Позиционная проработка картинки. Как кто, я это рисую и вижу

Мы, прежде описывая центральный момент построения схемы, связанный с конструктивизацией картинки, ИСХОДИЛИ из того, что нам надо проецировать образ на экран _и дальше его переорганизовывать на основе нашего мышления, осуществляя материально-конструктивную его разборку и последующую переборку. Именно так первоначально сформированный образ в ходе процесса схематизации перевоспроизводится на другом, уже функционализированном и операционализированом материале. Рассуждая подобным образом, мы исходили из движения всего в одной плоскости, в чем-то сходной с плоскостью camera obscura, кинематографа.

Наше сознание нечто проецировало на экран, и мы дальше входили в процесс мышления, понимания того, что нам противопоставлено и вынесено за рамки нашего сознания. Подобная организация сознания при построена схемы является объектно-ориентированной и связана с построением схемы объекта.

Но это всего лишь одна из возможных форм организа-0И сознания при построении схемы. Возможна и совершенно иная: она строится таким образом, что предполагает наше вхождение в «картинку» и осуществление в ней определенной жизни.

На подобной идее, дорогие читатели, построен известный мультфильм «Приключения в тридевятом царстве», когда ученик Вася за счет волшебства библиотекаря превращается в маленького человечка-гомункулуса и вводится в подобном образе в пространство книги.

Гомункулус движется по пространству сказок, а мальчик, полностьюотождествившись с ним, переживает все его приключения и треволнения. Тем самым школьник Вася двигает себя подобно маленькой фигурке через все пространство книги.

На подобной процедуре строится все современное классическое искусство. Я, воспринимая определенного персонажа, могу проделать процедуру отождествления себя с ним и тем самым переживать все его злоключения и авантюры через самого себя.

Но подобный процесс используется и при осуществлении схематизации, и он касается самой мистической и самой трудной части построения методологических схем, а именно позиционного анализа. На методологических схемах есть особый значок, обозначающий человечка — , поэтому методологические схемы, методологическая живопись назывались «схемами пляшущих человечков». Что же позволяют проделывать эти схемы пляшущих человечков?

Эти схемы позволяют выявлять, как понимается и рассматривается некоторый трудный предмет обсуждения и мысли из нескольких разных фокусов и ракурсов понимания.

Мы, обладая некоторым пониманием, всегда рассматриваем предмет, исходя из какого-то одного ракурса, горизонта, какой-то одной точки зрения. Более того, мы, обладая данным пониманием непосредственно, даже и не предполагаем, что может быть некоторый другой, принципиально отличный от нашего ракурс рассмотрения. Как говорил Г.П. Щедровицкий, у единого объекта могут быть принципиально разные предметные проекции.

Задача в этом случае заключается в том, чтобы сначала выявить эти принципиально разные предметные плоскости рассмотрения объекта, а затем поставить проблему их конфигурации. Поэтому, организуя ситуацию обсуждения некоторого сложного вопроса, мы должны выработать критерии и способ различения того, когда человек говорит про нечто другое, чем мы, от того случая, когда человек говорит про то же, что и мы, но исходя из другого понимания, из другого горизонта видения. Если окажется, что человек говорит про то же, что и мы, но по-другому, чем мы, необходимо провести следующее уточняющее различение: подобный взгляд человека является его субъективной, не воспроизводимой особенностью, или подобное понимание, подобный способ действия связан с конкретными, устанавливаемыми и выделяемыми средствами, нормами, ценностями, которые при определенных условиях можем заимствовать и мы, воспроизводя этот первоначально для нас незнакомый ракурс рассмотрения и эту точку зрения. Таким образом, исходно можно было бы заявить, что позиция есть не что иное, как определенный фокус понимания или ракурс рассмотрения вопроса, темы или предмета, по отношению к которому мы можем выделить культурные средства, обеспечивающие воспроизводство данного аспекта или фокуса.

Выявляя, организуя и выстраивая подобные фокусы-позиции, с которых может выделяться и рассматриваться данный предмет, мы одновременно создаем пространство, в котором существует данный предмет.

Ведь посудите сами, первоначально и исходно для нас существовал только единственный наш собственный способ взгляда на данный предмет. После же проделанной работы у нас возникает пространство несводимых друг к другу позиций, которыми и удерживается рассматриваемый предмет. Более того, устройство самого предмета определяется теми голосами-видениями, которые закрепляются за данными позициями. Предмет обсуждения существует исключительно в переплетении-пересечении самих этих пониманий-видений или коммуникативных голосов.

Мы здесь заговорили о голосах наряду с видениями, поскольку идея позиционности в русской философии и литературоведении впервые стала использоваться замечательным русским философом, культурологом, литературоведом М.М. Бахтиным. После Бахтина идея полифонии или многоголосия является важнейшим моментом анализа литературного произведения.

В американской психологии и американском образовании идею многоголосия стал широко применять Дж. Вертч.

Многоголосие или полифония есть прежде всего коммуникативная характеристика развертывающейся ситуации, за ней, в свою очередь, стоит определенная музыкально-коммуникативная или драматическая схема. Для того чтобы эту схему увидеть и затем нарисовать, необходимо перейти от многоголосия к множественному со-виде-нию и рассмотреть многоголосие как единство многих видений.

Каким же образом это множественное со-видение не рассыпается на отдельные лично-субъективные точки зрения и мнения?

Как мы уже говорили, дорогие ученики, чуть раньше, условием сохранения координации видений в рамках единого целого является возможность увидеть за точками зрения средства мышления, понимания, действия, ценностные основания, цели, нормы культурной традиции, которые позволяют нам заимствовать данную точку зрения и имитировать ее осуществление, развертывание.

Тем самым мы как бы добиваемся освоения чужого голоса, чужого способа повествования, того, что в западной исторической герменевтике (дисциплина, которая занимается изучением многообразных форм понимания исторического процесса) сегодня называется наративом.

Теперь мы сами, по крайней мере, в имитации можем пересказывать чужую точку зрения и даже развивать ее в ситуации.

Поэтому для того, чтобы научиться, дорогие ученики, исходным моментам позиционного анализа, необходимо первоначально овладеть в ситуации полилога, где сталкиваются понимания разных участников, способностью воспроизводить чужие точки зрения.

Таким образом, здесь мы подходим к одному очень важному обстоятельству — для того чтобы начало складываться позиционное видение, нужно вырастить способность, позволяющую расширять пространство понимания и выходить за границу собственной точки зрения, а затем, возможно, в своем понимании уподобляться, имитировать и воспроизводить другие точки зрения.

Никакие схемы автоматически не действуют, они являются своеобразным обозначением сформированной силы сознания. Все сказанное точно так же верно и по отношению к предыдущему.

Для того чтобы переходить за грань непонимания и расширять зону понимания, необходимы специальные способности, позволяющие работать в тумане непонимания и расчищать его.

Для того, чтобы можно было строить образ, необходимо иметь специальные способности визуализации.

Для того, чтобы осуществлять конструктивизацию построенной картинки, необходимо иметь особые способности конструктивных разложений и операционализации образа.

Таким образом, дорогие читатели, необходимо очень четко понимать, что построение схем является антропотехнической работой по выращиванию собственных способностей. Некоторые схемы содержат огромный заряд подобного антропотехнического, консциенталънотехнического, смыслотехнического и, наконец, психотехнического действия. Они позволяют реально формировать и выращивать способности сознания, психики и души.

Я хочу рассказать вам случай, произошедший со мной. В свое время, когда я осваивал системомыследеятельностную методологию и попал на методологический семинар, который вел Георгий Петрович Щедровицкий, я никак не мог понять, что он имеет в виду, говоря о рефлексивном мышлении и рефлексии. Всякий раз, когда Георгий Петрович начинал говорить о рефлексии, у меня складывалось впечатление, что он что-то видит, чего не вижу я. Потому что, например, Г.П. Щедровицкий мог остановить докладчика и спросить, обращаясь к залу: «А какой ранг рефлексии сейчас нам продемонстрировал докладчик?»

И мне становилось совершенно понятно, что он как-то видит в структуре действия докладчика процессы рефлексии и может их дифференцировать, диагностировать и т.д. Я же при этом никакой рефлексии не видел.

Мне попался текст другого методолога, антрополога — Олега Игоревича Генисаретского, в котором автор строил свою схему рефлексии и объяснял, что это такое. Схема О.И. Генисаретского была очень странной и совершенно непохожей на схемы Г.П. Щедровицкого. У меня даже сложилось впечатление, что для Г.П. Щедровицкого это вообще была не схема, а какой-то смысловой рисунок.

Что представляла собой эта схема? Она была начерчена в виде окружности, из центра которой устремлялась стрелка к ее границам. В комментарии и интерпретации содержания этой схемы утверждалось следующее: что изображенная сфера является сферой сознания, рождающей образы. Рефлексия же действует на переходе из внутренней части окружности во внешнюю. На самом этом переходе смысловое видение соединяется с внешней знаковой формой. И этот переход из образно-визуальной сферы сознания во вне, где происходит «протыкание» некоторой смысловой пленки, странного пузыря на границе данной сферы и выхода во вне к внешне представленному и предъявляемому другим людям в коммуникации знаку, и является рефлексией.

Данный текст я цитирую по памяти, приношу свои извинения Олегу Игоревичу Генисаретскому за возможные его искажения. Мне важно сейчас совершенно другое. Работая с данным текстом, я понял, что для того, чтобы у меня появилось видение рефлексии и я бы мог выделять в своей мыслительной работе рефлексию и отличать рефлексию от не рефлексии, я должен построить свой образ этого процесса и затем попробовать его реализовать.

Первоначально все же я попытался представить рефлексию по схеме О.И. Генисаретского. Я попытался попробовать в своем сознании проследить за тем, как я осуществляю переход от некоторых смысловых видений к внешне предъявляемому другим человеком в коммуникации знаку.

В результате у меня появился опыт подобного прослеживания, но самое главное, я обнаружил, что для Г.П. Щедровицкого рефлексия нечто принципиально другое, нежели для О.И. Генисаретского, хотя и соотносится с тем же самым понятием «рефлексия».

Таким образом, оказалось, что то, что для меня выступало в качестве термина с взаимно однозначным соответствием по отношению к некоторому предмету, является некоторой огромной областью, своеобразным миром за-зеркалья, где я еще должен выстроить собственное видение. И главное, это видение должно соответствовать способу спонтанно проявляющейся силы моего сознания. Возник некоторый порочный круг: я должен понять, как устроена некоторая интеллектуальная функция — способность, увидеть ее действие и одновременно осуществить эту функцию.

Что же это означает, дорогие ученики?

Только одно. То, что я должен спроектировать, а затем вырастить на основе данного проекта некоторую очень сложную интеллектуальную способность. Важнейшее направление применения схем состоит в том, чтобы проектировать собственные сверхспособности и затем их реализовывать. Правда, и сам процесс схематизации является сверхспособностью — это тот вывод, к которому мы вас очень осторожно подводили.

Всякий человек с определенного возраста, уже начиная с формирования навыка чтения и попыток классификации предметов, выращивает у себя определенное понимание-воображение, связанное с анализом того, что означает то, что он читает, что означает то, что он может выделять родовые характеристики предметов, которые не нарисованы непосредственно на чувственных свойствах предметов и вещей.

Работа по составлению данного типа схем развертывается в рамках дисциплины, которую следовало бы назвать антропосемиотикой или антропосхематографией по аналогии с введенной Гомезой дисциплиной — психосемиотикой.

Основное отличие антропосхематографии от психосемиотики состоит в том, что предметом проработки в данной дисциплине становится весь набор антропологических способностей, а не только психические или душевные процессы. Мало того, утверждается, что выход к собственно душевным процессам и душевидению не возможен без предварительного освоения очень сложных, но сравнительно более простых интеллектуально-волевых духовных процессов-функций — понимания, рефлексии, понимающей рефлексии, рефлексивного понимания, понимающего мышления, мыслительного понимания, рефлексивного мышления, понимающего воображения — воззрительных систем понимания и т. д. Хотя с другой стороны, конечно же, выделение строения психических функций приведет к изменению строения и функций интеллектуальных. Подобный метод продвижения объясняется простым обстоятельством — антропологическое знание должно быть интегрировано в структуры разных типов мыследеятельнос-ти — и практической, и теоретической.

В том случае, если подобная работа не осуществляется целенаправленно и явно, то возникающее знание неконтролируемо определяется частным типом практики и оказывается «привязано» к нему, что не рефлектирует и не понимает сам теоретик антропологического знания.

Нечто подобное произошло с психологией, когда основные процедуры психофизического эксперимента и самонаблюдения оказались прикреплены к особой форме существования профессора-физика немецкого университета XIX века.

Эти процедуры выступали в качестве своеобразного субъективного дополнения к объективистскому типу физикалистского знания и физического эксперимента. Получилось, что психология возникла как своеобразная дополнительная рефлексия и самонаблюдение, которое мог себе позволить профессор физики будучи погруженным в академические исследования. Членение же психических функций было заимствовано из поздней схоластики — работ Гоклениуса и Меланхтона.

Для выделения интеллектуально-волевых, эмоциогенных, психических функций необходимо, на наш взгляд, ответить на более общий вопрос: о связи антропологии с различными системами мыследеятельности — и практическими, и теоретическими. Очень интересные работы в данной области ведет О.И. Генисаретский, выдвинувший проект «Психоматика». Этот проект предполагает разработку новых форм и способов членения способностей души и психических функций.

Второе очень важное отличие антропосхематографии от психосемиотики состоит в том, что данная намечаемая дисциплина должна быть нормативной по типу предлагаемого знания, в ней разрабатываются (проектируются) нормы, как должны действовать определенные способности и функции-процессы. По своим педагогическим механизмам и способам работы эта дисциплина является в большей степени антропопонической, чем антропоургической, то есть, это означает, что способности не формируются, но выращиваются в результате сложных эволюционных процессов.

Строя схемы проектирования собственных интеллектуально-волевых функций, мы можем двигаться и практически, в образовании. Значит, вы тоже можете попробовать создать схему, описывающую норму того, как должны быть устроены и уже сейчас реально устроены ваше понимание и ваша рефлексия. Но только помните: подобная схема рисуется для того, чтобы ее затем реализовыватъ, а отнюдь не для того, чтобы на эту схему просто потом смотреть. Поэтому, если вы нарисуете что-то совсем не то, это «не то» потом и придется вам осуществлять и реализовывать.

Всякая схема по организации интеллектуальной, консциентальной (связанной с организацией сознания) и психической функций предполагает обязательную реализацию, мало того, подобные схемы рождаются из понимания контекста возможной их реализации, и абсолютно не правы те, которые считают, что такими рисунками человек может свести себя с ума.

Подобные схемы создаются не для произвольного самовыражения, но из многолетней сложнейшей работы наблюдения за процессами собственного сознания, мышления, движениями души. Как очень точно выразил эту идею Е.Л. Шифферс: «Во всех традиционных культурах сначала очень долго тренированные монахи учились все различать: прежде всего различать свои внутренние состояния, и лишь затем они начинали делать суждения о внешнем мире».

Создание подобного типа схем, направленных на проектирование-проращивание собственных способностей, возникает либо в ситуации совместной работы с учителем над некоторой, объективной проблемой, либо — в результате сформированной сложнейшей культуры самонаблюдения.

Почему же надо обязательно опираться на некоторый конкретный контекст учебной или проектной работы? Потому что способности не существуют в некоторой пустоте, они проявляются и реализуются в ситуации конкретной жизнедеятельности, где человек решает свою жизненную проблему. Человек должен быть обязательно погружен в ландшафт и топографию движения по сложной мыследеятельностно-практической ситуации, где он вместе с другими людьми решает задачу, самоопределяется, ставит цели, ставит проблему, а уже при сохранении этого погружения в предельно конкретный слой материальной работы, у него может возникать специальная антро-потехническая рефлексия.

Этот подход к метапознанию (метакогнитологии) в американской психолого-педагогической литературе получил название (immersion approach) — подход погружения или погруженности. Сознание человека должно быть как бы «притоплено» реальными практическими процессами мыс-лед еятельности, в контексте которых он может размышлять и рассматривать, как работают его способности, сознание, рефлексия, а также то, что происходит с его душой. И именно в этом контексте человек может рисовать схемы, определенным образом проталкивая вперед видение самоорганизации собственного процесса, двигаясь по сложившему ландшафту ситуации или предметного действия.

Поэтому и дисциплина, в рамках которой вы осваиваете процесс схематизации, называется «метапредмет». Термин «метапредмет» в данном случае не означает, что основное содержание находится за рамками или границами предмета. Но данное содержание предполагает, что при погруженности и включенности в предметную работу вы можете осваивать содержание, которое как бы наслаивается над предметом, не включено непосредственно в предметный материал. И вы должны это наслаивающееся содержание научиться видеть и выделять.

Когда у вас сформируется подобная многомерная и многослойная структура сознания, и вы научитесь ее рефлектировать, ее нужно будет перенести на структуру любого учебного материала, который окажется таким же многослойным как и специально организованные ситуации по освоению метапредметов. Любой предметный учебный материал точно также может расслаиваться на весьма неоднородные, разнофункциональные, разноинструменталь-ные группы смыслового материала.

Поэтому метапредмет — это не отдельный предмет изучения, а специальный курс или дисциплина, хотя его и можно построить по аналогии с традиционными учебными предметами, в рамках которых у вас формируется определенное антропологическое образование, — не плоское, а сложноорганизованное многомерное сознание.

Здесь мы приблизились к определенному ключевому моменту нашей книги: для того чтобы перед человеком открылась книга символов и знаков, книга любого языка, у него должны быть сформированы способности, позволяющие ему читать эту книгу и понимать прочитанное. Никакие знаки, символы и схемы сами по себе не действуют, они мертвы. Для того чтобы работать с живыми схемами, самодвижущимися символами и развертывающимися в смысловых потоках знаками, эти символы и знаки должны быть погружены в стихию смысловых тканей вашего сознания, должны пониматься.

Знак и схема существуют только внутри процессов понимания, только в оболочке понимания. Но следовательно для того, чтобы знаком овладеть, должна быть наращена эта оболочка понимания.

Рассуждая о схемах подобным образом, мы прежде всего, обращаем ваше внимание на проблему организации сознания и утверждаем, что именно многомерное сознание позволяет нам строить правильную работу по схематизации и употреблению схем. С другой стороны, позиционная проработка схем захватывает совсем иную сторону антропологического развития, а именно проблему формирования и развития человеческой личности.

Используя термин неофихтеанцев selbstlose Personlich-keit — асамостная личность — личностность, у которой нет замкнутости на собственное «я» или «Эго», мы видим личность как живую личность, а не маниакальную болезнь современного человека, зацикленного на проблемы своего собственного «Я»(так характеризовал состояние современного человека Е.Л. Шифферс).

Чем же отличается сознание от личности со стороны схематизации и способов работы с этими, казалось бы, близкими с точки зрения житейских представлений, но совершенно разных образований?

Как замечает в своей исследовательской программе антрополог и методолог А.А. Андрюшков, «сознание является значительно более древним образованием, чем личность». И, следовательно, у нас должен быть некоторый метод и способ проследить, каким образом по отношению к сознанию начинает человек выращивать принципиально отличную от сознания структуру личности и персонально-сти. Безусловно, личность не может быть выведена из сознания. Хотя можно совершенно четко утверждать, что до того момента, пока у человечества и конкретного человека было сознание, у него не было личности. Во взглядах на устройство и природу такого образования как личность мы придерживаемся позиции В.В. Давыдова. Эта позиция сводится к следующим важнейшим положениям:

1. Отнюдь не каждый человек — личность.
2. Личность связана с культурным творчеством — с осуществлением процесса культурного развития. В этом случае личность, с одной стороны, присваивает и воспроизводит основное содержание традиции, внутри которой она самоопределяется, а затем осуществляет принципиально новый творческий рывок.
3. Люди, которые не осуществляют культурного творчества, не являются личностью.

Необходимо очень точно понимать, что подобный взгляд на природу личности принадлежит традиции гегелевской философии и, более точно, традиции определенного понимания гегелевской философии, которая была создана талантливым советским философом Э.В. Ильенковым. Эту традицию в российской психологии и российском образовании развивал В.В. Давыдов.

Основное отличие этого подхода состоит в том, что в нем взгляд на происхождение личности связывается с проблемой культурного творчества, а не с проблемой религиозно-личностного спасения на основании молитвенного единения человека с Иисусом Христом. Ильенковско-гегелевская философия, безусловно, содержит внутри себя проблематику троичного богословия, но в переработанном виде. И Василий Васильевич Давыдов, и Эвальд Васильевич Ильенков блестяще знали «Философию религии Гегеля», где рассматривается становление понятий Субъективного и Объективного Духа на основе развития всех мировых религий, а также всех других форм сознания, а не только религиозного. Сама троичная форма гегелевской диалектики является формой категориальной переработки проблематики троичности. Но результат этой переработки делает ненужным восстановление непосредственного обращения к Спасителю и раскрытие всей сложнейшей проблематики энергийного богообщения личности внутри церковной общности. Сам Василий Васильевич был религиозным человеком и глубоко чувствовал в последние годы своей жизни необходимость заново рассматривать проблематику генезиса и возникновения личности на основе обращения к религиозным формам сознания, но сделать этого не успел.

Для рассмотрения вопроса роли и места обращения к живой личности Христа в позиционной схематизации мы обратимся к двум в какой-то мере противоположным материалам, с одной стороны, к работам замечательного психолога XX века Карла Густава Юнга, а с другой стороны, к проблеме построения в христианской церкви иконописного образа Спасителя.