I. Предшествующий опыт предков: семья и детство

Эрих Фромм родился 23 марта 1900 г. во Франкфурте-на-Майне, всего через год после бракосочетания родителей. Как отец, Нафтали Фромм, которому был тогда 31 год, так и мать, бывшая моложе мужа на семь лет, Роза Фромм, урожденная Краузе, были выходцами из семей раввинов. О семье матери известно гораздо меньше, чем о семье отца.

Отец матери Эриха Фромма поставлял сигареты в Познань. Его брат, Даян Людвиг Краузе, двоюродный дед Эриха Фромма, был известным талмудистом в Познани. От него Эрих Фромм регулярно получал указания по изучению Талмуда. Именно с ним и его влиянием были связаны мечты Эриха Фромма стать талмудистом и уехать в Познань. О характере этого человека красноречиво свидетельствует следующая история, рассказанная Эрихом Фроммом: «Однажды я спросил его, зная, что он меня любит: «Дядя, как ты думаешь, кем я стану?» — Я надеялся, что он скажет что-то хорошее. Он сказал — «Старым евреем!» И Эрих Фромм добавляет: «Это был вполне типичный еврейский ответ, выражающий неприятие всякого тщеславия».

Предки со стороны отца были выходцами из области Майна.

Зелигман Бэр Бамбергер, «Вюрцбургский рабби», родился 6 ноября 1807 г. в семье мелкого торговца в Визенбронне у Китцингена, восточное Вюрцбурга. В 15 лет родители отправили его в школу по изучению Талмуда в Фюрт, бывший тогда цитаделью борцов за старые иудейские идеалы против реформированного иудаизма и его ассимиляторских тенденций. отражавшего результаты законодательства об эмансипации евреев. В 20 лет он вернулся в Визенбронн как талмудист, открыв небольшую лавочку, чтобы иметь средства к существованию, посвящая себя, однако, главным образом изучению Талмуда. С какой страстью он предавался этому занятию, свидетельствуют истории, которые постоянно рассказывал Эрих Фромм (одна из них приведена выше).

Его ученость и его решительное отстаивание «подлинного» иудаизма в противовес всем попыткам реформ и ассимиляции сделали его известным за пределами деревни Визенбронн, где жило всего 90 еврейских семей. К нему приходили ученики, среди них и дед Фромма Зелигман Пинхас Фромм из соседней деревни Гросландхайм, который в 1852 г. женился на его старшей дочери Рахели. В 1840 г. Зелигман Бэр Бамбергер после длительных распрей между реформаторами и ортодоксами был избран раввином Вюрцбурга. «Он был раввином старого толка, охваченный одной страстью — изучать Тору и обучать ей». Иудаизм должен был определять всю жизненную практику. Открывая собственную еврейскую начальную школу в 1855 г., он говорил: «Еврейские дети должны получать воспитание в еврейской школе, в которой религиозное воспитание связано со светским, однако на него выделяется лишь самая необходимая часть от времени, посвященного изучению Торы. Цель и дух светского воспитания не должны наносить ущерб практике нашей веры». Этой же цели служило основание Еврейского учительского института в Вюрцбурге, в котором до 1938 г. были подготовлены сотни еврейских учителей.

«Вюрцбургский рабби» был, пожалуй, самым известным раввином среди баварских евреев и непререкаемым авторитетом среди всех немецких евреев по всем проблемам, касавшимся халахи2. То, что в Эрихе Фромме производило также сильное впечатление — соответствие жизни и творчества, он описывал как отличительную черту своего деда: «Он был во всем гармоничным и последовательным, и даже его противники признавали: все, что он делал и говорил, исходило из убежденности и честности и никогда не в ущерб кому-либо».

Отец Эриха Фромма, Нафтали, был девятым ребенком и, как и первый сын, стал виноторговцем. За год до него родился Эммануэль Фромм, ставший впоследствии адвокатом, дочь которого, Гертруда, как и Эрих Фромм, посвятила себя психоанализу. Она была замужем за художником Максом Хунцикером и сейчас живет в Цюрихе. Она — единственная из родственников Эриха Фромма, с кем он до конца поддерживал отношения.

Об отце — Нафтали Фромме, за исключением отдельных высказываний Эриха Фромма, известно очень мало. То, что в 1925 г. он был избран членом совета Прусского земельного объединения еврейских общин и представлял в нем еврейскую общину Франкфурта, указывает лишь на то, насколько активно он участвовал в общественной деятельности. То, что он, наряду с берлинцем Бруно Галевски, был единственным представителем консервативной партии среди 23 членов Совета, свидетельствует о его тесной связи с консервативным направлением «Вюрцбургского рабби». Нафтали Фромм не был «удовлетворен своей профессией виноторговца, но она позволяла ему поддерживать скромное существование. В отличие от своих братьев, один из которых был адвокатом, а другой врачом, он не имел высшего образования. Он любил ортодоксально-традиционную еврейскую среду, в которой сохранялось средневековое восприятие жизни, о чем говорилось выше. Нафтали Фромм хотел стать, как его отец и дед, раввином. Поэтому он посвятил себя в дальнейшем сохранению еврейской традиции. Это стремление он реализовал, приняв в 1919 г. участие в создании Ложи Германа Когена, президентом которой он был в 1924 и 1925 гг.

Его отношения с единственным сыном Эрихом были в высшей степени двойственны. 79-летний Эрих Фромм писал об этом: «Мой отец был очень нервным. Он был страшно боязлив во всем, что имело отношение ко мне. За себя у него не было страха, но в отношении меня он был просто невротиком. Как единственный ребенок, я был в плохой ситуации. Он баловал меня, и я был очень недисциплинирован. Ему больше всего хотелось, чтобы я оставался всегда трехлетним ребенком. Чем старше я становился, тем меньше у него ко мне было подлинного интереса. Правда, это не означает, что он меньше меня любил»

Чрезмерная боязливость отца стала важной причиной, по которой Эрих Фромм не смог реализовать своего желания изучать Талмуд на Востоке. Другая причина связана с матерью. «Отправиться в Литву, так далеко, об этом не могло быть и речи... Если бы мои занятия Талмудом оставили меня во Франкфурте, они бы ничего против не имели». Эрих Фромм вспоминал день, когда он сдавал докторский экзамен в Гейдельберге: «Отец, перенесший на меня свои комплексы неполноценности, приехал в Гейдельберг потому, что боялся, что я провалюсь и совершу самоубийство».

Не менее проблематичными были отношения Эриха Фромма с матерью, для которой все, что было связано с ней и ее семьей, было священно и ценно. «Моя мать была очень сильно привязана к своей семье и любила меня в той мере, в какой я был Краузе, — это ее девичья фамилия. И все хорошее во мне для нее было типично для Краузе, а все плохое — для Фроммов». Став таким образом выражением неосознанной ненависти между родителями, Эрих Фромм, видимо, как свидетельствуют его детские фотографии, не смог противостоять нарциссической склонности своей матери. Она хотела сделать из него пианиста и мечтала, что он станет вторым Падаревским (Игнаций Ян Падаревский — знаменитый в то время польский пианист-виртуоз, композитор и политик, ставший в 1919 г. польским премьер-министром!) С началом первой мировой войны занятия музыкой окончились, и религиозный мир отца начал оказывать на Фромма все более сильное влияние, поскольку он стал активно заниматься изучением религии и участвовать в религиозной жизни общины. Это освободило его от влияния подверженной сильной депрессии матери. До того «я чувствовал себя всегда защитником матери, довольно много плакавшей, я чувствовал, что должен защищать ее от моего отца». Такое чреватое опасными последствиями положение между родителями, видимо, стало им осознаваться в возрасте 12 лет в связи с самоубийством молодой художницы, которой он был увлечен: «Случилось следующее. Я знал молодую женщину, около 25 лет, приятельницу моей семьи. Она была красива и привлекательна, и, кроме того, она была художницей — первой художницей, с которой я встретился. Я вспоминаю разговоры, что она была помолвлена, но через некоторое время помолвка распалась; я вспоминаю также, что ее почти всегда сопровождал овдовевший отец. Насколько я помню, это был старый, неинтересный человек малопривлекательной внешности (так я находил, по крайней мере тогда, но, возможно, в этом в известной степени играла роль и ревность). Однажды я услышал потрясающее известие, что ее отец умер и что сразу же после этого молодая женщина лишила себя жизни. Она оставила завещание, в котором заявляла, что хочет быть похороненной вместе со своим отцом. Я тогда еще не слышал ничего об Эдиповом комплексе и о кровосмесительной связи между дочерью и отцом. Но я был глубоко потрясен. Я чувствовал сильное увлечение молодой женщиной и отвращение к ее малопривлекательному отцу. И кроме того, я до того не знал никого, кто бы лишил себя жизни. Меня пронзила мысль: «Как такое возможно? Молодая, красивая женщина настолько влюблена в своего отца, что предпочла радостям жизни и живописи лежать в гробу рядом с ним?» Это, видимо, было решающее событие, повлиявшее на выбор Фромма в его позднейших исследованиях между ориентацией на прошлое индивида, на «регрессию», или на поиски новых жизненных горизонтов.

В том же году появился друг семьи, еврей из Галиции по имени Оскар Зуссманн. Это был первый человек, проявивший действительный интерес к развитию Эриха Фромма и много давший ему. К сожалению, в 1914 г. он отправился на войну. Тем не менее Фромм писал: «Было короткое время, когда меня кто-то действительно воспитывал... это был в высшей степени благородный человек, исполненный мужества, человек большой цельности. Я многим обязан ему». Примерно в тех же выражениях он вспоминал еще о двух лицах: франкфуртском раввине д-ре Нохемии Антоне Нобеле и учителе Талмуда в Гейдельберге д-ре Залмане Барухе Рабинкове. О них речь впереди.

Событием, определившим «мое развитие более чем все остальное, явилась первая мировая война. Когда она началась летом 1914 г., мне было 14 лет. Воодушевление, связанное с войной, празднование побед, трагедия смерти отдельных солдат, которых я лично знал, оказывали на меня наиболее сильное впечатление. Проблема войны как таковой меня не интересовала. Ее бессмысленная бесчеловечность не осознавалась мною. Но скоро все изменилось, чему способствовали и некоторые жизненные впечатления, связанные с моими отношениями с учителями... По английскому языку нам задали выучить наизусть государственный гимн Великобритании. Это задание мы получили перед летними каникулами, еще до войны. Когда начались занятия, мы, мальчики, сказали своему учителю — отчасти из-за невоспитанности, отчасти из-за того, что были заражены «ненавистью к Англии», — что отказываемся учить наизусть гимн нашего злейшего врага. Я еще до сих пор вижу, как он стоит перед классом и, иронически улыбаясь по поводу нашего протеста, спокойно говорит: «Ничего себе не воображайте; до сих пор Англия не проиграла ни одной войны». Так прозвучал голос разума и реализма среди безрассудной ненависти — и это был голос уважаемого учителя, вызывавшего у нас восхищение! Одна эта фраза и спокойная вразумительность, с которой она была произнесена, явились для меня озарением. Она сбила сумасшедшую волну ненависти и национального самообожествления, и я начал размышлять и спрашивать себя: «Как такое возможно?».

Может быть, этот вопрос здесь, как и в истории с самоубийством молодой художницы, является скорее выражением попытки осмысления пережитого на пороге юности психоаналитиком и социологом в возрасте более 60 лет. Приведенная цитата взята из автобиографической вводной главы книги «По ту сторону иллюзий» (1962). В действительности эти переживания еще не разбудили в нем исследователя и ученого. Прежде чем самостоятельно и творчески подойти к научной постановке вопроса «Как нечто подобное возможно?», Эрих Фромм должен был обрести собственную идентичность, освободившись от иудейской ортодоксии. Только к концу 20-х годов он разработал свой собственный творческий метод, отточенный в многочисленных научных публикациях, что окончательно освободило Фромма от влияния иудейской ортодоксии