Об исцелении, правой руке, правой ноге и голове на плечах

 

Как обычно, после послушания прихожу на источник преподобного Пафнутия Боровского. Захожу в домик с навесом, где купель и раздевалка. В раздевалке уже есть желающие искупаться: две улыбчивые молодые паломницы и матушка средних лет с видом строгим и хмурым. Паломницы радуются — впервые приехали в Оптину, первый раз на источнике. Они жизнерадостно читают молитву святому Пафнутию. Затем одна из них, счастливо улыбаясь, говорит другой:

— Ну вот, а теперь искупаемся!

Со скамейки подаёт грозный голос строгая матушка. Это голос неумолимого судии, который часто устраивает окружающим свой собственный «маленький страшненький суд»:

— Что‑о‑о?!!! Что вы сказали?!! Купаться?!! В бане купаться будете! Мылом намылитесь! Мочалкой натрётесь!

Паломницы приходят в ужас. Всё было так тихо и радостно, и вдруг такая гроза…

Робкий голос:

— Матушка, простите, мы не так выразились, наверное…

— Выразились!!! Выражаться дома на мужей будете! Нельзя говорить «купаться» о святом источнике!

— А как можно?

— Нужно говорить «исцеляться»! Вот, дескать, сейчас исцеляться будем. Поняли?!!

— Поняли, спаси Господи, матушка! Таня, давай ты первая исцеляйся, а я уж за тобой.

— Да, Леночка, а то там Пётр Иванович, наверное, нас уже ждёт на улице. Как ты думаешь, он уже искупа… ой, исцелился?

Из соседней мужской купальни доносится пофыркивание и плеск воды.

— Нет, Таня, похоже, он ещё в процессе исцеления…

Грозная матушка внимательно слушает диалог и одобрительно кивает головой.

А я вспоминаю, где я встречала эту строгую матушку и слышала этот грозный голос… Вспомнила. На днях в паломнической трапезной я сидела за столом с молоденькой мамочкой, на коленях у которой был сынишка лет двух. На улице жарко, и личико малыша было розовым, вспотевшим. Он потянулся к кувшину с компотом обеими ручонками. И юная мамочка даже хотела дать ему попить, но раздался грозный крик: «Нельзя! Ещё не помолились, а они лезут! Не трогать ничего на столе!»

Ребёнок испугался и заплакал, а мамочка принялась его утешать. Мы, сидевшие за столом, промолчали. Конечно, сейчас все соберутся, помолимся, и можно будет приступить к трапезе. 5 — 10 минут можно потерпеть… Начни спорить с грозной матушкой, будет конфликт за трапезой в монастыре…

Сынишка успокоился, а его мамочка оглядела нас, сидящих за столом, и грустно спросила:

— Где же ваша любовь, сёстры?

У меня до сих пор в ушах её грустный тихий голос…

Мои воспоминания прерываются знакомым грозным криком:

— Стой!

Перепуганная Таня застывает, занеся ногу над водой купальни. Я вспоминаю детскую игру в «Замри». Мне становится смешно, и я еле удерживаюсь от того, чтобы не прыснуть.

— Ты куда левой ногой в святой источник лезешь?!! Всё с правой руки и с правой ноги делай! Поняла? К иконам с правой стороны подходи! И свечки правой рукой подавай! И в источник правой ногой! Слева‑то знаешь, кто сидит?!!

— Зинаида, ты чего тут расшумелась‑то? — В дверь незаметно вошла маленькая весёлая старушка. — Чего, говорю, кричишьто? А матушка‑то тебя потеряла на огороде с утра. Ты почему грядку‑то бросила недополотую? Занедужила? Во‑о оно как. Ну, судя по голосу, что я за сто метров до источника слышала, видать, дело на поправку пошло? А то матушка сегодня вспоминала присказку одну:

— Тит, а, Тит, пойдём молотить?

— Брюхо болит.

— Тит, а, Тит, обед готов.

— А где моя большая ложка?

Грозная Зинаида мгновенно теряет всю свою суровость и как‑то молниеносно исчезает из купальни.

Маленькая старушка весело спрашивает у до сих пор неподвижной Тани:

— Ты чего, милая, застыла‑то? Испужала она тебя? С правой ноги говоришь? А ты от страха забыла, котора из них правая? И теперь не можешь идти исцеляться? Мила дочь, да ты с любой ноги иди да купайся с Богом! Вот‑вот! Окунулась? Вот и Слава Богу! Мы‑то купаемся да окунаемся, а исцеление‑то сам Господь подаёт, если воля Его будет. Поняла, мила дочь? И вот ещё что я тебе скажу: голову‑то свою на плечах надо иметь. Так‑то.

 

Самая трудная победа

 

Посмотришь на обитателей паломнической кельи: какие разные люди! И свёл Господь их в одно место. Старцы оптинские призвали.

Вот три паломницы: боксёрша Люба, кандидат психологических наук Татьяна Николаевна и монахиня, мать Серафима.

Люба — молоденькая, стройная девушка. И не скажешь, что боксёр. Только вечером, когда она осталась в лёгкой кофточке, стали видны широкие, сильные плечи и почти мужские бицепсы. За чашкой чая Люба поделилась своими переживаниями: вот она в Бога поверила, стала в храм ходить, а живёт по‑прежнему. Так же грешит.

У неё есть верные друзья. Уважают. Характер волевой. Спортсменка, множество побед одержала над соперницами! Удар твёрдый! Но — справедлива… Вот друзья и любят. Сколько раз выручала! Даже и парней. Один раз к их компании привязались двое пьяных громил. А их четверо было: Люба с подругой и двое парней. Парни поняли, что с громилами им не справиться, но не бросать же своих девчонок. Тут Люба их отстранила и провела пару приёмов. Были громилы — и нет громил! Есть два лежащих в нокауте труса.

И вот недавно только прочитала она главу в Евангелии, где на вопрос: «Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? До семи ли раз?» — Господь ответил: «Не говорю тебе до семи, но до седмижды семидесяти раз». И Люба, прочитав это, неожиданно для себя начала плакать. Сколько себя помнит, всегда жила «око за око, зуб за зуб». А ведь это так прекрасно — прощать!

А ещё она растрогалась очень, когда прочитала: «Ударившему тебя по щеке подставь и другую и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку. Всякому просящему у тебя дай и от взявшего твоё не требуй назад». И решила Люба, что будет жить по Заповедям Божиим.

А когда своим друзьям стала объяснять, как она теперь жить будет, они выслушали её молча. Никто не смеялся над Любой, потому что её уважали: Люба что сказала, то сделает.

— Так ведь это очень хорошее решение — жить по Заповедям! И молодец, что в Оптину приехала! — комментирует мать Серафима.

Люба угрюмо молчит, а потом вдруг всхлипывает:

— А у меня ничего не получается! Это я раньше думала, что сильная! А теперь вижу, какая слабая! Я вот вам расскажу: недавно пошла с подругой в ресторан отметить достижение спортивное. Так‑то редко хожу по ресторанам: режим, диета. А тут решили немножко попраздновать.

И я выпила бокал вина. Пошли танцевать. Смотрю: официантка к нашему столику подошла и в мою сумочку руку опустила. Ну, я — к ней, дескать, в чём дело? Думала, она извинится, а я её прощу. По Заповеди. Уже прощать приготовилась. А она мне так нагло: «Что, у вас проблемы?» Я и отвечаю: «Нет, это у тебя, дорогая, проблемы!» Ну и легонько стукнула её. А она мне в волосы вцепилась. Нет, ну вы представляете?!

Тут уж я не выдержала и впечатала ей по полной программе. А удар у меня тяжёлый — профессиональный. Охрана смотрит и за животики держится. Вернее, сначала держались. Выгляжу‑то я обычной девчонкой. Они ведь не видят, какие у меня бицепсы под модной блузкой. Короче, я и их вырубила.

Люба по‑детски шмыгает носом:

— Я не хотела! Я собиралась жить по Заповедям! Сколько я соперниц победила! А тут — проиграла. Сама себе.

Мать Серафима улыбается:

— Милая Любушка! Так ведь самая трудная победа — она над самим собой. Знать Заповеди и жить по ним — это разные вещи. Трудись, деточка, долгий это труд.

В разговор вступает кандидат психологических наук Татьяна Николаевна:

— Я вот хорошо знаю, как трудно преодолевать себя. Читала много о смирении. Когда стою в храме — так приятно себя ощущать частицей Православной Церкви. Очень люблю, когда все вместе «Символ веры» поют. Но я не могу понять, как смириться можно, когда что‑то неправильно делают.

Ведь я не винтик, не шурупик в машине. Я здравомыслящий человек! И знаю, как правильно! Вот сегодня дали мне послушание в трапезной. Посуду мыть. Я смирилась — надо, значит, надо. Ничего, что я кандидат наук, могу и посуду помыть в трапезной. Но: ОНИ ЕЁ МОЮТ НЕПРАВИЛЬНО! И я посчитала своим долгом об этом сказать!

— Так ведь со своим уставом в чужой монастырь не ходят.

— А я не могу неправильно поступать — у меня своя голова на плечах! И смирение не только у меня должно быть — вот пускай они смиряются!

Мать Серафима только вздыхает печально. На следующий день мы узнаём, что Татьяна Николаевна нашла ещё много ошибок в работе трапезной, гостиницы, работе монастырских служб, ну, и как в объявлении про электричку: «Далее — везде».

В трапезной сестрички молодые в ответ на её нотации плакат повесили: «Смиренным можешь ты не быть, но ближнего смирить обязан!» Татьяну Николаевну перевели на другое послушание. Ждут её с утра на новом месте, а она нам объявляет: «Мне нужна психологическая разрядка. Я должна дать себе успокоиться». И вместо послушания отправляется утешаться в храм. Помолиться. И плачет там навзрыд.

Мать Серафима вздыхает: «Трудно нашей Танечке. Ещё труднее, чем Любе. Ну, ничего. Если человек искренне хочет измениться, Господь принимает. Вот, скажем, от природы человек кроткий. Есть ли подвиг в этом? А если себя смиряет человек, привыкший ударом на удар отвечать? И плачет искренне, когда это не получилось?

Бывает, люди знают, что гордиться им особенно нечем. А если успехи есть? В науке, в профессии? Тяжелее такому человеку смириться. А Господь всё видит. Он каждый маленький шажок такого человека замечает. Мы‑то внешне можем делать очень похожие вещи. И думать, что за похожие вещи одинаковое воздаяние. А Господь‑то — он зрит на душу нашу. Какие внутренние мотивы и порывы нами двигают. Вот что важно».