Образ Русской православной святости.

СЕРАФИМ САРОВСКИЙ

 

Картина народной веры будет неполной, если мы не коснемся православной святости,

к которой, как к своему идеалу, тянулась Русь. Я имею в виду святых подвижников, которых

называли старцами. Они принимали для утешения и наставительной беседы людей всех со-

словий и званий. Так же как монашество и духовенство в целом, старчество не принадлежит

к явлениям собственно народной культуры. Это культура церковная. Но к ней притекала на-

родная Россия за помощью, за добрым словом, за душевным, а то и за физическим исцелени-

ем.

Остановлюсь лишь на одной фигуре — на преподобном Серафиме Саровском. Время

его подвижничества (он умер в 1833 г.) сравнительно хорошо поддается обзору, и преподоб-

ный Серафим являет образ самой высокой русской святости уже не в древней, а в новой ис-

тории. С другой же стороны, его образ привлекает нас своими народными чертами. Недаром

один его почитатель сближал о. Серафима с мужиком Акимом из драмы Л.Толстого «Власть

тьмы», служившим — при всей своей как бы «дурацкой» простоте — эталоном религиозной

нравственности.

Два эпизода из жития св. Серафима позволяют увидеть, какое мистическое влияние он

оказывал на окружающих. Первый связан с молодой барышней, а вскоре монахиней — Еле-

ной Васильевной Мантуровой. Брат ее, Михаил Васильевич, был исцелен о. Серафимом, по-

велевшим ему отдать все состояние на построение соседней женской обители, куда и по-

стриглась Елена Васильевна. Через семь лет после пострижения (а было ей тогда, перед

смертью, двадцать семь) призвал старец Серафим Елену Васильевну и дал новое послуша-

ние. Старец Серафим сказал монахине:

«…Ты всегда меня слушала, радость моя, и вот теперь хочу я тебе дать одно послу-

шание… Исполнишь ли его, матушка?» «Я всегда вас слушала, — ответила она, — и всегда

готова вас слушать!» «Во, во, так, радость моя! — воскликнул старец и продолжал. — Вот,

видишь ли, матушка, Михаил Васильевич, братец-то твой, болен у нас, и пришло время ему

умирать… умереть надо ему, матушка, а он мне еще нужен для обители-то нашей, для сирот-

то… Так вот и послушание тебе: умри ты за Михаила-то Васильевича, матушка!» «Благосло-

вите, батюшка!» — ответила Елена Васильевна смиренно и как будто покойно. О. Серафим

после этого долго-долго беседовал с ней… Е.В. молча все слушала, но вдруг смутилась и

произнесла: «Батюшка! я боюсь смерти!» «Что нам с тобой бояться смерти, радость моя! —

ответил о.Серафим, — для нас с тобою будет лишь вечная радость!»

Простилась Елена Васильевна, но лишь шагнула за порог — упала. О. Серафим при-

казал положить ее на стоявший в сенях гроб, окропил и напоил святой водой. А вернувшись

домой, Елена Васильевна заболела, слегла в постель и сказала: «Теперь уже я более не вста-

ну!» И через три дня скончалась. Ее последние дни сопровождались видениями, которые она,

умирая, поведала на исповеди священнику, а тот все это подробно и точно записал:

«…Я не должна была ранее рассказывать это, — объяснила Е.В., — а теперь уже мо-

гу! В храме я увидела в раскрытых царских дверях величественную Царицу, неизреченной

красоты, которая, призывая меня ручкой, сказала: „Следуй за Мной и смотри, что покажу

тебе!“ (Далее — описание дворца из прозрачного хрусталя и золота; ряд видений пропус-

каю. — А.С.) …Следующая зала была еще большей красоты; вся она казалась залитою све-

том! Она была наполнена одними молодыми девушками, одна другой лучше, одетыми в пла-

тья необычайной светлости и с блестящими венцами на головах. Венцы эти различались ви-

дом, и на некоторых было надето по два и по три зараз. Девушки сидели, но при нашем по-

явлении все встали молча, поклонились Царице в пояс… „Осмотри их хорошенько, хороши

 

 

ли они и нравятся ли тебе“, — сказала Она мне милостиво. Я стала рассматривать указанную

мне одну сторону залы, и что же: вдруг вижу, что одна из девиц, батюшка, ужасно похожа на

меня!» Говоря это, E.B. сильно смутилась, остановилась, но потом продолжала: «Эта девица,

улыбнувшись, погрозилась на меня! Потом, по указанию Царицы, я начала рассматривать

другую сторону залы и увидала на одной из девушек такой красоты венец, такой красоты,

что я даже позавидовала!…И все это, батюшка, были наши сестры, прежде меня бывшие в

обители и теперь еще живые, и будущие! Но называть их не могу, ибо не велено мне гово-

рить…»

Иными словами, перед смертью Елена Васильевна побывала на том свете, у Самой

Богоматери, и убедилась, что там ее ласково ждут. И умирала спокойно. Только просила,

чтобы ее, еще живую, приготовили к положению во гроб. Гроб этот, выдолбленный из цело-

го дуба, за трое суток до ее кончины прислал отец Серафим, словно в подарок. Когда все мо-

нахини оплакивали ее, старец Серафим говорил: «…Какие вы глупые, радости мои! Ну, что

плакать-то! Ведь это грех! Мы должны радоваться: ее душа вспорхнула как голубица… Она

прислужница Матери Божией, матушка! Фрейлина Царицы Небесной!..»174

Трудно представить современного читателя, который без смущения принял бы эту ис-

торию. Она может показаться чудовищной. Да и как умереть одному человеку по духовному

повелению взамен другого? Как встретить на том свете самого себя в ряду еще не живших,

будущих персонажей? Остается развести руками: что человеку невозможно, Богу возмож-

но…

Закрадывается сомнение: не из корыстного ли расчета предпринимает старец такую

затею? Ведь сам он признается, что брат Елены Васильевны ему еще нужен, поскольку на

его деньги продолжается строительство монастыря. Но дело ведь не просто в деньгах. Важ-

но — чьи деньги и какие. Михаил Васильевич Мантуров взял на себя подвиг добровольного

нищенства, и потому его деньги угодны Богу и Царице Небесной. Некоторым дарителям

о. Серафим наотрез отказывает: «…Не всякие-то деньги примет Царица Небесная. Смотря

какие деньги: бывают деньги обид, слез и крови! Нам такие не нужно!..»175

Давая такое задание — умереть, — старец Серафим, разумеется, исполнял не свою, а

Божью волю. У него давно уже нет воли собственной, вне Бога. Он знал, что центр бытия,

человеческой судьбы и души находится не здесь, на земле, а на небе. Оттого и смерть пере-

стает быть страшной, ибо умирая, человек переселяется к себе домой, на свою родину. Год

спустя после кончины Елены Васильевны старец Серафим тоже скончался — молясь на ко-

ленях перед иконой Божией Матери…

Другой знаменательный эпизод (1831) сопряжен с учением преподобного Серафима о

Святом Духе, составлявшем зерно его религиозных воззрений. Записал это большой почита-

тель старца Н.А.Мотовилов. Однажды он допытывался у преподобного, что значит Святой

Дух и как Его возможно стяжать и вместить человеку, в чем, по словам святого отца, и за-

ключается цель православного христианина.

Беседуя о Святом Духе, они удаляются в лес. Идет снег… «Тогда он, — рассказывает

Мотовилов, — взял меня весьма крепко за плечо и сказал мне: „Мы оба теперь, батюшка, в

Духе Божием с тобой: что же Вы глаза опустили, что же не смотрите на меня?“ — Я отвечал:

„Не могу смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше светлее солнца

сделалось, и у меня глаза ломит от боли“. Он отвечал: „Не устрашайтесь, Ваше Боголюбие, и

Вы теперь так же светлы стали“, — и, преклонив ко мне голову свою, тихонько на ухо сказал

мне: „Благодарите же Господа Бога!…Вы видели, что я и не перекрестился, а только в сердце

моем мысленно помолился Господу и сказал: «Господи, удостой его телесными глазами ви-

деть то сошествие Духа Твоего Святого, которым Ты удостаиваешь рабов своих…», и вот

Господь и исполнил мгновенно просьбу убогого Серафима… Что же не смотрите мне в гла-

за? Смотрите и не убойтесь!..“ И когда я взглянул после этих слов в лицо его, то на меня на-

 

174 Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря. Составил Архимандрит Серафим (Чичагов). — СПб.,

1903, с. 417–425.

175 Там же, с. 206.

 

пал еще больший благоговейный ужас. Представьте себе в середине солнца, в самой блиста-

тельной яркости полуденных лучей его, лицо человека, разговаривающего с Вами. Вы, на-

пример, видите движение уст и глаз его, изменение в самих очертаниях лица, чувствуете, что

Вас кто-то держит рукой за плечи, но не видите не только рук его, но ни самих себя, ни его

самого, а только один ослепительнейший, простирающийся на несколько сажень кругом

свет…»

Далее старец Серафим спрашивает Мотовилова, что тот еще чувствует. «Необыкно-

венное тепло», — говорит Мотовилов. «А как тепло?» — «Как в бане…» «Да как же, — про-

должал он, — тепло? Ведь теперь конец ноября месяца; зима стоит, и снег под ногами, и

вершок снега на головах наших насыпало, и снег идет, и ветер дует: как же может быть так

тепло, как в бане?» И тут же сам пояснил, что это тепло не в воздухе, а в них самих, что оно

исходит от Святого Духа. Подобным же теплом святые отшельники согревались зимою в

морозы. Та же благодать Святого Духа обращалась прохладой и защищала их от солнечного

зноя, и спасала иногда в самом пламени костров и огненных печей, которые разжигали му-

чители христиан…176

Я привожу эту историю, чтобы еще раз показать, как значительны для православной

веры символ и знаменования Святого Духа. Мистические озарения православных подвижни-

ков и заключались обычно в видении невещественного света, которое продемонстрировал

Мотовилову старец Серафим. Тот же свет представлен на иконах — нимбами над головами

Иисуса Христа, Богоматери, ангелов и св. угодников, а также в образе золотого света, на ко-

тором эти иконы писались, возвещая о потусторонней действительности. Сама светоносная

яркость древних икон, по своей идее, содержала свет, испускаемый силой Святого Духа. К

этому свету, в Церковь, и влекся русский народ, искал его в хождении по святым местам и в

собственных умозрительных странствиях.

 

176 О цели христианской жизни. Беседа преп. Серафима Саровского с Н.А.Мотовиловым. — Сергиев

Посад, 1914, с. 17–18, 48–49.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 

РАСКОЛ И РЕЛИГИОЗНЫЕ СЕКТЫ

 

Глава первая

 

РЕФОРМА ПАТРИАРХА НИКОНА

И НАЧАЛО РЕЛИГИОЗНОЙ СМУТЫ

 

До сих пор, говоря о народной вере, мы имели дело с единой, при всех оттенках, пра-

вославной религией. С середины XVII века картина резко меняется. Русское православие в

результате реформы Никона распалось на две православные церкви: старообрядчество и

официальную церковь, которую старообрядцы назвали «никонианской». Это разделение бы-

ло подобно обвалу и положило начало дальнейшему дроблению на религиозной почве. Па-

раллельно государственной церкви возникло множество других церквей или, на официаль-

ном языке, еретических сект. В их создании и развитии самое активное участие принимал

народ.

Раскол — самое большое по своим последствиям событие XVII столетия и величай-

шая трагедия, пережитая Россией, ибо страна как единое религиозное тело была разорвана.

Отсюда проистекали многие позднейшие беды: падение древнерусского благочестия, полное

подчинение Церкви государству и, в конце концов, растущее равнодушие или недоверие в

народе к официальной церкви, которая как бы скомпрометировала себя расколом. Заметно

ослабление религиозного чувства во многих слоях населения, а вместе с тем его рост, но уже

не на официальных, а на сектантских путях. В результате раскола из лона Церкви, а далее из

истории русского государства и общества, была насильственно вырвана та часть народа, ко-

торая во многом составляла духовное ядро православия. Ведь старообрядцы в ту пору — это

самая верующая и самая последовательная в своей вере часть нации. Поэтому они и не по-

шли на уступки официальному направлению и оказались вне Церкви и как бы вне общества,

замкнувшись в собственной среде. Эта среда, в особенности на первых порах, породила за-

мечательные плоды религиозного подвижничества, нравственной стойкости и даже воскре-

сила на какое-то время древнерусскую культуру, но — в узких, локальных границах, в сто-

роне от магистральных путей исторического развития.

Вот как оценивает это явление В.В.Розанов (под «раскольниками» он имеет в виду

старообрядцев): «…Раскольники — это последние верующие на земле, это — самые непоко-

лебимые, самые полные из верующих … Это — явление страшное, это — явление грозное,

удивительное явление нашей истории. Если на всемирном суде русские будут когда-нибудь

спрошены: „во что же вы верили, от чего вы никогда не отреклись, чему вы пожертвова-

ли?“ — быть может, очень смутясь, попробовав указать на реформу Петра, на „просвеще-

ние“, на то и другое еще, они найдутся в конце концов вынужденными указать на раскол:

„вот некоторая часть нас верила, не предала, пожертвовала…“»177

Можно сказать, что первоначально православие раскололось из-за некоторых деталей

обряда. И это чрезвычайно характерно для русского православия — в церковном и в народ-

ном его понимании. Обряд на Руси всегда имел первостепенное значение. В этом сила рус-

ского православия и в этом его слабость. Сила коренится в том, что благодаря строгому со-

блюдению обряда, русская православная церковь сохраняет верность себе и в идеале перво-

источникам христианской религии. Она мало поддается влияниям времени, и это соответст-

 

177 В.В.Розанов. Психология русского раскола // Религия и культура. — СПб., 1899, с. 24–25.

 

вует метафизической и божественной природе Церкви. Ведь если бы Церковь меняла свои

формы под воздействием исторической моды или требований времени, она бы потеряла, в

конце концов, и свое мистическое содержание, и свой многовековой авторитет. Сила Церкви,

помимо прочего, в ее стабильности, в ее консервативности. А русская православная церковь

из всех христианских церквей, может быть, самая консервативная, что подчеркивается и от-

части гарантируется ее обрядом.

Преимущество обряда — апелляция непосредственно к религиозному чувству ве-

рующих и прямое воздействие на душу, минуя рассудок. А слабость обряда в том, что в слу-

чае отсутствия глубокой духовной жизни он немедленно превращается в мертвую форму и в

этом качестве уже становится помехой и для жизни, и для религии. Исключительная привя-

занность к обряду лишает Церковь и человека других сторон религии, поэтому иногда глу-

бокий грешник считает себя истинным христианином лишь потому, что строго соблюдает

обряд или механически повторяет слова молитвы, совершенно не вдумываясь, что же эти

слова обозначают. В итоге форма становится препятствием на пути мысли и нравственности.

В прошлом на Руси были великие святые подвижники, да и сам народ был глубоко

верующим. Но были в церковно-религиозной жизни и серьезные пробелы: неразвитость бо-

гословской науки, слабая роль церковной проповеди, замещенной всецело обрядом. Адам

Олеарий с удивлением отмечал, что в московских церквах нет проповедей и не слышно объ-

яснений библейских текстов. При этом русские люди в свое оправдание ссылаются на то, что

«в начале церкви Св. Дух оказывал свое воздействие без особых толкований и что поэтому

Он и теперь может совершать то же.

Кроме того, многое толкование вызывает только различные мнения, причиняющие

лишь смятение и ереси»178.

Это свидетельство относится к 30-м гг. XVII в. А в 50-е начался раскол. И хотя в даль-

нейшем раскол вызвал и серьезные богословские споры, и всевозможные толкования биб-

лейских текстов, и проповеди, начинался он с обряда, поскольку именно обряд был крае-

угольным камнем церковно-религиозной жизни на Руси. Причем в ту пору обряд не был

мертвой формой, но сосредоточием живой веры, что и позволяет понять почему разногласия,

связанные с обрядом, произвели такую бурю и были так существенны и так болезненны, что

привели к расколу Церкви и сопровождались казнями, пытками, ссылками, бегством в леса

и т.д.

Разрыв или раскол прошел через все сословия, затронув даже царскую семью. Но

больше всего он коснулся духовенства и крестьянства. Крестьянство в массе, по своей кон-

сервативности, больше тяготело к староверию и лишь под давлением приняло реформу Ни-

кона. Смысл этой реформы заключался в том, что Никон, став патриархом (1652), решил

унифицировать обряд и священные книги, приведя их в единство с греческим православным

обрядом и греческими книгами. Патриарху Никону, царю Алексею Михайловичу и их сто-

ронникам казалось, что русские люди, по своей отсталости, за шесть с половиной веков, ко-

торые протекли с принятия на Руси христианства, исказили истинно православную грече-

скую веру, и теперь настало время исправить эти ошибки.

В действительности, за долгое время, прошедшее с момента крещения Руси, несколь-

ко видоизменились сами греческие обряды, так что, строго говоря, фактически были более

правы старообрядцы, а не патриарх Никон. На это Никону намекали некоторые вселенские

патриархи, приглашенные в Москву, с тем чтобы рассудить спор. Они также намекали, что

незачем подымать такой шум из-за нескольких незначительных расхождений и что можно на

Руси все оставить как было прежде. Но патриарх Никон не понял или не захотел понять эти

намеки. Он подходил к вопросу, так сказать, строго научно. А именно: греки много раньше

нас стали христианами, греки во всех отношениях более просвещенные христиане, христи-

анство пришло на Русь из Греции — значит, нужно во всем ориентироваться на греков как на

наших учителей.

 

 

178 Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию, с. 312.

 

Разумеется, ни патриарх Никон, ни кто другой не хотели введения «новой веры». Но-

воверие на Руси всегда почиталось ересью. Любые нововведения в церковной жизни рас-

сматривались как опасная зараза, занесенная к нам с латинского или с протестантского Запа-

да, либо из какого-нибудь другого еретического источника. Да и вообще, если рассуждать

шире, всякая религиозная реформация, даже если это новая ересь, имеет своей целью, как

правило, не какие-то нововведения, а восстановление истины в ее старом, исходном виде. В

этом смысле, психологически, все религиозные реформаторы столь же консервативны, что и

староверы. Ведь истина в религии всегда лежит позади: истина — в Иисусе Христе, в Еван-

гелии, в первых учителях Церкви, в первых Вселенских Соборах, принявших или устано-

вивших догматы и каноны. Спор, таким образом, может идти лишь о том, какой канон самый

правильный, а самым правильным остается самый древний, самый изначальный.

Тем более это относится к русской Церкви и к Никону персонально, которые отлича-

лись особой консервативностью и скрупулезностью в обряде. Никон не собирался устанав-

ливать новшества, он думал, что борется против «нововведений», вкравшихся по вине рус-

ского невежества, и хотел вернуться к старому канону греческой Церкви, которым, полагал

он, и крестилась древняя Русь. Но в установлении истинности канона Никон шел рассудоч-

ным путем, со страшной прямолинейностью и жестокостью. В Москву были привезены гре-

ческие справщики книг, приглашены авторитетные греки из церковного клира, для которых

их обряды, обычаи и книги были, разумеется, самыми правильными, которые презирали рус-

ское невежество и подыгрывали патриарху Никону. Помимо прочего им было важно укре-

пить свое положение и собственный престиж в России, тем более что их родина, Византия,

давно уже находилась под властью турок и русский царь служил им главной материальной

базой.

Но для русских людей, в их массе, новоприезжие греки не были авторитетом, несмот-

ря на всю просвещенность и образованность. Ибо Константинополь уже не был центром

православия, и падение Византии русские рассматривали как Божие наказание за то, что гре-

ки отошли от древнего благоверия, заразились латинской ересью и потому попали в руки по-

ганых. А новые греческие книги, которые были привезены для справок, вообще издавались в

Венеции — в еретическом городе. Как же после всего этого можно доверять грекам?! Рус-

ские предпочитали молиться так, как молились их деды и прадеды, как было предписано

старыми правилами и как сравнительно недавно, при Иване Грозном, было строжайше под-

тверждено Стоглавым Собором (1551 г.). Тогда русская Церковь устами Собора изрекла:

«Тот, кто не знаменается (не творит крестное знамение) двумя перстами, так же как Христос,

да будет проклят».

И после таких строгих предписаний Никон вдруг требует креститься тремя перста-

ми?! Это был переворот в сознании. Это была своего рода революция…

Нам порою это трудно понять. Это может показаться какой-то мелочью, глупым

предрассудком. Не все ли равно, двумя или тремя перстами креститься? Не все ли равно, так

или немного по-другому произносить ту или иную молитвенную формулу? Разве суть хри-

стианского вероучения от этого меняется?! Для нас, быть может, и не меняется. Но для чело-

века Древней Руси суть от этого менялась радикально. Мы должны помнить о строгой кано-

ничности и мышления, и всей культуры того времени. Необходимо учитывать и всеобщую

ориентированность Древней Руси на церковное прошлое, на первые образцы святости. При-

знать троеперстие означало отречься от веры дедов и прадедов, от святых отцов, утвердив-

ших на Руси Православие. Протопоп Аввакум, один из вождей старообрядческого движения,

писал в челобитной царю Алексею Михайловичу, имея в виду себя и своих единомышленни-

ков: «Аще мы раскольники и еретики, то и все святии отцы наши, и прежний цари благочес-

тивии, и святейшия патриархи такови суть»179.

 

179 _«Житие протопопа Аввакума», с. 196.

 

 

Итак, сталкиваются две точки зрения. Одна, никонианская, — апеллирует к греческой

образованности и к большинству церквей в современном мире. Вторая, староверческая, ав-

вакумовская — упорно склоняется к церковному преданию и авторитету отцов

Хотя, казалось бы, речь идет об одном и том же — как восстановить и утвердить ка-

нон в его истинности и чистоте. Доводы большинства, ссылки на образованность греков —

для Аввакума не аргумент. Он действует и рассуждает по принципу: лучше я один останусь с

Богом и с отцами, чем поддамся тьме современного беззакония.

У Аввакума и его единоверцев, можно думать, преобладал художественный подход к

проблеме канона: уникальный образ святости, за которым и надо следовать. У Никона же и у

пошедшей за ним партии чувствуется научная рассудочность в подходе к канону. Поэтому

глубоко неверно, как это иногда допускают даже большие ученые, сводить старообрядческое

движение ранней поры к механичности, формализму, трафарету, тупому следованию за

мертвой буквой. Консерваторами были и те, и другие — и Никон, и Аввакум; буквалистами

были и те и другие. Но механического, бездушного больше было у Никона. У Аввакума же

за следованием точной букве присутствуют дух и лицо. И он даже иногда идет на нарушение

буквы, с тем чтобы спасти дух и лицо.

Очень интересное сопоставление старообрядческой точки зрения и официально-

церковной содержится в той же статье Розанова «Психология русского раскола», где он го-

ворит, что и официальная церковь, и старообрядцы своей главной задачей ставят одно и то

же: они хотят спасти душу человека и угодить Господу Богу. Но идут они к этому разными

путями. Церковь ищет правила спасения. Старообрядцы ищут тип спасения. Церковь анали-

зирует, размышляет делает логические выводы, отбрасывает частности и подробности, кото-

рые относятся к давнему времени, и предлагает в составе своего учения — нечто общее. А

старообрядцы действуют по закону художественного суждения. Они не считают возможным

подвергать логическому анализу чудо святости или святой акт спасения, не хотят расчленять

спасение и говорить, что вот это было существенно, необходимо, а то, другое, второстепен-

но и достойно забвения. Они не отделяют святости от святого человека, от его живого об-

раза. Отсюда их восхищение, любование конкретными примерами святости, их забота о под-

робностях, их стремление повторить, воспроизвести, удержать неразрушенным образ святого

жития, уже испытанный человеком и благословенный Богом.

Возможно, Розанов несколько преувеличивает этот художественный подход к про-

блеме святости, свойственный старообрядцам. Но применительно к эпохе раскола это спра-

ведливо. И потому старообрядчество на первых порах произвело так много художественных

ценностей и так обогатило русскую культуру. В частности, это относится к протопопу Авва-

куму, личность и сочинения которого овеяны поэзией и человечностью, хотя при всем том

он был, конечно, фанатиком и суровым уставщиком. А в Никоне и его сторонниках слышат-

ся сухость, жесткость, стремление все упорядочить и привести к общему знаменателю сис-

темой строжайших правил.

Это сказывалось не только в страшных расправах над старообрядцами. В 1654–55 гг.,

желая навести порядок в религиозно-церковных делах на Руси, Никон повел ожесточенную

борьбу с так называемыми «еретическими» иконами. Это были иконы «нового письма», соз-

данные под некоторым европейским влиянием. Никон распорядился произвести обыски в

Москве по домам и повсюду изымать иконы нового письма, даже в домах знатных людей. У

отобранных икон, по его повелению, выкалывали глаза и в таком виде носили по улицам,

объявляя об их запрещении под страхом строгих наказаний. А затем в Успенском соборе в

Кремле Никон прочитал грозную и предал церковному отлучению всех, кто будет писать или

держать у себя дома крамольные иконы. При этом ему подносили отобранные иконы, он по-

казывал каждую народу и бросал на железный пол с такою силой, что доска раскалывалась.

В результате, он сам прослыл в народе еретиком-иконоборцем. А затем он приказал эти ико-

ны публично сжигать. Даже царь, который тогда во всем повиновался Никону, ужаснулся и

просил не жечь иконы, а хоронить в земле, как человека, — так было принято на Руси посту-

пать с иконами, уже вконец износившимися. Между прочим, протопоп Аввакум, как ревни-

 

 

 

тель старины, казалось бы, должен был столь же сурово расправляться с живописью запад-

ного образца. Однако Аввакум, запрещая поклоняться новомодным иконам, всячески пре-

достерегал единоверцев от глумления над ними. Потому что это все-таки — святые лики.

Это опять-таки говорит о его большей религиозной и душевной тонкости, по сравнению с

патриархом Никоном.

Иконоборчество проливает дополнительный свет на причины русского раскола. Ведь

неслучайно раскол — это середина и вторая половина XVII века, последнего века Древней

Руси. Семнадцатый век это уже декаданс древнерусской культуры. Помимо воли церковной

власти, да отчасти и помимо воли государства, на Русь начинают проникать западные вея-

ния. Это действует историческая логика. В Москве появляется множество иноземцев, при-

глашенных царем с целью перестроить войско по новому образцу, наладить торговлю, про-

мыслы и ремесла. Иностранцы, разумеется, тщательно ограждаются от соприкосновения с

русским церковным бытом, дабы они не распространили свои ереси и нововведения. Одно-

временно возникает и невероятно возрастает страх перед этим, условно говоря, еретическим

вторжением, перед необходимостью что-то менять в жизни по западному образцу. Страна и

вынуждена идти на какие-то нововведения, и одновременно боится всякой новизны. Боятся и

царь, и народ, и Никон, и старообрядцы. Реформа Никона, помимо прочего, была вызвана

жаждой православной консолидации, которая противостояла бы возможным западным влия-

ниям. Никон опасался, как бы какие-то собственно русские отступления от греческих образ-

цов не повлекли за собою ереси. Исторический парадокс состоял в том, что в глазах старооб-

рядцев и в глазах народа сам Никон — это еретик, который протаскивает на Русь латинскую

веру, тогда как Никон, в действительности, был ярым антизападником. Короче говоря, Запад

становится тем незримым историческим фактором, который создает на Руси атмосферу стра-

ха и взаимной подозрительности. Никаких ересей еще нет, а все уже начинают уличать друг

друга в еретических заблуждениях. Это взаимное недоверие способствовало расколу. А рас-

кол, в конечном счете, чуть позже, в эпоху Петра, приведет к победе западных веяний. Петр

со своими откровенными западными замашками в глазах народа казался ярко выраженным

антихристом. Но этот антихрист и явился потому, что его слишком боялись и религиозной

междоусобицей, расколом подготовили ему дорогу.

Однако явление раскола не будет до конца понятным без выяснения политических

мотивов, которые двигали Никоном и царем Алексеем Михайловичем в их церковной ре-

форме. Они стремились установить на Руси единообразие церковного обряда, приведя его в

согласие с греческим, не только из чисто религиозных побуждений. Сюда же включались и

государственные интересы. Россия к этому времени стала центром всемирного православия,

а идея Москвы — Третьего Рима — уже давно носилась в воздухе. Вот суть этой идеи: пер-

вый Рим погиб по вине ересей (т.е. христианский Рим порвал с православной Византией,

впав в латинскую или в папскую ересь, и тем самым, по тогдашним представлениям, вообще

отпал от христианства). Второй Рим — Византия — был завоеван погаными мусульманами.

А Москва тем временем все возвышается и становится единственной и окончательной хри-

стианской державой — или Третьим Римом. Об этом писал еще в начале XVI века русский

инок Филофей, обращаясь к отцу Ивана Грозного Василию: «Внимай тому, благочестивый

царь! Два Рима пали, третий — Москва стоит, а четвертому не бывать. Соборная церковь

наша в твоем державном царстве одна теперь паче солнце сияет благочестием во всей подне-

бесной; все православные царства собрались в одном твоем царстве; на всей земле один

ты — христианский царь».

А в конце XVI века Константинопольский патриарх, приехав в Москву, обращается

почти буквально с теми же словами к сыну Ивана Грозного, царю Федору: «Воистину в тебе

Дух Святой пребывает, и от Бога такая мысль внушена тебе; ветхий Рим пал от ересей; вто-

рым Римом — Константинополем завладели… безбожные турки, твое же великое россий-

 

 

ское царство, третий Рим, всех превзошло благочестием: ты один во всей вселенной имену-

ешься христианским царем»180.

Откуда, спрашивается, такие совпадения? Ни о каком литературном влиянии не мо-

жет быть и речи. Константинопольский патриарх не читал рукопись Филофея. Значит, это

какая-то реальная в ту эпоху историческая тенденция, в результате которой Москва, дейст-

вительно, становится Третьим Римом, то есть вселенским центром православия. А к середи-

не XVII века, в царствование Алексея Михайловича, эта тенденция еще более возросла и ов-

ладела умами. Во времена Византии Русь была православной провинцией, а теперь она обра-

тилась в центральную христианскую державу с единственным самодержавным христиан-

ским царем. И положение обязывает. Чтобы исполнить эту вселенскую миссию, чтобы обес-

печить себе полноту мировой церковной власти, и понадобилась унификация обряда — по

лучшим греческим образцам. Потребовалось отвергнуть провинциальное «невежество» от-

цов и навести «порядок» в русской Церкви ради ее мирового господства. И потому произо-

шел раскол.

Свою долю в этом процессе имеют и некоторые личные психологические особенности

царя Алексея Михайловича и патриарха Никона. На беду, царь Алексей Михайлович был

очень благочестивым и богомольным царем. Всю церковную службу он знал наизусть, про-

стаивая в церкви подчас по пяти-шести часов ежедневно, клал в день по тысяче, а то и по

полторы тысячи земных поклонов. Потому, естественно, как истинно христианский царь, он

дотошно вникал во все дела церкви, которые были ему ближе, чем собственно царские обя-

занности. Оттого он так и приблизил к себе патриарха Никона, обеспечив его реформу пол-

нотою своего царского, самодержавного авторитета, хотя был очень добрым человеком и за-

служил прозвание «тишайшего» царя. Возможно, будь он не таким «тишайшим» и занимайся

он больше своими непосредственными государственными обязанностями, не вникай он так

рьяно в дела Церкви — и не было бы на Руси раскола. Царь Алексей Михайлович, сам, быть

может, не желая того, сообщил незначительным, в общем-то, церковным спорам и разногла-

сиям характер главной и всемирно-исторической задачи России. Этим воспользовался патри-

арх Никон.

Никон же, как человек властолюбивый и одержимый идеей всемирного православия,

не церемонился в средствах, чтобы проложить дорогу своей реформе, своей миссии уже не

только русского, но всемирного Патриарха. А его идея централизации церковной власти по-

требовала унификации обряда. Уничтожая старообрядцев, Никон добивался также и полноты

личной своей власти в русской Церкви. Среди ревнителей старого благочестия, которые по-

том возглавили движение старообрядцев, у Никона были серьезные конкуренты, люди та-

лантливые и религиозно-твердые, принципиальные, мешавшие его единоличной власти, и он

с ними расправился. А расправившись, взял русскую Церковь полностью в свои руки. Но

Никон мечтал о большем и покушался на большее.

Он желал, чтобы власть Патриарха возобладала над властью Царя, чтобы Церковь,

под его началом, управляла Государством. Никон стремился, в сущности, к Теократии и

мыслил себя чем-то вроде самодержавного Римского Папы, но по отношению уже к всемир-

ному православию, к миродержавной Церкви. И на этом — сорвался и был смещен, поку-

сившись на роль Государя, и был отставлен от власти, хотя его реформа продолжала дейст-

вовать и приняла характер царского, государственного закона. При дворе победила, с опорой

на царя, светская партия или, говоря по-современному, партия дворянской бюрократии. В

борьбе с ней Никону уже не на кого было опереться. Ибо сам он предварительно расправил-

ся с лучшими людьми Церкви, попавшими в разряд старообрядцев. Церковь, под управлени-

ем Никона, превратилась из духовной силы в послушный аппарат власти и легко от Никона

отступилась, как только власть перешла в другие руки. Уничтожив старообрядцев, Никон, в

сущности, вырыл себе могилу. В ходе никоновской реформы Церковь не победила, но попа-

ла под контроль самодержавного государства и стала его послушным орудием. Впоследст-

 

 

180 Цит. по книге: В.О.Ключевский. Сочинения в 8-ми томах, т. III. — М., 1957, с. 293.