Стыд в библейском рассказе о рае

Каков архетипический аспект эмоции стыда? В предыдущей главе мы показали, что стыд можно рассматривать как врожденный аффект (Izard, 1977г.), что означает его незаменимость в психической организации. На протяжении веков архетипические переживания и способы поведения кристаллизовались в форме мифических идей. Мифы задают спектр средств выражения, символизм, чувственная окраска и стиль воображения которых стимулируют нас к бесконечному созерцанию и толкованию. Как заметил индолог Генрих Зиммер: «Пытаясь обсуждать символ, люди скажут своими объяснениями болыие о своих собственных ограничениях и предрассудках — только когда они захвачены его смыслом, они соприкасаются с глубинами символа».
(Zimmer, 1938:11)
Тем не менее, исследование мифа расширяет наше понимание и стимулирует новые психологические открытия. В нашей собственной культуре самый важный миф, касающийся темы стыда и вины — это библейский рассказ о рае (Книга Бытия 3:1-24). Эта запись происходит от так называемого Яхвиста и может быть датирована приблизительно Х-IX веком до нашей эры — временем кризиса многих священных традиций. В повествовании о рае чувства стыда и вины описаны как происходящие от неповиновения воле Бога, строго запретившего людям вкушать от Древа познания. До этого проступка, как заявляет библейский текст, «оба они были обнаженными — мужчина и его жена — и не знали стыда». Но после вкушения от Древа познания их глаза открылись и «они узнали, что были наги; и сделали себе набедренные повязки из скрепленных фиговых листков» (Книга Бытия 3:7). Так как Бог приближался, они спрятались, и он был вынужден позвать Адама: «Где же ты?» Адам спрятался, потому что осознал, что наг. «Я испугался того, что наг, и спрятался». «Кто тебе сказал, что ты оказался нагим?» — был вопрос Бога. Признание Адамом своей наготы выявило его нарушение запрета Бога. Это было доказательством того, что он вкусил от Древа познания. С этого момента он узнал о добре и зле и, следовательно, лишился ощущения райской «унитарной реальности». (Neumann, 198
Можно заметить, что этот мотив потери рая не относится исключительно к истории творения в иудаизме, позднее использованной в христианстве. Многие африканские мифы повествуют о том, как ошибка или нарушение запрета привели к мгновенной потере. Древние греки также считали, что их собственный Золотой век был утрачен по вине человека. Хубрис (на греч.), что буквально означает «гордыня» или «самонадеянность» — это слово, которое они использовали для человеческого поведения, выходящего за пределы, установленные божественным порядком бытия. Можно обнаружить классический пример хубриса в мифе о похищении огня Прометеем. В нем люди приобретают нечто принадлежащее богам, они заполучили в свои руки божественные привилегии. Библейский Бог полагает, что Адам совершил такое же преступление, когда он говорит: «Смотри же, человеку суждено стать подобным нам в знании добра и зла» (Книга Бытия 3:22; см. также Jacoby, 1985).
Эта способность рассматривать все через противоположности лежит в самом основании человеческого сознания. Она несомненно фактически определяет человеческую природу. Парадоксальным образом она является как преступлением против божественного замысла, так и возможностью, данной Богом. По Гердсру, человеческое существо — это создание свободное от природы. В отличие от других созданий, люди не целиком привязаны к природе посредством своих инстинктивных дарований. Они могут и должны противопоставлять себя природе, в этом источник их самонадеянности, одинокости и потерянности. Адольф Портман описывал человеческое бытие как «открытость миру и свободу выбора» — качества, которые отличают человека от животных, «обусловленных окружающей средой» и «ограниченных инстинктами» (Portmann, 195. Открытость миру и свобода воли предполагают определенную потерю инстинктивной уверенности. Тем не менее, человеческие существа не способны целиком оторваться от своих биологических и инстинктивных оснований, какими бы рудиментарными те не были. Одно из самых трудных напряжений, с которыми человеческие существа должны справляться как вид, происходит от одновременной принадлежности к природе и сознательной рефлексии ее. Поэтому не удивительно, что мы воспринимаем сознание как обоюдоострый меч и даже как «первородный грех».
Доктрина первородного греха в ее современном понимании восходит к Августину, который жил в 354-430 гг. Именно он прежде всех остальных свел эту первородную вину к сексуальности. В этом на него, очевидно, повлияли современные ему течения неоплатонизма и гностицизма, утверждающие, что дух должен быть освобожден из плена телесности и инстинктивности. Хорошо известно, что после обращения в христианство, Августин, который в молодости вел активную эротическую жизнь, захотел изгнать дьявола сексуальности Вельзевулом нетерпимости. Для него грехопадение прежде всего явилось причиной сексуальности, началом «похоти» или «вожделения». С другой стороны, Августин хотел показать, что возможны сексуальные отношения без плотских желаний. Эта идея легла в основу его теории «брака в раю» (Grimm, 1972). После Августина грехопадение стали интерпретировать главным образом как причину сексуальности, хотя эта точка зрения не основывается на библейском тексте. Я считаю, что Августин нанес много вреда своей теорией «брака в раю». Я думаю, что эта доктрина привела к нереалистической концепции сексуальности и мнению, что сексуальное желание можно обуздать силой воли. Теория Августина послужила зародышем в развитии сексуальной этики враждебной не только инстинкту, но также и женщине.
В моей книге «Тоска по раю» (1985), я размышлял над несколькими аспектами рассказа о рае с психологической точки зрения. Меня особенно интересовала идея первородного греха в связи с психогенезом совести и вины. Но я не коснулся чувства стыда, также упомянутого в этой истории, и мне хотелось бы заполнить этот пробел здесь.
Впервые чувство стыда появилось, когда «у Адама и Евы открылись глаза». Попробовав плод с Древа познания, они осознали, что наги. Конечно, они уже были наги ранее, но это не заботило их и не смущало, так как в этом не было ничего необычного. Реакция стыда вспыхнула от осознания.
Следующее наблюдение также представляет психологический интерес. Чувство стыда было столь невыносимым, что «мужчине и его жене» нужно было что-то сделать. Решением было изготовление защитной набедренной повязки из фиговых листков. Это было творческое действие, мотивированное стыдом, действие в сторону цивилизации. Тем не менее, остается вопрос, почему первые люди должны были почувствовать смущение друг перед другом и даже перед Богом после того, как они вдруг осознали свою наготу. В рассказе этот факт представлен так, как будто дальнейших объяснений не требуется. Как я уже говорил, может быть просто стыд полного обнажения себя имеет архетипические основания. Такова, по-видимому, характерная черта нашего вида, первичный симптом человеческого отпадения от единства с природой, поэтому возник повод говорить о грехопадении. Люди больше не могут наслаждаться ситуацией, когда они действовали естественным образом в отношении того, что является естественным. И именно это послужило для Бога доказательством того, что «грех» сознания состоялся.
Конечно, было бы неверным интерпретировать вкушение плода познания как первый акт любви. Эта каким-то образом возобладавшая точка зрения создала ветхозаветную связь между сексуальными отношениями и познанием. Во многих местах мы читаем, что Авраам, Исаак, Яков и другие патриархи «познали» своих жен ночью, после которой эти женщины зачали сыновей. Даже сегодня мы описываем первый акт любви как потерю невинности.
В шумерско-вавилонском эпосе о Гильгамеше, связь между ростом человеческого сознания и сексуальным опытом даже более явная, чем в повествовании о рае. В нем Энкиду, природный человек, живущий с животными и понимающий их язык, соблазнен на акт любви Иерадулой, священной проституткой. Этот поступок отчуждает его от своей изначальной природы и лишает его понимания языка животных. Такой символизм предполагает, что человеческий сексуальный акт не просто «инстинктивно-животное» явление, он включает богатую реальность субъективного опыта: идеи, фантазии и мысли.
Присущий людям стыд физической наготы имеет также психическое и, следовательно, символическое значение. Первое осознание людьми своей наготы совпало с первым восприятием образа своего собственного тела или телесной формы. Таким образом возникли различия. Вместе со знанием добра и зла появилась способность различать «я» и «ты», субъект и объект. Адам и Ева больше не были одним целым, они стали осознавать, что они два разных человека — его обнаженное тело и ее обнаженное тело. Каждый нуждался в сокрытии своей наготы от другого — потребность, которая ведет к взаимной дифференциации, а также к процессу индивидуализации.
В то же время Адам осознал, что Бог — это сила, существующая отдельно от него самого. От этой силы он услышал призыв: «Адам, где же ты?» С психологической точки зрения здесь говорится о возникновении дифференциации между сознанием, центрированным на эго, и сознанием чего-то большего внутри нас. (Юнг называл это нечто большее «Самостью» и считал ее невидимым центром всей личности, сознательной и бессознательной жизни вместе. Самость неотличима от различных божественных образов психики.)
Миф о рае описывает существующий парадокс роста человеческого сознания. С точки зрения Бога человек стал «подобным нам, знающим о добре и зле». Это знание придает человеку качество «богоподобия». С точки зрения человека, однако, именно этот рост сознания привел его к осознанию своих ограничений, своей «обнаженности» перед Богом. Рост сознания породил страх Бога, страх подчинения чему-то большему и более могущественному. «Я испугался потому, что был наг».
Скромность, смирение и осознание границ эго являются одними из самых трудных и важных достижений на пути психического развития. Эго не должно идентифицироваться с экстраординарной самостью, чтобы не впасть в иллюзорные, обманчивые фантазии грандиозности или даже в психическую болезнь. Лучше всего, если эго находится в отношениях с чем-то большим в нас, в отношениях с Самостью, черпая оттуда определенную уверенность: «самоуверенность» в самом глубоком смысле. Мы вернемся к этой идее позже.
Рост сознания, символизируемый вкушением плода познания, ведет к потере райской унитарной реальности. Мы больше не наслаждаемся блаженным неведением относительно болезненных конфликтов, вызванных противоположностью внутреннего и внешнего, субъекта и объекта, эго и Самости (Neumann, 198. Сознание, центрированное на эго, основано на дифференциации этих противоположностей и на страдании из-за их полярностей.
Существует много способов поведения, описываемых вошедшим в поговорку фиговым листком. Конечно, за защитной вуалью кроется много лицемерия, и все же по символизму мифа о рае, фиговый листок, по-видимому, связан с первым творческим актом человеческих существ. «Они скрепили фиговые листки вместе и сделали себе набедренные повязки». Чувство стыда побудило их искать защиты от своей наготы, оно привело к изобретению. Адам и Ева предпочли справиться со стыдом, чем оставаться беспомощными. В этом занятии они открыли специфическую человеческую способность изменять то, что дано природой. Также как и тревогу, стыд можно рассматривать как движущую силу цивилизации.

Основная функция стыда

Почему мы стыдимся? Это очень психологически важный вопрос. Например, что мы чувствуем в случае наготы? Что заставляет нас прятаться друг от друга?
Наше физическое строение в основном такое же, как и у всех людей, но почти все люди более или менее стыдятся, чтобы их голые тела увидели другие. Обнажая себя, мы даже подвергаемся риску осуждения за «нарушение правил приличия». (1) Хотя обнажение тела само по себе не представляет какой-либо большой тайны.
«Не будь таким скромным, я знаю, как выглядят мальчики и девочки», — вы слышите, как говорят подростки, пытаясь преодолеть свое смущение по поводу исследования тела друг друга. Телесные выделения, уринация и дефекация естественны и свойственны всем, и тем не менее, они происходят в «туалете» («closet», «closed» place — закрытое место), как будто это деградация до животных потребностей. Поэтому возникают выражения типа: «Теперь я должен найти то укромное место, где император (или Папа) также преклоняет колени». Сексуальная активность, как правило, проявляется в закрытых и приватных местах из-за того, что сексуальные партнеры будут беспокоиться, если их увидят во время любовной игры. (Такое беспокойство нередко возникает во снах; причем часто такой наблюдатель появляется в виде отца или матери!)
Кажется логичным интерпретировать такие реакции стыда как защиту от эксгибиционистских или вуе-ристских тенденций, тенденций, которые несомненно утратили бы часть заряда, сопровождающего их проявления, если бы не было коллективных табу. Изард высказал точку зрения, что с биологической эволюционной перспективы, стыд вероятно является основным мотивом, который побуждает людей искать уединения для сексуальных отношений. Соблюдение правил в отношении такого уединения всегда было в интересах социального порядка и гармонии, И сегодня стыд многими путями продолжает служить этим функциям в современном обществе (Izarci, 1997: 400).
Стыд во его многих формах — каждая с ее особенной болью и побочными невротическими последствиями — занимает важное место в нашей психической и социальной организации. В нашем языке есть выражения типа «уходить в сторону» и «оставлять при себе». Мы говорим: «Это не ваше дело, что происходит в моей фантазии, моих мыслях, моей интимной жизни». Стыд охраняет это внутреннее священное пространство и подсказывает, что можно показать и вынести на обсуждение, а что следовало бы оставить при себе. С глобальной перспективы, все люди созданы равными биологически и психологически, т. е. архетипически. И тем не менее, каждый индивидуум охраняет свои личные секреты, имея собственный уникальным порог стыда, который может быть выше или ниже, более жестким или более гибким, чем у других.
Стыд усиливает межличностные различия и ощущение собственной индивидуальной идентичности. С другой стороны избыточная тенденция к реакциям стыда может привести к нарушениям в общении и социальной изоляции. В то же время стыд действует как мощное побуждение к социальной адаптации, так как она часто запускается ощущением неловкости и страхом критики. Функция стыда, таким образом, очень сложная. Он служит интересам и индивидуализма и конформизма.
Должно ли это противоречие приводить к конфликтам внутри индивидуума? Во-первых, заметим, что именно общество требует особенной степени осмотрительности от каждого индивидуума, из-за чего стыд становится важным фактором в социализации детей. Общество решает, что приличествует индивидууму, что соответствует социальным нормам. Оно ограничивает демонстрацию телесной наготы, разрешает сексуальную активность только в уединенных местах и преследует всякие нарушения правил общественного приличия. Публичные признания личных чувств часто вызывают реакцию осуждения или неловкую тишину. Таким образом, чувство стыда охраняет определенные договорные границы, которые человек нарушает только с риском социальных санкций и личного разоблачения. Общество требует определенной степени приватности, и стыд здесь стоит на службе социальных соглашений. При любой степени интенсивности индивидуальные желания и требования вступают в конфликт с требованиями социума. Конфликты на почве стыда возникают внутри индивидуума, когда обе функции стыда — «охранителя» индивидуации и социальной адаптации — начинают переживаться как противоречащие друг другу. В этом отношении Аристотель сделал важное различение между стыдом, испытываемым по поводу вещей, нарушающих «общее мнение», и по поводу вещей, оскорбительных для «истинной правды» (Lynd, 1961: 239). Подобным же образом Хультберг ссылается на различия, сделанные членами суда Новой Гвинеи между «поверхностным стыдом» и «глубоким стыдом» (1988: 11. Например, будучи увиденными посторонними мочеиспускания или сексуальный акт вызывают чувство поверхностного стыда, но оскорбление духов предков вызывает реакцию глубокого стыда. В первом случае стыд является эмоциональной реакцией на нарушение социальных норм, а вторая форма стыда выявляется при нарушении внутренней системы ценностей, связанной с эго-идеалом.
Эти противоположные функции могут привести к конфликтам внутри самого чувства стыда у человека. Например, я могу слишком стесняться выражать свое мнение, расходящееся с мнением группы, из боязни, что меня обсмеют, отвергнут или не примут серьезно. Но придя домой, я готов «убить себя», стыдясь, что оказался таким трусливым, что не способен отстоять себя. Я теряю самоуважение потому, что не смог отстоять то, что истинно для меня, или даже отрицал это. Такие конфликты, связанные со стыдом, встречаются часто. С одной стороны, стыд заменяет неписаный и частично интернализированныи общественный моральный кодекс, тогда как с другой, он защищает внутреннюю искренность, систему наших самых глубоких убеждений.
Один из самых убедительных пассажей в Новом завете адресуется к этому конфликту: тройное отречение Петра от того, что он является последователем Иисуса, дабы избежать стыда перед свидетелями. Когда петух пропел (и он осознал, что сделал), Петр вспомнил слова Иисуса и горько сожалел, чувствуя стыд за свою трусость, которую предсказал Иисус (от Матфея 26). Иоганн Себастьян Бах сочинил одну из самых трогательных музыкальных частей в «Страстях по Иоанну» и в «Страстях по Матфею» для этого эпизода в литургии. Через музыку мы можем разделить горькое раскаяние Петра и слезы стыда.
Хультберг тонко заметил, что эти две формы стыда очень различны по природе и действительно имеют противоположные функции (1988: 11. Как я говорил, одна форма служит социальной адаптации, а другая защищает индивидуальное от коллективного. Между ними двумя пролегает потенциал для конфликта, внутренне присущего природе человеческого вида.
Стыд помещается на пограничной линии между собой и другим. Он играет решающую роль в регуляции межличностной близости и дистанции, тонко измеряя мои ощущения того, насколько близко я могу и хочу допускать к себе другого.
Конечно, в эту формулу входит также и доверие. Я должен верить другому, что он будет уважать мою самооценку и целостность, если я решаю не скрывать от него «голую правду» о том, кто я в действительности. Страх пораниться при интимном контакте имеет общее со страхом незащищенности, осмеяния и позора — явным или скрытым образом. Межличностный контакт требует, чтобы вы развили высокую степень чувствительности к «правильному» балансу близости и дистанции — работа, в которой чувство стыда может оказать существенную помощь. Как часто меня мучил стыд за излишнюю откровенность кому-либо, кто, как я впоследствии убедился, не оправдал моего доверия.
Знакомый, если не банальный, совет не доверять «первому встречному» содержит глубокую истину, когда убеждаешься, что доверие очень трудно достижимо и легко разрушаемо. Неразборчивое доверие может не только быть наивным, но также и опасным, особенно когда оно наталкивается на явное или скрытое соперничество, требующее от человека умения защищаться. Для выживания необходимо развить проницательность, кому можно, а кому нельзя доверять.
Способность реалистически распределять доверие и недоверие обычно связана с историей детства человека. История детства может быть также причиной различных нарушений — тема, которую я буду обсуждать очень много, когда коснусь комплекса стыда и его лечения в терапии. Существенным элементом здесь является вера в собственные силы и внутренние ценности — или короче говоря, «уверенность в себе». Чем меньше уверенность в себе и самоуважение человека, тем больше вероятность того, что он окажется жертвой сильного стыда и страха стыда. Поэтому следующая глава будет посвящена более глубокому исследованию

Человеческое достоинство

Сегодня каждому известно, что такое самооценка. Но если задуматься, из чего складывается ощущение самоуважения и как оно проявляется, мы увидим, каким сложным предметом оно в действительности является. На эту тему было много написано в контексте психоанализа, особенно из-за растущего интереса к нарциссизму. С психоаналитической точки зрения искажения самооценки относятся к нарциссическим расстройствам. В последнее время также отмечается значительный рост исследований по сложной теме самости. Поскольку у меня нет возможности развернуть подробное обсуждение существующих точек зрения, я ограничусь несколькими моментами, прямо относящимися к нашей теме.
Самооценка относится к достоинству и ценности, приписываемым самому себе. В немецком языке это слово (Selbswertgefuhl) означает: «чувство (Gefuhl) ценности (Wert), которое у нас есть в отношении самого себя (Selbst)». Слово «оценка» происходит от латинского слова aestimare, означающего оценивание, которое я делаю в отношении своей собственной значимости. Это оценивание имеет отношение к проблеме стыдливости, так как стыд можно назвать «охранителем» достоинства. Чувство стыда охраняет нас от «недостойного поведения», предупреждая нас, не окажется ли данное событие «унизительным».
Сегодня слово «достоинство» звучит немного старомодно, даже напыщенно. Мы называем «достойными» тех, кто занимает видное положение или «почтенных старцев», ведущих себя с «достоинством». Выражение «ниже моего достоинства путаться с этим человеком» может звучать высокомерно.
В прошлом чувство собственной ценности и достоинства часто связывалось с социальным положением. В эпоху Просвещения, одновременно с появлением эстетического и морального идеализма Канта и Шиллера, это представление о ценности личности было трансформировано и индивидуализировано. Тогда пришло современное понимание самооценки как «ощущения собственной ценности, самоуважения, то есть осознания того, за что мы ответственны, что мы должны делать, а что нет, если не хотим уронить или лишиться своего человеческого достоинства» (Wurde, in Grimm and Grirnm 1960). Гете писал об этической ценности: «Здесь (в своей груди) я чувствую такое шевеление, которое говорит мне: «Ромео, не делай этого». Должно существовать определенное достоинство, глубоко и ясно запечатленное в человеческой природе».
(Goete, 1873)
В его размышлениях достоинство связывается с этикой поведения. Недостаток внимания к своей совести приводит к переживанию стыда из-за того, что ценность вас как личности была принижена.
Текущее столетие с его концентрационными лагерями и тоталитарными правительствами дает множество примеров того, как психическое, физическое и сексуальное насилие травмирует чувство человеческого достоинства жертвы настолько тяжело, что стыд навсегда запрещает ей говорить об этом. Менее тяжелые случаи унижения нашего человеческого достоинства стали обычными в повседневной жизни. Они часто усиливают болезненные чувства стыда, отвержения, унижения и оскорбления. Некоторые люди особенно чувствительны или уязвимы к таким травмам.
С одной стороны, чувство личного достоинства необходимо для нашего существования, а с другой стороны, считается бестактным или навязчивым слишком сильно подчеркивать собственное достоинство или даже хорошо о нем отзываться, тогда на нас смотрят как на хвастунов, и мы сталкиваемся с социальным неприятием. Ведь это неприлично, выставлять напоказ свое достоинстве.
Личное достоинство складывается не только из самоценности, но и из ощущения ценности всего, что к нам относится: партнеров по браку, семьи, клана, возможно даже религии или национальности. Поддержание этого достоинства есть функция, которая с архетипичес-кой точки зрения усиливает центральную позицию в жизни психики. Однако, определение того, что является достойным, сильно различается от одного человека к другому, также как и отмечаемые стыдом границы недостойного. Эти различия зависят от иерархии ценностей, созданных обществом, семьей и индивидуумами. В течение столетий мы на Западе гордились нашим рационализмом, дающим людям превосходство над всеми другими созданиями в мире. Нам даже был выдан библейский мандат преобразовывать землю по собственным замыслам. Хотя мы не смогли избавиться полностью от своей инстинктивности, от животных и телесных функций, мы, по меньшей мере, стали рассматривать их как недостойные, как относящиеся к реальности, связанной со стыдом и запретом на обсуждение.
История молодой женщины, рассказанная мне в начале 50-х годов, дает хорошую иллюстрацию этого. У нее была тенденция вовлекаться в симбиотические любовные отношения, и она сказала, что знает противоядие от бурных и нежелательных любовных романов, которые часто с ней приключались, Она должна была только вообразить мужчину своих мечтаний в длинном нижнем белье или сидящим в туалете и смывающим свои экскременты, чтобы почувствовать полное отвращение и разочарование в нем. (В то время я подозревал, что такой выразительный пример подвергся бы цензуре у любого серьезного издателя, будучи недостойным для публикации с академической репутацией. А сегодня скрывать такие «голые факты» считалось бы недостойным для издателя или автора — так сместились границы стыда за четыре десятилетия.) Конечно, многие люди все еще стыдятся признаться другим, что ходили на процедуры, связанные с лечением геморроя, простатита или с гинекологией. Мне рассказывали о хорошо известной пожилой женщине, умершей от коронарной недостаточности, сидя в туалете. Некоторые ее нечистоты остались заметны, вероятно, запах тоже. Семья решила скрыть этот факт, сообщив вместо него, что ее тело было обнаружено в гостиной. В противном случае, рассудили они, эта недостойная смерть сделала бы трудной сохранение достойной памяти о ней. Такие границы стыда понятны, но общее усилие освободиться от предрассудков в отношении различных частей тела является здоровым развитием.
Исследуя дальше различные элементы, создающие чувство личного достоинства, мы могли бы спросить себя: «Какими аспектами себя мы гордимся?» Затем мы могли бы спросить: «Какие аспекты поведения мы хотели бы скорее скрыть от себя и других;'» Прежде всего, это вопросы самопредставления. Какой сознательный или бессознательный образ сообщает мое поведение? Во-вторых, эти вопросы высвечивают суждения, которыми я сопровождаю образ себя. Оценивание себя обычно происходит без сознательной рефлексии. Я непроизвольно выставляю некоторые аспекты себя, сохраняя в то же время другие стороны в тени. Такое оценивание обычно производится в соответствие с неявной системой ценностей, оказывающей свое влияние бессознательно. Чувства личной ценности и достоинства могут быть основаны на ценностях, сильно различающихся от человека к человеку, от культуры к культуре, но есть нечто общее для каждого случая потери достоинства — вызываемое им чувство стыда.

Концепция самости:
ощущение себя (самости), осознание себя (самости)

Как я говорил, в последнее время многогранная тема самости встречает растущий интерес. Самость стала темой обсуждения в бесчисленных книгах и статьях (в том числе Fordham, 1986; Gordon, 1985; Jacoby, 1990; Kohut. 1971-1977; Redfearn, 1985). Мне хотелось бы отметить некоторые моменты из этой литературы, которые относятся к нашей теме.
Можно начать с того, как самость (self) понимается в психоанализе. Термин самость там толкуется как обозначающий «меня самого», способ переживания себя как целостной личности, оба сознательное и бессознательное представления о себе (Hartmann, 1964: 127). Психоаналитики говорят о самопредставлении или репрезентации самости (self-representation), что обозначает способ представления своей личности в фантазии. Фантазии о себе могут достаточно хорошо соответствовать реальности, чтобы гибко содействовать самореализации и продуктивно вносить вклад в самооценивание. Но способ представления себя в фантазиях может также отражать искаженный, раздутый, заниженный, смещенный или обедненный образ себя. Тогда возникает вопрос, могу ли я обладать относительно объективным взглядом на себя, учитывающим обе — и темную и розовую свои стороны? Или само действие оценивания является искажающим?
Другими словами, обладаю ли я более или менее реалистичным оцениванием себя и своей личности, или же существует ошибочное восприятие и оценивание себя? Кто судит и кто оценивает? Можем ли мы доверять этому оценивающему «голосу» в нас как более или менее объективному, и па каком критерии эти суждения основаны?
Такие вопросы должны быть заданы в курсе психотерапевтического лечения всякий раз, когда анализируемый делает самоуничижительные замечания, звучащие разрушительно и не соответствующие тому представлению, которые сложилось у меня как его аналитика. Когда я спрашиваю, от кого исходят эти суждения, и на чем они основаны, анализируемые часто осознают, что они первый раз слышали такие оценивающие суждения от значимых других людей в ранний период своей жизни и затем бессознательно приняли их за свои собственные. «Идентификация с агрессором» является общим защитным механизмом, бессознательно используемым для разоружения потенциальных врагов (а также аналитика). Таким образом человек пытается предупредить неприятные суждения извне, делая их в отношении себя сам. Очевидно, полезно осознавать такие механизмы. Такова задача анализа, как она понимается в литературе. Анализ — это процесс разделения бессознательной смеси на ее компоненты, например, различения между собственным оцениванием себя и суждениями, сделанными значимыми другими людьми в прошлом. Такой анализ и вытекающие из него инсайты могут быть очень важны. Но когда мы работаем с нарушениями самооценки, вспышки ясного понимания быстро снова гасятся всеохватывающим чувством неполноценности. Корни этого чувства обычно уходят гораздо глубже, чем любой убедительный инсайт. Результаты отделения реалистичного восприятия себя от всех типов искаженных оценок, сделанных интернализироваинои фигурой авторитета («суперэго»), быстро сводятся на нет. Негативные или позитивные ценности, приданные образу себя, действуют на все наше эмоциональное состояние и в свою очередь влияют на способ восприятия других людей.
Я хотел бы провести различие между ощущением себя (как таковой самостью) и самооценкой. Другими словами, я хотел бы обсудить тему самости и ее происхождение, прежде чем вернусь к проблеме того, как мы применяем внутренние суждения к самости.
Маргарет Малер описывала ощущение самости как самое раннее восприятие своего существования как отдельного целого. Это не чувство, кто я есть, которое включало бы сравнение с другими, но просто ощущение, что я есть (Maler, et al. 1975:. Следует отметить, что я использую фразу «ощущение самости» не в техническом смысле, оно очень точно отражает то, что я имею в виду: ощущение того, что именно я сам действую, реагирую, чувствую и думаю. Тем не менее, позже надо будет многое сказать о важных различиях теоретических конструктов «я», «эго» и «самость».
С теоретической точки зрения мы по крайней мере, можем отличить ощущение, что я есть, от осознания, кто я есть и как я живу — последнее всегда включает значение, которое я приписываю себе. Эго-функции и сознательные намерения основаны на ощущении, что я есть, то есть на моем ощущении самости, поэтому уместно рассматривать происхождение ощущения самости в раннем детстве.
Прежде всего, я собираюсь изложить взгляды тех современных исследователей младенчества, которые считают, что открыли субъективное ощущение самости, намного опережающее существование любого образа или репрезентации самости. Несомненно, его можно наблюдать сразу после рождения ребенка. Здесь я полагаюсь главным образом на работу Даниила Штерна (1985), опиравшегося не только на свой клинический опыт, но и на работы других американских ученых. На основе своих исследований Штерн пришел к определенной гипотезе о происхождении ощущения себя (самости). На самых ранних стадиях это ощущение самости не имеет ничего общего с рефлексивным сознанием или речью. На последующих страницах я хочу описать и обсудить те выводы Штерна, которые особенно важны для нашей темы.

Стадии в организации ощущения себя
(Даниил Штерн)