Ранний период творчества А.С. Пушкина.

А.С. ПУШКИН-КРИТИК

 

 

Выполнила:

студентка группы ZРО-31

Гиздатова Ляйсан Талгатовна

 

Научный руководитель:

к.ф.н., доцент

Таракин Петр Михайлович

 

 

Стерлитамак 2016

 

Содержание

 

Введение 3

§ 1. Ранний период творчества А.С. Пушкина.

Формирование литературно-теоретических взглядов 5

§ 2. «Литературная газета» 12

§ 3. Попытки политической публицистики А.С. Пушкина.

Рождение «Современника» 16

§ 4. «Современник» – первый серьезный политико-литературный

публицистический журнал в России.

Белинский как продолжатель Пушкина – критика 26

Заключение 33

Список литературы 35

 

 

Введение

 

Великий реформатор русской литературы, А.С. Пушкин явился основоположником реалистической прозы, развитие которой в русской литературе XIX в. ознаменовалось величайшими художественными достижениями. Первые значительные опыты в области художественной прозы были предприняты Пушкиным, когда он уже был прославленным поэтом, но судьбы прозы в русской литературе рано привлекли его внимание. К 1822 г. относится критический набросок, в котором Пушкин формулирует свои требования к прозе: «Точность и краткость – вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей – без них блестящие выражения ни к чему не служат» [Пушкин, 1962: Т. 6, 218]. Состояние русской прозы Пушкину представлялось малоудовлетворительным. В современной ему прозе Пушкину не нравилась манерность, как он насмешливо писал – «изысканность тонких выражений» [Пушкин, 1962: Т. 6, 219] вместо глубокой и оригинальной мысли, подмена простоты и ясности вычурным и напыщенным слогом. «Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что даже и в прозе мы гонимся за обветшалыми украшениями» и стараемся ей «придать напыщенность» – пишет Пушкин в заметке 1828 г. [Пушкин, 1962: Т. 6, 102 («В зрелой словесности приходит время...», первоначальный вариант)].

Таким образом, еще в начале своей писательской карьеры Пушкин задумывался о качестве современной ему литературы. И пусть первоначально это была всего лишь «эстетическая» критика, она положила начало серьёзной науке литературной критики XIX-XX веков. Литературно-критические и историко-литературные статьи и заметки А.С. Пушкина являются высшим достижением русской передовой литературно-теоретической мысли первой трети XIX столетия, непосредственно предшествуя критике и публицистике Белинского и Герцена. В этом и заключается актуальность изучения данного явления в общем творчестве А.С. Пушкина.

По широте охвата явлений русской и мировой литературы, по богатству, свежести и остроте конкретных наблюдений, по мастерству обобщений, по глубине и блеску характеристик литературных эпох, поэтических систем и направлений, по силе и выразительности конкретных формулировок – критика и публицистика Пушкина не уступала его художественной и исторической прозе. Это было живо подмечено еще его современниками. Так, например, И.В. Киреевский, молодой критик, высоко ценимый Пушкиным, под впечатлением его статей в первых номерах «Литературной газеты», 15 января 1830 г. сообщал своим родным, что Пушкин «открыл средства в критике, в простом извещении о книге, быть таким же необыкновенным, таким же поэтом, как в стихах» [Кириевский, 1911: Т. I, 18-19].

Объект данной работы – критические статьи А.С. Пушкина и его работа в журнале «Современник». Предмет изучения – литературно-эстетические и публицистические идеи писателя, ставшие базой для русской литературной критики как серьёзной науки.

Цель работы состоит в изучении формирования взглядов А.С. Пушкина как литературного критика и их значения для русской литературы в целом. Ради достижения поставленной цели выдвигаются следующие задачи:

1) изучение критической литературы по творчеству А.С. Пушкина;

2) непосредственный анализ критических высказываний, статей и работ писателя, посвященных критике литературы;

3) анализ общего направления работ в литературных журналах, организованных А.С. Пушкиным.

Практическая ценность работы определяется возможностью использовать материалы данной работы в практике преподавания русской литературы и критики в школе и вузе.

Структура работы: курсовая состоит из введения, четырёх параграфов, заключения и списка литературы.

 

 

Литературная газета»

 

Вспоминая о положении русской литературы в годы своей молодости, Пушкин в одном из черновых набросков 1830 г. очень точно определил причины, в силу которых устное поэтическое слово и нелегальная рукописная публицистика имели в первой половине 20-х гг. гораздо более сильное влияние на политическое и литературное воспитание широких кругов передовой дворянской интеллигенции, чем печать [Оксман, 1962: 448].

«Литераторы во время царствования покойного императора, – писал Пушкин, – были оставлены на произвол цензуре, своенравной и притеснительной. Редкое сочинение доходило до печати. Весь класс писателей (класс важный у нас, ибо по крайней мере составлен он из грамотных людей) перешел на сторону недовольных. Правительство сего не хотело замечать: отчасти, из великодушия (к несчастию, того не понимали или не хотели понимать), отчасти от непростительного небрежения. Могу сказать, что в последнее пятилетие царствования покойного государя я имел на всё сословие литераторов гораздо более влияния, чем министерство, несмотря на неизмеримое неравенство средств» [Пушкин, 1962: Т. 6, 412].

До восстания 14 декабря Пушкин напечатал только три из своих литературно-критических статей, причем две из них появились под псевдонимом, а третья была лишь кратким разъяснительным письмом в редакцию «Сына отечества». В течение четырех следующих лет он опубликовал еще три статьи – все на страницах альманаха «Северные цветы». О журнальной деятельности Пушкина всерьез можно говорить лишь со времени его участия в «Литературной газете», издававшейся с 1 января 1830 г. одним из его ближайших друзей и единомышленников – поэтом А.А. Дельвигом.

Острая потребность в собственной журнальной трибуне определилась для Пушкина еще в пору его Михайловской ссылки, в связи с окончанием работы над «Борисом Годуновым» и необходимостью защиты в печати тех принципов нового большого реалистического искусства, которые с такой силой и выразительностью воплощены были в этой трагедии и успех или неуспех которых был неразрывно связан с ближайшими путями развития всей русской литературы. Этим и объясняется тот исключительный интерес к вопросам литературной теории и критики, который проходит через все статьи и письма Пушкина периода 1825-1830 гг. [Петров, 1962: Т. 5, 619]

В низком уровне русской литературно-теоретической мысли великий поэт не сомневался ни в начале, ни в конце этого пятилетия. Так, например, откликаясь летом 1825 г. на известный тезис Бестужева в «Полярной звезде» о том, что «у нас есть критика, а нет литературы» («Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 г.»), Пушкин решительно возражал: «У нас есть критика? Где ж она? Где наши Аддисоны, Лагарпы, Шлегели, Сисмонди? Что мы разобрали? Чьи литературные мнения сделались народными, на чьи критики можем мы сослаться, опереться?» [Пушкин, 1962: Т. 6, 262].

В начале февраля 1826 г., отвечая на просьбу Катенина о стихах для затеянного им альманаха, Пушкин с полной определенностью уже ставит перед своими литературными друзьями вопрос об организации нового журнала, литературного трехмесячника «вроде Edimburg<h> Review», для того чтобы посредством этого будущего органа передовой литературы а теоретической мысли «забрать в руки общее мнение и дать нашей словесности новое, истинное направление». Твердо уверенный, что ни в одном из существующих уже журналов «голос истинной критики» не может иметь должного звучания Пушкин столь же пессимистически расценивает возможности и двух новых периодических изданий, одно из которых организовано было Н.А. Полевым («Московский телеграф», начавший выходить с 1825 г.), а другое («Московский вестник», редактируемый М.П. Погодиным) появилось два года спустя и связано было с Пушкиным даже определенными договорными отношениями [Левкович, 1988: 249.].

Не возлагая никаких надежд на журнальных дельцов, подвизавшихся в ролях литературных критиков и теоретиков, Пушкин полагал, что в определившихся к началу 30-х гг. условиях литературной борьбы критика должна быть делом прежде всего самих писателей. В одном из фельетонных разговоров, предназначавшихся для «Литературной газеты», он выразил это свое убеждение с особенной четкостью, причем вложил его в уста именно «читателя» [Пушкин, 1962: Т. 6, 308].

«Критические беседы», вынесенные писателями пушкинского круга на страницы «Литературной газеты», сразу же получили остро полемический характер, так как объектом рассмотрения явились в них произведения самых влиятельных деятелей русской литературы. Вдохновители «Литературной газеты» – Пушкин, Дельвиг, Вяземский, Катенин, Баратынский и другие «литературные аристократы», как клеветнически охарактеризовал их «Московский телеграфа с таким же резким осуждением отнеслись к реакционной апологетике помещичьего быта в «нравственно-сатирических» романах Булгарина, с их метафизическим дидактизмом и примитивностью художественной структуры, как и к крикливой идеализации капиталистического прогресса, при полном непонимании его противоречий, в публицистике Полевого. Неприемлема для Пушкина была и ориентация редактора «Московского телеграфа» на эпигонов французского романтизма (и в литературной критике, и в повестях, и в драматургии), глубоко враждебная путям развития русской реалистической литературы [Оксман, 1962: 450].

В течение первых девяти недель существования «Литературной газеты» (она выходила один раз в пять дней) Пушкин опубликовал в ней двадцать статей, рецензий и заметок, четыре стихотворения, отрывок из 8-й песни «Евгения Онегина», одну главу из «Арапа Петра Великого», несколько страниц из «Путешествия в Арзрум». Он не успел закончить еще шесть или семь предназначавшихся для нее же полемических писем, диалогов и фельетонов. Но и после того как систематическая газетная работа прервана была Пушкиным из-за отъезда его в начале марта 1830 г. в Москву, он выступает на страницах «Литературной газеты» еще с шестью лирическими стихотворениями, среди которых были такие программные произведения, как «Арион», посвященный памяти декабристов, и послание к кн. Н.Б. Юсупову.

В этой же газете 6 апреля 1830 г. появляется анонимная статья Пушкина «О записках Видока». Литературный памфлет, расцвеченный точными фактами авантюрной биографии Булгарина, независимо от прямых намерений автора, получал огромное политическое звучание, так как в образе Видока творчески обобщались, осмыслялись и дискредитировались живые черты знаменосца николаевской реакции, неуязвимого, казалось бы, для какой бы то ни было критики.

Ни в одном году своей жизни, если не считать года издания «Современника», Пушкин не уделял так много времени и внимания критике и публицистике, как в пору издания «Литературной газеты». Именно для нее писались в Болдине осенью 1830 г. и два больших цикла литературно-полемических статей («Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» и «Опровержение на критики и замечания на собственные сочинения»), статьи о народной драме (по поводу «Марфы Посадницы» Погодина), о втором томе «Истории русского народа» Полевого, о Баратынском, об Альфреде Мюссе, заметки о русском дворянстве и его политической функции на разных этапах исторического процесса. И в первом и во втором литературно-полемических циклах особое значение имел новый для Пушкина вид журнальной прозы – острый автокомментарий к собственным произведениям и к их литературной судьбе («Руслан и Людмила», южные поэмы, «Евгений Онегин», «Граф Нулин», «Полтава») [Мейлах, 1962: 47].

Все болдинские статьи и заготовки к ним остались, однако, неопубликованными, так как 15 ноября 1830 г. издание «Литературной газеты» было приостановлено распоряжением шефа жандармов из-за помещения в ней перевода стихов Делавиня о жертвах июльской революции (№ 61). С нового года издание газеты возобновилось (первый номер ее открывался стихотворением Пушкина «Кавказ») и продолжалось уже под редакцией О. М. Сомова еще в течение шести месяцев, но Пушкин напечатал в ней за все это время только одну статью – разбор двух сборников стихотворений Сент-Бева, вышедших в свет в Париже в 1829 и 1830 гг. [Оксман, 1962: 451-452].

В том же 1831 г. Пушкин выступил да страницах журнала «Телескоп» с двумя сатирическими фельетонами, идейно-тематически связанными с знаменитой статьей «О записках Видока». Оба фельетона подписаны были именем Феофилакта Косичкина. Это был не просто псевдоним, один из многих журнальных псевдонимов Пушкина, а литературная маска, функция которой в его критике и публицистике была равнозначна маске Ивана Петровича Белкина в «Истории села Горюхина» (1830). После создания образа Феофилакта Косичкина из творческой лаборатории Пушкина начинают выходить один за другим сатирические образы-маски бесхитростного выразителя консервативно-помещичьей идеологии, который то пытается полемизировать с Радищевым (московский барин, член «английского клоба», едущий из Москвы в Петербург), то негодует на «Историю Пугачева» (образ престарелого провинциального «критика» в ответе Пушкина на рецензию Броневского), то громит всю современную мировую литературу с позиции мракобесов Российской академии, не замечая комического эффекта своих претензий («Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности как иностранной, так и отечественной») [Мейлах, 1962: 46].

Это был уже метод не только новых форм эзоповского языка, но и функционально связанных с последним некоторых других приемов литературной экспозиции, открытие большой творческой значимости, с широкой проекцией в будущее, до «Козьмы Пруткова» включительно.

 

Рождение «Современника»

 

С весны 1830 г. Пушкин все чаще и настойчивее начинает говорить о своей тяге к политической публицистике. Ближайшим поводом для оживления его общественно-политических интересов явились некоторые сдвиги в деятельности высшего государственного аппарата, выразившиеся, во-первых, в его частичном обновлении, а во-вторых, в передаче царем 6 марта 1830 г. на рассмотрение Государственного совета новых законоположений о купечестве и мещанстве, о борьбе с раздроблением дворянских имений, о запрещении продажи крепостных без земли и на своз, об изменениях в уставе гражданской службы [Оксман, 1962: 452-453].

«Правительство, – писал Пушкин 16 марта 1830 г. Вяземскому, – действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных – вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу» [Пушкин, 1962: Т. 9, 115].

Этими иллюзорными представлениями о каких-то новых возможностях развития «политической прозы» в легальной печати обусловлена была и постановка Пушкиным вопроса о реорганизации «Литературной газеты» в газету не только литературную, но и политическую, противостоящую рептильной «Северной пчеле». Впервые мысли об этом оформляются в письме Пушкина к Вяземскому от 2 мая 1830 г. [Пушкин, 1962: Т. 9, 121].

Записка о необходимости создания газеты, средства которой «могли бы равняться средствам «Северной пчелы», то есть периодического издания, в котором, кроме обычного литературного материала, рассчитанного на узкий круг читателей, «печатались бы политические и заграничные новости», правительственные распоряжения, корреспонденция с мест и т. п., Пушкиным была составлена летом 1830 г. [Пушкин, 1962: Т. 7, 314]. Записка эта, однако, никакого движения не получила ввиду резкого ухудшения общей политической конъюнктуры в России после победы июльской революции во Франции. Свой проект Пушкин вновь выдвигает только через год, мотивируя его на этот раз соображениями особого политического порядка – необходимостью сплочения всех сил русской общественности для борьбы с враждебной России агитацией западноевропейской печати. Угроза вмешательства Англии и Франции в русско-польскую войну была в этот момент так сильна, что предложение Пушкина имело все основания рассчитывать на успех.

«Пускай позволят нам, русским писателям, – писал Пушкин в середине июня 1831 г. Бенкендорфу, – отражать бесстыдные и невежественные нападения иностранных газет. С радостью взялся бы я за редакцию политического и литературного журнала, то есть такого, в коем печатались бы политические и заграничные новости, около которого соединил бы писателей с дарованиями и таким образом приблизил бы к правительству людей полезных, которые все еще дичатся, напрасно полагая его неприязненным к просвещению. Правительству легко будет извлечь из них всевозможную пользу, когда бог даст мир и государю досуг будет заняться устройством успокоенного государства» [Пушкин, 1962: Т. 9, 184].

Письмо имело концовку, характер которой свидетельствовал о том, что Пушкин все же не был уверен в поддержке своего плана руководителями III Отделения: «Если политический журнал покажется предприятием излишним, то буду просить дозволения заняться историческими изысканиями в наших государственных архивах и библиотеках» [Пушкин, 1962: Т. 9, 185].

Мы привели письмо Пушкина в его черновой, начальной редакции, более откровенно раскрывающей мотивы его написания, чем сокращенный окончательный текст. Судьба этого письма известна: Николай I и граф Бенкендорф, отложив на некоторое время решение вопроса о новой политической газете, охотно удовлетворили второе ходатайство Пушкина – о допуске его в архивы для написания «Истории Петра Великого».

Вновь вопрос о разрешении на издание газеты поставлен был Пушкиным летом 1832 г., причем вместо политических и общественно-литературных мотивировок на первое место выдвинуты были уже основания личного и материально-бытового порядка [Пушкин, 1962: Т. 10, 69].

К письму от 27 мая 1832 г. приложена была Пушкиным та самая официальная записка о новой газете, которая составлена была им еще в 1830 г. Переписывая ее два года спустя, поэт устранил из нее только строки об умершем Дельвиге, как об одном из редакторов будущего издания.

Круг участников затеянной Пушкиным газеты был очень ограничен. Мы знаем о приглашении в нее только Вяземского, Погодина, И.В. Киреевского, Языкова, А.И. Тургенева. В бумагах Пушкина сохранились планы и его собственных статей, предназначавшихся для газеты. В числе их был и обзор новейшей французской литературы (романы Бальзака, Жюля Жанена, Е. Сю, Виньи, стихотворения Гюго, Сент-Бева, Мюссе), и статья о последних исторических романах Полевого и Свиньина, и заметка о «Путешествии к св. местам» А.Н. Муравьева [Оксман, 1962: 454].

Просьба Пушкина о разрешении ему издания газеты, поддержанная новым министром внутренних дел Д.Н. Блудовым, бывшим членом «Арзамаса», приятелем Вяземского и Жуковского, была удовлетворена царем осенью 1832 г. Как свидетельствует дневник Н.А. Муханова от 29 июля 1832 г., первоначально предполагалось подчинить будущую газету наблюдению Д. Н. Блудова. «Пушкин, – отмечал Муханов, – будет издавать газету (Блудов выпросил у государя на сие позволение) под заглавием «Вестник», газета политическая и литературная; будет давать самые скорые сведения из министерства внутренних дел» [«Русский архив», 1897: 655]. Однако III Отделение не сочло возможным согласиться на передачу будущей газеты в ведение Блудова, чем и объясняется задержка окончательного разрешения на ее выпуск.

Убедившись в ходе переговоров с чинами III Отделения, что о какой бы то ни было самостоятельности его в новом издании не может быть и речи и что без помощника, который мог бы взять на себя фактическое управление газетой, она не может рассчитывать на поддержку в правительственных кругах, Пушкин вынужден был обратиться с просьбою о вхождении в газету на правах ее соредактора к Н.И. Гречу, давнему соратнику Булгарина. Переговоры с Гречем не привели, однако, к положительным результатам. Он остался в «Северной пчеле», а Пушкину пришлось 14 сентября 1832 г. подписать соглашение о поручении обязанностей ответственного редактора будущей газеты некоему Н.И. Тарасенко-Отрешкову, чиновнику и литературному дельцу, пользующемуся особым доверием III Отделения. Как свидетельствуют воспоминания Тарасенко-Отрешкова, он взял на себя «составление программы газеты и всей сметы»), после чего «был набран в типографии и представлен по принадлежности» требуемый в подобных случаях «примерный нумер газеты под заглавием: «Дневник. Политическая и литературная газета» [«Исторический вестник», 1886: 387-388]. Это произошло в середине октября 1832 г.

Выход газеты назначен был на 1 января 1833 г., но Пушкин успел уже охладеть к этому своему начинанию и не мог говорить о нем без горечи и раздражения. До нас дошло интересное свидетельство о «Дневнике» в письме Гоголя от 30 ноября 1832 г. к И. И. Дмитриеву. Письмо это написано под впечатлением только что состоявшейся беседы Гоголя с самим Пушкиным: «Виделся с Пушкиным. Газеты он не будет издавать – и лучше! В нынешнее время приняться за опозоренное ремесло журналиста не слишком лестно» [Гоголь, 1901: Т. I, 228].

Строки об «опозоренном ремесле журналиста» явно имели в виду ту сторону дела, с которой познакомился Пушкин в пору своих переговоров о газете с руководителями III Отделения и с такими представителями последнего, как Н.И. Тарасенко-Отрешков. Пушкин не сразу, однако, отказался от разрешенного ему издания. «Мой журнал остановился, – писал он 2 декабря 1832 г. П.В. Нащокину, – потому что долго не приходило разрешение. Нынешний год он издаваться не будет. Я и рад. К будущему успею осмотреться и приготовиться; покамест буду жаться понемногу» [Пушкин, 1962: Т. 9, 169].

Работа над романом «Дубровский», а затем над «Медным всадником» и «Историей Пугачева» настолько отвлекла внимание Пушкина от проектов «Дневника», что даже упоминаний об этой газете в его переписке 1833 г. не встречается. Как известно, материальное положение поэта обеспечивалось с начала 1834 до середины 1835 г. его соглашением с А. Ф. Смирдиным о закреплении за «Библиотекой для чтения» монопольного права на публикацию всех новых его художественных произведений, а перспективы постановки больших политических проблем современности на историческом материале, и притом не в статьях, а в книгах («История Пугачева», будущая «История Петра Великого»), оказывались в цензурно-полицейских условиях 30-х гг. более широкими, чем в любом периодическом издании, даже своем. Однако разрыв с «Библиотекой для чтения» и отсутствие какого бы то ни было контакта с другими изданиями, неуспех «Истории Пугачева» и затяжка работы над «Историей Петра» заставляют Пушкина за год до его трагической кончины вернуться к планам организации собственного журнала [Оксман, 1962: 456].

31 декабря 1835 г. Пушкин обратился к шефу жандармов и главному начальнику III Отделения Бенкендорфу с официальным заявлением, в котором писал: «Я желал бы в следующем, 1836, году издать четыре тома статей чисто литературных, исторических, ученых, также критических разборов русской и иностранной словесности; на подобие английских трехмесячных Reviews. Отказавшись от участия во всех наших журналах, я лишился и своих доходов. Издание таковой Review доставило бы мне вновь независимость, а вместе и способ продолжать труды, мною начатые». Как свидетельствует отметка Бенкендорфа на этом письме, оно было доложено им царю 10 января 1836 г. и не встретило возражений [Оксман, 1962: 456-457].

В недатированном письме к П.В. Нащокину Пушкин свое решение организовать «Современник» мотивировал еще более откровенно: «Денежные мои обстоятельства плохи – я принужден был приняться за журнал. Не ведаю, как еще пойдет. Смирдин уже предлагает мне 15 000, чтоб я от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его «Библиотеки». Но хотя это было бы и выгодно, но я не могу на то согласиться. Сенковский такая бестия, а Смирдин такая дура, что с ними связываться невозможно» [Пушкин, 1962: Т. 9, 203].

3 февраля 1836 г. появилась первая печатная информация о новом журнале, 31 марта первый номер его был разрешен цензурой, а 11 апреля вышел в свет. 30 июня разрешена была вторая книга, в конце сентября – третья, 11 ноября – четвертая.

Чем больше втягивался Пушкин в журнальную работу, тем явственнее обозначалась пропасть, отделявшая его от идеологов крепостнической государственности, тем резче определялись его ненависть и презрение к ним. Самым большим врагом Пушкина и его журнала был министр народного просвещения, начальник Главного управления цензуры и президент Академии наук С.С. Уваров. Выдвинувшийся в первые ряды николаевской администрации благодаря своей близости к шефу жандармов Бенкендорфу, Уваров в докладной записке от 4 декабря 1832 г. о деятельности министерства народного просвещения впервые прокламировал три «истинно русских охранительных начала», подлежащих закреплению во всех областях идеологической работы: «православие, самодержавие и народность» [Оксман, 1962: 457]. Утверждая в этой же своей записке, что «в нынешнем положении вещей и умов нельзя не умножать, где только можно, умственных плотин», Уваров в 1835 г., как свидетельствует А.В. Никитенко, еще более откровенно определил свою политическую миссию: «Если мне удастся отодвинуть Россию на 50 лет от того, что готовят ей теории <а под «теориями» он разумел все, что идейно подрывало устои крепостничества и абсолютизма>, то я исполню мой долг и умру спокойно» [Пушкин, 1962: Т. 10, 302-303].

Певец разума и свободы, автор «Медного всадника» и «Истории Пугачева», Пушкин был, конечно, глубоко ненавистен Уварову и много терпел как от него самого, так и от его подчиненных. В свою очередь, однако, и Пушкин немало сделал для дискредитации этого деятеля николаевской реакции, публично заклеймив его в сатире «На выздоровление Лукулла» (1835). Против Уварова и его фаворита Дондукова-Корсакова направлена была и знаменитая эпиграмма Пушкина «В Академии наук заседает князь Дундук». Таким образом, приступая к изданию «Современника», Пушкин имел все основания полагать, что его политические враги попробуют свести с ним заодно и личные счеты: Уваров был начальником Главного управления цензуры, а Дондуков-Корсаков – председателем С.-Петербургского цензурного комитета. Силы противников были настолько неравными в этой борьбе, что на долговечность «Современника» не надеялись даже ближайшие его сотрудники. Они уверены были в том, что Пушкин или вовсе откажется от продолжения издания журнала в следующем году, или вынужден будет пойти на коренную его реорганизацию.

И действительно, несмотря на исключительную осторожность Пушкина как редактора, каждая из четырех книг его журнала с трудом проходила через цензурно-полицейские рогатки. Пять произведений, предназначавшихся для «Современника», были запрещены полностью – статья самого Пушкина «Александр Радищев», «Петербург и Москва» Гоголя, «Записка о древней и новой России» Карамзина, «Два демона» Тютчева, переводный очерк «Применение системы Галля и Лафатера к изображениям пяти участников покушения на жизнь Луи Филиппа в 1835 г.». В шести публикациях сделаны были по требованию цензуры значительные изменения и сокращения («Хроника русского в Париже» А.И. Тургенева, «Взятие Дрездена», «Челобитная» и «О партизанской войне» Д. Давыдова, «Прогулка по Москве» Погодина, «Не то, что мните вы, природа...» Тютчева) [Оксман, 1962: 458].

«Тяжело, нечего сказать, – писал Пушкин Денису Давыдову по поводу неприятностей, связанных с публикацией его «Взятия Дрездена», – И с одной цензурою напляшешься, каково же зависеть от целых четырех? Не знаю, чем провинились русские писатели, которые не только смирны, но даже сами от себя согласны с духом правительства. Но знаю, что никогда не бывали они притеснены, как нынче». Впечатлениями от работы в «Современнике» вызвана была и жалоба Пушкина в его письме к жене от 18 мая 1836 г.: «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом» [Пушкин, 1962: Т. 9, 415].

Первая книга «Современника» комплектовалась, редактировалась и печаталась Пушкиным при ближайшем участии Гоголя. При подготовке к печати второй книги функции Гоголя перешли к В. Ф. Одоевскому и А. А. Краевскому, но уже третью книжку Пушкин должен был готовить к печати единолично, так как оба его сотрудника с августа 1836 г. заняты были организацией собственного журнала. Самый проект этого журнала (он назывался «Русский сборник» и поддерживался таким врагом «Современника», как Уваров) свидетельствовал о том, что даже в кругу ближайших сотрудников «Современника» существовало известное недовольство последним. Это недовольство объяснялось не только материальной необеспеченностью «Современника», но и разногласиями литературно-тактического и даже идеологического порядка, впервые выявившимися после публикации в «Современнике» статьи Гоголя «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» [Пушкин, 1962: Т. 6, 196-201; 503] и особенно обострившимися после поездки Пушкина в Москву в мае 1836 г. Именно в эту пору окончательно определился разлад Пушкина с той литературно-общественной группировкой (Андросов, Баратынский, Киреевские, Мельгунов, Павлов, Хомяков, Шевырев, Языков и др.), органом которой был «Московский наблюдатель» и на которую идейно ориентировались почти все сотрудники «Современника» – от Гоголя и Плетнева до Вяземского, Одоевского и Краевского включительно.

В своей оценке «Московского наблюдателя» Пушкин неожиданно сошелся не со своими товарищами по работе в «Современнике», а с Белинским, резко критиковавшим этот московский журнал за его апологию салонной дворянской культуры, за его идеализацию докапиталистических форм политической и экономической жизни, за его фальшиво-претенциозный православный пиетизм, за его антинародную эстетику. Таким образом, решение Пушкина именно в этот момент опереться на Белинского, борьба которого с эстетско-аристократической платформой «Московского наблюдателя» была в центре идейной полемики 1835-1836 гг., получает значение не случайного, а принципиального факта политической и литературной биографии великого поэта [Оксман, 1962: 459-460].

Пушкин не был лично знаком с Белинским, но, начиная с «Литературных мечтаний», внимательно следил за его статьями, о чем свидетельствуют, например, воспоминания М. П. Погодина и еще более номера «Телескопа» и «Молвы» в библиотеке Пушкина, разрезанные обычно лишь в тех частях, которые были заняты статьями Белинского.

Статья Белинского «Несколько слов о «Современнике», с которой Пушкин познакомился сразу же после своего приезда в мае 1836 г. в Москву, не могла не привлечь к себе самого пристального внимания поэта, так как явилась первым и единственным положительным откликом в печати на его журнал. Встреча Пушкина с Белинским, которую готовили в Москве их общие друзья – П.В. Нащокин и М. С. Щепкин, не состоялась только потому, что поэт неожиданно должен был ускорить свое возвращение в Петербург. Однако в первом же своем письме из столицы 27 мая 1836 г. к Нащокину Пушкин просил его передать Белинскому «тихонько от Наблюдателей» экземпляр «Современника» и свое большое сожаление, что с «ним не успел увидеться» в Москве. В третьей книжке своего журнала, в «Письме к издателю», посвященном полемике с Гоголем по поводу его статьи «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году», Пушкин дал очень положительную характеристику литературно-критических выступлений Белинского на страницах «Телескопа» и «Молвы» в 1834-1836 гг.: «Жалею, что вы, говоря о «Телескопе», не упомянули о Белинском. Он обличает талант, подающий большую надежду. Если бы с независимостью мнений и с остроумием своим соединял он более учености, более начитанности, более уважения к преданию, более осмотрительности, – словом, более зрелости, то мы бы имели в нем критика весьма замечательного» [Оксман, 1962: 460].

В этой же книге «Современника» строки Пушкина о Белинском подкреплялись энергичной защитой молодого критика от нападок М. Е. Лобанова. Самое имя Белинского прямо названо не было ни Лобановым, ни Пушкиным, но очень существенно, что одна из самых ответственных статей великого поэта, посвященная литературно-политическому разбору «Мнения М.Е. Лобанова о духе словесности как иностранной, так и отечественной», отражала пункт за пунктом нападки лидера реакционной Российской Академии на совершенно конкретные высказывания именно Белинского [Вацуро, 2003: 314].

«Мы не принадлежим к числу подобострастных поклонников нашего века, – писал Пушкин в этой своей программной статье, – но должны признаться, что науки сделали шаг вперед. Умствования великих европейских мыслителей не были тщетны и для нас. Теория наук освободилась от эмпиризма, возымела вид более общий, оказала более стремления к единству. Германская философия, особенно в Москве, нашла много молодых, пылких, добросовестных последователей, и хотя говорили они языком малопонятным для непосвященных, но тем не менее их влияние было благотворно и час от часу становится более ощутительно» [Пушкин, 1962: Т. 6, 507-508].

Положительное отношение Пушкина к Белинскому не могло быть серьезно омрачено и после появления резко отрицательной статьи последнего о второй книжке «Современника». Этот едкий критический разбор, опубликованный в первых числах августа 1836 г., вдохновлялся необходимостью борьбы как раз с теми сотрудниками «Современника», статьи которых (в первую очередь кн. Вяземского и кн. Одоевского) давали повод подозревать, что «Современник» является органом не только Пушкина, но и некоторых лично близких ему литераторов, пытавшихся оправдать николаевскую реакцию с позиций «просвещенного абсолютизма» – «журналом светским», «Петербургским наблюдателем» [«Молва», 1836: 13].

Осенью 1836 г., не получив разрешения царя на издание «Русского сборника», кн. Одоевский и Краевский начинают хлопотать о реорганизации «Московского наблюдателя», рассчитывая впоследствии перенести его в Петербург, как журнал якобы более жизнеспособный, чем «Современник». В это же время Пушкин принимает решение о приглашении в свой журнал Белинского.

До нас не дошло письмо Пушкина к Нащокину от октября 1836 г., в котором он уполномочивал последнего на переговоры с Белинским о переезде его в Петербург для работы в «Современнике». Но ответ Нащокина на поручение Пушкина красноречиво свидетельствует о том, что друзья Белинского не сомневались в принятии им приглашения Пушкина: «Белинский получал от Надеждина, чей журнал уже запрещен, 3 т<ысячи рублей ассигнациями>, «Наблюдатель» предлагал ему 5, – Греч тоже его звал. Теперь, коли хочешь, он к твоим услугам, – я его не видал, но его друзья, в том числе и Щепкин, говорят, что он будет очень счастлив, если придется ему на тебя работать. Ты мне отпиши, – и я его к тебе пришлю» [Оксман, 1962: 461-462].

Письмо Нащокина не имеет даты, но упоминание о запрещении «Телескопа», как о новости, и вопрос в конце письма о том, как распределить присланные Пушкиным для раздачи в Москве экземпляры третьей книги «Современника», позволяют отнести его к последним числам октября 1836 г.

Пушкин не ответил Нащокину на это его письмо о Белинском, так как паника в широких общественно-литературных кругах, связанная с закрытием «Телескопа» из-за публикации в нем «Философического письма» Чаадаева, высылкой Надеждина и упорными слухами о привлечении к дознанию Белинского исключала возможность переезда последнего в Петербург для работы в «Современнике». Когда же гроза прошла (а это определилось не раньше начала декабря), события личной жизни Пушкина приняли такой оборот, что ему уже было не до завершения переговоров с Белинским.

 

Заключение