удален от разрешения государственных вопросов» и был равнодушен к переворотам. Так, ecnii С. М. Соловьев писал, что «общество негодовало», когда был провозглашен регентом Бирон, то Е. Карнович подчеркнул, что этот факт не возбудил «никакой оппозиции ни в народе, ни в обществе». Смена монарха на троне гораздо сильнее волновала вельмож, которые и решали этот вопрос «в аристократическом круге».

Однако, высказав ряд верных наблюдений, Е. Карнович в целом не смог раскрыть истинные причины переворотов и объяснял их неупорядоченностью вопроса в престолонаследии.

Очередную попытку критически рассмотреть традиционные для дворянской и буржуазной историографии оценки «дворцовых переворотов» предпринял В. Строев. Он попытался найти историческое оправдание репрессиям и террору против знати в период правления Анны Ивановны, стремившейся «смирить те элементы», которые хотели «ограничить верховную власть». В. Строев не без оснований писал, что «о так называемых немецкой и русской партиях того времени... было наговорено в нашей литературе столько глупостей». В действительности, как он полагал, при дворе и в государственном управлении было гораздо больше русских, чем немцев. «Мученик за русское дело» А. П. Волынский разрабатывал свои планы вместе с немцами (Эйхлер, Менгден и др.). При этом В. Строев отметил, что недовольство действиями правительства обычно выливалось в ненависть к «немцам», а это было выгодно правящим кругам.

В условиях роста революционного движения в России в конце XIX — начале XX в. либеральная буржуазия выступала за сохранение сильной монархии, ограниченной умеренной конституцией, видя в этом средство предотвращения народной революции. В то же время крупная буржуазия, заинтересованная в проведении некоторые реформ, стремилась получить доступ к государственному управлению. Для достижения этих целей в настоящем она обращалась к прошлому России, стремясь обосновать тезис об отсутствии в русской истории каких-либо конфликтов между «властью» и «народом» и показать царизму, что и в прошлом имели место конституционные движения. По мнению многих буржуазных историков, наиболее ярким примером «конституционного движения» был «дворцовый переворот» 1730 г., во время которого верховники и часть дворян предприняли попытку ограничить самодержавие. Этим и объяснялся усиленный интерес буржуазной историографии на рубеже XIX и XX вв. к «за-тейке» верховников.

Впервые такая трактовка «дворцового переворота» 1730 г. была дана в монографии Д. А. Корсакова, подробно изучившего политические планы верховников и шляхты и опубликовавшего кондиции Верховного тайного совета, проекты дворян и списки лиц, участвовавших в заговоре. Он повторил тезис о том, что их выступление было вызвано нерешенностью вопроса о престолонаследии после смерти Петра I. Избрав Анну Ивановну императрицей и ограничив ее власть кондициями, верховники, по мнению Д. А. Корсакова, предполагали «выработать прочные основания государственного устройства», т. е. конституцию. Аналогичные намерения имела и шляхта, подавшая императрице свои проекты. И те и другие, как считал историк, защищали не только свои интересы, но и интересы других сословий (духовенства, крестьян). Верховников и шляхту автор рассматривал лишь как группы лиц, участвовавших в верховном управлении государством, и отрицал то, что они выступали выразителями интересов отдельных прослоек господствующего класса. «Обвинить шляхетство в сословном эгоизме и своекорыстии,—писал он,— столь же странно, как обвинять верховников в олигархии». Д. А. Корсаков полагал, что основные причины провала «затейки» верховников следует объяснять «гордостью» и «самонадеянностью» их вождя Д. М. Голицына и отсутствием связи с дворянством, духовенством и генералитетом, а не выступлением шляхты.

В оценке «дворцовых переворотов» и характера выступлений аристократии в 1730 г. Д. А. Корсакову был близок крупный буржуазный историк В. О. Ключевский, назвавший историю России от 1725 до 1762 г. «эпохой дворцовых переворотов». По мнению В. О. Ключевского, главной причиной переворотов было то, что Петр I нарушил законный порядок престолонаследия, издав свой указ 5 февраля 1722 г. «...Престол был отдан на волю случая и стал его игрушкой». Тем самым он подчеркивал только стихийность переворотов. В. О. Ключевский писал: «В государстве с абсолютной властью судьба русского престола оказала решительное действие на ход дел и действие, несогласное с духом и планом преобразований»⁸.

В. О. Ключевский не ограничился констатацией того факта, что гвардия играла крупную роль в «дворцовых переворотах», а подчеркнул, что она «была представительницей целого сословия (дворянского.— С. Т.), из среды которого исключительно комплектовалась»; в результате «дворцовых'переворотов» возросло политическое значение не только гвардии, но и всего дворянства; в истории России с конца 20—30-х годов XVIII в. наступает период «дворяновластия». Тем самым В. О. Ключевский одним из первых среди дореволюционных историков поставил вопрос о социальных последствиях «дворцовых переворотов» для исторического развития России. При оценке «дворцового переворота» 1730 г. В. О. Ключевский подчеркнул, что «народа в нашем смысле слова в кругах, писавших проекты, не понимали или не признавали».

Стремясь доказать отсутствие социальных конфликтов между верховной властью и «обществом», В. О. Ключевский повторил в общем тезис Д. А. Корсакова, что в конечном счете в событиях 1730 г. «фамильные тягались с фамильными». И лишь политическая незрелость шляхетства и верховников, неумение действовать сообща помешали сделать то, что было у всех на устах: «превратить высшие правительственные учреждения в общественные, выборные, т. е. представительные».

Очередную попытку оценить «затейку» верховников в 1730 г. предпринял в 1894 г. в статье «Верховники и шляхетство» будущий лидер либерально-монархической буржуазии П. Н. Милюков. Целью заговора верховников он также считал установление в России конституционного режима при сохранении монархии. Изучив русские и особенно иностранные источники, П. Н. Милюков пришел к выводу, что в теории проект лидера верховников Д. М. Голицына был не узкосословным, а конституционным, отвечавшим интересам всего общества. Однако на практике этот проект не был полностью реализован. При этом автор ошибочно считал, что он почти полностью был заимствован из Швеции.

На несколько иных позициях в оценке «дворцового переворота» 1730 г. стоял в годы первой русской революции М. М. Богословский, впоследствии крупный советский историк. В тот период он разделял взгляды либеральной буржуазии, примыкавшей к октябристам. По его мнению, выразителем интересов всего общества выступало в этом движении дворянство. М. М. Богословский попытался далее найти выступления подобного рода в более ранний период русской истории, сравнивая движение дворян в 1730 г. с выступлением бояр при воцарении Василия Шуйского и дворян во время восстания в Петербурге на Сенатской площади в 1825 г. и усматривая во всех этих случаях борьбу «за конституцию». Такие исторические «параллели» понадобились автору для обоснования распространенного среди либеральной буржуазии тезиса о том, что на протяжении веков в России имели место конституционные движения. В настоящее время, считал М. М. Богословский, борьбу за конституцию в России возглавляют «остатки дворянства, растворенные во всесословной интеллигентской массе», т. е. буржуазии. Поэтому и политические притязания русской буржуазии в 1905 г. он расценивал как «всесословное конституционное движение».

Стремление части буржуазных историков представить «дворцовые перевороты» в качестве выступлений «общества» за конституцию вызывало противодействие со стороны представителей официального охранительного направления в историографии. Так, А. С. Алексеев (написал в 1896 г. специальную работу «Легенда об олигархических [тенденциях Верховного тайного совета в царствование Екатерины I», в которой пытался отрицать олигархические намерения знати во [время «дворцовых переворотов» в 1725—1730 гг., видя в них вслед за С. М. Соловьевым лишь борьбу отдельных лиц за милости царя. В другой своей работе А. С. Алексеев назвал выступление верховников в 1730 г. «интригой». Их действия вызвали у него резкую негативную оценку, так как, составив кондиции, ограничивающие самодержавие, и избрав в Совет двух фельдмаршалов (кн. Долгорукого и кн. Голицына), «зачинщики государственного переворота, узурпировавшие учредительную власть и самовольно организовавшиеся вреволюционный комитет», сами упразднили Совет как законное (учреждение и вызвали «всеобщее недовольство».

С таких же идейных позиций освещал в начале XX в. историю («дворцовых переворотов» в курсе лекций, прочитанных в Московском университете, и другой монархически настроенный историк — М. К. Любавский. По его мнению, сразу же после смерти Петра I в России начался возврат «к испытанным порядкам московского периода», в том числе и в области престолонаследия, так как «общество» «не могло долго мириться с устранением от престола законного наследника», т. е. внука Петра I царевича Петра Алексеевича. Отрицательно относясь к борьбе фаворитов между собой за власть, М. К. Любавский не без оснований сравнивал царствование Петра II с боярским правлением в юные годы Ивана IV. Высокую оценку М. К. Любавского получил «дворцовый переворот», приведший к власти Екатерину II, которая создала «сильную и авторитетную власть».

М. К. Любавский попытался выяснить социальные последствия «дворцовых переворотов» для истории России, отметив усиление «сословного унижения крестьянства» и рост привилегий дворянства с 30-х годов XVIII в. Отметив, что после выступления в 1730 г. основная масса дворянства не участвовала в переворотах, он правильно объяснял это тем, что уже при Анне Ивановне дворяне «не чувствовали нужды в перемене правления», так как правительство удовлетворяло их сословные притязания.

Среди работ дворянских и буржуазных историков по интересующему нас вопросу, написанных в конце XIX — начале XX в., особое место занимают «Лекции по русской истории» (СПб., 1892) В. А. Мякотина. В домарксистской историографии В. А. Мякотин глубже, чем кто-либо другой из современных ему историков, раскрыл подлинный смысл важнейших событий политической истории середины XVIII в. Он неоднократно отмечал, что «дворцовые перевороты» были делом рук лишь дворян и аристократии. Широкие народные массы в них не участвовали. «Народную массу,— писал он,— занимают иные интересы, отличные от интересов дворцовых партий, и когда временами сквозь шум «дворцовых переворотов» слышится гул народного движения, он является одинаково страшным для всех этих партий, заставляет всех забывать о своей вражде, соединяться вместе». В. А. Мякотин убедительно показал, что в результате «дворцовых переворотов» происходило неуклонное усиление экономических и политических позиций дворянства.

Заслуживает внимания его объяснение причин «дворцовых переворотов». Опровергая утверждения дворянских и буржуазных историков о случайности переворотов и причинах, их порождавших, В. А. Мякотин писал, что шесть «дворцовых переворотов» в период с 1725 по 1761 г. были закономерным явлением в русской истории: они были вызваны не личными качествами правителей, их волей или неупорядоченностью вопроса о престолонаследии, а «силою условий», которые имели «более глубокую причину». Эти причины автор правомерно усматривал в укреплении самодержавия при Петре I и политическом возвышении дворянства. Борьба за власть между шляхетством, формирующимся в привилегированное сословие, и остатками родовитой аристократии и приводила к частым «дворцовым переворотам». Дворяне, как верно подметил В. А. Мякотин, выступали не против самодержавной формы правления, а против действий временщиков (русских и иноземных), за расширение привилегий дворянства. «Перевороты эти были попытками со стороны различных групп дворянства разрешить вопросы, касавшиеся его политического быта». Если вслед за С. М. Соловьевым большинство дворянских и буржуазных историков писали о том, что Елизавета пришла к власти в результате недовольства «всего народа», то В. А. Мякотин подчеркнул, что она была ставленницей среднего дворянства.

В- (26-32)

ЦАРЕВНЫ СОФЬИ

В-(42-43)

ПРАВЛЕНИЕ ЦАРЕВНЫ СОФЬИ

Государь Иван Алексеевич родился немощным. Его младший брат, не предаваясь детским забавам, с охотой изучал военное искусство и другие полезные науки. Поэтому царевне Софье было нетрудно забрать все дела в свои руки.