Мои ожидания программируют поведение другого

 

Мои ожидания относительно поведения другого являются одновременно оценками его поведения. Любая оценка — это некоторый стандарт, который я навязываю другому человеку и с помощью которого программирую его поведение. И это программирование пребывает не только в моей голове в виде бесплотной и невидимой умственной операции. Все оно реально, да еще как! Обижаясь, поскольку любимый человек, превратившись в моего обидчика, не соответствует этой программе, получается, что я непроизвольно и автоматически наказываю его чувством вины. Эта эмоция возникает в каждом любящем меня обидчике, если он осознает, что он меня обидел. Обида же для меня, в свою очередь, — возмездие мне за то, что я ошибаюсь в другом человеке, навязываю свои ожидания другому, отрицаю его свободу. Как видите, здесь дело обстоит сложнее, чем в простом примере, когда некто растянулся на полу вследствие бессознательной ошибки подсчета ступенек на лестнице. Он от лестницы не требовал, чтобы она подогнала число своих ступенек к его программе. Она его не любит. У лестницы нет роли, есть только функция. За это и получаю возмездие.

Но откуда берется эта установка требовать, чтобы другой человек зависел от меня? Почему мы больше принуждаем тех, кого любим и соответственно, больше обижаемся именно на них? Вот в чем ответ.

В любви происходит отождествление себя с другим человеком, что в частности проявляется в стремлении подогнать его поведение под свою схему ожиданий. Это неукротимое стремление программировать поведение другого человека кроется в идентификации с ним. Римляне в этом случае говорили, что одна душа живет в двух людях, в муже и жене. В этом случае возможны два поведения: или мы, бичуемые виной, подгоняем сами себя под ожидания другого человека, или, обижаясь, наоборот, подминаем другого под себя, под свои ожидания. То и другое происходит вследствие идентификации и бессознательно. Тому, как это делается, мы научаемся в процессе обыденной жизни в семье. Способности обижаться мы научились в детстве. Но по причине того, что мы осознаем и переживаем только последствия этой душевной работы, мы, как правило, не в состоянии скорректировать то, что делает наш ум по привычке.

Когда ребенок обижается на родителей, он программирует их поведение в соответствии со своими ожиданиями и наказывает их чувством вины за отклонение от этих ожиданий. Он обиделся, плачет, и родители, поскольку они его любят, отождествляют себя с ним, испытывают вину, которая стимулируется внешними признаками обиды, которые нетрудно прочитать на лице ребенка. Эта вина побуждает к изменению поведения, и родители делают то, что нужно ребенку. Он бессознательно управляет в определенных пределах поведением родителей.

Обратим внимание на воспитательную функцию описанного взаимодействия родителей и детей. Оказывается, что обидчивость ребенка необходима для нормального развития родителей. Мы привыкли считать, что именно мы, родители, воспитываем детей, но не замечаем, как любимые дети нас воспитывают, обижаясь, и тем самым наказывая чувством вины за каждую нашу оплошность.

На стадии детства это оправдано: ребенок помогает духовному созреванию родителей, т.е. превращает мужа и жену в папу и маму, вырабатывая у них с помощью обиды определенные черты поведения, необходимые для нормального культурного родителя и нужные для полноценного развития подрастающего человека. Но это не оправдано для взрослого, обидчивый человек инфантилен и с ним трудно быть вместе и тем более любить его. Следовательно, взрослый должен уменьшать свою идентификацию с любимым и скорректировать свои ожидания в сторону большего реализма. Но этому мешает, как мы видели, идентификация, отождествление себя с любимым. Это симбиотическое существование приносит больше страдания, чем радости, как в жизни сиамских близнецов.

 

Магическое сознание и обида

 

Реализм мышления — понятие сложное. Он, прежде всего, состоит в признании вещей, независимых от нас, когда они на самом деле независимы и наоборот. А если же вещь зависит от нас, а мы обращаемся с ней как с независимой, то мы безответственны. А когда мы признаем ее независимой, то мы глупцы. Глупость и безответственность дополняют друг друга. Нереалистичность мышления состоит в том, что мы считаем вещи, зависимыми от нас, в то время как они от нас не зависят. Этим мы позволяем относить нас к разряду самонадеянных глупцов.

Если под вещью понимать именно поведение этих вещей, то проблему зависимости и независимости вещей от нас придется поставить иначе. Чем определяется поведение мое и вещей? В том и другом случае приходится признать существование информационной основы поведения как человека, так и вещей. Магия состоит в признании тождества нашей мысли и духовной реальности вне нас. Одно из значений слова «духовный» состоит в определении его как некоего программирующего начала в упомянутом поведении вещей. Следовательно, приходится признавать, что магия состоит в принятии идеи, что программы нашего поведения и программы поведения мира имеют одну и ту же природу, и мы можем силой мысли влиять на поведение вещей. Известно, что сознание древних было магическим. В какой степени свойства магического сохранились в нас сегодня? Они проявляются в установке на то, что мир зависит от нашей воли. Главное, чтобы эта воля была сильна. А. Шопенгауэр даже написал книгу, назвав ее «Мир как воля и представление».

Наши обиды питаются энергией магического сознания, атавизмы которого еще остаются у нас до зрелости и даже старости. Магия, как мы уже сказали, состоит в первобытном отождествлении сущности мира с сущностью души. Поскольку путем мысли и воли мы регулируем свое поведение, то легко начинаем верить, что и движение мира тоже регулируется чьей-то скрытой мыслью и волей. Поскольку эти сущности считаются одинаковыми, то возникает убеждение, что с помощью мысли и желания можно управлять ходом внешней жизни, достаточно для этого хорошо сосредоточиться и правильно совершать магические действия. Кроме колдовства на этом держится многое другое в людях.

Магическое сознание в полной мере развивается в младенчестве: стоит ребенку закряхтеть или издать какой-то звук, как вселенная (мать, отец, близкие) приходят в движение для осуществления его воли. Ребенок чувствует себя центром своей вселенной, «приводит ее в движение», координирует свою связь с нею, поэтому любые препятствия со стороны вселенной вызывают гнев, обусловленный сопротивлением «нереального». У ребенка нет границ между Я и не-Я. Ребенок — величайший маг. Поэтому ребенок не реалистичен. Это размытое Я без границ, «океаническое чувство», естественно и допустимо для младенца, но не для взрослого, Однако атавизмы этого чувства в нас сохраняются и проявляются в эмоциях. На это как на источник эмоций впервые, к недоумению психологов обратил внимание писатель и философ Ж. П. Сартр.

Итак, обида возникает от потери чувства реальности. Другой человек способен обидеть меня лишь потому, что я отрицаю его реальность, его самостоятельность, его свободу; возмездие наступает немедленно: он оказывается реален, и притом реален совсем по-иному, чем ожидается мною. Если же не на словах, а на деле я признаю его реальность, он не может мне причинить обиды, даже если и укусит. Но эта боль не будет обидой, если я его признаю кусачим.

 

Понимание другого человека

 

Обдумывая свои ожидания, я начинаю лучше понимать себя. Понимание себя улучшает общение и у меня возникает надежда, что я буду реже обижаться. Приспособление в общении состоит еще и в том, чтобы понимать не только себя, но еще и другого; в данном случае понимать человека, который меня обижает. Ведь я уже знаю, что обида возникает оттого, что он ведет себя иначе, чем я его программирую. Именно это «иначе» и причиняет мне боль.

Итак, «Почему он ведет себя именно так, а не иначе?» На первый взгляд кажется, что для полного ответа на вопрос нужно заняться изучением психологии личности и поведения. Но я предлагаю поступить просто: