О том, как Пантагрюэль порицает должников и заимодавцев

 

– Я понял вашу мысль, – заметил Пантагрюэль, – вы, я вижу, отлично умеете рассуждать и говорите с жаром. Однако ж если бы вы проповедовали и разглагольствовали до самого Троицына дня, все равно вы, к своему изумлению, ни в чем бы меня не убедили. Вы зря тратите свое красноречие: я никогда не залезу в долги. В апостольском послании прямо говорится: «Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви».

Вы пользуетесь прекрасными графидами и диатипозами, и они мне очень понравились, но вот что я вам на это скажу: представьте себе, что некий продувной надувала и неуемный заемщик опять явится в город, где все уже знают его повадку, – его появление повергло бы жителей в такой же точно страх и трепет, словно к ним явилась чума в том самом обличье, в каком она предстала в Эфесе перед философом тианским[486]. По-моему, персы были правы, утверждая, что второй порок – лгать, а первый – быть должным. Ведь обыкновенно долги и ложь тесно между собою связаны.

Я не хочу, однако ж, сказать, что никогда не следует брать в долг, что никогда не следует давать взаймы. Нет такого богача, который никогда не был бы должен. Нет такого бедняка, у которого никогда нельзя было бы занять.

Подобные случаи предусматривает в своих законах Платон: он разрешает брать воду из соседнего колодца, только после того как вы изрыли и перекопали свой собственный участок и поискали у себя слоя земли, именуемого глиноземом (то есть горшечной глины), а в нем – источника или же родника. Надобно заметить, что благодаря своему составу эта жирная, крепкая, гладкая и плотная земля долго держит влагу, утечка же и испарения при таких условиях затруднены.

Итак, это очень стыдно – везде и всюду, направо и налево занимать, вместо того чтобы трудиться и зарабатывать. Давать взаймы, по моему разумению, следует только тогда, когда труженику не хватает на жизнь его заработка или же когда он нечаянно и внезапно теряет свое достояние.

Оставим, однако ж, этот разговор. Вперед с кредиторами не связывайтесь, а от того, что было в прошлом, я вас избавляю.

– Мне остается только поблагодарить вас, – молвил Панург. – И если наша благодарность должна равняться тому расположению, какое к нам выказывают наши благодетели, то моя благодарность вам безгранична и беспредельна, ибо той любви, которую вы по доброте своей мне выказываете, цены нет, – она превосходит любой вес, число и меру, она безгранична и беспредельна. А вот если размеры благодарности должны соответствовать размерам благодеяния и той радости, которую испытывают облагодетельствованные, тут уж мне за вами не угнаться. Вы делаете мне много добра, больше, чем следует, больше, чем я заслужил, больше, чем я, откровенно говоря, того стою. Впрочем, не так много, как вам, вероятно, кажется.

Не это, однако ж, меня гнетет, не это меня точит и гложет. Когда я расплачусь с долгами, в каком я окажусь положении? Первые месяцы мне придется несладко, уверяю вас: ведь я не так воспитан и к этому не привык. Очень я этого боюсь.

Ко всему прочему, теперь кто только в Рагу ни пукнет, так уж непременно мне в нос. Все п….ны на свете, когда пукают, обыкновенно приговаривают: «Получай, кто расквитался!» Дни мои сочтены, это уж я чувствую. Сочинить эпитафию поручаю вам. И умру я весь как есть запуканный. Если какой-нибудь женщине, которая мучается от рези в животе, обычные ветрогонные средства не принесут пользы, то ей наверняка поможет порошок из моей непотребной и запуканной мумии[487]. Какую бы слабую дозу ни назначил ей лекарь, она от нее так начнет пукать, что сама удивится.

Вот почему я покорнейше вас прошу: оставьте за мной сотенки две-три долгов по примеру короля Людовика Одиннадцатого, который хотел было избавить от судебной ответственности Миля д’Илье, епископа Шартрского, но потом, уступив настойчивой его просьбе, оставил ему несколько тяжб – для упражнения. Уж лучше я откажусь в пользу кредиторов от доходов с моей улитни, да еще и с жукильни на придачу.

– Давайте прекратим этот разговор, – заметил Пантагрюэль, – я уже вам сказал.

 

Глава VI