Новые (буржуазные) тенденции в исг 18 В. М. Д. Чулков, И. И. Голиков, В. В. Крестинин 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Новые (буржуазные) тенденции в исг 18 В. М. Д. Чулков, И. И. Голиков, В. В. Крестинин



 

Мы уже говорили о созревании капиталистического уклада и увеличении роли недворянских слоев в общественной и культурной жизни. Обратимся сейчас к возникшим в этой связи явлениям в историографии. Прежде всего напомним, что в числе лиц, писавших исторические произведения, появляется значительная прослойка из представителей купечества, мещанства и разночинной интеллигенции. Автор многотомных «Деяний Петра Великого» И. И. Голиков и историк Подвинья В. В. Крестинин были купцами; выступавший с работами по истории семьи и собственности юрист С. Е. Десницкий происходил из мещан; автор одной из первых работ по истории Украины и историк города Москвы В. Г. Рубан был выходцем из бедной казацкой семьи; первый историк русского книгопечатания и историк Петербурга А. И. Богданов служил помощником библиотекаря в Академии наук, а автор монументального труда по истории коммерции М. Д. Чулков — секретарем в Коммерц-коллегии, затем в Сенате и был, по его собственным словам, крайне беден. Можно было бы назвать немало других историков, издателей исторических иcточников и переводчиков иностранных трудов по истории, выходцев из купеческих, мещанских семей или из семей священников, мелких государственных или церковных служащих, людей незнатных и небогатых. Что же касается читателей исторических произведений, то немногие сведения, которые позволяют судить об их социальном статусе, заставляют предположить, что разночинцев в их среде было немало.

Буржуазные тенденции проявились в подрыве того почт: монопольного положения, какое на протяжении столетий занимала в русской историографии феодальная проблематика, первой половине XVIII в., как мы видели, сюжеты, привлекавши историков, были расширены и стали включать правительствен ные меры, регламентировавшие народную жизнь и народны быт. Но только во второй половине XVIII в. стали появляться работы, в которых специально рассматривались история коммерции, история «сельского домостроительства», промышленности и «художеств». Буржуазные тенденции проявлялись и в том, что внимание историков стали привлекать не только феодальные властители, цари, полководцы, дипломаты и представители высшей церковной иерархии, но и купцы, которые признаются некоторыми авторами «наиполезнейшими членами общества», а также ученые и писатели. Буржуазные тенденции проявились также в усилении внимания к истории русских городов. В 1773 г. вышел в свет «Географический лексикон Российского государства»,[90] а в 1788—1789 гг.— «Новый и полный географический словарь Российского государства».[91] В этих словарях, а также в топографических описаниях наместничеств и губерний, в путевых записках участников географических экспедиций и в других географических источниках, охвативших разные районы страны, содержатся исторические сведения о русских городах.

По новейшим подсчетам, к концу XVIII в. было также издано около пятидесяти специальных работ по истории городов.[92] Назовем только произведения трех уже упомянутых выше историков недворянского происхождения: «Историческое, географическое и топографическое описание Санкт-Петербурга и начала заведения его» А. И. Богданова,[93] «Описание императорского столичного юрода Москвы» В. Г. Рубана[94] и работы по истории Архангельска и Холмогор В. В. Крестинина.

Расширение тематики исследований и социальные симпатии исследователей отразились на характере привлекаемых ими источников. Стали предметом изучения документы архива Коммерц-коллегии и сенатские документы, относящиеся к коммерции. Наряду с государственными грамотами и актами (духовные и договорные грамоты князей, межгосударственные договора и другие дипломатические акты, жалованные грамоты феодалам) начали привлекать и изучать частные акты (купчие, меновные, духовные и другие документы, исходящие от частных лиц, часто недворянского и даже крестьянского происхождения). Поскольку историки стали больше интересоваться простыми людьми, они обращаются к этнографическим и статистическим материалам. И в этом расширении источниковедческой базы нельзя не усмотреть влияние социальных интересов историков.[95]

Только что охарактеризованные буржуазные тенденции в русской историографии второй половины XVIII в. мы подробнее проследим на примере Чулкова, Голикова и Крестинина. М. Д. Чулков (1740—1793 гг.) выступил в качестве автора семитомного труда «Историческое описание российской коммерции».[96] Труд этот имел не только теоретическое но и практическое значение: он должен был знакомить купцов с состоянием и порядком ведения торговли в разных портах и на разных границах. Этим определяется структура труда, один из томов которого содержит материалы о торговле через Петербург и Кронштадт, другой — через Ригу, Ревель, Нарву и Выборг. Вместе с тем Чулков собрал для первого тома рассеянные по летописям и другим «историям» сведения о древней российской торговле, «краткие, темные и иногда невразумительные», и дополнил их изложением грамот, актов и других источников, затрагивающих вопросы торговли Московского государства.

Чулков пишет, что купечество «составляет благополучие общества не потому только, что прибыль казне пошлинами приносит, но потому более, что сей класс ободряет земледельство, служит ко обогащению общественному и в политических делах бывает иногда подпорою государствам».[97] Политическим настроениям тогдашней русской буржуазии соответствует отношение Чулкова к абсолютизму, который заботился о купечестве во времена Петра Великого и на который буржуазия продолжала уповать при Екатерине II. Недаром Чулков добивался проведения таких политических мер, которые бы способствовали обеспечению мануфактур рабочей силой и принуждению работников «довольствоваться малым жалованьем».[98]

И. И. Голиков (1735—1801 гг.) должен быть упомянут в курсе русской историографии как автор двенадцатитомных «Деяний Петра Великого, мудрого преобразователя России» и восемнадцатитомного «Дополнения к «Деяниям Петра Великого»». Л В. Черепнин справедливо замечает, что в труде Голикова деятельность Петра рассматривается с позиций сторонника абсолютной монархии и защитника интересов купечества.[99] Выходец из купеческой среды и сам купец, Голиков был осужден за злоупотребления по винным откупам, но получил прощение в связи с открытием Медного всадника. По преданию, он пришел на площадь, где был поставлен памятник, упал на колени и дал клятву посвятить свою жизнь написанию истории Петра Великого. Впрочем, Голиков еще раньше интересовался «деяниями» Петра.

Внимание автора привлекает заведение царем мануфактур («мастерств, фабрик и заводов»), «размнощение всякого рода продуктов», разведение иностранных пород овец, лошадей и рогатого скота, забота о развитии внутренней и внешней торговли, заключение международных торговых трактатов и обеспечение твердого курса русской монеты. Голиков отмечал, что военные успехи Петра и перенесение столицы из Москвы в Петербург содействовали хозяйственному подъему России. Царь во всем был рачительным и бережливым хозяином, «не истощал подданных». Это последнее утверждение уже никак не вязалось с действительностью, но хорошо согласовывалось с буржуазными представлениями о хорошем царе.[100]

Заслуга И. И. Голикова состоит в том, что по печатным и архивным источникам он собрал и систематизировал многочисленные данные о деятельности Петра, а так как «Деяния» и «Дополнения к Деяниям» находили многочисленного по тем временам читателя, они способствовали распространению сведений по истории петровского царствования, а отчасти и по истории допетровского времени (которому были посвящены первые тома «Дополнений к Деяниям»). При этом изложение Голикова носило апологетический характер. Достижения современной ему историографии в области трактовки событий и методологического подхода к их объяснению были чужды Голикову, который о себе говорил, что он «человек неученый, следовательно, не знающий никаких критических правил» и к тому же «не искусный в историческом слоге».[101]

Купеческий сын В. В. Крестинин (1729—1795 гг.) написал ряд работ по истории своего родного Подвинья[102] и осветил в них не только судьбы народа в доновгородские и новгородские времена, в составе единого Русского царства и в Российской империи, но и вопросы хозяйственной жизни, деятельности купечества и отдельных богатых купцов. Крестинина интересуют «частные роды», не имевшие княжеских титулов и дворянского достоинства, но тем не менее выделившие из своей среды людей, достойных благодарной памяти потомков. Его интересует вопрос и о том, как в непривилегированной среде северного черносошного крестьянства зарождаются богатые фамилии, как они сосредоточивают в своих руках значительные имущества и влияние в посадских и сельских мирских общинах. Так прослеживалась история зажиточной крестьянской фамилии Вахониных — Негодяевых, ставших богатыми купцами и скупщиками земли и одновременно занимавшими посты земских старост и целовальников.

Идеальным В. В. Крестинин считал положение, при котором среди «главных купцов и капиталистов» находилось бы побольше «мужей добродетельных, соединяющих собственную пользу с общим благом».[103] Однако он вынужден признать, что на деле «первые нашего посада (Архангельска.— А. Ш.) капиталисты» эксплуатировали бедноту. Останавливаясь на отдельных представителях архангельского купечества, Крестинин дает им такие характеристики: «купец превосходный по своему в умножении богатств искусству», но «гражданин, предпочитающий при всяком случае собственное добро выше общего блага», или «первостатейный купец, речистый, проворный, богатый, но в гражданских добродетелях убогий человек».[104]

Крестинин, подобно Чулкову и Голикову, уделяет большое внимание коммерции, и в частности беломорской торговле. А ценам «на имения и на необходимые вещи к содержанию" человеческой жизни» Крестинин посвятил целых две главы своего «Исторического опыта о сельском старинном домостроительстве». И подобно Чулкову и Голикову, он очень высоко ценит петровскую политику, заботу Петра о купечестве и, в частности, обучение архангелогородцев «азбуке коммерческой науки».[105]

Трех только что названных историков второй половины XVIII в. можно характеризовать как буржуазных, не столько исходя из их социальной принадлежности, сколько основываясь на их внимании и симпатиях к непривилегированным слоям общества, на тематике исследований и на круге привлекаемых ими источников. Но этим и ограничивается их научное новаторство. По своим социально-политическим убеждениям и философско-историческим представлениям они выступают перед нами как люди, еще далекие от передовых буржуазных идей эпохи Просвещения.

Представители купечества в Екатерининской комиссии для составления нового Уложения скорее заботились о расширении своих узкосословных привилегий и о праве владения крепостными людьми, чем о ликвидации крепостного гнета. Соответственно Голиков славил Петра за предоставление мануфактуровладельцам возможности владеть принудительными работниками, Чулков заботился о внеэкономическом принуждении в отношении тех же мануфактурных работников, а Крестинин — о законных правах северных купцов владеть половниками.

О приверженности самодержавию всех трех авторов мы уже говорили.[106] Остается добавить, что вместе с верой во всемогущество исторических личностей и непониманием той причинной обусловленности их деятельности, о которой говорили просветители, мы находим у некоторых историков — буржуа второй половины XVIII в., рассуждения провиденциального толка. Так, Голиков говорил о провидении божием, которое карает народы, «совращающиеся со стези добродетели».[107] Отсюда не следует, что передовые просветительские теории не находили адептов в русской историографии второй половины XVIII в. Но носители этих теорий были чаще всего не разночинцы, а дворяне.

Вопрос об особенностях просветительской идеологии в России второй половины XVIII в. решался советскими историками общественной мысли и литературы не однозначно. Л. А. Дербов даже говорит о разноголосом хоре мнений и путанице в высказываниях о классовом характере и хронологических рамках русского просветительства. Эта разноголосица в значительной мере объясняется различиями в понимании самой сущности просветительства. В этой связи необходимо вспомнить определение, данное В. И. Лениным в работе «От какого наследства мы отказываемся?». В. И. Ленин называет здесь следующие три черты русского просветительства 1860-х годов: 1) горячая вражда «к крепостному праву и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической области», 2) «горячая защита просвещения, самоуправления, свободы, европейских форм жизни...» и 3) «отстаивание интересов народных масс, главным образом крестьян...».[108]

В. И. Ленин не отождествляет просветительство с простой защитой просвещения. Взгляды просветителей 1860-х годов носят явно антифеодальный характер, направлены на защиту новых буржуазных отношений и прежде всего на защиту крестьянских масс.

Говоря о просветительстве более раннего времени, следует Подходить к нему не только как к явлению культурно-историческому, но и как к явлению социально-историческому. Л. А. Дербов справедливо замечает, что только при таком подходе можно избежать слишком расширительного (а значит, лишенного социальной и хронологической конкретности) толкования просветительства. Такой подход исключает распространение русского просветительства на период от Симеона Полоцкого (XVII в.) до Чернышевского и не позволяет относить к просветителям Феофана Прокоповича или Татищева. Русское просветительство начинает складываться только с середины XVIII в.[109]

В. И. Ленин указывает, что русские просветители 1860-х годов имели много общего с западноевропейскими экономистами XVIII в., но взгляды первых отражали специфику русского общества. Говоря о русском просветительстве, зародившемся во второй половине XVIII в., мы так же должны учитывать присущее ему своеобразие. Н. И. Новиков и другие просветители XVIII в. критиковали многие порождения крепостного права в экономической, социальной и юридической областях, но они еще не поднимались до решительного протеста против крепостничества в целом. Н. И. Новиков и другие просветители XVIII в. критиковали такие порожденные самодержавно-крепостническим строем пороки, как чиновничий произвол и беззаконие или тунеядство и жестокость помещиков, но они не поднимались до отрицания абсолютизма и политического господства класса помещиков. В этом отношении Белинский и Герцен, Чернышевский и Добролюбов и другие русские просветители 1840—1860-х годов пошли гораздо дальше просветителей екатерининского времени. Это отлично выразил Н. А. Добролюбов, давший высокую оценку Новикову за смелую и благородную сатиру, обнажающую «порок сильный и господствующий». И в то же время он замечал, что новиковская сатира нападала «не на основу зла, а только на злоупотребления того, что в наших понятиях есть уже само по себе зло».[110] Читатели Добролюбова, привыкшие расшифровывать эзоповский язык подцензурной демократической печати, хорошо понимали, что речь шла о выступлениях просветителей XVIII в. против проявлений самодержавия и крепостничества. В этом и заключалась важнейшая особенность раннего русского просветительства второй половины XVIII в.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2017-02-07; просмотров: 647; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.236.19.251 (0.025 с.)