Германских истребителей не видно

 

Пехотные подкрепления прибыли на следующую ночь. Используя точные чертежи нашей «крепости», я подробнейшим образом обсудил с командиром батальона в его бункере атаку, которая должна была проводиться утром. Так что перед каждым отделением ставилась конкретная задача. Предстоящая операция также обеспечивалась артиллерийской поддержкой. Поскольку все четыре мои танка были выведены из строя в течение дня, мне придавались четыре машины из 3-й роты. Это означало, что придется действовать с незнакомыми людьми. Несмотря на это, все шло хорошо, потому что они уже меня знали.

 

С началом артподготовки мы быстро двинулись. Достигли подножия холма перед тесниной прежде, чем батареи перенесли огонь на возвышенность. Русские даже носа не высовывали из траншей, и мы уже накрывали их огнем. В соответствии с договоренностью с нами пехота к этому времени продвинулась почти так же далеко, как и мы.

 

Мы подвергли траншеи интенсивному обстрелу, в то время как наши солдаты пошли в атаку и заняли первую траншею вдоль нижнего края обрыва. Два задних танка обстреливали две русские противотанковые пушки, установленные на маленьком пятачке леса. Тем самым они защищали наши фланги. У этих двух танков также была задача двигаться по диагонали влево и вверх по склону. В то же время я со своими двумя танками должен был продвигаться по теснине. Я подождал, пока наша артиллерия перенесет огонь, а затем быстро двинулся вглубь с тем, чтобы оставить эту теснину позади себя.

 

К счастью, я вовремя заметил, что тропа заминирована немецкими минами, лежащими на земле. Ситуация стала критической, потому что время поджимало. В конце концов, нельзя было допустить, чтобы вся операция провалилась из-за нескольких немецких мин. Поэтому мне не оставалось ничего иного, как вылезти и отбросить их в сторону.

 

Я вылезал с некоторой опаской, в то время как мои товарищи прикрывали меня, заставив русских спрятать голову в траншее. Каким-то чудом я фактически одним махом забрался обратно в танк, и мы поползли по своему «коридору». Сегодня мы с улыбкой вспоминаем об этом, но тогда громадная ноша свалилась с наших плеч. Мы целыми и невредимыми достигли верха. Без самой малости удачи даже лучший солдат не многого добьется…

 

Наша пехота очищала систему траншей, когда нас накрыл невероятно сильный огонь русской артиллерии. Нам повезло, что мы избежали прямого попадания. Но как же выглядели наши старые добрые «тигры» после этого огневого вала?

 

Они были так сильно залеплены грязью, что мы могли бы развести на них мини-огороды. Просто чудо, что мы вышли из этой передряги невредимыми. В довершение всего и к нашему величайшему удивлению, несколько штурмовиков также атаковали нас. Самолеты пронеслись так низко над гребнем, что казалось, вот-вот нас прихлопнут. Но нам не принесли вреда ни многочисленные бомбы, ни ракеты. К сожалению, как всегда, не было и намека на наших летунов.

 

Мы долго пробыли на гребне, являя собой хорошую мишень для русской артиллерии. Нам было не суждено выбраться из этой заварухи невредимыми. Во время смены позиции у одного танка в ходе разворота, когда он пятился вверх по склону, соскочила гусеница.

 

«Тигр» встал, обездвиженный. Два других танка, которые продвинулись по обратному склону еще левее, не остановило то, что танк Везели вышел из строя. Они тоже решили попытать счастья. В оба эти танка, конечно, сразу же попали. Мне пришлось немедленно прийти к ним на помощь, так как экипажи не могли вылезать из машин под сильным огнем. Русские следили за каждым движением, и ни одному из танкистов не удалось бы выбраться живым. Я занял такую позицию рядом с обоими танками, чтобы люди из первого танка могли вылезти из люка и пробраться в мою машину, не попав под обстрел противника. Все они получили легкие ранения. Потом я вызволил экипаж второго танка. У командира танка было тяжелое ранение в голову. Мне пришлось немедленно увезти его на батальонный командный пункт, потому что в противном случае оставалась угроза для его жизни.

 

Добросовестный майор вытаращил глаза, должно быть от удивления, когда я вернулся один со своим «тигром». Прежде чем я успел доложить, он уже кричал на меня. Как можно возвращаться одному, бросив товарищей на фронте! Мой ответ был очень кратким:

 

— Докладываю, все танки повреждены! Остальные возвращаются пешком и будут с минуты на минуту.

 

Потом я резко повернулся и ушел, так, чтобы он не видел, как у меня из глаз брызнули слезы, потому что я потерял три своих верных «тигра». Мои нервы были сжаты, точно пружина, после запредельной нагрузки на них. Несмотря ни на что, у нас была причина для того, чтобы чувствовать удовлетворение. Пехота вновь заняла старые позиции, значит, поставленная цель достигнута.

 

Мы воспользовались ночной темнотой, чтобы вызволить расстрелянные танки. Как только сгустились сумерки, я отправился с двумя танками, чтобы отбуксировать машины, которые находились прямо за нашими позициями. Мы взяли с собой персонал ремонтного взвода. Они должны были сварить гусеницу одного из «тигров» на «еврейском носе». Танк стоял как раз перед нашими позициями на ничейной земле. От неизбежного яркого света при пайке защищали защитные маски. Я поставил свой танк перед другой машиной, чтобы он служил прикрытием для работавших.

 

Снова у нас возникли проблемы с пехотой. Приходилось постоянно вбивать солдатам в голову, чтобы они не пускали осветительные ракеты в то время, когда ремонтники занимаются починкой танка. Однако находились люди, которые поступали, как им вздумается, и пускали эти ракеты высоко в небо. Русские легко могли сообразить, чем мы там занимаемся, поскольку стоим там как истуканы при свете огней. К счастью, во время этой операции обошлось без потерь.

 

Непосвященному трудно представить себе такую работу. Надо испытать на себе, каково тащить на буксире «тигр» с одной гусеничной лентой по пересеченной местности. В нашем случае это означало еще и двигаться вниз с холма и через теснину. Как только прошли теснину, по нас стали вести пулеметный огонь из разбитого танка Везели. Русские уже засели за «тигром» на вершине холма. В довершение всего буксируемый танк угодил в небольшую воронку от бомбы. Мы были счастливы, когда наконец вытащили его из опасной зоны.

 

В тот день водитель лейтенанта Эйхорна обер-ейфрейтор Лустиг, что по-немецки означает «забавный», оправдал свою фамилию. Ничего никому не сказав, он отправился осмотреть свой вышедший из строя танк, который находился прямо перед нашими передовыми позициями на ничейной земле. Он оказался в таком виде, что было легко понять: русские тут уже побывали. Однако, к великой радости, Лустиг нашел бутылку ликера, которую те, вероятно, не заметили. Прихлебывая для храбрости из бутылки, он заставил свой танк снова двигаться. Когда мы, готовые взять на буксир следующий «тигр», двигались вверх по теснине, «брат Лустиг» приблизился к нам. Мы сразу же прицепились к нему, так что одновременно могли вытащить оба танка, которые все еще были на возвышенности. Но Лустиг оказался так пьян, что не мог ехать по прямой линии, и мы то и дело едва не сталкивались. Вызволение танков потребовало от нас изрядного терпения.

 

К утру мы вернули все «тигры», за исключением танка Везели, возле которого засели русские. При поддержке дозорных из пехоты на следующую ночь мы попытались добраться и до этой машины. Однако вскоре оставили опасную затею, чтобы не допустить жертв среди пехотинцев. Утром мы подожгли «тигр» Везели. Несмотря на ослаблявшие нас потери, мы могли пожаловаться только на одну безусловную утрату. Мы лишний раз убедились: на спасение танка после операции обычно тратится больше нервов, чем на саму операцию. По этой причине, когда мы оказывались в обороне, я предпочитал вступать в бой, задействовав как можно меньшее число «тигров».

 

Наш успех доказал мою правоту. Мы самостоятельно достигли прежних боевых рубежей на «еврейском носе», то есть той цели, которой не смог достичь целый батальон. Наша вторая попытка еще более усложнилась из-за того, что русские успели за это время лучше укрепить свои позиции.

 

Они также были готовы к новой атаке в ходе второй операции. Хочу заметить, что фактор неожиданности, безусловно, способствовал бы успеху операции во время первой попытки. Но и в том, что мы добились успеха при второй попытке, несмотря на отсутствие этого преимущества, не было никакого чуда. Напротив, успех свидетельствовал о пользе детального обсуждения каждой фазы операции вместе с пехотой и артиллерией. Если бы наш командир позволил отсрочить первую операцию для того, чтобы детально подготовить атаку, то все прошло бы столь же легко, как воскресная прогулка за городом, особенно поскольку атаковал весь батальон, а русские еще как следует не подготовились. Решающим в любой операции является то, насколько хорошо подразделения взаимодействуют друг с другом!

 

Я всегда замечал, что хорошего пехотинца, который уже побывал на фронте, невозможно заставить влезть на танк даже под угрозой применения силы. Он, конечно, ценит преимущество, которое дает нам броня, но также знает недостатки нашей «жестянки». Мы представляем для противника гораздо более крупную цель, и нам приходится выдерживать огневой вал, который, кажется, сосредоточен на нас. Пехотинец, напротив, имеет место для маневра. Он умело использует каждое углубления в земле, зарывается в нее в поисках укрытия.

 

Танковый командир всегда отвечал за успех атаки, и в его собственных интересах было убедиться в том, что пехота идет следом. Но этого нельзя сделать, если закрываешь люки и слепо устремляешься к цели. Пехотинцы никогда не двинутся за танками, если с ними потерян контакт. Сражение в первый день атаки, которое окончилось безуспешно, лишний раз это доказало. Теперь говорят о конструировании шлемов со встроенными приемниками. Даже если из танка осуществляется радиосвязь с каждым пехотинцем в современной войне, необходимость личного контакта никогда не останется в стороне. Это особенно справедливо, когда командиру танка неизвестно число солдат. Можно передавать очень долго, прежде чем пехотинец переключится на «прием»! Каждому хорошему командиру периодически приходится расставаться со своей машиной — он должен показать пехоте, что в этих «жестянках» есть жизнь и что танкисты тоже готовы показать себя на открытой местности без нашей обычной защиты.

 

Мне всегда удавалось возродить захлебнувшуюся атаку, и раньше никогда не приходилось попадать в ситуации, когда наши войска оставались бы на месте, в то время как танкист опережал их, подавая хороший пример. И еще кое-что помогало: ни у кого из нас, танкистов, не было каски. Это создавало совершенно ложное впечатление, будто мы абсолютно бесстрашные солдаты. Каски конечно же имелись, но висели снаружи у башни каждого танка, чтобы не занимать слишком много места в машине, поэтому они быстро терялись. Внимательные пехотинцы предлагали мне надеть каску, когда я ходил с ними на разведку, но никогда не находилось нужного размера.

 

Танкистам, которые были новичками на фронте, тоже следовало кое-чему научиться в этом отношении. Например, они делали вывод, что уже близко к линии фронта, на том основании, что у пехоты каски на головах или висят на ремешке за спиной. На самом деле солдаты просто не знали более удобного способа пристроить имевшиеся у них каски — они мешали, будучи подвешенными на пояс. Находясь вне танка, мы пытались оправдать отсутствие у нас на голове касок словами лейтенанта Ригера:«Для чего нужна каска, если мне попадут в живот!» В этих словах заключалась мрачная ирония судьбы. Во время отступления к позициям на Нарве Ригер и в самом деле умер от ранения в живот.

 

 

«Немедленно прибыть в часть»

 

После успешной операции у «еврейского носа» батальон вернулся в свой район сосредоточения в тылу. Лейтенант Карл Руппель из 3-й роты и я были посланы в Ревель, в дом отдыха в прифронтовой полосе, чтобы немного восстановить силы. Наверное, предполагалось, что это компенсирует неожиданно прерванный отпуск.

 

Кроме того, в случае необходимости нас всегда можно было немедленно вызвать из Ревеля. Нам суждено было убедиться в том, насколько мы нужны, скорее, чем того хотелось. Более подробно об этом будет сказано ниже.

 

Я был направлен в дом отдыха в Ревеле на основании заключения, написанного батальонным врачом. Медосмотр был проведен после моего преждевременного возвращения из отпуска по болезни. В документе отмечалось, что не выявлено более никаких признаков нарушений в работе сердца. Впервые симптомы болезни обнаружили весной 1943 года. Это означало, что я выздоровел на удивление быстро! Но далее выводы врача сводились к следующему: «Четырехнедельный период отдыха был бы целесообразен в связи с нестабильностью в работе сердца и ухудшением общего состояния здоровья, несмотря на отпуск. Строгое воздержание от никотина и алкоголя еще одно необходимое требование для обеспечения полной готовности к выполнению обязанностей. В случае будущих продолжительных физических стрессов вероятна возможность новых сердечных приступов и приступов астмы».

 

Карл Руппель и я экспрессом отправились в Ревель. Сегодня трудно поверить, что мы находились в пути восемь дней. Для нас, отпускников, в этом было мало веселого.

 

Не успевал поезд проходить хоть какое-то расстояние, как паровоз перетаскивал вагоны на другой путь. Для разнообразия была еще одна остановка из-за партизан. И так продолжалось всю дорогу до Ревеля.

 

Управляющий домом, который знал меня еще с 1943 года, прислал машину к железнодорожной станции. Нам предоставили чудесные комнаты с водопроводной водой, туалет со сливным бачком и ванной. Все были размещены с такими удобствами. Превосходное питание и полный покой не оставляли сомнений, что мы вернемся на фронт в великолепной физической форме.

 

В первый день утром мы завтракали вместе с семьей управляющего домом. Мы как раз рассказывали им, что нам довелось пережить в последнее время, когда появился порученец. Он протянул каждому из нас по телеграмме.

 

Мы переглянулись, потому что во время нашей поездки я побился об заклад с Руппелем, что у нас ни за что не получится три недели отдыха в Ревеле. Теперь я уже знал, что выиграл пари. В вечер нашего прибытия мы услышали из информационной сводки вермахта о прорыве русских на фронте у Витебска.

 

Я, естественно, имел представление о том, что было в телеграмме: «Немедленно прибыть в часть!» Мы ругались на чем свет стоит, и только мое хорошее воспитание не позволяет мне повторить эти слова. Мы были расстроены не столько тем, что срочно понадобились, сколько тем, что совершили нудную поездку совершенно напрасно. Впереди у нас была такая же утомительная поездка обратно, так что мы вернулись в войска еще более раздраженными, чем перед отъездом.

 

Мы обнаружили на фронтовом контрольном пункте в Плескау, что наша часть уже совершила марш-бросок в район к югу от Дюнабурга. Она была нацелена на открытый фланг русских, которые быстро наступали на Вильно.

 

Противник многому научился у нас и теперь двигался по тому же маршруту, который мы избрали в 1941 году, к сожалению в противоположном направлении. Первоначально это было направление Вильно — Минск — Витебск-Смоленск. На этот раз русские двигались в направлении Смоленск — Витебск — Минск — Вильно! Боги войны были настроены против нас.

 

 

Отказ подчиниться приказам

 

Из солдат «курортного» поезда пришлось сформировать боевые группы на отрезке маршрута Роззиттен — Дюнабург, потому что в районе действовали партизаны. Однако в Дюнабург мы прибыли без происшествий. Нас сразу же переправили в наши части. Невероятно, но все выглядело как в мирное время! Танки были рассредоточены, так сказать, в состоянии произведения ремонта. Экипажи разбили палатки, загорали и писали письма. Естественно, все знали, что такое приятное положение дел не может слишком долго продлиться.

 

Поскольку на поездах мы считались боевыми подразделениями, у нас были совершенно потрясающие пайки, по сравнению с теми, что мы обычно получали. Слишком скудное снабжение во время операций с лихвой компенсировалось здесь, доходя до уровня роскоши. Никто не ел суп, потому что он был слишком жирным. Кто станет есть стандартную пищу, если каждый волен выбрать для себя все, что только душа пожелает. Следует упомянуть, что каждая часть содержала большое стадо крупного скота и мелкой живности: коров, свиней, гусей, уток и цыплят. Для ухода за скотиной было создано специальное отделение. Мы жили роскошно в этот период. Настолько хорошо, что, скажем, вернувшиеся домой завидовали нам. Мы ели всевозможные деликатесы. Но никто не знает так хорошо, как солдат, насколько бренны земные блага.

 

Русские часто водили нас за нос. Они ни разу не проводили массированной атаки на север с флангов. Иногда противник беспокоил нас силами до полка, но это ни к чему не приводило.

 

11 июля близ Карасина состоялся наш первый настоящий боевой контакт с противником. Русских не совсем устраивало то, каким образом проходят наши позиции и стремление постепенно их укреплять. Поэтому мы должны были помочь нашим товарищам из пехоты занять господствующую возвышенность. Это не представляло для нас большой трудности, поскольку сами по себе русские не были сильны, и у них почти отсутствовали танки. К тому же они сосредотачивались исключительно на наступлении на запад.

 

Во время операции нам выдалась возможность подбить одинокий «Т-34», который показался у кромки леса. Радость омрачило происшествие с нашим храбрым обер-фельдфебелем Цветти, бедным парнем родом из области Штирия в Австрии. Мы заправлялись за пригорком, далеко за пределами видимости русских, когда пуля попала в него рикошетом, как гром среди ясного неба. Стоя в своем танке, он помогал грузить боеприпасы, когда шальная пуля попала в него, выбрав из всех частей тела ту, о которой так часто умалчивают в литературных произведениях. Во всяком случае, в Германии в Средние века еще можно было сказать в приличном обществе, что она попала ему в «задницу». Кроме того, мы все над этим хохотали, чем сильно его разозлили. Цветти, с которым никогда ничего не случалось в бою, пришлось эвакуировать из-за этого досадного инцидента. Открытую рану не вылечишь без госпитализации. Позднее я встретил его в 502-м запасном батальоне.

 

Через два дня русские снова оживились у Карасина. Мы действовали на участке 380-го гренадерского полка, когда я встретил лейтенанта-резервиста Бернда Шэцле. Он получил Рыцарский крест за боевые действия зимой в ранге командира взвода и состоял при нас офицером связи. Как у истинного шваба, у него было настоящее швабское имя, которое в переводе на английский означает нечто вроде «небольшого сокровища». После того тяжелого ранения я вновь встретил его на корабле, который должен был доставить нас домой. Шэцле тогда был всего лишь ранен в руку и мог ходить. Благодаря ему я не лежал таким уж беспомощным и забытым. Он позаботился, чтобы я мог отдыхать на палубе, и опекал меня во время всей длительной поездки.

 

Во время совещания командного состава перед командным пунктом 380-го пехотного полка нам был нанесен неожиданный визит. Прибыл корреспондент кинохроники, и его сюжет вошел в хроникальный фильм. Для того чтобы сделать свой эпизод еще более реалистичным, он попросил у меня разрешения поехать вместе с нами на следующую операцию. Мне не хотелось брать его с собой, потому что в наших машинах и без того было тесно. Но поскольку операция, по всей вероятности, не должна была стать слишком уж тяжелой, я позволил себя уговорить. В первый и последний раз!

 

Господин из кинохроники занял место заряжающего, так, чтобы можно было снимать из башенного люка. Наша операция преследовала цель выровнять линию фронта. Фельдфебель Кершер выдвинулся на восток слишком далеко, в результате чего с тремя танками почти застрял в болоте. Я занял позицию на возвышенности, откуда открывался великолепный обзор русских позиций. Противник демонстрировал малое понимание намерений кинематографиста и был достаточно нагл для того, чтобы выпустить в нашу сторону несколько снарядов. Короче говоря, этот парень ни разу не высунулся с камерой из люка. Он всегда кричал «цель», как только мы делали выстрел, и так меня разозлил этим, что я оставался на холме до тех пор, пока не вернулся фельдфебель Кершер. Будь я один, давно перевалил бы за холм, но обходительность по отношению к моему гостю требовала, чтобы он тоже получил какое-то впечатление.

 

Незадолго до нашего возвращения появились русские с двумя танками, двигавшимися вдоль кромки леса примерно в 1200 метрах перед нами. Однако они вовсе не хотели с нами связываться, просто шли через наш фронт. Я намеренно достаточно долго сдерживался, давая гостю время привести свою камеру в «состояние боеготовности». Он мог заснять реальное уничтожение русского танка, но этого не произошло. Мой первый снаряд прошел мимо, а русские поспешно скрылись из виду, укрывшись в лесу. Эффект от нашего выстрела оказался куда более впечатляющим для нашего кинооператора. Когда вылетел снаряд, он нырнул в башню, как будто получил удар. Наш заряжающий, которому он помешал, конечно, не смог заряжать. Таким образом, оба русских танка были обязаны этой удачей нашему репортеру. Наш друг кинооператор вряд ли когда-нибудь снова выразит желание во время войны поездить в танке. Амбиции и готовность идти в бой — две разные вещи, особенно когда перед тобой враг.

 

Я был откомандирован в дивизию 15 июля и придан боевой группе, которая незначительными силами создала линию обороны у пункта Маруга. Командовал боевой группой бывший комендант большого города в оккупированных восточных территориях до участия в боевых действиях на фронте. Он не вполне владел ситуацией. В моем присутствии командир дивизии успокоил его по телефону и заверил, что к утру я появлюсь со своими «тиграми».

 

Ровно в 6 утра лейтенант Эйхорн и я прибыли в автомобиле на командный пункт боевой группы. Я доложился генералу, который был явно удивлен, что не услышал приближающихся «тигров». Он был еще больше поражен, когда я кратко ему доложил, что мои машины, вероятно, в пути, но смогут прибыть самое раннее в 8 часов. Имевший высокий чин господин сказал любезным тоном:

 

— Ну, друг мой, вам просто повезло! Наша атака, к вашему сведению, начинается в 8 часов!

 

Иногда нелегко говорить с генералом, особенно в такие критические моменты. Я попытался объяснить ему, что не может быть и речи о нашей боеготовности в 8 часов, потому что я должен провести разведку дорог, ведущих к линии фронта. Кроме того, было абсолютно необходимо встретиться с командиром пехотного батальона. Высокий чин придерживался другого мнения и быстро потерял терпение.

 

— Дороги и мосты уже обследованы экипажами самоходных орудий. Там, где они смогли проехать, вы тоже проедете на своих машинах!

Многие на моем месте щелкнули бы каблуками и удалились. Однако на кон было поставлено слишком многое. Я объяснил, что самоходное орудие вдвое легче нашего танка и что я принципиально не полагаюсь на разведку, проведенную другими, уже наученный многократным горьким опытом недостоверных результатов. Тут уж мой генерал потерял терпение.

 

— Я не потерплю поведения «примадонны» со стороны молодого офицера! — проревел он. — Вы начнете атаку в 8. 00!

 

Мне оставалось лишь произнести:

 

— Почтеннейше прошу генерала меня извинить, — и повернуться к выходу.

 

Лейтенант Эйхорн уже исчез. У него было нехорошее предчувствие. Я абсолютно не сомневался, что не буду атаковать в 8. 00. Однако не хотел доводить старого человека до грани нервного срыва и отбыл. Командир пехотного батальона чрезвычайно обрадовался, когда увидел мою черную форму танкиста, но сразу же мне сказал, что вряд ли будет готов атаковать в 8 часов. Мы сразу же договорились друг с другом и назначили час «Ч» на десять. К тому времени ремонтный взвод обещал починить танк Кершера. Как всегда, я мог быть уверен, что танк подготовят с точностью до минуты. Кроме того, пехота еще не протянула телефонный кабель, и у командира не было связи с ротами. Мы вместе поехали к линии фронта, и майор кратко обрисовал мне условия местности. Объектом атаки была возвышенность, которая открывалась перед нами справа на расстоянии примерно 3–4 километров. Она господствовала над местностью во всех направлениях. Как только эта возвышенность окажется в наших руках, позиции можно будет удерживать меньшими силами. Следует заметить, что русские засели прямо перед нами вдоль линии леса. В то время как наши позиции пролегали по открытой местности, позиционное превосходство было целиком на стороне русских.

 

Тем временем мои «тигры» прибыли на командный пункт. Сам генерал приехал около половины десятого, для того чтобы наблюдать за ходом атаки. Мы поняли, что он согласился с новым часом «Ч». Мы уже собирались потихоньку двигаться, чтобы вовремя прибыть на передовые позиции, когда на фронте был открыт шквальный огонь. Сообщили, что русские прорвались. Генерал был совершенно вне себя, но я смог его успокоить. В конце концов, атаковала только пехота, а такого рода ситуация для нас не составляла проблемы.

 

Мы двинулись. Когда я переваливал через первое возвышение на местности, Кершер поддерживал со мной радиосвязь. Я видел, что он двигается позади меня. На Дельцайта и его людей можно было положиться! Мы без труда достигли старых позиций. Несколько русских, пригибаясь, метались по местности, потому что вовремя не успели уйти. Наши солдаты смогли вновь занять прежние позиции. Я начал атаку ровно в 10 часов. Генерал направил мне свое одобрение через батальонную радиостанцию, которая поддерживала связь с боевой группой. Он, видимо, был удовлетворен, хотя на тот момент для этого не было причины.

 

Местность была усеяна множеством холмов, а низменные места — заболочены. Мы могли пробираться вперед только по краям возвышений. Нам повезло, что цель все время высилась прямо перед нами, в противном случае мы, конечно, потеряли бы ориентир в результате постоянных изменений направления.

 

Когда цель, наконец, оказалась прямо перед нами, фельдфебель Кершер отметил, что русские устанавливают две противотанковые пушки на самом верху. Мы ехали борт к борту, поднимаясь на возвышенность и забирая вправо, чтобы обогнуть заболоченный район, который отделял нас от цели. От этого места и далее двое из нас постоянно прикрывали другие двигавшиеся танки. Бог знает, какие ситуации могут возникнуть, но нет ничего хуже, чем подставлять противнику свой борт. Но избежать этого мы не могли в той ситуации. Нам нужно было достигнуть возвышенности, невзирая ни на что, и вскоре Кершер прикончил противотанковые орудия.

 

И мне было тем более непонятно, почему танк, шедший позади меня, не следует за мной. Им командовал фельдфебель, который недавно прибыл из запасного батальона. До сих пор для каждого командира танка было само собой разумеющимся, что он, по крайней мере, должен был двигаться со мной вровень. Мне даже приходилось сдерживать людей, чтобы они не отрывались от меня вперед слишком далеко. Фельдфебель Кершер позаботился о русских противотанковых пушках. Однако он не мог следовать за мной, потому что ему мешала другая машина. Это переполнило чашу моего терпения, и я приказал наводчику заменить командира. Радист должен был сесть на место наводчика, а «новому» фельдфебелю пришлось «отдохнуть» на месте радиста. Как многие в роте ждали возможности стать командиром танка! А этот даже в полной мере не проявил усердия на этом посту! Когда мы вечером вернулись, я перевел его в обоз, где он мог быть полезным, а для действий с нами на фронте он не годился.

 

Затем мы приблизились к возвышенности и оставались там до наступления темноты. Местность, по которой мы ехали, была полностью очищена от противника, за исключением самой возвышенности. Русские, естественно, также считали ее важной и еще удерживали небольшими силами участок, примыкающий к нашему переднему краю. Только полоса, идущая на пересечение с нашим передним краем, еще удерживалась небольшими силами. Но по неизвестным мне причинам наша пехота совсем не продвигалась. Для меня это было решающим фактором. Пока мы еще были в состоянии хоть немного различать дороги, я доложил на командный пункт боевой группы, что мы возвращаемся. Я не собирался оставаться один среди русских, чтобы взлететь на воздух ночью. Во второй половине дня мы слышали шум небольшой перестрелки в том направлении, но не более того. Таким образом, наша миссия завершилась, и мы вернулись на командный пункт боевой группы без происшествий. Непонятно, следовало ли нам оставаться там с самого начала. В конце концов, потеря двух противотанковых орудий не ослабила русских, а мы потратили больше топлива и боеприпасов, чем требовало все это предприятие.

 

Тем не менее наш генерал был чрезвычайно горд выполнением нами задания. Он сказал мне дружески:

 

— Конечно, поведение примадонны прощается, коль скоро действия на поле боя достойны примадонны.

 

Главным образом, господин с высоким званием был несказанно рад, что не подвергся критике за действия на своем участке, чего опасался. По его мнению, мы были главной причиной этого.

 

Мы получили еще одно небольшое задание, которое уводило нас далее на запад. Русские разместили артиллерию для прикрытия своего фланга. На любое наше движение на запад или восток за линией фронта они реагировали криками: «Тигры! Тигры!» Сразу вслед за этим артиллеристы ставили заградительный огонь по всему фронту. Так что нам было лучше не высовываться, если не происходило ничего особенного.

 

Следует отметить, что русские совсем не стремились показываться нам на глаза со своими танками. Они появлялись за какой-нибудь возвышенностью и вызывали замешательство в рядах нашей пехоты. Но прежде чем мы подходили, они исчезали из виду. Мы только слышали удаляющийся шум дизельных моторов. Русские просто не давали нам покоя, но массированных атак не было. У нашего противника тоже не хватало для этого сил. Его главные силы неуклонно двигались колоннами на запад, и, к сожалению, мы были слишком слабы, чтобы отрезать их наступление. По этой причине на том фланге, где мы находились, ситуация оставалась относительно спокойной.

 

Как нам сообщил генерал, новая линия фронта на участке боевой группы делала изгиб на север, и он хотел выровнять ее на этом участке. А чтобы это сделать, мы должны были занять деревню. Проходя через нее, линия фронта пролегала бы по прямой. Я подъехал туда на своем автомобиле, чтобы лично взглянуть, как обстоят дела. Командир полка кратко обрисовал мне ситуацию. Когда я рассказал ему о намерении генерала, он воскликнул, что генерал ненормальный. Деревня находилась в долине, на ничейной земле. Наши позиции пролегали через плоскогорье вдоль полосы леса к северу от него. Русские располагались на склоне к югу от деревни. Было бы чистым безумием захватывать деревню. Днем сделать это и совсем невозможно — разве что тем из нас, кто был в танках, но никак не пехоте. Для сравнения: наши нынешние рубежи можно было без проблем удерживать небольшими силами, потому что они господствовали над подходами к ним. Даже если существующая линия фронта не выглядела особенно «привлекательной» на карте, она была единственно возможной на этой местности.

 

Генерал вскоре вызвал командира полка и приказал атаковать деревню. Полковник кипел от возмущения. К его облегчению, я объявил, что собираюсь немедленно ехать к генералу Берлину, к которому была прикомандирована боевая группа, чтобы предотвратить объявленную операцию. Генерал Берлин признал правильность моих соображений и посмеялся над небольшим «бунтом». Он вызвал командующего боевой группой, и линия фронта осталась на прежнем месте. Наша пехота и «тигры» были слишком хороши для того, чтобы заниматься таким вздором.

 

Этот пример, как и многие другие в моей книге, показывает, что даже в Третьем рейхе было вполне допустимо отказаться выполнить приказ, если сделать это приемлемым образом, или по крайней мере не следовать приказу буквально. Само собой разумеется, что ответственность за такие действия целиком ложится на данного офицера. Именно так, конечно, должен поступать и солдат современной Германии. Как бы то ни было, хотел бы я видеть, как много офицеров, особенно молодых, готовы отказаться выполнять приказ, если когда-нибудь вновь возникнет такая ситуация, — выполнения которого не пожелал бы ни один нормальный человек. В большинстве случаев они не настолько знакомы с ситуацией, чтобы решиться на такой шаг. Мы же были непосредственно приданы армейскому корпусу и, следовательно, находились в благоприятном положении, дающем общее представление о боевых действиях на всем участке. У нас, таким образом, сформировалось объективное мнение. Но каждый из нас должен был нести полную ответственность за любую операцию, предпринятую по нашей собственной инициативе, особенно во изменение приказа или при отказе его выполнять. Готовность взять на себя ответственность — самая выдающаяся отличительная черта, которая должна быть присуща офицеру. В этом нет ничего нового, и каждый, кто был на войне, может привести примеры этого. Если «маленький человек» предпринял небольшое наступление по своей собственной инициативе и оно удалось, то его похвалят. В некоторых случаях даже наградят. Напротив, если операция провалится, то он предстанет перед военным трибуналом.

 

При таких благоприятных условиях мы имели возможность принимать решения по своему усмотрению. Это были решения, необходимость которых позднее стала сама по себе очевидной. Ясно, что такая возможность предоставлялась гораздо реже командиру взвода или командиру роты пехотной части, чем подчиненному командиру на уровне армейского батальона, как в нашем случае. Но ситуация не будет иной и в новых вооруженных силах. Требование подчиняться только «разумным приказам» исходит из ложных посылок. И в будущем очень редко можно будет столкнуться с ситуацией, когда люди отказываются подчиняться приказам и не понесут за это наказание. Так и должно быть. Успех в войне невозможен, если каждый будет выполнять только тот приказ, который кажется ему разумным и необходимым.

 

К этому времени мы только обеспечивали безопасность на командном пункте батальона, с которым атаковали Маругу. Однажды, когда я проснулся утром, фельдфебеля Кершера нигде не было. Я расспросил окружающих и, к своему удивлению, услышал, что вызвал его, находясь в сонном состоянии, приказал ему ехать на линию фронта и нести там охранение. Я этого не помнил, к тому же никогда не послал бы танк нести охранение самостоятельно, особенно ночью. Однако фельдфебель Кершер был хорошим человеком и отправился туда в соответствии с моим приказом. Я отозвал его по радио. Такого же рода случай произошел у меня с водителем колесной машины. Он стал мне докладывать, потому что я просил его выехать со вспомогательной базы на разведку. Полусонный, я отослал добросовестного подчиненного, а когда проснулся окончательно, понял, что сам остался совсем без транспорта.