Причины упадка византийских городов

Среди ученых нет единого мнения о том, почему развитые в экономическом, социальном, политическом плане византийские города в XII - XV вв. вступили в эпоху упадка. Однако можно наметить основные выводы историков относительно данной проблемы, сделанные на основе изучения исторических источников. Исследование этого вопроса еще раз подчеркнет, что между византийскими и западноевропейскими городами существовали большие различия.

Как справедливо отмечает большинство историков, «поздневизантийский город (XII - XV вв.) отмечен постепенным угасанием экономической деятельности городов и упадком их торговых связей» Удальцова З.В., Осипова К.А. Отличительные черты феодальных отношений в Византии (Постановка проблемы) // Византийский временник. - М., 1974, т.36, с.22.. Причины упадка городов, ремесла и торговли в поздней Византии крылись в замедленности социально-экономического развития страны, застое производства, господстве феодалов над городом, подавлении экономики империи иностранным купечеством, чрезвычайно тяжелой для византийского государства внешнеполитической ситуации (борьба с турками и разрыв с Западом). «Если в раннее средневековье такие факторы, как воздействие античного наследия и покровительство государства, способствовали сохранению экономической жизнеспособности городов, то в новых хозяйственных условиях они превратились из стимула в тормоз прогрессивного экономического развития городских центров. Устойчивость античных традиций в структуре и организации ремесленного производства мешала введению технических новшеств, а главное - переходу к новой, мануфактурной стадии развития. Точно так же и государственная опека над ремеслом и торговлей из поддержки превратилась в преграду качественного прогресса византийского ремесленного производства. Государственная помощь покупалась дорогой ценой потери торгово-ремесленными корпорациями самостоятельности и инициативы» Там же, с.23..

Государственная регламентация сковывала византийские корпорации. Взращенное в условиях исключительной привилегированности, византийское ремесло, потеряв в поздний период поддержку государства, не обнаружило достаточной внутренней жизнеспособности, чтобы устоять и перейти на более высокую, мануфактурную стадию развития.

Если на Западе разложение цехового строя было связано с переходом к более высокой ступени организации производства, то в Византии корпоративное устройство стало разлагаться, когда еще не появилось условий для развития мануфактуры. Италия, и в первую очередь Венеция и Генуа, стала составлять конкуренцию Византии на рынке.

Сравнивая европейские и византийские города, Сванидзе А.А. отмечает, что последние «не пережили коммунальных революций и не обрели муниципальных свобод» Сванидзе А. Средневековый город: вертикаль прогресса. // Знание - сила. 1995, №2..

Курбатов Г.Л. также говорит о том, что подъем византийских городов в XII веке оказался кратковременным и незавершенным. «Главную причину этого следует видеть в особенностях становления феодального хозяйства в Византии» Курбатов Г.Л. История Византии (От античности к феодализму). - М., 1984, с.155.. Подъем феодальной экономики в условиях сохранения мелкого, раздробленного крестьянского хозяйства, состояние которого в принципе мало интересовало феодала, не сопровождался сколько-нибудь существенным прогрессом в агрикультуре, технике обработки земли. Возрастал лишь ложившийся на крестьянское хозяйство гнет, что вело к обнищанию крестьян. Все это не могло не сказываться на состоянии внутреннего, городского рынка. Его развитие во второй половине XII века начинает замедляться в связи со снижением покупательной способности крестьян. Это обрекало многие ремесла массовых профессий на застой. Отсюда - ограниченные возможности консолидации объединений типа цехов. Усилившаяся в последней четверти XII века пауперизация и люмпен-пролетаризация части городского населения особенно остро проявлялась в Константинополе. Уже в это время начинает сказываться на его положении усиливавшийся ввоз в Византию более дешевых итальянских товаров массового спроса. Все это накаляло социальную обстановку в Константинополе, приводило к массовым антилатинским, антиитальянским выступлениям. В провинциальных городах к концу XII века также начинают проявляться черты экономического упадка.

Курбатов Г.Л. также, как Удальцова З.В. и Осипова К.А., подчеркивает, что в византийском городе XI - XII вв. не сложилось торгово-ремесленных объединений типа западно-европейских цехов.

Если говорить о городском самоуправлении, то в Византии рассматриваемого периода оно проявилось очень слабо. Существовавшее недовольство городского населения было использовано феодалами для закрепления своего господства в политической жизни города. Поэтому те элементы самоуправления или автономии, которых добиваются и которые получают города в XII в., были результатом устремлений и достижений феодалов, местной феодальной знати и церкви. В то время как в Италии феодальный класс дробился и образовывался особый слой городских феодалов, оказывавшийся союзником сословия горожан, в Византии элементы городского самоуправления были только отражением факта закрепления власти феодалов над городом.

«Таким образом, в итоге развития византийского города в XI - XII вв. в Византии, в отличие от Западной Европы, не сложилось ни крепкой городской общины, ни мощного самостоятельного движения горожан, ни соответственно развитого городского самоуправления, даже его элементов. Византийские ремесленники и купцы были отстранены от какого-либо участия в официальной политической жизни и в городском управлении» Курбатов Г.Л. История Византии (От античности к феодализму). - М., 1984, с. 158..

В XIII - XIV вв. из-за некоторого упадка городов более успешно развивается деревенское ремесло (в византийской деревне XIV века было представлено почти 1/3 ремесел, зафиксированных источниками для города). Византийская деревня и поместье все больше выступали конкурентом малого византийского города, что подрывало его значение. С течением времени некоторые города начинают превращаться в родовые гнезда крупных феодалов.

Некоторый подъем переживали центры вывозной торговли феодалов, что стимулировало их втягивание в экономику города. В это время итальянское купечество постепенно монополизирует не только внешнюю торговлю Византии, но в значительной степени и внутреннюю оптовую торговлю. Таким образом, в Византии этого времени экономику византийского города подрывал, с одной стороны, подъем феодального хозяйства, с другой - итальянская экономическая экспансия. Разоряя городское торгово-ремесленное население, все это облегчало экономическое «освоение» города византийскими крупными феодалами.

В связи с политическими событиями, в Византии ослабевала центральная власть. Город превращался в своеобразный вариант укрепленного феодального поместья. Городское торгово-ремесленное население оказывалось все более вынужденным сочетать ремесло с земледелием, городским и подгородным хозяйством. Незащищенность византийского производства открывала еще более широкую дорогу ввозу итальянских товаров. Даже в производстве предметов роскоши византийское ремесло деградировало и примитивизировалось, окончательно потеряв конкурентоспособность с итальянским.

Еще одним отличием византийского города считается неравномерность социально-экономического развития отдельных городских центров империи. Это очень ярко проявилось в резком контрасте развития столицы и провинциальных городов. Константинополь доминировал и никогда не терял своего экономического могущества. Начавшийся в XII в. процесс перемещения экономической активности из столицы в провинциальные города империи хотя временно и ослабил столицу, но так и не получил своего завершения в поздней Византии. В XIV - половине XV вв. Константинополь все еще оставался не только крупным центром потребления, но и пунктом оживленной транзитной торговли, хотя роль его как мирового рынка, «золотого моста», между Востоком и Западом заметно упала. В этот период Константинополь, сохраняя в известной мере свое торговое значение, утратил функции мирового центра ремесленного производства на экспорт.

Итак, особенностью византийского города в период развитого феодализма, по сравнению с Западной Европой, было затухание экономической роли городов в Поздней Византии и слабое развитие в них элементов предкапиталистических отношений. Также отличием является неограниченное господство Константинополя над всеми другими городами империи.

К концу XII в. признаки грядущего упадка едва наметились. Мелочная опека властей, система ограничений, высокие налоги и пошлины, консервативные принципы управления душили корпорации. Ремесло и торговля в столице хирели. Итальянские торговцы находили все более широкий сбыт для своих товаров, которые стали превосходить византийские по качеству, но были значительно дешевле их.

Поздневизантийский период (XIII - XV вв.) отмечен постепенным угасанием экономической деятельности городов и упадком их торговых связей. По сравнению с Западной Европой, в Византии расцвет городов оказался недолговечным и не повлек за собой коренной ломки феодальной экономики страны. Устойчивость некоторых античных традиций мешала переходу к мануфактурной стадии развития.

 

19.Тревоги повседневной жизни; болезни, представления о их причинах и лечении.

Болезнь - древнейший враг рода человеческого. Над тем, откуда происходят болезни, как с ними бороться, задумывались и древневавилонские жрецы, и медики в средневековых университетах, равно как и знахари в глухих деревнях, и врачи в современных лабораториях. Каждая эпоха, каждая культура давала свои ответы на эти вопросы,
101
но неизменно эти ответы были связаны со свойственными данной культуре общими представлениями о причинности и вплетены в присущую этой культуре картину мира - сетку представлений о мире и месте человека в нем, посредством которых люди объясняют и переживают окружающую действительность.
До недавнего времени было принято думать, что Средневековье - эпоха господства христианского мировоззрения во всех сферах жизни, и представления средневекового человека о болезни не являются здесь исключением. Действительно, если обратиться к теологическим и медико-теологическим трактатам, принадлежащим перу известных христианских авторов - от Григория Нисского, Тертуллиана, Августина до Хильдегарды Бингенской и Фомы Аквинского, - которые традиционно использовались историками как источники по истории средневековой медицины, то этот взгляд может показаться вполне оправданным. С первых веков христианства церковь разрабатывает сложнейшее учение о болезни "с Божьего попущения" как следствии греха или испытания, с культом страдания и возможностью апеллировать только к всемогущему Богу. Собственно "медицинская", "натуралистическая" часть этого учения базировалась на античной теории, наивысшее выражение получившей в трудах римского врача Галена (I в.). Согласно этой теории, здоровье человека зависит от гармоничного сочетания в его организме четырех основных жидкостей - крови, слизи, черной и желтой желчи. Нарушение их баланса или порча одной из них и приводят к различным телесным недугам. Однако такого рода естественные неполадки в организме являются не столько причиной, сколько поводом к болезни, ибо и здоровье, и болезнь, заканчивающаяся выздоровлением или смертью, и вообще вся судьба человека и окружающего его мира находятся в руках "Бога-Творца и Распорядителя всего сущего". Он карает грешников или посылает испытание праведникам, напоминая и тем, и другим о бренности земного бытия и необходимости заботиться лишь о спасении души. В роковом стечении обстоятельств жизни человека обнаруживается воля божественного Провидения, которая
102
мотивирует всякую болезнь, тогда как вера в абсолютную и непререкаемую божественную справедливость не позволяет усомниться в ее оправданности и целесообразности. Именно такое восприятие болезни средневековая церковь стремилась привить своим прихожанам.
Но действительно ли воспитательные усилия церкви увенчались полным успехом, и христианское объяснение (этиология) болезни было единственным и главенствующим в повседневной жизни средневекового общества? Усомниться в этом заставляют нас источники, которые в отличие от "официальных" медико-теологических сочинений содержат сведения о повседневной жизни, быте и нравах самых обыкновенных людей: крестьян, ремесленников, мелких рыцарей и купцов, викингов, - о том, в чем они видели причину болезней, как лечились, как относились к больным. Из проповедей, обличающих невежество и грехи прихожан, из "покаянных книг" (пенитенциалий - перечней вопросов, которые задает священник на исповеди) мы узнаем, что в обыденной жизни люди часто объясняли возникновение болезней, так же как и внезапную, непонятную смерть - неудачные роды, рождение детей-уродов и разные другие несчастья - воздействием колдовства, "дурного" глаза, "вредом" со стороны мертвых, "стрелами" эльфов, домовых и других сказочных существ, населявших, согласно средневековым народным представлениям, весь окружающий мир.
С точки зрения официальной церкви, подобные объяснения болезни были "суевериями", "ложными фантазиями" глупых женщин, "сбитых с толку Сатаной", а потому уличенные в таких заблуждениях наказывались церковным покаянием - епитимьей. Всякий раз во время исповеди священник допытывался у прихожанина: "Уж не веришь ли ты в то, что некоторые женщины способны умерщвлять без всякого видимого оружия крещеный люд и, сварив их мясо, поедать его, а вместо сердца вложить в тело солому, или деревяшку, или что-либо подобное, чтобы сделать их снова живыми?" После такой процедуры человек, как думали, заболевал без видимой причины и умирал. Или: "Не поступала ли ты так, как в обычае у некоторых
103
женщин, повинующихся дьявольской воле? Они выслеживают следы христиан и их отпечатки, берут из следа кусок дерна и сторожат его, надеясь таким образом лишить человека здоровья или жизни?"
Как видим, для народной культуры, если понимать под этим "низовой" бесписьменный, устный пласт средневековой культуры, отличный от ее "элитарной", "официальной", письменной традиции - пласт, который в том или ином объеме реализовался в повседневной жизни практически всех слоев общества, на протяжении всего средневековья, характерна совершенно иная и парадоксальная ситуация. Наряду с официальным объяснением болезни Божьей карой за грехи или испытанием праведникам, в обыденной жизни продолжали существовать традиционные объяснения, унаследованные от дохристианской эпохи. Более того, в повседневности именно они и доминировали. Несмотря на то, что христианская этиология была известна всем и каждому, в экстремальной ситуации, когда необходимо излечить болезнь, в обществе "срабатывали" какие-то иные умственные "механизмы", и люди гораздо чаще стремились объяснить болезнь (а объяснение причины ее возникновения было первой и самой важной частью лечения) как это было принято традиционно, а не вмешательством далекого и непонятного Провидения. В течение нескольких столетий все усилия церкви, направленные на искоренение "злостных суеверий", "внушенных Дьяволом", оставались безрезультатными, и некоторые из традиционных этиологии, например, объяснение болезни колдовством или "дурным глазом", дожили до наших дней. Причина этого коренится прежде всего в устном, бесписьменном характере народной культуры, обусловившем ее необычайную жизнеспособность и приспособляемость к меняющимся условиям и позволившем ей сохранить как бы "законсервированными" целые фрагменты архаической, "варварской" картины мира, т. е. глубинного, "первоначального" пласта народного сознания с присущим ему так называемым мифологическим (мифомагическим) типом мышления и соответствующим образом поведения.
Традиционные объяснения причин болезни не имеют никакого отношения к культу Дьявола, ибо они на много
104
тысячелетий древнее его, и являются как раз фрагментами дохристианской архаической картины мира. В основе их - свойственное всем архаическим культурам мифологическое представление о болезни как о некой чужеродной силе, внешнем влиянии, нарушающем здоровье - естественное и "правильное" состояние человека. Это представление отражает основополагающее для архаической картины мира разделение мира на "свой" - близкий, понятный мир людей ("микрокосм") и "чужой" мир ("макрокосм"), где сосредоточены силы, неподвластные человеку в обычных условиях - силы природы, боги, мифические существа, умершие предки. Этот мир полон опасностей и враждебен маленькому мирку людей. Чтобы противостоять агрессии его обитателей, чтобы не случилось засухи или падежа скота, чтобы урожай был хорошим, а охота и рыбная ловля удачными, чтобы застраховать себя от болезней и прочих несчастий, человек должен постоянно участвовать в разнообразных ритуалах, основное предназначение которых - поддерживать (а в случае необходимости и восстанавливать) это хрупкое равновесие, "мирное сосуществование" между "микро-" и "макрокосмом". Именно для этого нужны, например, сложные погребальные обряды, жертвоприношения богам, духам природы, мертвым, разнообразные сезонные празднества - эти неотъемлемые компоненты повседневной практики людей аграрного, традиционного общества. А средневековое общество было именно таким. Христианство вытеснило языческих богов, но изменить привычный образ мира, стереотип мышления и соответствующий ему способ поведения было не так-то уж просто, ведь основным населением средневековой Европы оставались те же крестьяне, неграмотные "простецы", из поколения в поколение продолжавшие воспроизводить традиционные формы быта, обычаи, потому что "так делали их отцы и деды"

20.Черная смерть.

Чума — не самая смертоносная болезнь из всех, с которыми сталкивался человек на своем историческом пути. Та же оспа, работая в более спокойном графике, выкосила в 20 раз больше народу в количественном отношении, а в отдельных регионах добивалась и сопоставимой с чумой летальности — более 90%. Тем не менее, вряд ли можно назвать болезнь, которая вселяла людям больший страх и оставившую более глубокий след в истории и культуре Европы, чем чума.

Для начала немного о самой болезни. Чума — типичная карантинная инфекция, то есть единственным эффективным средством против нее является именно карантин (в отличие от оспы, чуму не задавить вакцинацией и не уничтожить ее естественные резервуары — только запереть в развивающихся странах и блокировать локальные вспышки карантинным методом); можно даже сказать, что именно ради чумы и был придуман карантин.

Выделяют несколько форм чумы, которые различаются по методу заражения и клинической картине, но не сильно различаются по прогнозу — летальность в любом случае >95%. Две главные формы: бубонная и легочная; традиционно считается, что за Первую пандемию (Юстинианова чума) ответственна бубонная форма, а за Вторую (Черная смерть) — бубонная и легочная вместе. Есть еще третья форма — септическая или «молниеносная» — более редкая, но в условиях эпидемии обязательно идущая в комплекте с остальными, характеризуется стремительным развитием и летальностью почти до 100%.

Это объективная, медицинская сторона вопроса, и с ней в принципе все понятно; но есть еще и субъективная сторона — проблема восприятия чумы, и вот здесь начинаются сильно спорные вещи.

Дело в том, что:

— Чума в некоторых случаях имеет свойство переходить из одной формы в другую, т.е. смешанную, что смазывает клиническую картину и затрудняет определение формы;

— Во время эпидемий и тем более пандемий присутствуют все три формы заболевания, хотя можно говорить об одной доминирующей;

— Во время чумы, параллельно с ней вполне могут бродить другие не менее опасные болезни, такие как: тиф, сибирская язва, крупозная пневмония и прочие особо злостные «лихорадки», оставаясь при этом незаметными в тени чумы, но, опять же, смазывая общую клиническую картину;

— Наконец, древние письменные источники имеют свою специфику, необходимо критически относиться как к излагаемой ими информации, так и к выборке источников.

Так, ученые до сих спорят вокруг противоречий между описаниями чумы в исторических источниках и современными медицинскими данными о ней, а также вокруг существенных различий между всеми тремя пандемиями. Высказывались даже предположения, что Вторая пандемия («Черная смерть») была вызвана не чумой, а каким-то иным заболеванием, однако генетические исследования возбудителя, найденного в зубах и костях погибших, доказали, что во всем была виновата Yersinia pestis — чумная палочка.

Но, справедливости ради, следует отметить два момента:

1) Чума — довольно молодая болячка, мутировала в то, чем собственно является, каких-то 10 тысяч лет назад (а то и позже) и начала активно искать свое место в мире, то есть эволюционировать и изменяться. Все те же исследования зубов погибших показали, что штамм возбудителя Юстиниановой чумы так сильно отличался от штамма возбудителя Черной смерти (а между ними 800 лет и несколько мелких вспышек), что они даже не прямые родственники. То есть и ход болезни мог существенно отличаться — это одно из возможных объяснений, почему письменные источники времен Юстиниановой чумы не упоминают о кровохарканье, характерном для легочной формы. (Другим объяснением может быть классическая «систематическая ошибка выжившего» — чтобы оставить источник, надо было самому остаться в живых, больше шансов не заразиться или переболеть и выздороветь было у тех, кто контактировал и, соответственно, описывал бубонную форму чумы).

2) Диагностика чумы, несмотря на ряд, казалось бы, узнаваемых симптомов и признаков, может оказаться делом весьма непростым даже для профессиональных медиков. Вспомнить хотя бы Ветлянскую чуму (1878-79), в результате которой погибло около 20% жителей станицы Ветлянской. Примечательно здесь то, что в течение нескольких месяцев, фактически всю наиболее активную фазу эпидемии, никто из многочисленных врачей, фельдшеров и приезжих инспектирующих, не мог поставить верный диагноз. И даже умирая от чумы (умерли один за другим шесть фельдшеров и несколько врачей) до последнего отказывались признавать неведомую болезнь за чуму, мечась между тифом и пневмонией, в то время как чума фигурировала в рапортах начальству исключительно в контексте «точно не она».

Очерк о чуме в Ветлянке можно будет прочитать по ссылке в конце главы; есть и отдельное исследование о причинах подобного диагностического затруднения. Кроме множества других факторов — и смазанной клинической картины, и нетипичности первых случаев заболевания, и отказа заболевших в массе своей обращаться за врачебной помощью (о причинах подобного явления далее поговорим отдельно) и, наконец, помимо непрофессионализма медицинских работников, главная причина крылась в психологической неготовности признать, рапортовать и, следовательно, обнародовать на весь мир тот факт, что в европейской части страны, претендующей на цивилизованность, свирепствует чума. [Тогда как раз пошла тема с гигиеной и ведущие врачи и ученые полагали, что все проблемы от плохой гигиены, в том числе и чума, хотя это, мягко говоря, преувеличение.]

И здесь мы, более-менее разобравшись с клиническим аспектом, переходим к главному — аспекту социально-психологическому.

Когда мы слышим слово «чума», ассоциация с «черной смертью» Средневековья приходит мгновенно. И, пожалуй, найдется немало людей, считающих, что чума где-то там в Средневековье и осталась. Оно и понятно, если Первую и Третью пандемии даже в школе не проходят, а про Чумной бунт в Москве при Екатерине II помнят только те, кто добросовестно готовился к ЕГЭ. Когда мы говорим о колоссальном влиянии, которое оказала чума на европейскую культуру и общество в целом — мы говорим именно о Второй пандемии, более известной как «Черная смерть».

Пара слов о том, почему именно так:

• Юстинианова чума, начавшаяся в правление византийского императора Юстиниана I и щедро прошедшаяся по Европе в VI—VII веках, практически не оставила после себя письменной рефлексии. Византийская культура, оставаясь статичной в течение многих веков, в принципе игнорировала современность, событие отмечали в хрониках и тут же о нем забывали, считалось приличным писать то же, что писали античные авторы или отцы церкви, на те же темы, тем же языком, в том же стиле. А в Западной Европе еще в V веке все было разорено великим переселением народов, разве что кроме Италии, но и ее основательно пришибли к VII веку. Не было культурной основы, на которой чума могла бы оставить след. Таким образом, к XIV веку память о чуме совершенно изгладилась из народного сознания.

• Совсем иначе было на момент прихода Второй пандемии. XIII—XIV века — пик развития средневековой культуры, предшествующий Возрождению. Более того, «чернушная» специфика в ней уже сформировалась — повышенный интерес к теме смерти, страданий, Ада и конца света (ярчайший пример — «Божественная комедия» Данте, 1307-21). Европа была всестороннее готова к бурному экономическому и культурному развитию, сложились все необходимые предпосылки — Yersinia pestis дала толчок.

• Ну и, наконец, Третья пандемия в Азии в конце XIX века. Господи, да всем плевать на Азию.

Поэтому рассматривать социально-психологический аспект эпидемии чумы мы будем на примере именно Черной смерти, ввиду ее исторической и культурной значимости, а также исключительной привлекательности для писателей и художников. Собственно, большая часть из сказанного о Черной смерти, в той или иной степени можно отнести и ко всем последующим вспышкам чумы, вплоть до начала ХХ века.

Чума Средневековья: Откровение Иоанна Богослова, только без Иисуса.

I. Религиозный аспект.

Главная книга Средневековья, вокруг которой строилось все средневековое общество и миропонимание каждого индивида, — это Библия. Библия содержала в себе ответы на все вопросы, но всегда в завуалированном виде; их полагалось искать и интерпретировать. И вот какое описание содержит Откровение Иоанна Богослова, более известное как Апокалипсис:

И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.

Цитировать фрагмент полностью не буду, тем более что у трактовки первого всадника, на белом коне, как Чуму или Мор не прослеживаются первоисточники раньше ХХ века. В действительности первый всадник [имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить] самый непонятный, так что не будем даже пытаться; двое других обычно разногласий не вызывают — это Война [И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч] и Голод [конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай]. Четвертый, последний всадник прямо назван — это Смерть и именно ему дана власть умерщвлять «мечом и голодом, и мором и зверями земными». Именно из этой фразы и родилась интерпретация, что первый всадник — это Мор; так как два других здесь же повторяются, а звери земные как бы по боку…, но не важно. Важно здесь то, что главная книга Средневековья описывает грядущий и неизбежный, вполне реальный конец света как последовательность разрушительных событий: война, голод и мор.

А теперь вернемся к 1347 году. Уже десять лет идет война, конца и края которой не видно — ибо идти ей еще больше ста. Глобальное похолодание XIV века, пришедшее на смену «средневековому климатическому оптимуму» — изменения климата ударили по отлаженной системе феодального хозяйства, обилие осадков в дождливые 1340-е погубили урожай на полях Франции и Германии. Как следствие, голод первой половины XIV века, усугубленный войной. (К слову, именно глобальное похолодание косвенно запустило процесс распространения чумы; аналогично было и с Первой пандемией, которой предшествовало резкое похолодание 535—536 годов).

Наконец, многочисленные отмечаемые в хрониках стихийные, почти библейские бедствия, предшествовавшие чуме: ливни и неурожаи, нашествие саранчи, падеж домашнего скота и — это особенно важно — грандиозное по мерках сейсмически спокойной Европы землетрясение 1348 года на севере Италии, толчки от которого ощущались по всей Европе. (Важно это будет в контексте «теории миазмов» — то есть болезнетворных ядов в воздухе, выделяющихся как раз во время землетрясений).

Наконец, уже после чумных опустошений, необычайно расплодились дикие звери (оно и понятно — некому было их истреблять), волки водились в пригородах Парижа и даже врывались в деревенские дома… Чувствуете, к чему все идет? Ну вот и средневековые люди поняли: картинка сложилась — все сбывается, как и было предсказано в Откровении Иоанна Богослова.

Итак, чума, как и все остальные бедствия, понималась как Божья кара за людские грехи. К страху перед физическим проявлением болезни прибавляется страх мистический — перед божественной карой. Активизируется секта флагеллантов (бичующихся) и прочие радикальные аскетические движения; особую популярность приобретают святые-покровители больных и умирающих. Главными защитниками от чумы были святой Себастьян и святой Рох, также в разных местностях почитались местные святые, всего около пятидесяти так или иначе связанных с чумой. И одновременно просыпаются самые темные суеверия и казалось бы забытые языческие ритуалы.

Так, в заключительных главах моей страстно любимой «Кристин, дочери Лавранса» как раз содержится описание чумы. Обезумевшие и ожесточившиеся от страха люди собираются принести ребенка «в жертву чуме, страшному чудищу Хель» (о ней ниже). Примечателен выбор жертвы: «он все равно был каким-то отверженным, постоянно побирался Христовым именем в приходе». Кристин с монахинями решают вмешаться: «Нельзя сидеть сложа руки, когда крещеные души у самых наших дверей продаются дьяволу». Способ «жертвоприношения» — закапывание заживо в могиле — представляется мне разновидностью «строительной жертвы», единственного широко распространенного в христианской (!) Европе жертвоприношения (подробнее см. статью Д.К. Зеленина).

— Не лучше ли принести в жертву одного, нежели нам всем погибнуть? <…> Эй вы, ступайте домой, ложитесь спать и просите вашего священника об утешении, да молчите обо всем об этом! А не то, клянусь сатаной, узнаете, что нет ничего хуже, как ввязываться в наши дела…
— Вовсе незачем так громко кричать, Арнтур. Тот, чье имя ты назвал, все равно услышит тебя — знай же, он здесь, неподалеку.

Здесь мы видим смешение смутных языческих мотивов (чудище Хель) с не менее мрачной христианской интерпретацией («нечестивые советы, которыми дьявол искушает отчаявшихся людей»).

Психологическое состояние людей, собиравшихся совершить жертвоприношение, было таково, что большая часть из них довольно легко поддалась на увещевания монахинь, остальные же раскаялись, увидев самоотверженность тех, кто вошел в зачумленный дом, чтобы предать христианскому захоронению тело умершей женщины.

II. Символы чумы.

1) Чума — это персонифицированная смерть. А персонифицированная смерть в средневековом изобразительном искусстве имеет вид один и тот же — это скелет, либо обтянутый коричневой кожей высохший труп с опять же скелетированным лицом. Одежда чаще всего отсутствует, либо абстрактно накинутая ткань по типу савана.

У смерти в Позднем Средневековье есть своя иконография, основной темой которой является бренность человеческой жизни и близость смерти. Так, Смерть всегда присутствует непосредственно рядом с людьми — принимает участие в развлечениях, сидит за общим столом (даже на фреске «Смерть, играющая в шахматы» Смерть сидит не напротив, а рядом со вторым игроком), танцует и играет на музыкальных инструментах, увлекая живых за собой (знаменитая «Пляска смерти»); или же находится позади, как бы незримо для человека — так, три черных скелета преследуют юную Марию Бургундскую на страницах часослова, законченного после ее смерти.

2) В руках у персонифицированной Смерти или Чумы можно часто увидеть лук и стрелы, либо длинные стрелы без лука, которые она мечет в людей. Так, в муниципальной регистрационной книге Орвисто 5 июля 1348 г. есть запись, свидетельствующая об «огромном количестве смертей вследствие чумы, разящей всех своими стрелами». Именно из-за восприятия болезни как «разящих стрел» святой Себастьян и стал, неожиданно для себя самого, защитником от чумы и покровителем зачумленных. Логика тут простая — он принял мученичество через стрелы, следовательно, за них и отвечает. Заодно, к слову, покровительствует лучникам.

Со святым Рохом поинтереснее — вот он непосредственно связан с чумой, и исцелял заболевших молитвой, и сам переболел и подвергался гонениям… Как пришла холера, ему еще и холеру дали. Одна проблема — вообще непонятно, кто же он такой и откуда взялся. Традиция относит его к началу XIV века (ум. 1327), но мы понимаем, что он должен был быть современником эпидемии 1340-х годов — если, конечно, вообще существовал. Можно возразить, что слово «чума» в его житии может указывать вообще на любую инфекционную болезнь, но в иконографии у бедолаги обязательно присутствует чумной бубон на ноге. Так что ставлю на то, что исторический святой жил в середине XIV веке, действительно помогал больным и уже тогда почитался в народе, а после смерти ему, как тогда было принято, состряпали каноничное житие, заимствовав фрагменты из биографий других святых, а годы жизни для солидности отодвинули на полвека раньше. Это, впрочем, только моя теория. А полностью атрибутированных иконографически оформленных (то есть со всеми характерными признаками) изображений святого Роха полно с начала XV века.

Может, конечно, возникнуть вопрос: если чуму насылает Господь за грехи, то почему святые от нее защищают? Во-первых, чума, несмотря на аналогию со стрелами, разящими каждого в отдельности, — бедствие все-таки коллективное. И за коллективные грехи. То есть совсем не обязательно поражает именно и только грешников, которым и заступничество не положено [хотя таковых грешников в христианстве не бывает], а совсем наоборот — поражает всех, и младенцев, и стариков. В этом плане чума несет своего рода социальную справедливость — в «пляске смерти» вместе со смертью пляшут представители всех сословий и возрастов, все равны. И даже тот, кого чума миновала, «наказася страхом Господним, да проча дни и лета целомудренно и безгрешно проживет».

Во-вторых, мотив кары и гнева Господня идет в связке с мотивом «заступничества» — святые или Дева Мария заступаются перед Богом за людей и тем спасают их. Самое позднее, в XV веке в католичестве появляется мотив «покрова Богородицы» (уже известный в православии), которым та укрывает людей от «чумных стрел». Такой сюжет изображен на алтаре церкви в Геттингене (1424), стрелы в этом случае мечет сам Христос, хотя есть изображения, на которых Он передает стрелы Смерти или сам выступает в роли заступника перед Богом-Отцом.