Судьбы первых вождей старообрядчества

26.8.1667 Аввакум, Лазарь, Епифаний и симбирский священник Ни- кифор были приговорены к ссылке в Пустозерск. 27.8 Лазарю и Епифа- нию отрезали языки, а 30-31.8 все они отправились в очень далекий путь. Прибыли 12.12 и были помещены «порознь, очистя пустозерских кре­стьян избы, по одному человеку в избе» за караулом сотника и 9 стрель­цов, пока не были готовы (в 1670 г.) особые одиночные земляные тюрьмы. Через несколько месяцев умер Никифор. 25.2.1668 резали язык дьякону Федору, и в тот же день повезли в Пустозерск; прибыл он туда 20.4.

Ссыльные много писали и посылали «через верных людей» (риско­вавших жизнью) свои писания на Мезень, где жила в ссылке семья Ав­вакума. Оттуда эти писания, многократно переписанные, расходились по всей России. Обратные потоки корреспонденции использовали тех же «верных людей». Письма закладывались в тайники в деревянных крестах, которые изготовлял инок Епифаний (всего вырезал их более 600), или в древках бердышей стрельцов, помогавших исповедникам старой веры более или менее бескорыстно. Но даже искренне сочув­ствовавшие узникам стрельцы не могли избавить их от ужасного за­ключения (с 1670 г.) в одиночных земляных тюрьмах - ямах длиной в сажень, и глубиной в человеческий рост, крытых бревнами с окошком, вероятно, волоковым, то есть, узким - шириной в толщину бревна (30- 40 см). «Весной тюрьмы до лежанок затопляло водой, зимой печной дым выедал глаза и удушал. Глаза Епифания так загноились, что он временно ослеп» |47, с. 250]. «Содержимые в мрачных тюрьмах, полу­чая в день лишь по полтора фунта плохого хлеба с небольшим количе­ством квасу, они не теряли энергии» [89, с. 382]. Вероятно, на таком довольствии узники исхудали настолько, что могли (с разрешения и с помощью охраны, конечно) по спущенной сверху веревке по ночам иногда выбираться из своих темниц через волоковые оконца. Побег из Пустозерка - верная смерть, да и сил на побег у них, разумеется, не было, так что об этом стрельцы не беспокоились.

Кроме того, узники и не думали о побеге; все их помыслы и чаяния были о другом: о борьбе за старый обряд, пока рука может держать перо, а глаза - видеть лист бумаги. Они, конечно, понимали, что приказ о их смертной казни может быть получен из Москвы в любой день и час и будет немедленно выполнен; их непротивление близкой смерти, вместе с «известным» всем сожжением еп. Павла Коломенского, послужило, отчасти, примером будущим тысячам самосожжений. И несомненно по­служило примером десяткам русских людей, открыто обличавшим царя- антихриста - имп. Петра 1 - и скончавшимся в застенках и на плахах.

(Так, указ Синода от 16.7.1722 был вызван «громким делом после­дователя Г.Талицкого - Левина, который в 1721 году в Пензе обратил­ся к толпе с призывом сопротивляться царю-антихристу. <...> Левин <.„>, допрошенный сенаторами под пыткой "на спицах", заявил, "чтоб народ им наслушался и ныне стоит он в прежнем своем мнении и в том умереть желает и пожелал он волею своею пострадать и умереть". В указе осуждались "таковые, которые от невежества и безумия, или от крайней злобы своея, аки главные враги себе сами доброхотно зла же­лают и здравия и жития напрасно лишаются, прельщающиеся именем страдания и тем единым горькия муки и смерти себе услаждают. <...> Не всякое страдание, но токмо страдание законно бываемое, <...> по­лезно и богоугодно есть". Места же для законного страдания в России нет, так как "таковаго правды ради гонения никогда в Российском, яко православном государстве, опасатися не подобает, понеже то и быти не может"» [110, с. 349-350]).

В этих нечеловеческих условиях Аввакум, Епифаний, Лазарь и Фе­дор, «работая в тесном взаимодействии и творческом содружестве, орга­низовали здесь настоящую литературную школу. Создавая <...> сочине­ния для широкой крестьянско-посадской читательской аудитории, эти писатели наладили их "тиражирование" и распространение с помощью профессиональных писцов <...>, и самих читателей - старообрядцев» [60, с. 32]. И более того: их авторитет был таков, что из разных русских местностей «снятые копии <их сочинений> пересылались авторам для заверки. Некоторые книги с заверкой пустозерских писателей-узников сохранились» [60, с. 39]. Конечно, такая пересылка увеличивала опас­ность смертной казни для переписчика и перевозчика с конфискацией самой книги, но так «ценилось» одобрение копии самим страдальцем - автором! Известны даже случаи присылки авторами своих сочинений в Пустозерск для прочтения и одобрения их здешними «сидельцами».

Так, «Послание о Антихристе и о тайном царстве его» «было написано сибирским старообрядцем, жившим в Долматском монастыре <на р. Исети>, прислано в Пустозерск и, возможно, подверглось здесь редак­торской переработке. Написано до января 1676 г.» [60, с. 267].

Не совсем понятно, почему [60] утверждает, что пустозерские узни­ки писали «для широкой крестьянско-посадекой читательской аудито­рии». Мне представляется очевидным, что у них и мысли не было как-то ограничивать свою «читательскую аудиторию» и писали они для всех - от царя до монастырского послушника и московского нищего. А уж реально, независимо от их мыслей и намерений, конечно, первыми адре­сатами и читателями их сочинений были многочисленные оппозиционно настроенные, но затаившие свои убеждения клирики, монахи и мона­хини, почти поголовно, в противоположность «широкой крестьянско- посадской аудитории», грамотные. Эти клирики, монахи и монахини и пересказывали прочитанное всем, кто не умел читать (то есть, подавля­ющему большинству «широкой крестьянско-посадской читательской аудитории»), но охотно слушал смертельно опасное, и столь явно прав­дивое чтение. Семена падали на подготовленную почву и приносили плод. Таким образом, духовенство и монашество неизбежно были самой вовлеченной в процесс распространения антиреформенных взглядов и убеждений «читательской аудиторией». И тоже очень широкой.

Власти знали о литературной работе пустозерских узников, более или менее понимали ее значение и пытались ее пресечь, усиливая стро­гости охраны и суровость режима; но - безрезультатно. Так, «сохра­нились известия о специальном царском указе от 26 августа 1676 г. о <...> том, чтобы "писем бы никаких у них никто не имал и к ним ни от кого нихто не приносил никоторыми делы". Однако, несмотря на новые строгие запрещения властей, сочинения Аввакума по-прежнему пере­писывались <...>, из них составлялись целые сборники и рассылались "верным"» [60, с. 283].

«За 14 лет совместного заключения в непомерно суровых условиях, лишенные книг, бумаги и чернил, вынужденные общаться тайно по ночам, пустозерские узники создали около ста оригинальных публицистических сочинений. <...> Эта эмоциональная, насыщенная художественными об­разами литература оказала огромное влияние на русскую читательскую аудиторию, и прежде всего на многомиллионное крестьянство. <...> Пу­стозерские "сидельцы" с успехом противопоставили себя и свои писания мощной корпорации господствующей православной церкви, в ведении которой находились сотни людей - писатели, справщики, переводчики, библиотекари, а самое главное - мощные государственные типографии» [60, с. 231 -233]. Добавлю: почта, аккуратно доставляющая тиражирован­ные «мощными государственными типографиями» антистарообрядческие сочинения многочисленным адресатам, возможность распространять эти многотиражные сочинения «добровольно-принудительным» порядком и карательно-сыскная служба, изымающая письма в Пустозерск и обратно и уничтожающая перевозчиков и авторов.

«При копировании пустозерских оригиналов <...> почерки пис­цов максимально приближены к печатному <то есть наиболее легко­читаемому > шрифту, чтобы сделать текст книги доступным для про­чтения возможно большему числу читателей из народа. <...> От имени всех пустозерских писателей было составлено дьяконом Федором специальное наставление писцам: "Молю зде всяческаго православна <вот точно обозначенная "читательская аудитория"> хотящаго, сию малую книжицу преписати себе, да внимаеши, возлюбленне, опасно глаголем силу в речении всякаго словеси, и како есть писано зде кое слово, или где запятые и точки и вместительныя <;...> Такоже и ты твори и речь с речью не сливай и в письме, и вместо естя не пиши ятя, и вместо ятя не пиши естя. А где аще опись узриши, и ты разсуди, собою исправь, понеже писано в великих бедах сие и в горьком гонении"». [60, с. 234-235].

Следует особо отметить написанную и отосланную в 1669 г. «пятую челобитную протопопа Аввакума царю Алексею. Однако автором пер­вой половины этой челобитной был не Аввакум, а дьякон Феодор, и она представляла собой одно из самых дерзких и смелых сочинений среди пи­саний раннего старообрядчества. Именно здесь было сказано: <...> "Все в тебе, царю, дело затворися и о тебе едином стоит". Вторая, писанная самим протопопом Аввакумом, часть челобитной была значительно мяг­че по тону. <...> В первой же части - <...> совершенно непримиримая позиция и страстное обличение царя как главного и даже единственного виновника нововведений и расправы над узниками. Только дьякон Фео­дор решался в те поры называть царя "рогом Антихристовым". Он так и написал в своем письме, адресованном семейству Аввакума. <...> Дья­кон меньше других надеялся на милость царя и способность его справед­ливо рассудить пустозерцев» [47, с. 248]. В этом, как и во многом ином (в том числе, в богословских тонкостях), он оказался проницательнее своих коллег по борьбе и страданиям. (Отмечу, однако, что [25, с. 237] цитирует резкие осуждения царя в этой челобитной, как слова имени* Аввакума. Вероятно, [47] не ошибается).

Был он и добрее и справедливее их. «Спор между Феодором и Авва­кумом по нескольким догматическим вопросам возник впервые еще до Пустозерской казни. <14.4.1670...> Но он вскоре утих. <...> После 1670 г. спор возобновился и разросся. <...> При этом Феодор <...> отстаи­вал абсолютно правильную православную точку зрения. <...> Феодор был более искушен в отвлеченном богословии. Сознание собственной правоты укрепляло его даже тогда, когда он оказался один против троих. <То есть своих соузников;... Объяснить причины спора> могли бы книги Феодора, посвященные вопросам спора. Но они уничтожены по науще­нию Аввакума. <...> Вспомним рассказ Феодора: "По сем же некогда в полночь выходил аз из ямы вон окном, яко же и он Аввакум, в тын, и их посещал и прочих братию вне ограды. И то хожение мое нелюбо ему (Аввакуму) стало: и сотнику сказал он. Сотник же, андрей именем, враг бысть, мздоимец, и на мя гнев имел за некое обличение. И в то время велел меня ухватить стрельцом в тыну, нага суща. И яша мя, и начаша бити зело... А стрельцы, влезше в мою темницу, по благословению Про­топопову, и те книжицы и выписки мои похитиша, и ему продаша". <...> К чести Феодора он и в споре находил слова добра для своих оппонентов: "Подвижники они и страстотерпцы великия от никониян за церковныя законы святых отец, доблественне, и терпение их и скорби всякия мно- голетныя больше первых мучеников мнится ми воистину. За та же вся и аз с ними стражду и умираю купно". Аввакум для дьякона таких слов не нашел. <...> Как только ни бранил его Аввакум, и "щенком", и "косой собакой", и "бешеным дитяткой", отлучал Феодора от своего благосло­вения. <...> Спор начался с того, что толкование Феодором догмата о Троице было основано на признании опечаток или описок в книгах до- никоновского выхода» [47, с. 252-253], с чем Аввакум не соглашался.

Впрочем, здесь нужно немного поосторожничать. Имели место «многолетние споры самих старообрядцев о подлинности или подлож­ности ряда пустозерских сочинений, в особенности из числа припи­сываемых обычно перу протопопа Аввакума. Значительное число так называемых "ложных догматических писем Аввакума" появилось в стране уже в 80-90-х гг. XVII в. <.>.> Это произошло вследствие ис­пользования старообрядцами пустозерского писательского архива, привезенного вдовой казненного попа Лазаря - Домницей - на Кер- женец. Из-за этих "Аввакумовых писем" в керженских скитах в конце

XVII - начале XVIII в. разгорелись многолетние споры и распри. К со­жалению, пустозерский писательский архив не сохранился. Однако по­явление в старообрядческой письменности документов из этого архива сильно усложнило положение с атрибуцией Аввакуму и другим пусто- зерским писателям ряда приписываемых им сочинений. <...Поэтому> вызывают сомнение некоторые аспекты богословской полемики, про­исходившей в Пустозерске между протопопом Аввакумом и дьяконом Федором. <...> Многие сочинения пустозерских узников, и в особен­ности протопопа Аввакума и дьякона Федора нуждаются в тщательной археографической и источниковедческой "экспертизе" с целью выяс­нения не только их подлинности и действительной принадлежности названным авторам, но и установления их "общественного статуса", связанного с проявлением "авторской воли"» [60, с. 237-239]. Не могу не назвать дьякона Федора святым вдвойне и мучеником вдвойне; его мучили и новообрядцы, и свои же сострадальцы - соузни­ки, не поддерживал же ни один человек на земле. Аввакум не только «велел» стрельцам отбирать от Федора книги (купил их и уничтожил) и бить его, но и «в весеннее половодье научил стрельца просечь борозду к уже затопленной избе Федора, "да паче притекает сверху вода»" [6, Феодор Иванов]. Кротость Федора, терпение, убежденность в правоте своего дела и любовь к своим сострадальцам-мучителям не могут вы­разить человеческие слова.

3.3.1669 умерла царица Мария Ильинична Милославская, через 2 дня - ее новорожденная дочь, в том же году умерли царевичи Симеон и Алексей Алексеевичи, а 2.1.1670 умер Неронов. После этих смертей репрессии против старообрядцев усилились по всей России; к этому усилению репрессий можно отнести и Пустозерскую казнь 14.4.1670, когда решение об этом усилении дошло туда из Москвы. В этот день Лазарю, Федору и Епифанию вторично резали языки и рубили правые руки; Епифанию отсекли 4 перста, Федору - руку «поперег ладони». Аввакума было приказано держать в одиночной тюрьме на хлебе и воде «вместо смертной казни».

«В марте <того же года> на Мезени <, куда приказы из Москвы при­ходили быстрее, чем в Пустозерск, > были повешены ученики Авваку­ма Федор юродивый и Лука Лаврентьевич. Сыновья Аввакума Иван и Прокопий были приговорены к той же казни, но "повинились", и были вместе с матерью посажены в земляную тюрьму» [63, ч. 1, с. 20].

Отвлекаясь, расскажу об Иване Аввакумовиче и о старообрядче­ской святыне Петербурга; о ней, вероятно, знают немногие: «После казни отца Иван еще десять лет находился в ссылке на Мезени. <... После своего освобождения> в Москве Иван, повидимому, выступал в роли старообрядческого священника. В 1717 г. он был арестован по делу о распространении раскола, осужден "в Кириллов монастырь в вечное пребывание" и, измученный допросами и переездами, умер 7 декабря 1720 г. в возрасте 76 лет, находясь в С.-Петербургской крепости за караулом» [47, с. 284].

Нужно пояснить: маловероятно, но не невозможно, что Иван Аввакумович не только «выступал в роли старообрядческого свя­щенника» (неясно, как следует это понимать), но и был им в точном смысле слова, так как: 1) он не должен был быть рукоположен во священство до 1655 г., потому что был слишком молод; но в тогдаш­ней ситуации и по просьбе Аввакума он мог быть рукоположен и до правильного возраста; так были рукоположены сам Аввакум, Ники­та Минин и мн. др. в то время; 2) хотя после 1655 г. в России и не было епископа, который мог бы рукоположить его по старому чину открыто, не таясь, однако, несколько епископов, преданных в душе старому обряду, могли сделать это тайно по просьбе его отца; впро­чем, и о таком факте сведений у нас нет. Но если он и не был, что вероятно, священником, несомненно, он, в тени, так сказать, авто­ритета своего отца, обладал и сам большим авторитетом среди старо­обрядцев и, возможно, большим запасом святых даров, приготовлен­ных его отцом (что, впрочем, маловероятно, так как в Пустозерской ссылке служение литургии было, по-видимому, невозможно, хотя достоверно мы этого не знаем; рассылка же из Пустозерска святых даров могла бы осуществляться не с большими затруднениями, чем рассылка рукописей, и теми же способами, в первую очередь - на Мезень, сыновьям) или другими старообрядческими священниками, пережившими Аввакума и дожившими до конца XVII в. Если так, то, раздавая эти дары готовящимся причаститься и, вероятно, при­нимая от них исповедь (что, при отсутствии священника, допустимо и монахам и даже, в исключительных ситуациях - какой и была си­туация того времени -, м1рянам; в том, что он не был монахом, тоже нет уверенности), он, отчасти, выполнял функции священника. Отмечу кстати, что все (насколько я знаю) священники, оставшие­ся верными старому обряду, не имели антиминсов и поэтому «не мог­ли служить литургий, и тот, у кого было более старых запасных даров, делался самым влиятельным человеком. <...> Старообрядцы в то время нигде не служили обедни, и у них повсюду чувствовался крайний недо­статок в святых дарах. Запасные дары мешали с мукой и испеченные из этой муки хлебы принимали, как таинство. В Калуге стояла одна ветхая церковь Покрова Богородицы. Много лет уже не отправлялось в ней, за ветхостью, церковной службы; но церковь не была нарушена: в ней был и престол, и антиминс, освященные еще при патриархе Иосифе, и иконостас времен Ивана Грознаго. Старик <священноинок> Феодосий <Ворыпин>, уже более полувека не служивший обедни, изыскал слу­чай ночью, в великий четверток 1695 года, совершить в этой запустелой церкви литургию и освятить запасные дары. <...> Святость даров, освя­щенных Феодосием, была для всех несомненна; даже самые беспоповцы просили у него совершенных им даров. Феодосий разослал частицы их по всем сторонам, где жили старообрядцы» [102, с. 36]. Замечательно свидетельство о беспоповцах, желавших в конце XVII в. причащаться правильно освященными дарами. Антиминс освящает епископ, еписко­па у старообрядцев не было, а старые антиминсы власти, прекрасно по­нимая их значение для старообрядцев, тщательно охраняли.

Был арестован в Москве и «в конце 1670 г. казнен инок Авраамий» [63, ч. 1, с. 20]. (Но: арестован 6.2.1670, провел 2 года в тюрьме, «подвер­гаясь допросам и избиениям. <...> Под арестом <...> писал челобитные, послания и публицистические повести, составлял сборники сочинений своих единомышленников, продолжал переписку с пустозерскими узни­ками. <...> Сожжен в апреле 1672 г.» [60, с. 119, 138-139]. «Весной 1672 г. на Болотной площади - против Кремля за Москвой-рекой, куда выходил государев сад, где <...> казнили еретиков и разбойников, - Ав­раамий был сожжен» [63, ч.1, с. 33]). Был сожжен дворецкий Салты­ковых Исайя, бит батогами молодой князь И.Хованский. На Кольском полуострове был рассечен напятеро старец Иона, сожжены: в Киеве стрелец Иларион, в Казани 30 и во Владим1ре 6 сторонников старого об­ряда, в Холмогорах юродивый Иван, в Печенгском монастыре ссыльный Иван Красулин, обезглавлен соловецкий дьячок Иван Захаров.

Ф. П. Морозова предвидела близкую мучительную смерть и в кон­це 1670 г. тайно приняла иночество с именем Феодора; постригал иг. Досифей. При этом она «не только не удалилась в монастырь, но даже не уехала из столицы. Чтобы избежать благословения никонианских священников, лучше всего было бы укрыться в одном из своих имений, например, в селе Городище на берегу Волги. Однако Феодора не жела­ла покидать Москву и вела себя вызывающе, обличая никониан: "...и в дому своем при гостех, и сама где на беседе". В домах столичной знати с сочувствием слушали, как приехавшая в гости боярыня "при множе­стве слышащих поношаше их блядство заблуженое" <,т.е. никоновский обряд>» [112, с. 163]. В ночь на 16.11.1671 были арестованы она и ее се­стра кн. Е.П.Урусова. При аресте Морозовой инокине Мелании удалось скрыться и организовать в Москве тайную женскую общину.

Огромное имущество Морозовой было распродано, а вотчины роз­даны боярам; это «свидетельствовало о том, что ее участь была пред­решена» [112, с. 167]. Ее сын Иван Глебович умер от горя (или, как ска­зано в житии Морозовой, был залечен царскими докторами). Ее братья «поддерживали сестер <и хранили верность старому обряду; старший - Федор - был, вероятно, автором жития своих сестер - мучениц> и были высланы из Москвы, а князь П.С. Урусов отрекся от своей жены и тем снискал царскую милость. Он сумел склонить сына Василия на свою сторону, и только двое дочерей остались верны несчастной ма­тери.<...> Когда Евдокия томилась в заточении, кн. П.С. Урусов раз­велся с ней и женился <...>. Одновременно <...> царь пустил в раздачу поместья мужа Марии Герасимовны <Даниловой>» [112, с. 167-170]. Зимой 1673 г. Морозову, Урусову и Марию Герасимовну Данилову же­стоко пытали на дыбе и огнем ([89, с.380]), били плетьми и угрожали приготовленным уже костром. «Во время пытки их увещевал патриарх Питирим. <...> После пыток ослушниц Питирим предложил сжечь их, "да бояре не потянули"» [112, с. 168-169]. «После трех дней пытки <...> за мученицу-боярыню вступилась царевна Ирина Михайловна <...>. В отместку за заступничество царевны Алексей Михайлович осенью 1674 года приказал перевезти Морозову, Урусову и Данилову в особенно строгую <земляную> тюрьму в Рождественском монасты­ре в Боровске» [25, с. 248-249]. В апреле 1675 г. у них была отобрана одежда, пища, книги и иконы; в конце июня были сожжены 14 боров- ских заключенных, в том числе священник Полиевкт, инокиня Юстина и слуга Морозовой Иван. 29.6 было запрещено давать узницам пищу и питье, 11.9 умерла от голода и холода Е.П. Урусова, в ночь на 2.11 - Морозова, а 1.12 - М.Г.Данилова. «Получив известие о смерти Моро­зовой, царь повелел сохранить это в тайне <...> на три седмицы» [112, с. 157], вероятно, опасаясь недовольства многих и, особенно, своей се­стры Ирины Михайловны. И через 2 месяца умер и сам «тишайший» царь Алексей Михайлович, завершив, таким образом, свою жизнь этой даже по тем временам необычной жестокостью и (см. с. 222) соловец­кими казнями.

Отмечу, для характеристики царя Алексея Михайловича, что «во всей этой истории <ареста и пыток сестер> не было человека, который вел бы себя столь беспринципно, как князь П.С.Урусов <...>. В столь двусмысленной для него ситуации он сохранил полное доверие царя и вместе с ним чин кравчего, в обязанности которого входило, в частно­сти, следить за тем, чтобы царю не дали с питьем какой нибудь отравы» [112, с. 170]. Какого человека царь Алексей Михайлович счел достой­ным столь близкой и ответственной службы! «Едва минули сорочины по усопшей Евдокии Урусовой, как 14 января 1676 г. сын страдалицы - кн. Василий Петрович был пожалован в комнатные стольники» [ 112, с. 173]. А в мае сам кн. Петр Семенович был пожалован в бояре [ 112, с. 374].

Юродивый Киприан, добровольно последовавший за Аввакумом, был казнен в Пустозерске 7.7.1675.

Иг. Досифей освятил первую старообрядческую церковь на юге Рос­сии (на р. Чир, в 50 верстах от впадения ее в Дон) 21.3.1686 и вскоре мирно скончался, не возвращаясь в Великороссию. Был противником самосожжений (см. с. 246) и полемизировал по этому вопросу с Авва­кумом.

Священноинок Феодосий (Ворыпин) перешел с Дона на Керженец и организовал здесь поповские скиты. Был арестован в 1686 г., затем бежал в Польшу, возглавил Ветковское старообрядческое поселение и дожил до глубокой старости.

Инок Корнилий участвовал в попытке организовать восстание Ни- ловой пустыни Осташковского уезда Тверской области против новых книг. Затем бежал на Север, жил на р. Водле и в окрестностях Пудожа, умер 21.3.1695 на р. Выг, 125 лет от роду. Был чрезвычайно уважаем и имел много последователей среди противников реформ; благословил основание Выговской пустыни.

Инок Савватий (дьяк Семен Башмак) в начале 1670-х гг. пребывал в заключении в земляной тюрьме Новоспасского монастыря. Вероятно, там и умер вскоре, не менее 70 лет от роду.

Федор Трофимов, в иночестве Филипп, жил на Севере и помогал переписке Пустозерских узников; был сожжен в Москве после 1676 г.

Весть о воцарении Федора Алексеевича оживила по всей России на­дежду старообрядцев на поворот вспять церковной политики; как только эта весть дошла до Пустозерска, Аввакум написал челобитную молодо- му царю. Все лучшие слова, какие мог от всего сердца написать о рус­ском царе русский человек, предстоящий близкой смерти, есть в этой челобитной: «Милостив буди мне, господи. Помилуй меня, Алексеич, дитятко красное церковное. Тобою хощет весь Mip просветитися, о тебе люди Божии расточеннные радуются, что Бог дал нам державу креп­кую, незыблемую. Если не ты по Господе Бозе, кто нам поможет?» Но Аввакум и в этой челобитной, от которой зависела его и многих жизнь, не пытался смягчить своей ненависти к Никону и «его» реформам. Не приукрасил он и своего отношения к умершему царю, отцу нынешнего: «Бог судит между мною и царем Алексеем. В муках он сидит - слышал я от Спаса, и то ему за правду» - такая дерзкая прямота была в России совершенно немыслима и, вероятно, определила судьбу автора. И да­лее о всем проведении церковной реформы: «Чудо! Как то в познание не хотят прийти! Огнем да кнутом да виселицей хотят веру утвердить! Которые-то апостолы научили так? - не знаю. Мой Христос не прика­зал нашим апостолам так учить, еже бы огнем да кнутом да виселицею в веру приводить. Татарский бог Магомет написал в своих книгах сице: не покоряющихся нашему преданию и закону повелеваем их главы мечам подклонить. А наш Христос ученикам своим никогда так не повелевал. И ти учители явно яко шиши Антихристовы, которые, приводя в веру, губят и смерти предают; по вере своей и дела творят таковы же»; цит. по [2, с. 229]. И позднее он просил своих корреспондентов молиться о царе Феодоре: «Добрый он человек, спаси его Господи». «Добрый» царь Федор Алексеевич не спас, однако, пустозерских страдальцев от смер­ти. 8.2.1682 он требовал от духовного собора ответа - как поступить с «раскольниками. Ответ собора - "по государеву усмотрению"» [47, с. 319]; 14.4.1682 - в страстную пятницу - Аввакум, Лазарь, Епифаний и Федор («по настоянию нового Московского патриарха Иоакима» [4, с. 101]) были сожжены в срубе «за великие на царский дом хулы». «По народному преданию, записанному в XVIII в., протопоп Аввакум пред­сказал царю скорую кончину после своей казни» [47, с. 320].

Убежденно осуждая, таким образом, в знаменитой челобитной 1676 г. насилие в делах веры, Аввакум в ней же писал: «А что, царь госу­дарь, если бы ты мне дал волю, я бы их студных и мерзких жеребцов, что Илья пророк, всех что собак перепластал в один день. Сперва Ни­кона - собаку рассек бы начетверо, а потом и никониан»; цит. по [2, с. 229]. В одном из писем Аввакум рекомендовал своему последователю так поступить с пришедшим в его дом «никонианским попом»: «Как он приидет, так ты во вратех тех яму выкопай, да в ней роженья натычь, так он и абрушится тут, да и пропадет. А ты охай, около ево бегая, бутто ненароком»; цит. по [52, с. 140]. Царя Алексея Михайловича он при­зывал: «Возьми еретиков тех <то есть "никониан",...> и пережги их, скверных собак, латынников и жидов. <...> Право, будет хорошо»; цит. по [52, с. 145]. Было бы неверно уравнивать (как делают некоторые ис­следователи той эпохи) эту предполагаемую жестокость Аввакума к предполагаемым побежденным противникам и реальную жестокость царя и властей, уже казнивших и запытавших до 1676 г. многие сот­ни старообрядцев. Жестокость Аввакума была, так сказать, ответной, и только предполагаемой. Сам Аввакум, конечно, не замечал противо­речия в своих посланиях между жестокостью и гуманностью, что впол­не понятно, учитывая его душевное состояние. Никто из основателей старообрядчества, кроме Аввакума, насколько я знаю, мстительности и жестокости по отношению к «никонианам» не высказал.

В 1725 г. Синод объявил «по поводу отобранной у московских ста­рообрядцев иконы с ликом пустозерского страдальца <...,что> власти <...> прямым зачинщиком и вождем бунта <...6.1.1681> считали Ав­вакума. <...> Мы вправе верить синодскому документу. Аввакум с его громадным у старообрядцев авторитетом был в состоянии из Пустозер­ска руководить столичным бунтом» [40, с. 28, 30]. Вероятно, Аввакум был казнен в следующем году либо потому, что такое «руководство» действительно было, либо потому, что так думали власти, в частности патр. Иоаким. Достаточных оснований, чтобы решить, было ли такое «руководство» на деле, мы, насколько я знаю, не имеем.

27.4.1682 (через 13 дней после смерти Аввакума) умер царь Федор Алексеевич; летом в Москве народ восстал против правительства ца­ревны Софьи Алексеевны. Челобитная царям Иоанну и Петру Алексее­вичам «была утверждена 21 мая на "кругу" Титовского полка. <...В ней говорилось: > "Надобно, братие, лучше всего постоять за старую право­славную христианскую веру и кровь свою пролияти за Христа"»; цит. по [111, с. 171]. «Движение раскольников <(то есть старообрядцев)...> являлось составной частью московского восстания 1682 г. <...> Среди москвичей и других людей, принимавших в нем участие, было немало приверженцев старой веры. Из 14 тысяч <участвоваших в восстании> стрельцов примерно половина была раскольниками. В выступлениях раскольников против официальной церкви, которые начались уже в мае 1682 г., в религиозной форме отражался социальный протест про­тив светской власти, которую всегда поддерживала церковь. Стрельцы вначале поддержали раскольников, но после религиозного диспута в Кремле 5 июля 1682 г. покинули их. Под влиянием раздоров в своей среде, подкупа правительства стрельцы отвернулись от раскольников и арестовали их предводителей, в том числе <прот.> Никиту Пустосвята <Добрынина;...он> был казнен на Красной площади 11 или 12 июля» [62, с. 296|. «Он был "главосечен и в блато ввержен, и псам брошен на съядение"» [25, с. 299]. Но: «Существует предание, будто бы после казни Никиты его почитатели подобрали его обезглавленный труп с лобнаго места, купили у палача голову и с великим благоговением вывезли брен­ные останки Никиты в гор. Гжатск, Смоленской губ., где и похоронили на старом кладбище, поставив над могилою простой деревянный осми- конечный крест без всякой надписи. Каждый год в день казни Никиты в гор. Гжатск собирается толпа богомольцев-раскольников отовсюду» [6, «Никита Пустосвят»]. Другой руководитель старообрядцев в 1682 г. и участник диспута 5.7 в Грановитой палате против патр. Иоакима - инок Сергий (до пострижения Семен Иванович Крашенинников - духовный сын прот. Аввакума) - был арестован, но сумел бежать. «Подкуп пра­вительства» - сказано очень деликатно; фактически стрельцов по при­казу царевны Софьи попросту подпоили («Их по очереди пригласили на царское угощение, выставив на 10 человек по ушату пива и мерке меду, и они о старой вере "и думать перестали"» [6, «Никита Пустосвят»]), и они схватили и выдали властям старообрядцев-книжников - участни­ков диспута 5.7.

Доведя описание начала раскола русской Церкви до смерти прото­попов Аввакума и Никиты, я остановлюсь. Подводя итог описанному, нужно отметить, что «идеология, созданная первыми старообрядцами, очень быстро распространилась среди угнетенных классов, и в первую очередь нашла отклик у русского крестьянства, видевшего в официаль­ной церкви воплощение всего действующего м1ропорядка. <...> Однако, <...> несмотря на относительный успех старообрядческой пропаганды в народе, до всенародной "кампании неповиновения" реформе дело не дошло» [60, с. 27-28].

Малорезультативно задаваться вопросом: что было бы, если бы было не то, что было? То есть, что было бы, если бы «дело дошло до всена­родной кампании неповиновения»? Но все же немного подумать об этом можно. Годом максимальных возможностей для старообрядческого движения следует считать 1682-й. Что было бы, если бы в этом году оно, поддержанное стрельцами и «всенародной кампанией неповиновения», победило? То есть, что было бы, если бы царевна Софья и ближайшие бояре, подталкиваемые толпой на Красной площади и подавляющим большинством стрельцов (а не половиной, как было в реальности) и сол­дат и офицеров полков иноземного строя (эти солдаты и часть офицеров ведь тоже были православные русские люди), поддержавшим вождей старообрядчества твердо, неподкупно и, если можно так выразиться, неподпойно, признали правоту доводов прот. Никиты Добрынина в дис­путе против патр. Иоакима? Такая ситуация не представляется неверо­ятной; она могла бы быть и еще более вероятной, если бы была жива (в этом случае она обязательно присутствовала бы на диспуте 5.7.1682) царевна Ирина Михайловна - убежденная сторонница старого обряда; но она умерла 8.2.1679.

Было бы вот что: 1) Страшный (без преувеличения; см. об этом [62]) 1682 г. надолго запомнился бы русским властям.

2) Вернулся бы и пользовался впредь неоспоримым авторитетом ста­рый русский обряд.

3) Поменялась бы вся высшая русская церковная иерархия, в том числе епископат и патриарх.

4) Константинопольский патриарх одобрил бы совершившееся, со­чтя изменения малозначительными.

5) Более к грекам и малороссам за руководством уже не обращались бы, и неудачное приглашение их на должность учителей запомнилось бы надолго, как неприятная (и даже, отчасти, постыдная) деталь давно прошедшего.

6) Царская милостыня грекам существенно сократилась бы, что по­влекло бы за собой корректировку внешне-политической тактики (но не общей стратегии).

7) Сильно и на довольно продолжительное время (вероятно, на 2-3 поколения) возрос бы авторитет русского духовенства.

8) Оно и действительно, стало бы честнее, смелее и независимее, так как руководящие посты в нем заняли бы люди, самоотверженно выдержавшие борьбу против государственной карательной машины и невежественных сжигателей типа патр. Иоакима.

9) Оно вернулось бы, хотя бы отчасти и на время, к программе «бо­голюбцев» (см. с. 15), то есть, в том числе и к организации школ в русле русской богослужебной традиции.

10) Оно (увы, только на тот же период в 2-3 поколения) смелее и стро­же, чем это было в реальности (говоря точнее, в реальности этого вообще не было), наблюдало бы за личной жизнью и политикой русских царей, что сделало бы невозможным придворный разврат (во всех многих смыслах этого слова) всего XVIII в. (подобного которому в России ранее не только не бывало в реальности, но и в мыслях и в страшных снах) и имело бы огромное значение для русского народного монархизма (который был пси­хологическим фундаментом русской государственности), и, следователь­но, для всего будущего, включая начало XX в. «Подданные воспринимали изменение церковного обряда как изменение самой веры, и церковная сму­та лишала власть необходимого нравственного авторитета» [112, с. 112].

11) Самосознание и самоуверенность русских вернулись бы к пред- никоновскому состоянию, что имело бы, конечно, и негативные послед­ствия, и позитивные, в частности, сделало бы неизбежное восприятие иноземных новшеств более критичным и разборчивым.

12) Поэтому духовенство, имея поддержку в народе, нашло бы в себе достаточно знаний, силы и смелости, чтобы твердо корректиро­вать реформы имп. Петра I, и они, в результате такой корректировки, выглядели бы иначе и не были бы столь разрушающими.

13) Совсем иначе развивалось бы русское искусство.

14) Не были бы сожжены, замучены или изгнаны десятки тысяч и оскорблены, унижены и репрессированы миллионы русских людей, и их муки и смерть, изгнания, оскорбления, унижения и репрессии не лежали бы тяжелым грузом на памяти и судьбах народа и Церкви, как получилось в реальности.

15) Внешнеполитическая стратегия России имела бы прежнее на­правление, но идея унификации богослужения по греческому образцу была бы оставлена и вскоре забыта. Или, возможно даже, перевернута, и русское правительство вернулось бы к строгостям времен патр. Фила­рета (но, конечно, не в военно-технической области).

16) Главное - Россия не была бы (увы, более или менее уверенно можно говорить только о том же периоде в 2-3 поколения) расколота во всех смыслах этого слова.