Палийский канон об употреблении мяса

Но в таком случае возникает вполне разумный вопрос, как могли эти слова, приписываемые Будде, проникнуть в тексты Палийского Канона? Ответ прост: монахи и писцы, не мыслящие своего существования без мяса, вписали их туда. Звучит неправдоподобно? Тогда задумайтесь о том, как вообще появились на свет все Сутры и в частности Виная. В течение как минимум ста лет после паринирваны (кончины) Будды его наставления, беседы, положения монастырского устава, стихи, истории, деяния, поколениями передавались из уст в уста. В случае с Винаей этот период существования в форме устной традиции, по мнению исследователя буддизма Рис Дэвидс, составил не менее трёхсот лет. На практике это выглядело следующим образом: представители различных школ буддизма заучивали всё пересказанное на память, а затем периодически читали нараспев речитативом, как в стихотворной форме, так и в форме фиксированной прозы. Неудивительно, что при сложившейся практике с течением времени стали возникать многочисленные разночтения. Ни сутры Пилийского Канона, ни сутры Махаяны не были даны Буддой в какое-то определённое время и в определённом месте. Буддий-ский Канон, как утверждают г-н и г-жа Рис Дэвидс, в этом плане ничем не отличается от любой иной древней религиозной литературы мира и в результате своего многовекового становления являет причудливую картину "мозаичного взаимонаслоения ранних и поздних фрагментов". Всякая сутра начинается с привычного "Так я слышал", и это подразумевает, что следующие за этим слова принадлежат не автору, но Будде. Скромность, заслуживающая всяческих похвал! Но в то же самое время и ловкий полемический приём, позволяющий придать аутентичность, канонизировать позицию автора, ненароком приписав её Будде. В течение ста лет после кончины Будды имели место три собора, созываемых с целью формирования Буддийского Канона, т.е. определения того, какой материал считать при составлении "доподлинным", "аутентичным", а какой нет. Несомненно, что соборы породили массу дебатов, приведших к изъятиям и правкам в исходном материале. Может ли у кого-то вызывать сомнения тот факт, что в этот период Слово Будды, или по крайней мере то, что изначально таковым считалось, претерпело неоднократные дополнения, урезалось, переписывалось, копировалось и подгонялось под вкусы, требования и предпочтения старейшин тех или иных буддийских общин, принимавших участие в этом трудоёмком процессе. Ведущие буддологи мира, посвятившие многие годы изучению и переводу палийских сутр на английский язык, ничуть в этом не сомневаются. Супруги Рис Дэвидс в своём переводе Диалогов Будды утверждают, что на момент составления Палийского Канона, претендовавший на включение в него материал являлся настолько спорным, что "было не только возможно, но и считалось за правило что-то добавлять и исправлять в нём" (выделение Роси Капло). В своём вступительном слове к английскому переводу Винаи, Т.В. Рис Дэвидс и Герман Ольденберг являют небывалую откровенность, заявляя, что "нет никаких сомнений" в том, что большинство повествований, касающихся Будды, являются "откровенным вымыслом", отмечая, что при этом “доктринальный материал имеет совершенно иную степень достоверности”.^53 А. Фоучер, в столь элегантно написанной им Жизни Будды, поддерживает эти оценки Ольденберга и Дэвидса.^54 В то время как Ольденберг, Фоучер, Рис Дэвидс и другие признанные знатоки буддизма, принадлежащие к старшему поколению, ставят под вопрос аутентичность отдельных частей Палий-ского Канона, современные буддологи идут ещё дальше. Эдвард Конзэ в своём труде Тридцать лет изучения Буддизма напоминает нам, что Будда никогда не говорил на языке пали. Его родным диалектом являлся магадхи, и все его высказывания, как и высказывания Иисуса, можно считать утраченными в их оригинальном виде. Он также говорит о том, что в первый период буддийской истории существовало не менее восемнадцати различных школ, каждая со своими писаниями, претендующими на эксклюзивную достоверность. По его мнению, лишь благодаря случайному стечению череды исторических обстоятельств, и ничему более, одни только писания Тхеравады дошли до нашего времени во всей своей полноте и неприкосновенности. Далее он цитирует профессора Вальдшмидта: "...Не является редким такое положение вещей, при котором именно санскритская, в данном случае Махапаринирвана-Сутра, сохранила и доносит до нас подлинную традицию более точно, и уж во всяком случае имеет не меньшую достоверность, нежели палийский текст..."^55 Исследователь Хофингер добавляет: "... В очередной раз Палийский Канон был низвергнут с пьедестала, на котором он столь долго находился. Он ничем не достовернее китайского или тибетского канонов, а порой, напротив, в чём-то даже уступает им". Нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что отдельные места в палийских и санскритских писаниях были намеренно опущены или изменены в целях привести их в соответствие со взглядами и убеждениями отдельных монахов-писцов. Конзэ приводит пример такого явления: В Дигханикае XVI последние слова Будды приводятся так: "Все феномены, состоящие из частей, обречены на распад, стремитесь же к пробуждению!" В то время как в Махапаринирвана-Сутре читаем лишь: "Удел всего, что состоит из частей, — распад". А. Фернандес в своей неопубликованной работе о месте женщины в буддизме указывает, что в то время как санскритский вариант Лотосной Сутры гласит: "Просветлённая личность открыла свои глаза на истину, не взирая на учителя в ожидании помощи", в китайской версии читаем: "...Выслушав учение Будды, он принял его как правдивое". Затем она приводит цитату из работы японского учёного Накамуры, где тот утверждает, что вышеизложенное является наглядным примером того, как китайские монахи намеренно изменяют смысл написанного, чтобы это служило их целям. В вопросе же о том, что в действительности сказал Будда по тому или иному вопросу, мы вынуждены беспомощно развести руками — подлинная картина всей полноты исторических фактов находится вне нашей досягаемости, оставляя нам лишь различные версии буддийских преданий, из коих мы сами вольны выбирать. Г-жа Рис Дэвидс чётко сформулировала эту мысль, написав: "Когда верующие на Востоке и учёные на Западе освободятся от оков традиционных воззрений..., когда мы перестанем слышать "Будда завещал одно и отвергал другое" и поймём, что скорее Буддийская Церковь делала всё это, тогда мы будем готовы к тому, чтобы удалив все наслоения, увидеть наконец реальную историческую личность..."^56 Теперь становится понятнее, почему Дзэн порой описывают как "традицию вне сутр", философию без опоры на слова и буквы, и почему эта школа не делает своим фундаментом какую-либо отдельно взятую сутру, как это делают прочие секты. В Дзэн-буддизме акцент делается на том, что истина должна постигаться впрямую, непосредственно, без опоры на авторитет сутр или тем более на какие-то безжизненные интеллектуальные формулы. Не сами сутры, а тот дух сострадания и почтения, что пронизывает их; не слова, а осознание невыразимой реальности, что кроется за ними; не мирская жизнь Будды, а его Пробуждение — вот что является предметом Дзэн-буддизма. При этом Дзэн не отвергает сутр, но лишь стремится познать тот источник, что служит всем им первоосновой, источник, имя которому — Подлинная Природа нашего Ума. Ведь в конце концов, причина необходимости отказа от мяса не в том, что Будда якобы говорил или не говорил. Подлинная причина коренится во внутренне присущей всем нам нравственной добродетели, сострадании и жалости, которые, действуя, сами неминуемо приведут нас к уважению всех форм жизни. Вполне очевидно в этом случае, что намеренно отнимать жизнь или через потребление мяса косвенно побуждать других делать это за вас, — действия, противоречащие этим фундаментальным качествам человеческой природы.

"Фактор семьи" в употреблении мяса

Безусловно, нелегко расстаться с вырабатывавшейся годами привычкой есть мясо. С того момента, когда их дети ещё совсем маленькие, большинство родителей систематически заставляют их есть мясо, с искренней верой в то, что "Если ты не доешь свою котлету или курицу Джонни, ты никогда не вырастешь большим и сильным". Под воздействием таких постоянных понуканий даже дети с врождённым отвращением к мясной пище вынуждены со временем уступить, и с годами их утончённые инстинкты притупляются. Пока они растут пропаганда, состоящая на службе у мясной индустрии, делает своё дело. В довершение всего, врачи-мясоеды (которые сами не в силах отказаться от своих отбивных с кровью) вбивают последний гвоздь в гроб вегетарианства громогласно возвещая: "Мясо, рыба и птица являются важнейшими и незаменимыми источниками протеина!" — заявление откровенно ложное и не соответствующее действительности (см. Приложение 1). Многие родители, воспринимающие заявления этих "врачей" как Закон Божий, впадают в шоковое состояние, когда их подрастающее чадо за семейным ужином внезапно отодвигает от себя тарелку с мясом и тихо говорит: "Я это больше не ем". "Это ещё почему?" — багровея вопрошает отец, пытаясь за снисходительной ухмылкой скрыть раздражение, а мать закатывает глаза к небу, складывая руки в молитве. Когда же Том или Джейн отвечает, более фактом нежели с тактом: "Потому, что мой желудок — не помойка для обгорелых трупов животных", фронт можно считать открытым. Некоторые родители, чаще матери, достаточно понимающи и дальновидны, чтобы увидеть в этом пробуждение в их детях ранее дремавшего чувства жалости к живым существам, и порой даже сочувствуют им в этом. Но подавляющее большинство родителей рассматривают это как прихоть, которой нельзя потворствовать, вызов, брошенный их авторитету или косвенное порицание их собственного мясоедения (а зачастую — все три вместе взятые). Следует ответная реакция: "Покуда ты живёшь в этом доме, ты будешь есть то, что едят все нормальные люди! Если ты хочешь разрушить своё здоровье — это твоё личное дело, но мы не позволим этому случиться в стенах нашего дома!" Не способствуют выходу из сложившейся ситуации и психологи, утешающие родителей следующим заключением: "Ваш ребёнок использует приём пищи как орудие выхода из-под бремени вашего влияния. Не давайте ему лишнего повода для самоутверждения, позволяя делать трагедию из своего вегетарианства, — всё пройдёт само собой". Вне сомнения, для некоторых подростков вегетарианство — это действительно всего лишь повод к бунту или очередной хитроумный способ добиться уступок от своих осаждённых родителей. Как бы то ни было, но мой собственный опыт общения с молодёжью свидетельствует о том, что в большинстве случаев их отказ от употребления мяса имеет мотив куда более глубинный и благородный: идеалистическое желание на практике разрешить извечный вопрос боли и страдания — как их собственного, так и других (будь то людей или животных). Отказ от употребления плоти живых существ в пищу — лишь наиболее очевидный и первостепенный шаг в этом направлении. К счастью не все родители воспринимают отказ их детей от мяса с враждебностью и настороженным испугом. Одна мать рассказывала мне: "До тех пор пока нашему сыну не исполнилось двадцать, мы с отцом пытались научить его всему, что мы сами знали. Теперь он учит нас. Своим отказом от мясной пищи он заставил нас осознать всю аморальность мясоедения, и мы так благодарны ему за это!" Каких бы трудов ни стоил нам отказ от устоявшихся привычек в питании, мы должны делать все возможные усилия для построения гуманной диеты — во имя нас самих, во благо всех живых существ. Тому, кто отказался от мяса по соображениям жалости к живым существам силою своего собственного сострадания, нет нужды объяснять, насколько замечательно это новое чувство, когда осознаёшь наконец, что никто не должен быть принесён в жертву для того, чтобы накормить тебя. Во истину, перефразируя Анатоля Франса, можно сказать, что до тех пор пока мы не откажемся от поедания животных, часть нашей души продолжает оставаться во власти тьмы... Чтобы дать организму время перестроиться в соответствии с новой диетой, лучше сначала отказаться от красного мяса, затем от птицы, и уж потом — от рыбы. Мясо со временем "отпускает" человека, и в какой-то момент становится трудно даже вообразить, как вообще кто-то может употреблять эту грубую плоть в пищу.